Братья, по-любому. Вернуть всë

      Женька не была в Москве ровно два года. И то, что она видела сейчас – нисколько не радовало. «Мерседес», в котором ехала она с Валерой, Томой и Пчёлкиным к Котельнической набережной почти по свободным дорогам, бурлил весельем и дружным гоготом, а за окнами машины раскрывался вид на обреченность. Пир во время чумы… «Помоги нам, Господи», выведенное белой краской на стене Новоарбатского тоннеля, заставило сердце сжаться. И всего через пару недель эта фраза будет на губах каждого второго москвича, который никогда больше не увидит прежнюю Москву. А ровно через месяц Филатова вернется в культурную столицу, но имя ее будет уже Санкт-Петербург. Через огромную арку во двор высотки первым въехал белый лимузин, а за ним весь караван остальных машин. Самара быстро выскочил с пассажирского сидения и побежал открывать заднюю дверь молодоженам. Из белого «мерседеса» первые выпрыгнули Женька и Тома, а Фил и Пчёлкин принялись вытаскивать из багажника коробку с шампанским.       – Ой, цветет кали-и-на в поле у ручья-я-я! – загорланил Витя. За ним хором грянули и остальные гости, которые уже облепляли новоиспеченных Беловых. Космос пристроился за спиной Оли и подхватил подол ее платья, напрасно стараясь спасти белоснежную ткань от пыли и грязи под ногами. Едва ли это помогло бы. Она уже запачкалась. Официально. Но осознание придет позже… А пока молодожены продолжали безостановочно целоваться под нетрезвую акапеллу народной песни и хлопки пробок шампанского.       – Эй-эй, жену мою не облейте! – забеспокоился Саша, хотя его голос и звучал достаточно весело. Валера подставлял фужеры под льющийся из горлышка бутылки шипучий ручеек, передавал наполненные бокалы присутствующим барышням. Впихнул и в руке сестре. Женька, памятуя о последствиях после своей сорванной свадьбы, бокал приняла, но пить не решилась. Она за сегодня выпила всего ничего. Боялась. И, кажется, до сих пор ощущала на кончике языка привкус той майской горечи.       – Малая, – склонился к ней Космос и чокнулся с ней своим бокалом, – давай, за Саню! – вовремя спохватился, чтобы не ляпнуть «за счастье молодых». Боясь ранить и вынуть наружу Женькины свежие воспоминания. Оля счастливо смеялась, стряхивая с фаты брызги шампанского, пока Белов в два глотка опустошал свой бокал. Затем отбросил его за спину и под мелодичный звон разбивающегося стекла снова притянул жену к себе, накрывая ее губы горячим поцелуем. Издевательство… Женька в полной мере осознала, что значит, когда кошки душу скребут, потому что ощутила, как что-то неправильное и противное заворошилось внутри. Поэтому разом опрокинула свой бокал с шампанским и чуть поморщилась, зажмуриваясь.       – Вон три окна. Видишь? – ткнул Космос пальцем куда-то в пространство. – Поднимайтесь, осмотритесь и нам махнете, ладно? Оль, Оль! – он, плетясь следом за медленно продвигающимися к дверям Беловыми, дозывался и девушку: – Если что-то не понравится, так сразу и скажи: не понравилось!       – Спасибо за подарок, братья! – нежно прижимая Олю к себе поближе, махал им рукой Белый. – Вовек не забуду!       – Я тебя умоляю, Сань! – Пчёла облокотился на его плечо. – Квартирой больше, квартирой меньше... Че ты! Белов рассмеялся, легко подхватывая на руки Ольгу под одобрительные возгласы и хлопки, и бросил уже на ходу:       – Все, до завтра, пацаны!       – Сань, я ж завтра улетаю, – напомнил о себе Фил. – В Ялту, каскадерить.       – Успею, брат!       – Сань, не забудь, помаши! – напомнил снова Кос. Саша, уже не оглядываясь, внес жену в подъезд. Массивная дверь закрылась за новобрачными. Веселье же продолжалось.       – На спор! Двойня будет, не меньше! – уверенно заявил Фил.       – Сто подув! – закивал, как китайский болванчик, Холмогоров и привлек за плечи молчаливую Женьку. Сам он, конечно, с трудом на ногах стоял после такого застолья, поэтому Филатовой пришлось его своим плечом подпирать. – Так, сестреныш, не кисни, Пчёл, наливай, ну! Женька улыбнулась, потому что в этот момент показалось, что все как раньше, и Пчёлкин, Фил и Кос снова казались детьми, которые впервые отправились гулять и барагозить всю ночь. Шутили, курили, снова наполняли бокалы, ждали, когда Беловы наконец помашут из окна.       – Самар, тащи ракету! – вдруг крикнул Льву Холмогоров.       – Че за ракета? – без тени подозрения поинтересовался Валера, приобнимая Тому за плечи.       – Они помашут, а мы им – салют! – пояснил Кос, забирая из рук Самары массивный пистолет-ракетницу. Парни эту идею активно поддержали одобрительным смехом.       – Мальчики, ну опять пальба… – разочарованно протянула Тамара. – У меня уже голова раскалывается.       – По части раскалывания головы – это к нашей медсестренке, – Космос вывел в центр их небольшого круга Женьку и подмигнул ей. – Ну, я ж знаю, у тебя не сумочка, а аптечка настоящая там. Спасай человека! Филатова поставила на выступ каменных ступеней свой бокал и, взяв Тамару под руку, повела ее к «мерседесу», стоящему почти у самого подъезда. На заднем сиденье как раз лежала ее сумочка и в ней действительно был сильный анальгетик.       – Лёва? – окликнула она Самару, который подпирал спиной переднюю дверь лимузина и неспешно покуривал. Единственный из всех присутствующих он был трезв и перебивался сегодня исключительно «боржоми». Он обернулся. – У тебя осталась минералка?       – Несу. Бутылку протянул Тамаре, на плечи Женьки накинул свой серый пиджак – видно было, как девчонку потрясывает. От холода или от волнения – уже не важно.       – Ну где они там, по пути, что ли, уже начали?.. – фыркнул Космос и задрал голову, вглядываясь в темные окна квартиры.       – Или в лифте… застряли, – хмыкнул Витя и зажал зубами сигарету, ухватившись за отвороты своего зеленого плаща и теребя их. Душно стало.       – Да ну, им не до этого, пацаны, – со знанием дела выдал и Валера, поглядывая на своих девчонок около лимузина. Томе бы по-хорошему прилечь, да и Женька вся никакая – ни живая, ни мертвая, со своими переживаниями. – Поехали уже… Но Холмогоров так просто сдаваться не собирался. Как в замедленно съемке стал вытягивать пистолет, дуло которого уже поравнялось с лицом Пчёлкина. Тот ухватил его за запястье:       – Ты озверел, что ли? – и тут же расслабленно заржал, когда вспомнил, что он не боевой.       – Давайте стрельнем! Фил ударил пузатым боком бутылки по его руке:       – Угомонись, поехали, говорю! Сейчас всех перебудим, мусоров в такой день не хватало еще…       – А че мне мусора? – парировал Кос. – У меня брат женился! Я радуюсь!       – Так радуйся на здоровье, на, выпей, – и Валера приложил горлышко бутылки к губам Космоса, – а штуку эту мне отдай… Женька, придерживая одной рукой отвороты пиджака, поднялась по ступенькам к ним. Нужно было спасать ситуацию и действительно сворачивать эту лавочку.       – Космик, правда, поехали. Мы с Томой устали. Холмогоров обреченно вздохнул, как ребенок, разочарованный подарком. Но это был бы не Кос, если бы снова не попытался выдвинуть очередной аргумент напоследок заплетающимся языком:       – Ну, пацаны, Пчёл, – взывал к Вите, как к службе спасения, ведь он единственный, кто еще не возразил устроить шалость, – разочек! И все, я брык на заднее сидение, тише травы, ниже воды… Короче! Ну вас!       – Да пусть, – отмахнулся Пчёлкин, – и я докурю.       – Как дети, ё-моё, – выдохнула Женька и присела с ним рядом. – Угощай тогда.       – И когда уже бросишь… – но пачку перед ней все-таки распахнул. Раздался залп. Одинокий яркий огонек взметнулся ввысь, сопровождаемый взглядом Женьки. И тут же глаза ее расширились. Потому что в эту же секунду что-то яркое и неописуемо громкое прокатилось в подъездом окне, и на каменные плиты около подъезда, где минут десять назад скрылись из вида Беловы, посыпалось стекло, на железный карниз пожарной лестницы рухнули обломки рамы. Из оконного проема заклубился черный густой дым. Пара секунд немой сцены. Осознания. Там что-то взорвалось! Женька взглянула на подскочившего Витю и растерянных Коса и Валеру.       – Твою мать!.. Белый… Они сорвались как по команде все вчетвером, когда Пчёлкин остановил Филатову и резко отодвинул, почти что отшвырнул от дверей:       – Здесь стой, поняла?! Ни шагу!       – Самар, с ними будь! – указав на девушек, прогромыхал Фил. Женька задохнулась запоздалым вскриком, который в действительности был утробным хрипом, ощущая, как в носу свербит от горелого запаха. Паника накрыла с головой. Сердце орало, колотясь где-то на корне языка и рассылая по всему телу ужас. Стук такой частый, что кажется, будто Женька и есть одно большое сердце. Не послушалась и рванула вперед, ощущая, как хрустит под тяжестью ноги разбитое стекло, и только стальная хватка заставила ее забуксовать на месте. Самара.       – Стой, тебе говорят. И она стояла, удерживаемая все это время крепкой рукой Льва, который сам охеревал от происходящего ничуть не меньше, второй рукой прижимая перепуганную насмерть Тому. Минуты тянулись тягучей смолой, и только приглушенный мат и крики прорывались в тишину двора из недр высотки. Женьке было жутко. Она даже успела за это время проклясть себя за сегодняшние дурные мысли и толику зависти к Ольге. У нее, Филатовой, новая семейная глава так и не началась, а у Оли? Первая же страница готова была быть сожрана пламенем. Когда тяжелые дубовые двери подъезда распахнулись, Филатова почувствовала, что ее уже не держат. И увидела Пчёлкина. Хромая, он доплелся до каменного выступа лестницы и привалился одним бедром к нему. Он задыхался, безостановочно кашляя, пытаясь урвать хотя бы немного воздуха, потому что сердце готово было остановиться. Как и у Женьки. Просто разлететься на куски от этого молчаливого крика и желания вдохнуть. Невесть откуда взявшиеся силы на одно отчаянное мгновение заставили Филатову рвануться вперед, к нему. Она присела около Вити, вглядываясь в серое лицо. Рука сама собой потянулась к его щеке, но тут же замерла в нескольких сантиметрах от скулы.       – Что там? Все живы?.. – то, что он молчал, пугало еще больше, чем взрыв. – Вить!.. Пчёлкин, не глядя на девушку, лишь прижал ее голову к своему плечу. Соприкосновение с зеленым плащом, пропитанным гарью и пылью, а еще ядом и гневом Белого, заставило Женьку замереть и слушать, как колотится Витино сердце. И свое в горле.       – Живы. Женька сжала его руку и еще несколько мгновений вглядывалась сначала в третью пуговицу на его рубашке, а затем в вены на тыльной стороне ладони, сжимающей ее запястье. Почему сегодня она ощутила, что больше не злится на Пчёлкина? Потому что испугалась, и это пересилило все прежние эмоции? Но и на свадьбе она тоже с легкостью протянула ему руку. И почему? Что за странность и дикость: его руки – крепкие, ни раз перезаряжавшие оружие, гладившие многие женские тела, пропитанные порохом и табачным дымом до костей – по-прежнему казались ей родными. Она не боялась их. Это все тянулось всего лишь вырванную из общего контекста минуту. Женька услышала, как двери открываются снова, и остальные бригадиры, прикрывая лица, вываливаются на свежий воздух. Оля закутана в длинный черный плащ Космоса, скрывающий ее грязное свадебное платье. Она жмется к груди Саши и на всех парней смотрит затравленным волчонком. Боится. И вздохнуть, и сделать шаг, и этой жизни, кажется, теперь тоже. До разлаженного слуха долетает брошенное Космосом: «Едем к отцу». И ни слова возражения. Ни слова вообще. До самой Смоленской набережной. 