Братья, по-любому. Вернуть всë

      Сегодня, как узнал Пчёлкин напрямую от Фила, Женька вместе с Ольгой Николаевной должны были быть в квартире Валеры. «Будут хлопотать над платьем, что-то там Женьке не понравилось», - объяснил он. Только позже до Вити дошло, что Филатова уже почти месяц вообще не проживает с братом. И как только мысли неслись туда, в ее новое пристанище, Пчёла тут же ерошил волосы, прогоняя свою идиотскую фантазию. Думать о том, что Женька каждый вечер и каждую ночь находится с Малиновским, было противопоказано, парень и так ощущал себя выжатым морально и физически. Старый добрый гений, нарывший информацию на Вадима, «порадовал» добавкой спустя два дня. И информация не сколько впечатлила, сколько заставила усмехнуться. Для бригадиров это бы не было показателем, зато для Женьки значило бы многое. Потому что даже самому чистому и безгрешному человеку, если задуматься, есть, о чем умолчать. Сегодня нужно поговорить с ней. Спокойно. Настолько спокойно, насколько вообще это возможно. И Витя начал готовиться к этому уже в машине по дороге. У него хватило выдержки не поддаться раздражению, когда его подрезал какой-то наглец и на него же быканул. Пчёлкин лишь с ухмылкой поклонился разъяренной красной физиономии в окне подрезавшего его «Седана». Сейчас просто нельзя было позволить выходить из себя. Он остановился около подъезда, распахнул бардачок и еще пару минут смотрел на небольшой конверт с подготовленными документами. Искусал губы, будто прислушиваясь к верным советчикам на обоих плечах – что пел ангел и что велел демон. Чертыхнулся, схватил бумаги и, захлопнув дверь, смиренно зашагал к дому. Ольга Николаевна, зажав в губах булавки, подобралась, когда услышала звонок в дверь.       – Евгеша, замри вот так, – велела она девушке, – я открою. Женька порционно вздохнула, бросая оценивающий взгляд на себя в отражении зеркала. Платье село даже лучше, чем она думала. Кружево струилось по коже, подчеркивая каждый изгиб. Вырез на груди открывал ровно столько, чтобы у всей мужской половины населения потекли слюнки, но при этом невесту не арестовала бы полиция нравов. Талия, обтянутая белым шелком, казалась еще тоньше. Именно такой, похожей на ангелочка, но с лукавыми чертятами в карих глазах, ее и застал Пчёлкин. Он на минуту забыл о том, зачем вообще пришел. И, наверное, уже никогда не вспомнит, что происходило в эту самую минуту, потому что просто не мог отвести взгляд от Женьки. И понял, что сошел с ума в пятый раз. При всем желании подобрать подходящее слово, чтобы описать, какой она была, Витя не мог. Только прочувствовать. Взгляд скользнул по плечам, окутанным паутинками кружев, по утянутой шелковыми лентами талии, по заманчивому вырезу на груди… Твою ж… Гр-р-р.       – Пчёлкин, а постучаться? Подождать для разнообразия? – фыркнула она в отражении.       – Я тебя для разнообразия всю жизнь жду, – буркнул сквозь зубы. И пусть она сводила с ума. Пусть каждая жила от одного взгляда на нее такую – красивую – завязывалась морскими узлами. Нельзя расслабляться. Отведи ты уже глаза от нее, Пчёлкин! Чего ты пялишься на чужое? Но как можно было насильно игнорировать ее, когда вот стоит перед ним вся такая прекрасная, черт ее дери, и Пчёла ощущает ее каждой долбанной нервной клеткой!       – Как тебе, Витюш? – голос Ольги Николаевны заставил парня отвлечься от созерцания Филатовой, и от этого стало физически больно. – Хороша у нас невеста? Витя старался игнорировать частые удары сердца в горле. Просто вести себя невозмутимо – и все. И ответить в привычной манере. Давай, ты же сможешь.       – Сопливая только. На фоне жениха – особенно. Женька откровенно закатила глаза и дернулась, ойкнув, когда острая иголочка уткнулась в ее позвонок. Ольга Николаевна тихонько рассмеялась:       – Не крутись, Евгеша. И не вздыхай так, это Витя у нас ревнует по-своему, по-братски. Как же – столько лет с ними всегда и везде, а тут уже невеста! Ну а теперь муж ответственность нести будет, а за такой егозой – глаз да глаз. Так, вот и все… Снимай давай, и я пойду подшивать. Пока Женька переодевалась в своей комнате, Пчёлкин присел на диван, устроился поудобнее, хотя складывалось такое чувство, будто все подушки под ним были усеяны сотней иголок. Он принялся отбивать незамысловатый такт конвертом по ладони. И когда девушка вернулась уже в привычном образе – в футболке и спортивных штанах – Вите стало чуточку легче. Привычнее. Не было перед ним больше принцессы. Была своя девчонка, та, из детства.       – Нам необходимо поговорить, Жек. На удивление она больше не метала в него молнии из своих пронзительных золотистых глаз. Отошла к окну, уткнулась поясницей в подоконник.       – Согласна. У меня, если что, миролюбивое предложение. А у тебя?       – Посыл миролюбивый. А там как пойдет.       – Ну… Вещай. Женька действительно хотела решить все вопросы с Витей. Прийти к компромиссу, наладить все, отпустить обиды. Помириться, в конце концов. Пчёлкин на удивление не выглядел раздражительным, только вот напряжение его девушка могла буквально потрогать пальцами.       – Давай сейчас отбросим все, что было, и я спрошу серьезно, – продолжил он. – Расскажи, что ты вообще о своем женихе знаешь? Филатова смотрела на него, пытаясь вглядеться под самую кожу, чтобы понять, что он скрывал за своей легкой полуулыбкой на этот раз. И странно даже как-то… просто женихом назвал. Ни женишком. Ни хрычом. Ни… ладно, фиг бы с этим.       – Не делай такой тон, будто ты знаешь гораздо больше, чем я за полтора года. Пчёла только хмыкнул, откидываясь назад и облокачиваясь спиной о спинку дивана. Это немного напряженное ожидание заставило Филатову прикусить губы. Оно нервировало.       – Так я спросил… Трудно мне ответить? И присядь, будь добра, тяжело так вести диалог. Женька фыркнула, но все же прошла к креслу, подобрала под себя ноги и многозначительно вскинула брови.       – Служил на БАМе. Начал там впервые оперировать. Женился после армии, что-то у него не срослось с женой изначально… Разные они были. Год или два жили, потом он попал в больницу с тяжелой травмой, а жена испугалась ответственности и ушла… Насколько мне известно, она гуляла, пока он был прикован к больничной койке. И они развелись.       – И ни слова о ребенке… – выдохнул как бы невзначай Витя. От этой небрежно брошенной фразы девушке стало не по себе. Повеяло страшной безнадежностью. Она вскинула брови, будто ослышалась. Оставалось только принять вид человека, уверенного в том, что знает гораздо больше, и все это – неправда.       – Что ты мелишь? О каком ребенке? Витя тихо вздохнул, раскрыл конверт и протянул ей первую бумагу. Филатова еще несколько секунд не двигалась, гипнотизировала друга взглядом. Затем неуверенно подалась вперед, перехватывая документ. «Малиновская Ксения Вадимовна. 8 ноября 1982 года рождения…».       – У него есть дочь, Жень. От которой он отказался. Бросил беременную женушку, вычеркнул их из своей жизни. А ты ни сном, ни духом, верно? Сердце упало, в груди похолодело, а внизу живота заколола сотня иголочек. Женька поежилась и отрицательно закачала головой, прикрывая глаза. Все можно было объяснить.       – Это фикция какая-то, да? Пчёла склонился к ней ближе, уперев локти в колени, и отрицательно покачал головой. Филатова нервно сжала пальцы.       – Ни о каком ребенке никто никогда ничего не... Их напряженные взгляды встретились, а Пчёлкин, откровенно усмехнувшись, развел руками:       – Удивительно, правда? Никто не хотел выставить его в твоих глазах мудаком, наверное.       – Такое просто так всем скрывать? Зачем? Ее наивность Витю поражала.       – А теперь представь ситуацию: кто-нибудь один из нас пятерых хотел бы скрыть о себе нелицеприятные факты. Остальные бы не прикрыли бы жопу, не залатали бы пиздеж? Как же так! Такой мужик, светило, гений, блин, а сам подонок, бросивший беременную жену? Он выжидающе приподнял брови. Она не пошевелилась.       – Откуда тебе это вообще известно? – прошептала Филатова.       – Неважно, откуда. Важно то, что ты, как дурочка, веришь всему, что он тебе в уши лил на пару с сестрой своей. А вот так залетишь от него, и он тебя кинет нахер, как петь будешь?       – Прекрати! – всплеснула Женька руками, и свидетельство улетело из ее разжатых пальцев на пол. – Всему должно быть объяснение!..       – М-м… – она почти услышала, как скрипнули зубы Пчёлкина. – Ну вот и потребуй эти объяснения от него, если не веришь тому, что написано в официальном документе. Уточни тогда, как и почему он бросил бывшую супругу, что происходило все эти девять лет и видел ли он хоть раз свою дочь.       – Может, это не его дочь!       – Но почему-то за девять лет ничего в свидетельстве о рождении не поменялось, представляешь? Все эти нюансы казались Женьке сейчас такими непонятными, недоступными. Она даже не могла сформировать в голове ясную картинку, правильного вопроса и логичное всему объяснение.       – А что еще известно о его деятельности на БАМе? – кажется, Пчёлкин нисколько не был смущен. Спокойно продолжал наводящими вопросами выводить подругу из равновесия. В зале зазвенела тишина. Женька смотрела на Витю почти со страхом. Выражение лица у него было сосредоточенное и напряженное, будто он что-то вычислял в уме. Прикусил верхнюю губу, скользя взглядом по ее сцепленным пальцам. Филатова внутренне задержала дыхание и осторожно произнесла:       – Не трави мне душу.       – Не говорить? Потому что ты мне не веришь? – парень едва сдержался, чтобы сардонически не усмехнуться. – Настолько вера в Малиновского затмила разум? Дело была даже не в этом. И не в том, что Пчёла где-то откопал информацию на Вадима. Внутренние переживания Женьки о своем здоровье, томительное ожидание результатов каждый день, приближение одного из главных дней в ее жизни, и единственный спасательный круг под именем «Малиновский» и тот дырявый? Да не может быть…       – Что я должна знать о БАМе? Какое это вообще имеет отношение ко мне?       – Помнишь, ты говорила, что боишься за нас? Боишься за то, в каком мире мы живем, что делаем… Помнишь свою истерику, когда нашла в стопках белья «Кольт»?       – Витя!       – Ладно. Твой Малиновский был почти что осужден за убийство человека на этой стройке. Как и что было там – неизвестно. Доподлинных сведений не найдено. Это все. А теперь подумай – так ли чист твой будущий муж и не пора ли бы снять с его башки нимб, м? Она не могла поверить в это, потому что… потому что это действительно было что-то из ряда вон. Не доверять Пчёлкину имело бы оправданные основания. Женька сомневалась… во всем. Как бы одна половина мозга не хотела отторгнуть услышанное – возможно потому, что интонация не имела совершенно никакого выражения, но вторая зачем-то верила. Филатова сглотнула. Дернула бровью и закрыла лицо руками. Минуты шли, а она не двигалась. Витя присел на корточки около ее кресла и потянулся рукой к ее ладони, обнаружив, что она вся мокрая от слез. Оторвать пальцы от лица не составило труда. Женькино лицо было бледным, глаза опущены, а с ресниц текли слезы. Она беззвучно плакала.       – Скажешь, что я опять все твои воздушные замки разрушил?.. Но ты мне не чужой человек, Жень. И это не месть. Будь он чист – я бы заткнулся к херам и ни слова тебе больше не сказал бы... Что ты плачешь? Хочешь убедиться, кто из нас тебе врет, так спроси. Поговори с ним. Если обсудите это, и ты все это по итогу примешь, то счастливой семейной жизни. Может, тебя и минует судьба его первой жены. Филатова прикусила щеки изнутри. Ее только что снова окунули в дерьмо…       – Почему все сейчас… Почему… Почему я! Ну почему я?!       – Тш-ш! – Пчёла продолжал удерживать ее за руку. Он оказался слишком близко, и она добилась только того, что едва не уткнулась носом в завязанный на его шее галстук. – Ты что?.. Это же не трагедия. Я просто посчитал, что ты обязана знать об этом раньше, чем выйдешь за него замуж… Тёплые пальцы почти прожигали ткань свитера на ее запястье. Женька дернула руку, отталкиваясь назад. Пчёлкин отпустил. Она слишком сильно чувствовала его прикосновения, чтобы спокойно реагировать на них.       – Я не хотел, чтобы ты была обманута. Понимаешь? Девушка задохнулась, шмыгая носом и спешно утирая соленые ручейки с щек. Поморщилась, бросая на Витю быстрый взгляд, и вдруг рассмеялась сквозь слезы:       – Все дерьмо, которое на меня валится, от людей, которые не хотели. Что ж вы все, такие хорошие, не хотели, а делаете?! Она еле держалась, чтобы не закричать от бессильной злости. Медленно отстранила от себя друга, подобрала упавшее свидетельство, с каменным лицом складывая его, затем кивнула на конверт в руках Пчёлы.       – Там что?       – Все остальное, – безымоционально отозвался Пчёлкин.       – Дай.       – Поедешь разбираться? В желудке противно свело. Женька проигнорировала его последний вопрос, вырвала конверт из мужской руки, впихнула туда свидетельство и, тяжело стуча пятками, поспешила в коридор. Ольга Николаевна как раз шла ей навстречу с вытянутым на руках свадебным платьем.       – Все, готово, Евгеша. Витя вышел следом за подругой, припал плечом к стене и вперился взглядом в ее затылок. Брови его виновато изогнулись. Он даже так будто видел Женькино лицо. Растерянное и абсолютно несчастное. Филатова пару секунд открывала и закрывала беззвучно рот, глядя на свой подвенечный наряд и пережёвывая нижнюю губу. Только когда уже тонкая кожа лопнула, и на кончике языка почувствовался привкус крови, девчонка быстро улыбнулась.       – Спасибо, мам. Я… мне… отъехать нужно, в общем. Наспех сунула ноги в сапожки, пока Ольга Николаевна обводила ее и Пчёлу встревоженным взглядом.       – Что-то случилось? Женька бросила красноречивый взгляд на Витю через плечо, поправила воротник куртки и молча покинула квартиру, хлопнув дверью. Филатова-старшая опустила руки, сжимающие платье, и поджала губы в улыбке, глядя на парня.       – Пойдем-ка, Витюш, чай попьем. Женщина аккуратно повесила белое платье на вешалку, бережно провела по кружевам морщинистой ладонью. Ольга Николаевна всегда все видела, чувствовала и понимала. Подхватила Витю под локоть, ввела в кухню и кивнула на стул.       – Ты какой будешь? С бергамотом или с ягодами?       – С ромашкой, – невесело усмехнулся Пчёлкин. Облокотился руками на крышку обеденного стола и уронил на них подбородок. Филатова-старшая быстро наполнила две чашки заваркой, плеснула в них кипяток, распаковала коробочку конфет и присела рядом с другом своих детей. Ласковым прикосновением накрыла сжатую в кулак Витину ладонь. Он не дернулся. Только поднял на нее голову и мило улыбнулся.       – Что у тебя случилось, Витюш? Он со сдержанной улыбкой пожал плечами.       – Женьку замуж выдаем, что случилось еще, теть Оль. Вот вы… так легко это приняли, да? Ольга Николаевна медленно протянула руку к чашке. Затем будто передумала, оперлась локтем о спинку стула и поднесла сжатые в кулак пальцы к губам.       – Женька, если честно, никогда ни в чем особо со мной не советовалась. Ставила перед фактом... Я мало им с Валерой времени уделяла, конечно, хотела заменить им мать, но работа забирала очень много времени и сил. Женька с детства не любила идти на контакт первой, душу открывать. Всегда наглухо... Мы вроде и близки были, и обсуждали все подряд. Все, что не касалось ее чувств и переживаний. Конечно, я знаю, что она любит меня, но я никогда не могла похвастаться тем, что мои слова имеют для нее серьезный вес. Мне было важно, чтобы с моими детьми было все в порядке. Сейчас гляжу на нее спустя год, вижу, что она счастлива. Валера сказал, что жених у нее хороший, уже работает, врач...       – А то, что он на двенадцать лет ее старше? Витя смотрел на нее внимательно. Филатова повела головой, но голос ее остался таким же спокойным и уверенным:       – Главное, чтобы человек был хорошим и действительно смог бы обуздать пыл Женьки.       – Теть Оль...       – Я вижу, тебе тяжело. Все я понимаю и знаю... Знаю, что между вами было, к кому она во время сессии сбегала, - улыбнулась, будто то прошлое окатило ее душу теплой волной. Тогда ведь было так спокойно. – Да и сейчас твое появление ее снова всколыхнуло.       – Что мне делать? – после недолгой паузы глухо спросил Пчёлкин, глядя на свое темное отражение в чашке с чаем. – Хочется, как лучше, а получается... Все через одно место получается. Ольга Николаевна чуть сжала пальцы на его руке, выражая поддержку. Взгляд синих глаз снова вернулся к лицу женщины. Последующая ее улыбка столкнула с души огромный камень.       – Знаешь, иногда лучше оставаться другом, но быть ближе, чем муж. От друзей Женька точно никогда не сбежит...       – А от мужа что, сбежит, что ли?       – Это одной лишь судьбе известно. Разница в возрасте, конечно, не такой огромный минус, но рано или поздно настает тот момент, когда что-то щелкает в голове. Он человек уже состоявшийся и мудрый. Взрослый… Посмотрим, насколько Женька сможет казаться такой же взрослой рядом с ним. Удивленная усмешка вырвалась у Вити внезапно:       – И для того, чтобы осознать это, ей надо замуж идти? Женщина приглушенно вздохнула и как всегда улыбнулась обнадеживающе, по-доброму:       – Знаешь, Витюш, испорченный штампами паспорт – не самое страшное в этой жизни.

***

      Филатова наматывала уже третий почетный круг вдоль Максимилиановской больницы. Надо было набраться духа зайти внутрь, дойти до кабинета Вадима и просто поговорить. Просто. Поговорить. Самое элементарное казалось сейчас невыполнимой миссией. Разговор с Пчёлой впитывался в воспаленный мозг и распространялся на глубинные слои личности. Полтора часа пешком, с крыш текло, огонек сигареты, темнеет… Женька бродила приведением около ворот клиники, не слыша и не видя вокруг себя ничего. Прохожий только со второго раза дозвался ее.       – Что?..       – Говорю, извините, милая девушка, сигареткой не угостите? Филатова на автомате уже выудила из кармана куртки пачку и обнаружила, что весь свой стратегический запас выкурила. Виновато развела руками и решилась наконец войти внутрь больницы. Многочисленные шаги, скрип дверей в палаты, скрежет лифта, звяканье ключей, недовольное ворчание уставшей Лизы-регистратора, тоненький свист чайника из ординаторской, шипение заварки в стакане, щелчок зажигалки с лестницы, где курили медики… Кабинет был закрыт, за матовым непроницаемым стеклом в двери – темнота. Значит, Малиновский на операции. Женька примостилась на ряд кресел вдоль стены и откинула голову, прикрывая глаза. Ее колотило от мелкой дрожи. Закинула ногу на ногу, сунула скрещенные на груди руки подмышки. А конверт будто почти осязаемо прожигал ее кожу сквозь карман. Знакомые шаги заставили напрячься, а нежное прикосновение к щеке – наконец открыть глаза.       – Привет, – голос Вадима, как и его лицо – сплошная усталость. Но присутствие Женьки подняло из глубины мягкость и теплоту. Что еще нужно для счастья? Одного взгляда на любимого человека.       – Привет, – эхом откликнулась она и поднялась с кресла.       – У тебя же сегодня ничего нет. Ты как тут? Филатова сморщила носик, кивнула на кабинет, молча призывая к действию открыть его. Малиновский вставил ключ в замочную скважину, распахнул дверь, пропуская девушку первой, шагнул следом, останавливаясь, только когда дверь за ними плотно закрылась. Щелкнул выключатель. Женька отошла к окну. Темно. Тусклый свет залил кабинет, отражая всю обстановку в кристально чистом стекле. Филатова видела, как Вадим скидывает халат на диван, засучивает рукава свитера к локтям и шагает к ней. Выпалила неожиданно резко всего за секунду до того, как его руки уже готовы были обнять ее со спины:       – Нам нужно поговорить. Лицо мужчины не обозначило удивления, но в голосе оно проскользнуло:       – Прямо здесь? До дома не подождешь?       – Нет, потому что от этого разговора будет ясно – поедем ли мы вместе или ты один. Вадим сложил руки на груди и отклонился назад, упираясь спиной в оконный откос.       – Угу. И что же произошло за день, пока мы не виделись?       – Это произошло гораздо раньше. Он какое-то время смотрел ей в лицо, словно пытаясь заглянуть в черепную коробку. Порыться в мыслях. Найти что-то его волнующее. А потом выпрямился, тут же вынуждая Женьку запрокинуть голову.       – Ещё интереснее. Ну давай, удиви, малыш. Внутри было до ужаса больно. Эту боль она накрутила себе сама за все эти два часа до их встречи. Заставляя себя сдастся этому чувству. Зачем только раньше времени?..       – Не называй меня так. Мы будем говорить серьезно.       – Та-а-ак... Евгения Константиновна снова показывает характер... Слушаю. Она прикусила губы. Было видно, что ей не терпится начать разговор, но и начать было страшно. Вадим кожей ощутил ее резкие перемены. И впервые за все время его это сильно взволновало.       – Ты всё мне рассказал о себе? И всю ли правду? Его синие бездонные глаза замерли на кончике ее носа.       – А что, есть повод усомниться?       – Не надо отвечать на мои вопросы вопросами. Ее тон ему не нравился. Он уже бесчисленное количество раз мирился с Женькиной резкостью и сменой настроения, почти всегда в последнее время игнорировал ее грубоватость, но сегодня был явно не один из таких случаев, когда бы он снова был готов спустить это на тормозах. Две подряд операции – тяжелые. Сна – два часа за полтора суток. Еще и любимая невеста в конце рабочего дня решила вновь всколыхнуть нервы, которые и так были ни к черту. Женька будто бы услышала, как у Вадима что-то щелкнуло внутри, и его голос из привычного спокойного сделался стальным, как раньше, на парах:       – Тогда не надо в моем кабинете устраивать эти викторины «Отгадай, что у меня в голове».       – В твоем кабинете? Что это за тон такой, Вадим Юрич? Его грубоватый короткий смешок прокатился по кабинету.       – Ты же отказалась говорить со мной в домашней обстановке. Горело прямо сейчас. А прямо сейчас, если все так серьезно и официально, как ты хотела, я все еще на работе, как и ты. Неприятно? Тогда потрудись объяснить, какая муха тебя укусила? Она еще не подобрала слов и раздраженно всплеснула руками, после чего потерла переносицу пальцами, успокаиваясь. Несколько секунд в помещении звенела тишина. Пока Женька со сдержанным холодом в голосе не ударила ему вопросом прямо в лоб:       – У тебя правда есть ребенок? Малиновский, прижав ладонь ко лбу, перевел на нее удивленный взгляд, будто ослышался.       – Чего?       – Девочка. 1982-го года рождения. Он глухо промычал, интенсивно растерев ладонями бледное усталое лицо.       – Женя, я развёлся в 82-м году. И с тех пор никаких серьезных отношений до тебя у меня не было. Поверь, если бы у меня был ребенок, я бы об этом знал. Женщины, как правило, стараются этот факт не скрывать и предъявить его по разных причинам. Хотя бы ради алиментов. Она с усмешкой кивнула. Перевела взгляд на окно, рассматривая тусклое отражение: своё и его. Он сидел на краю стола, разведя колени и слегка опустив голову.       – Складно... У твоей бывшей жены есть ребенок. И рожден он был в тот же год, когда вы развелись. Ты бросил её, да?       – Кто из нас кого оставил, мне кажется, ты уже в курсе. И даже знаю от кого – Марина не скрывала подробностей.       – Зато факт о твоей дочери скрыла. Почему? Вадим мрачно фыркнул, хмурясь.       – Может, потому что у меня нет никакой дочери, Женя?       – А если я скажу, что есть? – ее голос сорвался. Она от волнения покраснела, быстро кашлянув в кулак, переминаясь с ноги на ногу и ловя на себе прямой взгляд. Холодные пальцы нырнули в карман куртки и явили на свет конверт. Малиновский принял из ее руки документы. Глаза его никогда не врали. И на данный момент в синих радужках сквозило искреннее изумление. Брови сначала взлетели вверх, затем нахмурились, вытягиваясь в одну густую прямую линию. В кабинете снова висело молчание, которое действовало на нервы, как капающая вода. Завязывая в жилах тысячи крошечных, но тугих узелков. Было странно разделять тишину друг с другом.       – А теперь давай я открою тебе тайну одну. Юридическую, – протянул он задумчиво. На мгновение замолчал. Пожевал губу. А затем исправился:       – Есть статья, которая регулирует вопрос, касающийся того, кого запишут в качестве отца ребенка, родившегося до истечения трехсот суток с момента расторжения брака. А триста дней, напомню я тебе, это почти десять месяцев. Развелись мы в январе. Ребенок рожден в начале ноября. И рожден он в этот отрезок, когда автоматически новорожденного записывают на бывшего мужа родившей.       – И ты не был в курсе?       – Я не видел ее с момента развода. Она не подавала на алименты. Никаких извещений мне не приходило. И при всем уважении, Жень, я хотя бы должен был с ней спать в декабре или в январе, а я был прикован к больничной койке. Смекаешь?       – Значит, ребенок не твой? Она его нагуляла?       – Все может быть.       – Так почему же настоящий отец не взял и не женился на ней? Не дал фамилию, не записал на себя?       – Ты серьезно спрашиваешь это у меня?       – А у кого, Вадим! Его глаза превратились в две щели, а в груди рванула злость.       – Загляни за ответом в тот ящик Пандоры, откуда ты достала эти документы. Могу лишь предположить, что в этом могли быть замешаны её родители. Или это был залетный гусар, который сделал ей этого ребенка. Но ко мне он не имеет никакого отношения. Женька не понимала, растерялась ли она. Только ощутила, как кончики пальцев мертвецки холодеют и немеют. Сжала их в кулаки. Можно ли считать, что этот вопрос разрешен? Опустошение какое-то. Стыд. Сомнение. Разделяющая их трещина пошла будто невидимая по полу, но ощутимая настолько, что стало страшно. Душно.       – Окей, – тот голос, что нашелся у Филатовой сейчас, был хриплым. Виски начинали ныть, и девушка активно принялась их массировать.       – Еще вопросы? – холодно и зло брошено в ответ.       – Последний.       – М-м…       – Кого ты убил на БАМе? Кажется, это поразило его еще больше, чем то, что он, оказывается, уже девять лет, как чей-то отец. И поразило потому, что в отличие от первой новости, эта – имела место быть. Условно.       – А ты знатно покопалась в моей биографии, навела справки... Я многого о тебе не знал, оказывается, тоже. Ты у нас на спецслужбы не подрабатываешь? Он изо всех сил старался не показать, как сильно его прибивает вся эта ситуация. Но сил неиссякаемых не бывает. Голос его стал настолько ледяным и колючим, что Женька обхватила себя руками и еле выдавила из себя снова:       – Ответь мне. Кого. Ты. Убил? И за что? В конце 1982-го года в Министерство обороны поступила сводка, из которой следовало, что железнодорожные войска, будучи одной из самых малочисленных групп советских войск, отличились феноменальным числом воинских преступлений, среди которых особое место занимали убийства, изнасилования, тяжкие телесные повреждения, глумление над личностью и как следствие массовые самоубийства. Только за первые два квартала около ста пятидесяти человек покончили с собой. Счет жертв воинских преступлений шел на тысячи. Было принято историческое решение «повысить воспитательную работу в ЖДВ» и с этой целью выпускники педагогических ВУЗов страны в массовом порядке были отправлены в эти «горячие точки». Железнодорожные войска подразделялись на «черные и «белые» батальоны. В «черных» служили преимущественно выходцы с Кавказа, Казахстана и Средней Азии, в «белых» – славяне и прибалты. И здесь, и там преобладали наркоманы, мелкие преступники, асоциальные типы, которые с особой тщательностью подбирались военкоматами для ЖДВ. В той части на БАМе, куда попал юный Малиновский, всем заправляли чеченцы. Их было меньше двух десятков человек, но они держали в страхе почти сотню узбеков, составляющих самую большую национальную группу. Русских было всего пятеро, но их не трогали. Это было общее правило для «черных» батальонов. Нередко русские, в число которых входили украинцы и белорусы, играли роль третейского суда в разборках между представителями различных народностей СССР. В батальонах шла настоящая война, грузины грызлись с абхазцами, армяне с азербайджанцами, узбеки с казахами. Вообще же национальный вопрос решался просто: кто сильнее – тот и прав. А сильнее, как правило, были те, кого больше. За исключением чеченцев, которые и в меньшинстве могли выиграть любую тамошнюю войну. БАМ – это всего лишь невысокая насыпь, по которой железнодорожная колея тянется на сотни километров среди непроходимой тайги. Каждый год из бамовских батальонов, не выдержав унижения и издевательств, бежали сотни ребят. Но их никто не искал, потому что тайга, как правило, оказывалась пострашнее побоев. Буквально физическое ощущение огромного враждебного существа. Большинство бамовских беглецов через несколько дней возвращались сами. Тех же, кто не вернулся, считали без вести пропавшими. Все там держалось на страхе и рукоприкладстве. Зверствовали отцы-командиры, бесновались старослужащие, но с особой изощренностью свирепствовал взвод охраны. Это было особое подразделение, которое несло службу на гауптвахте. Охранники жили отдельно от всех, у них была своя особая столовая, они нигде и никогда не соприкасались с другими солдатами, за исключением самой гауптвахты. Там им было позволено все, любое преступление против личности. Человек, попавший на БАМе на «губу», в лучшем случае выходил оттуда с отбитыми почками. Охранников даже на дембель стали отправлять отдельно ото всех, на специальном самолете, после того, как одного из них убили и сбросили с поезда. Этих людей Вадим запомнил навсегда. Командира его батальона – подполковника Карпычева, который перед тем, как объявить особое положение, выходил перед строем, почесывая задницу. Старшину Белозерова, который делил с местными прапорщиками солдатский поек, набивая собственное брюхо и обрекая бедных служивых на полуголодную жизнь. Капитана Тимофеева, командира роты, человека невысокого роста с лицом, которые особенно нравятся женщинам. Он был немногими годами старше Малиновского и его сослуживцев, не отличался особым умом, и все его преимущество заключалось в том, что был старше по званию. В то время, когда все горбатились на рельсах, он брал мольберт, брезгливо отходил подальше от трассы и зарисовывал местный пейзаж. Чистенький, сытый, самодовольный балбес, которому родина доверила командовать людьми. Все перечисленные люди по своим штатным обязанностям должны были заботится о личном составе, а вместо этого они губили его.       – Я никого не убивал, Женя. Да, мои руки в крови, но совсем не по той причине, о которой ты думаешь. Был конфликт с подполом. Нас тогда в медсанбате было двое, я говорил… Зеленые, учились лечить и оперировать быстро, выбора не было. В основном – нарушение дыхания, обморожения, дизентерия, кожные вирусы… С нами в одно и то же время приехали девушки. Одна – ленинградка. Когда выпал шанс пообщаться, спросил, зачем приехала. «Я хочу выйти на БАМе замуж…» – так ответила тогда Вадиму она. Малиновский тогда даже как-то оторопел от такого ответа. В большинстве своем люди говорили, что хотят заработать или сделать что-то важное для страны. А тут – «хочу замуж».       – Я любопытства ради уточнил у нее: «А что, в Ленинграде нельзя это сделать? Такой громадный город…». А она мне: «Нет, туда едут настоящие парни, и я там найду свое счастье…». В тот вечер мы с мальчишкой закончили операцию, ампутировали одному солдатику две фаланги. Холода лютые, спали по началу в палатках, хоть и одетые, а наутро волосы к подушкам примерзали. Мальчишка на перекур только вышел, я инструменты дезинфицировал… И тут двое вносят ту девчонку. Мороз – минус пятьдесят. А она полуголая. В крови вся…       – Изнасиловали? – глухо уточнила Женька. Малиновский только кивнул.       – Начали ее осматривать, в чувство приводить… И тут подпол, бухущий в хлам, блюющий дальше, чем видит, врывается в медчасть – спасайте, блин. Я ему по-человечески: «Подождите, человек умирает». А он в операционную влез, меня за грудки схватил. Дословно не помню, но мы поняли – девчонку он изувечил. Ну я ему и вшатал… А утром его нашли мертвым – разбил башку о рельсы, когда в расстроенных чувствах от нас вышел. Все помнили, что вечером у нас была потасовка, меня – на губу, началось следствие. Таких происшествий было много. Это место было такое. Я сопливый студент, едва начавший оперировать без диплома. Расследование вела специальная комиссия. Когда нашли все доказательства, что я не виновен, меня списали раньше и отправили в Ленинград. Все. Филатова замерла, боясь даже пошевелиться. В голове будто наяривал товарный поезд. Все услышанное заставило спину покрыться липким потом, и дышать стало невозможно совсем. Она распахнула форточку, прислонилась лбом к стеклу и прикрыла глаза. Как же хреново… Вадиму было гадко. Гадко вспоминать. Гадко рассказывать. Гадко от их диалога в целом.       – Достаточно откровенно? Или что-то еще накопала? Может, я Синяя Борода или Франкенштейн? Он злился. Каждое его слово сочилось ядом. Его было настолько много, что Женьке бы впору умереть на месте. Но она лишь сжала кулаки в своем бессилии и прошептала, опаляя холодное стекло горячим дыханием:       – Докажи, что ты не имеешь никакого отношения к ребенку... Что ты не бросал её... Что не бросишь меня, если я вдруг...       – Жень, ты нормально себя чувствуешь? Волнение. Страх непонятный. И все это умноженное втрое. Потому что она не могла сказать ни слова. А глаза Малиновского глядели слишком пристально. И вдруг послышался всхлип. Нервная система лопнула. Осыпалась трухой.       – Нет! После такого – нет! А еще у меня, возможно, гепатит, если ты забыл! Вадим впервые не шелохнулся. Только скрипнул челюстью.       – Хочешь сказать, в этом во всем виноват я? А теперь скажи... Это какой-то ход? Для чего ты собрала всю эту информацию накануне свадьбы?       – Я лично ничего не собирала... Но теперь, оказывается, я многого не знала. Знаешь, как-то не совсем уютно выходить вот так... С недосказанностью.       – Доверия ко мне недостаточно? Она молчала. Уголки губ Малиновского дрогнули. Он прищурился.       – А почему я не рылся в твоем прошлом? Почему не наводил справки, что же случилось с бедной первокурсницей, что она сбежала из родного города и перевелась сюда? Почему не общалась с родными? Почему не рассказывала о своих близких? Поверь, у меня есть возможность узнать об этом, и почему твоего Пчëлкина подрезали, и откуда у всех твоих братьев такие бабки. Но я этого не делал. Хочешь узнать, почему? – он наконец поднялся и громко, раздражительно задвинул свое кресло к столу. Филатова вздрогнула. Его рука в один рывок развернула ее к себе. Боли девушка, конечно, не почувствовала, зато ощутила обжигающие волны, исходящие от Вадима. Впору он напоминал оголенный провод. – Потому что нет привычки ворошить скелеты в чужих шкафах, и потому что, мать твою, я доверяю тебе! И если мне что-то нужно знать – ты об этом скажешь! Тишина. Крыть было нечем.       – Ты права. Сегодня ночуй у брата. А я поработаю до утра. Его пальцы ослабли, и Женька поняла, что ее больше не держат. Трещина стала шире.       – Это всё, – подытожил он. – Можешь идти. Они ведь не до конца закончили разговор, да? Но судя по тому, как он закусил губу, приподнял брови и кивнул сам себе – закончили. Словно итог подвел. «Это всё» слишком болезненно теперь крутилось в черепной коробке. Женька поправила лямку рюкзака на плече, бросила на мужчину быстрый взгляд. Когда пришла обвинителем, а уходит, получается, сама обвиненной? Только уже шагнув за порог кабинета, она услышала тихое брошенное в спину:       – Позвонишь из дома, что доехала. Как только она ушла, Вадим рыкнул и плюхнулся в кресло. Прикрыл глаза, откидывая голову на высокую спинку. Прошло томительных долгих десять минут в тишине, когда его рука потянулся к стационарному телефону.       – Добрый вечер. Простите за поздний звонок. Мне бы Лику услышать… Старый знакомый, передайте, что Малина беспокоит. Она поймет… – на том конце провода послышались приглушенные шаги и едва слышимые обрывки фраз. Вскоре трубку взяли нужные руки. – Лика, здравствуй. Как сама? Прекрасно... Конечно, соскучился, тысячу лет не виделись... Лика, вопрос один – ты с Яной общалась давно? У неё номер тот же? Можешь продиктовать? Да не то слово...