🎵: Алексей Шелыгин – Клятва       Отправить девушек по домам тоже никто не решился. Юрий Ростиславович обошелся всего двумя фразами, когда встретил целую делегацию на пороге, сопроводил Сашу в свою спальню. Белов уложил молчаливую и до смерти уставшую Олю на широкую кровать, попытался что-то сказать, но девушка была безучастна к происходящему – смотрела в одну точку стеклянным взглядом, а затем и вовсе закрыла глаза и отвернулась от мужа. Саша стиснул зубы, нежно сжав ее хрупкое плечо, и поравнялся с замершей в дверях Женькой.       – Осмотри ее… – тихо, одними губами шепнул ей на ухо. – И… – тут же осекся, осознав, что эта просьба покажется кощунственной. На самой Филатовой не было лица. Она сама перепугалась насмерть, почему он еще хотел просить ее утешить молодую жену? Идиот. Поэтому привлек подругу к себе и прижался на миг виском к ее голове. – Просто посидите тут, хорошо?       – Хорошо… – эхом откликнулась Филатова, но будто сама догадалась, чего хотел от нее Белов. Успокоить Олю. Она аккуратно присела у изголовья кровати, решительно обнимая Белову. И не почувствовала сопротивления. Оля развернулась к ней, уткнувшись головой в живот Женьки. От нее единственной не пахло гарью и ощущением смерти. Молодую жену Сани забило мелкой дрожью – она то тихонько плакала, то резко успокаивалась, то снова утирала слезы, то вновь замолкала. Женька говорила ей успокаивающие слова, но на каком-то автомате, пытаясь самой поверить в то, что произносит.       – Я слышала, что они подозревают Витю… – донеслось до сознания Филатовой. – Но он же… не виноват?.. Каждое ее слово гулко билось в висках. Витя виноват?.. В чем он мог быть виноват? Неужели ребята смогли подумать, что Пчёлкин способен на такое? Но зачем? Он никогда бы так не поступил! Зато теперь пазл складывался – вот почему он хромая покинул высотку первым. Вот почему на его губе была кровь. Вот почему… Почему он-то?       – Не мог, – вдруг с особой уверенностью убедила Олю Женька. – Никто из ребят не мог. Я их с детства знаю. Они друг за друга кому угодно голову оторвут, но не друг другу же!..       – Женя? – тихий голос Юрия Ростиславовича послышался за дверью. Он выждал мгновение и в маленьком проеме показались его глаза. – Я постелил тебе в комнате Космоса вместе с Тамарой.       – Спасибо, дядь Юр, – мягко поблагодарила девушка. А он ей грустно улыбнулся одними глазами. Только Женька звала его так, остальные же друзья Коса всегда обращались к старшему Холмогорову по имени и отчеству. Однажды Наденька – еще не жена, но потенциальная невеста – услышала это «дядь» и покоробилась, даже осмелилась на замечание юной Женьке: «Какой он тебя дядя? Как в колхозе». А Юрию Ростиславовичу это слух не резало – звучало от Филатовой это хоть и редко, но всегда как-то тепло и по родному. Оля уже не плакала. Просто была в некой прострации, из-под прикрытых век наблюдая, как Женька измеряет ее пульс на запястье. А Женька, несмотря на дикую усталость и апатию, навалившиеся чугунной плитой на нее, не решалась пока сдвинуться с места и пойти лечь. Сон к ней сегодня и так бы не пришел. Она слышала, как из зала долетает Юрия Ростиславовича обращение: «Вить, иди возьми еще кофе», и было это сказано относительно радушным голосом на фоне того, как старший Холмогоров холодно говорил с тем же собственным сыном. Значит, мозговой штурм продолжался. А Женьке проплывать мимо братьев в такой момент не хотелось. Она зажмурилась, на автомате уже гладя Ольгу по спине, перебирая пальцами шелковую ткань ее платья. Только когда в комнату шагнул Белый, лицо которого было полным олицетворением его фамилии, Филатова подняла на него глаза и медленно выбралась из Олиного легкого объятия одной рукой. Саша через силу улыбнулся и подмигнул подруге:       – Спасибо. Иди отдыхай. Женька коснулась его плеча – каменного, напряженного, как и сам Белов – и чуть сжала пальцы, без слов выражая поддержку, и стремительно покинула спальню, оставляя молодоженов один на один в напряженной атмосфере. Им еще предстоял диалог, Филатова это знала. В полумраке коридора, уже в двух шагах от комнаты Космоса, она лоб в лоб столкнулась с братом, который в этот же момент прижал ее к себе. Женька почувствовала себя маленьким ребенком, вжалась в Валерину грудь, глухо вздохнув и сдерживая простительный порыв расплакаться. Чувствуя это, Фил лишь крепче стиснул руками ее спину, зарываясь носом в рыжую макушку. Валера в свое время ничем не отличался от своих друзей-ровесников. Так же бегал драться, пил портвейн, приходил домой за полночь… Но если и было что-то у него святое, то эта была маленькая Женька, по сравнению с которой все другие казались ненужными и безликими. Она всегда улыбалась и верила только ему… Так поверит ли сейчас, что, что бы не случилось, старший брат всегда сможет ее защитить?       – Все хорошо, малышка. И тут же за ее спиной, из коридора раздался хлопок двери. Судя по отсутствию последующих шагов, в квартиру никто не зашел, а наоборот кто-то спешно ее покинул. Женька обернулась на звук, затем на брата, который тоже мельком глянул в темную прихожую.       – Пчёла, – кратко пояснил он. Филатова опустила голову, покусала губы. Волнение за развязку произошедшего пересилило все сейчас, поэтому она не раздумывая тихо спросила:       – Надеюсь, вы не сделали поспешных выводов? Сама ли догадалась, либо подслушала – было уже не столь важно. Фил снова успокаивающе погладил сестру по спине:       – Все нормально. Иди отдыхай. На тебе весь день лица нет… – и легонько подтолкнул Женьку в сторону комнаты. Уже когда она распахнула дверь, окликнул. Она встретилась с ним взглядами, и с губ Валеры сорвалось тихое: – Я тебя люблю, Женёк. Девчонка вымученно улыбнулась, состроила из пальцев комбинацию сердечка и скрылась в комнате Космоса. Прямо в платье прилегла рядом со спящей Томой. Покосилась на ее расслабленный профиль. Лунный свет, проникающий через щель между штор, падал прямо на ее бледное лицо. Блондинка подпирала щеку правой рукой, и Женька только сейчас, кажется, заметила на ее безымянном пальце тонкое серебряное кольцо с красивым, чистейшей воды камушком. Помолвочное. Значит, Валерка принял серьезное решение. Интересно, когда это произошло? Когда он успел сделать предложение этой девушке? И почему снова Женька не была в курсе о его намерениях. Может, действительно она слишком погрязла в своих бедах и заботах, отгородилась от всех железным занавесом, подпитываясь эгоистичными мыслями? Пора выплывать из этого. Иначе о каком доверии может дальше идти речь? Размышления потекли сами по себе. Удивительно, как работает мозг, когда от одной ситуации мысль как по ниточке соединяется с другой, и в итоге человек забредает в самые потаенные уголки в своей голове. Так мысли о кольце привели Женьку к возможной скорой свадьбе брата, и тут же к этой светлой картинке присоединился жаркий мрачный хвостик – уже вторая свадьба за этот год оборачивается трагедией. Если это злая шутка судьбы, то пусть она не следует «закону трёх». Пусть она не уподобляется Богу, который любит троицу. Перед глазами снова стоял взрыв. И перекошенное от испуга лицо Вити. Витя. Его сегодня было как никогда много. И впервые за долгое время Женька не кривилась от одной лишь мысли о нем. Куда он сорвался в ночь? Пчёлкин, в прочем, как и все остальные бригадиры, в момент взрыва резко протрезвел. А кофе, сваренное Юрием Ростиславовичем, заставило взбодриться и заработать шестеренкам. Думы о том, что его подозревают в подрыве Беловых, сейчас заслоняли мысленные вопросы – кто все-таки крыса? Кто мог воспользоваться информацией и подложить Сане бомбу? О том, что бригадиры готовили в подарок, знали только они втроем, ну еще пацаны, помогавшие избавляться от последствий присутствия старых жильцов квартиры. Получается, это еще трое. Двое водил, вывозившие ненужный хлам, и Самара. Витя на автомате покосился на Льва, не смевшего нарушать царившую в салоне тишину. Просто тупо крутил руль и, по-простому выражаясь, катал Пчёлу по пустынной Москве, изредка бросая изучающий взгляд в стороны. Нет, Лев не мог. Ему и резона нет. Белый, считай, его кормит и поит, обеспечивает жизнь его семьи – Поли и маленького сына. Да и Самарин слишком умен, даже если что – все равно бы просчитал ходы наперед и пришел к логичному выводу, что бригадиры вынюхают правду и найдут эту суку, которая сделала подклад. Соответственно, подумал бы, на кого останутся жена и ребенок. Бред-бред-бред… Отпадает. Проболтаться кому-то Самара тоже не мог. А водилы? Откуда они появились, кстати, Витя не помнил. Кажется, Валера притащил их буквально за месяц до свадьбы. Завтра, вероятно, тайны мадридского двора будут раскрыты, если все пройдет гладко и по принятому сценарию пацанов. А пока… Пока нужно отвлечься. Успокоиться. Отпустить. Проглотить обиду и вернуться обратно. Своей показушной обидой Витя все равно ничего сегодня не добьется.       – У нас еще осталось что-нибудь в багажнике? – обратился он к сосредоточенному Льву. Самара кивнул на бардачок.       – Там «училки» валяются. Витя заинтересованно выгнул брови, распахнул бардачок и вынул добрые семьсот пятьдесят виски «Тичерс». Открутил крышку, вдохнул насыщенный оттенок торфа и сливок. То, что нужно.       – Компенсирую, – пообещал, делая пару глотков. Он помнил, что Белый самолично вручал эту бутылку Самаре со словами: «Выпьешь за здоровье моей жены, когда сможешь». Самара хохотнул:       – Окстись уже. На крутом повороте в багажнике загромыхали коробки с пустыми бутылками. Лев намеревался выкинуть их по дороге на квартиру, но сейчас, когда услышал звон и снова скосил глаза на напряженного Пчёлу, его посетила одна мысль. Он плавно свернул в один из пустынных дворов двух погоревших и расселенных пятиэтажек, мимо которых уже за эти полтора часа проехал несколько раз, и остановил машину в глухом закутке. Витя, глотающий виски, не понял и закашлялся, впервые за год, но повторно за вечер подозрительно глядя на помощника:       – Ты че?       – Есть идея. – Его голос стал несколько азартным, что не могло не удивить Пчёлу еще больше. Самарин выскочил из автомобиля, метнулся к багажнику и вытащил обе коробки. Позвал Пчёлкина уже с улицы, распахивая дверь с его стороны: – Выходи давай. Витя молча вышел и сделал несколько шагов за ним до самого конечного пункта. Стена. Обычная кирпичная стена старого дома. Уже явно нежилого несколько лет. Самара вытянул из коробки пустую бутылку шампанского и посмотрел на ничего не понимающего еще бригадира. Тот сунул руки в карманы потрепанного плаща, наблюдая, как Лев хорошенько размахнулся и со всей силы запулил бутылкой в стену. Та с громким звоном разлетелась на осколки.       – На, попробуй, – вложил в Витину ладонь вторую бутылку и легонько подтолкнул вперед. – Легче станет, поверь.       – Да мне, вроде, и сейчас не тяжело, – мрачно хмыкнул Пчёла.       – Просто кинь. Как стоит благодарить этого человека, который каким-то магическим способом читает его мысли, Витя пока не знал. Но понял, что его кто-то безоговорочно понимает так, как он этого бы хотел, когда зеленая пустая бутылка полетела вперед, разбиваясь вдребезги о красный кирпич. Обе коробки быстро опустели. Под ногами мужчин хрустели, как первый снег, разноцветные осколки. И Витя вдруг расхохотался. Ощутимо истерично, надрывно, ощутил, как снова лопается тончайшая кожица на разбитой губе, как кровь снова медленно стекает по выбритому подбородку. Но ему стало легче. Действительно стало. Резко замолчав, прикурил, и желтый фильтр сигареты пропитался его кровью. Но теперь Пчёлкин ощутил, что у него не осталось сил ни на злость, ни на размышления. В таком состоянии он бы действительно просто лег и вырубился. Самара хлопнул его по плечу, разворачивая к машине.       – Погнали. Как ни крути, поспать часок-другой тебе придется. 🎵: Алексей Шелыгин – Скрипачка       Женька так и уснула. Осторожно выбралась из комнаты, бесшумно прикрывая за собой дверь, и на цыпочках медленно зашагала по коридору. Двери в кабинет, где спал Юрий Ростиславович, были плотно закрыты. Девушка остановилась около гостиной, прислонилась к косяку, окинув взглядом спящих брата и Космоса. Валера разлегся на полу, чисто по-спартански, а Кос, так и не сняв с себя магистерскую шляпу, спал на тахте, уткнувшись носом в шершавую подушку с вышитыми орнаментами и свесив руку на пол, на котором лежала его пачка «Мальборо». Филатова, как мышка, пробралась к тахте, подняла с пола сигареты и зажигалку, позаимствовала одну и таким же манером покинула зал и скрылась на кухне. Тут еще витал приглушенный табачный запах. Видимо, кто-то из парней выходил сюда недавно. Женька присела одним бедром на подоконник, приоткрыла форточку и подожгла сигарету. Успела сделать всего две затяжки, когда услышала осторожное открытие двери. И такой же осторожный щелчок замка. Витя? Витя. Сбросил ботинки в коридоре, на ходу стягивая свой пиджак, и тут же замер, когда увидел Филатову вдалеке квартиры, такую хрупкую, чуть сгорбленную, охваченную белым светом, льющимся в окно. Он сбросил наконец пиджак с плеч, закинув его на вешалку, и направился прямиком к ней. Достал сигарету из пачки и медленно подошел к окну. В распахнутую форточку влетал прохладный воздух, в котором отчетливо ощущались нотки приближающегося дождя. Витя по привычке закусил губу, поморщился от легкой, тупой боли, подпалил сигарету и скользнул взглядом по Филатовой.       – Чего не спишь? – его низкий хрипловатый голос разрезал тишину, и Женька тяжело вздохнула:       – Уснешь тут. Что-то странное пробежало в ее золотистых глазах. Оттого так странно что-то защемило между ребер. Витя вдохнул горький дым, облизал кончиком языка уголок губ. Кровь еще сочилась. Ну, Белый, ну, спасибо. Вмазал – так вмазал, от души. Женька, даже в темноте разглядев рану, пульнула сигарету в окно и прошла к кухонным тумбам. Обычно в одной из них хранится домашняя аптечка. И не ошиблась – семья Холмогоровых в этом плане индивидуальностью похвастаться не могла. В полумраке отыскала ватку, смочила ее перекисью и снова приблизилась к Пчёлкину, без слов прижимая ваткой его разбитую губу. Витя тихо и кротко шикнул, но не дернулся. Следил за девушкой.       – Не стоит. Пустяки. Женька чуть склонила голову, глядя ему в глаза.       – Помолчи, иначе затягиваться будет очень долго. – Пара секунд тишины и вдруг: – Почему подумали на тебя? Если бы Витя сам это знал! Он не помнил тот момент, когда Белый вдруг начал терять доверие к нему. Может, в тот момент, когда Пчёлкин заговорил о честном способе заработка тогда, в Ленинграде, и продолжал гнуть свою линию почти уже год, открыто не соглашаясь с Беловым по поводу всех сделок, которые предлагались тем же Кабаном? Зато Витя помнил сегодняшний момент, с каким остервенением и ненавистью лучший друг сбил его с ног на лестнице, по которой они вдвоем кубарем полетели вниз. Как Саня ожесточенно заносил над ним кулак, как этим кулаком готов был чуть ли не раскрошить Витин череп, если бы мог. Только ли Пчёла заслужил такую честь или же впереди и других пацанов ждет подобное?.. Но эти размышления так и остались в его голове. А с губ сорвалось совсем обратное:       – Я же плохой. Хочу всегда добиваться того, чего хочу. А не добиваясь, становлюсь еще хуже…       – Кто тебе сказал, что ты плохой? Витя чуть отодвинул голову. Затем рассмеялся, пульнул бычок в форточку и легонько сжал Женькино плечо. Она снова была так близко к нему, в нос врывался ее запах. Тонкий, цветочный, он проникал в носоглотку, растекался по горлу чем-то болезненным. Интересно, она поверила тоже?       – Ты веришь, что я мог это подстроить? Женька снова промокнула его разбитую губу ваткой и отвернула голову. Затем отрицательно ею качнула. Подозревать Витьку в подрыве? Да ни за что.       – Нет. Несмотря на то, что творилось в Ленинграде, я бы никогда не допустила подобной мысли… Ты не способен на подлость. Я тебе верю. Ее «верю» сейчас произвело на него сильнейший эффект, сродни тому, если бы она сказала ему «я тебя люблю». Захотелось сгрести ее в охапку и плевать, если оттолкнет. Ему это просто нужно. И повинуясь очередному порыву, Пчёлкин осторожно обхватил ее, поднырнув руками под ее лопатки и головой между ее плечом и подбородком. Просто впитывая ее в себя. Как обезболивающее. Как свою личную анестезию. В груди все переворачивалось и клокотало, потому что после ее последних слов в подкорку стали впитываться и предыдущие: «Ты не способен на подлость». А выкраденный паспорт? Считается? К черту. Она сейчас вот, перед ним, к его груди прижата и не сопротивляется, только осторожно, с опаской даже его затылок гладит. Чудо чудное, диво дивное. Пусть он совершил этот поступок, пусть он эгоист, но если Женьки не будет рядом – он просто сдохнет. Когда забрезжил рассвет, первым на кухню ввалился Белый. И застыл с зажатой в зубах сигаретой, увидев Пчёлу и Женьку на кухне. Они так и не разошлись. Им было некомфортно остаться каждому наедине со своими мыслями и ощущениями. И так они молча сидели до самого рассвета, – один холодильник тихо дребежжал.       – А вы че, не ложились, что ли? – будничным тоном окликнул их Саша. Будто и не было вчерашнего вечера и тягостной ночи. Но в глазах отчетливо читалось – он в напряжении и ожидании.       – Ложились, – подала голос Женька. – Просто встали рано. По-армейски. Саня хмыкнул, кивнул Филатовой на чайник. Сам хозяйничать бы не решился.       – Сделаешь нам кофе, Жек? Я пацанов подниму пока. Бригадиры собрались быстро, даже спешно. Операция начиналась. Оля и Тома еще спали, и Женьке нужно было ждать их пробуждения и Самару, которого обещали прислать к девушкам обратно, как только все дела будут завершены. Пока Фил и Космос выходили из квартиры под предводительством Белого, Витя задержался на пороге, одним взглядом будто подзывая Филатову подойти.       – Никуда одна не уходи. Дождись Самару, лады? Это ради вашей же безопасности.       – Я поняла. Она действительно не стала спорить. Девушка знала, что всей толпой они отправляются провожать Валерку в Ялту, но подсознание уверяло – тут что-то другое. Но расспрашивать не хотелось. Пчёлкин, видимо, под впечатлением от ночного диалога осмелился вновь склониться к Женьке и запечатать легкий, невесомый поцелуй на ее виске. И, не дав ей опомнится, вылетел из квартиры Холмогоровых. Всю дорогу до аэропорта его мысли кружились в хаотичном вальсе: и тревога, и волнение, и праведный гнев на Сашу и тепло от Женькиных слов, и ее поддержка – все-все смешалось в один коктейль. Он поглядывал на задумчивого и молчаливого Белова, даже не пытаясь понять, о чем тот действительно думает.       – Внимание-внимание! – раздался голос под сводами зала ожидания аэропорта «Внуково». – Начинается посадка на самолет рейса двадцать три семнадцать до Симферополя. Повторяю...       – Пацаны, время, – напомнил Космос, поравнявшись с ребятами после того, как отпустил водилу, у которого «живот прихватило». – Летим, ну! И только сейчас, внимательно осмотревшись, Белый развернул к себе за плечо Витю и повел его вперед за собой, понизив голос:       – Пчёл… Извини, брат. Я вчера обезумел совсем… – и в знак извинения для пущей достоверности мягко похлопал Витю по плечу. – Ладно? Пчёлкин еще пару шагов шел молча, мрачно усмехаясь. Затем закивал:       – Ладно, проехали, – и тем не менее добавил, предупреждающе погрозив пальцем: – Хотя я еще не отошел. Саша досадливо поморщился. Шутка ли – помятые ребра и опухшая губа? И снова хлопнул его по плечу, останавливаясь:       – Ты прав. Не держи зла, ладно? – и протянул руку. Как когда-то в детстве. Еще бы мизинчик выставил «мирись-мирись и больше не дерись». Дрались, конечно, но мирились быстро. Лицо у Сани было действительно встревоженное, напряженное, да и понять можно – такую свинью подложили в такой день! А если бы что-то случилось с ним, с Ольгой? Витя понимающе кивнул, уже спокойно и искренне улыбнулся:       – Давай, – и обнял друга крепко, кидая на ухо тихо: – Хотя и были свои плюсы... Белов хитро прищурился, осознавая. Женька?       – Лед тронулся? Пчёла тихо рассмеялся через нос, но не ответил. Валера активно прощался с братвой.       – Банзай!       – У тебя билеты, Фил? Филатов, не оборачиваясь, помахал Саше паспортом с вложенными в него билетами. А слева от выхода из аэропорта водила обнаружил работающий телефон. Все время оглядываясь, он быстро тараторил в трубку полушепотом:       – Алло!.. Это я. Облом... Я все сделал – не свезло... В аэропорту... Да не мог раньше! Он улетает... Бригадиры мрачно переглянулись. Саша кивнул Пчёлкину, мол, действуй, брат. Отыграйся. Что, собственно, молодой человек и сделал. Разговор водилы оборвался, когда Витина рука выхватила у него трубку. Он приложил трубку к уху, но услышал лишь монотонные гудки. Затем оглянулся на Сашу, и глаза его налились кровью. Белый смотрел на водилу в упор, спокойно, и так же спокойно выдал:       – Ошибся, тупоголовый. Никуда я не улетаю.

***

🎵: Луна – Затмение       Дунаев быстро семенил от кареты «скорой помощи» в сторону дома на улице Восстания. Лучи заходящего солнца играли на эркерах, балконах, лепнине, майолике этого асимметричного дома, в котором проживала Тоша. Андрей только недавно отметил, что правое крыло вдвое короче левого и украшено значительно скромнее. Крылья дома соединялись закругленным углом, украшенным декоративным фронтоном с барельефом – крылатой фигурой девушки – печального ангела. Вот и Андрей спешил к своему печальному ангелу, чертыхаясь про себя, что опаздывает. Смена сегодня затянулась, и парень даже не стал заезжать в больницу и следом в общагу, чтобы привести себя в порядок. Попросил Михалыча тормознуть на Жуковского и сейчас уже бежал к подъезду. Нужно было срочно вызволять Антонину из домашнего заточения. Сегодня у ее матери был день рождения, вероятно, ожидалось очередное скопление народа, что позволило бы спокойно выкрасть Тошу без лишних разговоров. Дунаев влетел вверх по лестнице, пригладил спадающие на лоб пшеничные пряди и нажал на звонок. Дверь распахнулась почти моментально, будто Тоша караулила парня у порога. Глаза ее быстро забегали по улыбчивому лицу Андрея. Как она скучала по его улыбке, по нему самому – словами не передать. Девчонка облегченно выдохнула и втянула его за руку в коридор, боязливо оборачиваясь в сторону кухни. Дунаев склонился к ее лицу, и его губы оставили мягкий, теплый поцелуй на ее скуле. На этом целомудренном моменте в дверях кухни возник Константин Маркович, и лицо его – захмелевшее, раскрасневшееся – исказилось в гримасе.       – Что, женишок в гости пожаловал? – глядя на дочь с притворной лаской, протянул он. – Тили-тили-тесто! Сюда идите… И скрылся обратно в кухне. Дунаев при одном взгляде на рожу Тошиного отца менялся в лице. Менялся весь. Будто обращался в титана, задачей которого сейчас было просто схватить девчонку на руки и унести прочь из этого проклятого дома. Что он, собственно, и собирался сделать, когда почувствовал упрямое сопротивление самой Тоши. Держала – не сдвинуть.       – Пройдем, прошу тебя. На минуту. Всем спокойнее будет. Андрей чуть ли не зарычал сквозь плотно стиснутые зубы, но поддался ее взгляду, неизвестно чем наполненному. Действительно неизвестно чем. Страхом? Болью? Мольбой? Что происходит? Он шагнул за Тошей следом, продолжая держать ее за руку. Будто давая понять – я рядом, ничего не случится. И тут же удивленно огляделся – гостей, вопреки ожиданиям, не было. Родители Тоши сидели одни за празднично накрытым столом. Отец ел ложкой прямо из литровой банки черную икру, которую добыл ему какой-то приятель-спекулянт. Рядом лежал вяленый судак, добытый теми же руками. Магнитофон пел гнусавым голосом о тяжелой доле сержанта милиции. Константин пододвинул к себе две бутылки – одну с красным вином, вторую – водки. Наполнил до краев пустой бокал кроваво-красной жидкостью и протянул его Андрею.       – Ну, чтоб все здоровы были… Как говорится: вперед и с песней! – и поднялся сам, глядя на молодого паренька сверху вниз. – За супружницу мою, мать вот этой акселератки. Дунаев от сканирования тоже не отказался. Пробуравил взглядом протянутый бокал, затем скосил глаза на Тошу. Та вжалась спиной в косяк двери и одними глазами моргнула. Пришлось бокал взять. Андрей немного отпил и поставил.       – Где ж это видано, чтоб так за здоровье пили?! – возмутился Константин Маркович. – До дна!       – Так жарко же сегодня, – еле сохраняя спокойствие в голосе, парировал Дунаев.       – Не уважаешь? А вот тут больше прежнего запахло чем-то враждебным. Стремительно накаляющимся. Андрею в секунду стало душно. Его душили собственные желания вцепиться в глотку этого быка, врезать бутылкой по старым шрамам на его лице, подчеркивающим теперь наглядно все уродство его души. Врезать так, чтобы каждый вскрылся вновь. Вера Александровна, как «королева вечера», понабралась смелости, измученно улыбнулась, перехватила дочь за руку, потянула к столу и обратилась к Андрею:       – Кушайте, дети. Вот заливное, икорка есть еще баклажанная… Андрей, вы любите баклажаны?       – Я все люблю, – медленно перевел взгляд с Константина на нее Дунаев.       – Вот и отлично! Садитесь!       – Все он любит, – не сдвигаясь с места, проворчал отец, с нахальной улыбкой наблюдая, как через него протискивается Дунаев. Едва тот сел за стол, мужчина облокотился кулаками на крышку стола и исподлобья снова взглянул в светлые глаза парня. – Эту куропатку тоже любишь? – и ткнул пальцем в сторону дочери, едва не попав ей в глаз. Тоша вовремя отвернулась, уткнувшись взглядом в пустую тарелку.       – Костя, оставь детей в покое, – стараясь всеми силами замаскировать дрожь в голосе, Вера нервно хохотнула и потянулась к тарелке с салатом. – Андрей, вы не стесняйтесь, кушайте-кушайте!..       – Детей? – прохрипел Константин Маркович, теперь испепеляя взглядом всех присутствующих по очереди. – Какие они тебе дети! Не знаешь, чем эти дети занимаются втихаря? – и вдруг заорал на Антонину: – Шлюха портовая! Дунаеву многого не надо было, чтобы резко подорваться с табуретки и нависнуть над главой семейства.       – Хватит! Одно слово – а столько яда! Столько отчаяния и ненависти, готовой смести все на пути. Испепелить. Изничтожить. Разорвать на куски. Тоше самой стало жутко. Она никогда не видела Андрея таким. Будто в присутствии отца его кто-то подменял. Константин Маркович выпрямил спину, теперь оказавшись с Дунаевым на одном уровне. Глаза в глаза. И его тяжелая рука схватила Андреевское плечо и попыталась вжать, усадить паренька обратно.       – Это мой дом. И я здесь буду говорить, когда хватит. Усек? Дунаев стремительно дернул плечом, сбрасывая горячую влажную ладонь, и протянул руку Тоше.       – Поднимайся. Пошли.       – О как! – шипяще протянул отец Антонины. Его взгляд вгрызся в лицо дочери. – Ну что сидишь? Беги, слушайся этого молокососа! А то бросит тебя, дуру!       – Костя! Перестань! – уже чуть не плача просила Вера.       – Что, боишься, что тебя уже никто не слушает, да? – парировал ему тем же тоном Дунаев. Сам не заметил, как сорвался на «ты» в отношении этой гниды. А гнида до «вы» не дотягивала никогда за всю историю своего существования. – Боишься, что она сбежит и не над кем будет больше измываться?! Тоша чувствовала себя настолько ничтожной никогда в своей жизни. Она боялась реакции каждого из мужчин. Понимала, что надо что-то сказать. Но и понимала, что любое слово заставит отца взвыть от ярости еще сильнее. Девчонка не могла ни вмешаться, ни стоять как вкопанная на месте.       – Вот какую тварь в мой дом привела! – взревел Константин Маркович. Тоша оказалась права – ее бездействие все же взбесило его раньше. Хотя вклинься она в этот безрассудный диалог – реакция была бы такой же. Уже знала за столько лет. Отец замахнулся на Тошу, когда Дунаев буквально закрыл девчонку собой.       – Только тронь, – выплюнул прямо в пьяную и разгоряченную от гнева морду напротив. – Раздавлю. Кажется, это Константина… позабавило? Нехорошо ухмыляясь, он наступил на Андрея. Вокруг него не было кухни. Не было жены и нелюбимой дочери. Не было стола, окна, ничего из утвари. Только ринг. И противник, который яростно дышал в его лицо.       – В кого такой смелый? – тон его голоса сменился на тот, каким обычно говорят с маленькими детьми. А затем снова вернул исходную интонацию. – Раз на раз не хочешь выйти? Показать, какой из тебя мужик? Или только языком работать можешь? Это походило на полный абсурд. Тоша вцепилась в руку Дунаева, стараясь оторвать его с места, отодвинуть от отца. Видимо, Андрей просто не понимал, на каких серьезных щщах это говорит глава семейства. Не знал, что в такие моменты Константин Маркович превращается в монстра. Хуже, чем обычно.       – Андрей, прошу – пойдем, – голос у Тоши наконец прорезался, но совсем не уверенный. Уходить? Поздно. Надо было сразу. Дунаев впервые ее не слышал. Смотрел в звериные глаза напротив.       – Не боитесь? А то только недавно с больничной койки.       – Ах ты ж сучок… – Константин посмотрел на дочь, и пазлы в его голове сложились. – Так ты его подговорила тогда? Казалось, воздух в доме начал тяжелеть еще быстрее и сильнее, давить Тоше на голову, на плечи так сильно, что даже уши заложило и глотать стало трудно. Дунаева же колотило от ненависти. Он в упор глядел на Константина Марковича, а в глазах – ни капли страха. Лед. Чистый лед.       – Хватит! Перестаньте! Перестань, Костя! Андрей, и вы… ты… – Вера Александровна не успела договорить, потому что муж схватил их единственную дочь за руки и встрянул так, что у Тоши хрустнула шея.       – Сука! Малолетняя сука!.. Тоша зажмурилась. Дунаев не выдержал окончательно:       – Заткнись, скотина! И в следующий момент Тошу отпустили. Вернее даже – отпихнули, и она упала, ударившись о крашеный пол. Мать бросилась к ней, когда она, поджимая к себе колени, сжалась, глядя слезившимися глазами, как Андрей отшвыривает отца к противоположной стене. Раздался грохот. Константин Маркович ударился затылком, застонал.       – Оставь его! – закричала Вера Александровна на Андрея. – Он же пьяный! Резкое движение. Замах. Хруст. Рев отца на секунду оглушил, но Дунаев лишь стиснул челюсть, не давая мужчине согнуться пополам, и ударил еще раз. На этот раз не в челюсть. В живот. И еще раз. Сильнее. Больше. Он заслуживает этого! Чтобы внутренности скрутились от боли, а потом он выблевал их на пол или же захлебнулся бы в них. Именитый тренер, протрезвевший наполовину после первого удара, взбрыкнулся. Ярость, пульсирующая в висках, застлала пеленой глаза. Константин Маркович с силой отпихнул от себя Дунаева. Тот врезался поясницей в стол, мотнул головой. И следующее, что запомнил – как отец Тоши заорал, не помня себя, схватил лежавший на столе нож и с силой воткнул лезвие в бок Андрея. Страшно завизжала Вера. У Тоши из груди вырвался хрип. Не помня себя, блондинка вскочила на ноги и бросилась к Дунаеву. Тот, скрючившись, пытался схватиться за угол стола, но в миг ставшая влажной ладонь соскользнула, и Андрей – вечная Справедливость, ясное Солнце – повалился на пол. Тоша едва успела подставить руки, чтобы парень не ударился головой.       – Костя! – закричала охрипшим голосом Вера Александровна. – Ты же его зарезал! Костя!!! Рубашка Дунаева быстро пропитывалась кровью. Нож выпал из дрожащих рук, которыми Константин Маркович зажал уши. И просто выбежал в коридор. Шлепнулся на колени где-то там. Завыл, осознавая. Осознавая, что его карьере – конец! Всего лишь это, кажется.       – Скорую! – закричала Тоша, беспорядочно гладя бледнеющее лицо Дунаева. Будто в попытке согреть. Он был в сознании, но выговорить ничего не мог. Только сильнее сжимал ладонью место удара. – Мама, звони в «скорую»!       – Какую «скорую»! – мать, кажется, вообще ничего не соображала. – Они же милиции сообщат! Паника, безысходность, жуткий коктейль противоречивых чувств… Женщина, празднующая свой юбилей, металась подбитой птицей из угла в угол, истошно вздыхая и всхлипывая навзрыд. Конец, всему конец!..       – Спокойно. Я – «скорая»… – в глазах Дунаева темнело, бок пульсировал, выплескивал кровь. – Полотенце… Тоша сорвала с ручки духового шкафа вафельное полотенце и сама приложила его к ране Андрея. Ткань почти мгновенно пропиталась кровью. Дунаева мелко трясло. Он перекатился на спину, быстро дыша через рот. Губы моментально пересохли, горло – тоже.       – Что… – прохрипела Тоша, удерживая его веки в страхе, что они закроются. – Андрюш, что мне делать?! Сознание мутнело. Перед глазами заплясали мушки, взорвались маленькие вспышки. Вспоминай, Дунаев, вспоминай! И он слабеющим голосом почти что шептал Тоше, что делать. Рана была крепко зажата проспиртованным полотенцем, ноги закинуты на перевернутый табурет.       – А теперь звони… звони Коту. В общагу. Тоша подорвалась, буквально отпихивая бьющуюся в истерике мать. Отпихивая к Андрею.       – Не дай ему отключиться! Говори с ним! – и почти перешагивая через отца, схватилась за трубку. Лоб девчонки покрылся холодным потом, она крутила диск, утирая влажное лицо. Губы тряслись, голос хрипел, но она дозвонилась. Вера Александровна упала на колени перед бледным, как полотно, Дунаевым. Он гипнотизировал взглядом ослепительно яркую лампочку, до рези вглядывался в этот свет. Если ярко – значит, он еще в сознании. Плевать на красные круги перед глазами. Борись-борись-борись-борись… Мама Антонины открывала и закрывала рот, как рыбка, выброшенная на сушу, не смея ничего сказать этому мальчику. Он сам скосил полуприкрытые глаза на женщину и, кажется, попытался усмехнуться? Безумный…       – Да в-вы не плачьте… Праздник же… Холодно. Слишком холодно. Что же ты за Солнце, Андрюшка? Всех грел, а себя прогреть не можешь… И лампочка тускнеет. Вот оно – затмение.