Ноябрь 1991-го
В начале ноября из Конституции были исключены упоминания о социализме и плановой экономике, Борис Ельцин подписал указ, по которому деятельность партии на территории России была запрещена, их организационные структуры предписывалось распустить, а партийное имущество подлежало национализации. – Вот, Оль, учись… – назидательным тоном произнес Белов. Ужинали прямо перед телевизором – оторваться было невозможно. Шла хроника последних дней. Глядя на бодрого Ельцина, Саша размышлял о превратностях судьбы. – Чему учиться? – не поняла Ольга. – Как люди превращают поражение в победу! – Есть такое выражение, Белов: на вершинах власти всегда царит холод. Там, на этих вершинах, свои законы, не для простых смертных. – Ничего, придет время, посмотрим, – рассеянно пробормотал Белый, вглядываясь в экран. Там подъемный кран снимал с постамента памятник Дзержинского. Такого, казалось бы, несокрушимого. Белов, на удивление жены, был этим крайне доволен. – Глянь, глянь, что творится-то!.. Железного Феликса опустили! У него были свои особые счеты с той организацией, которую олицетворял этот монумент. Комментатор захлебывающимся от восторга голосом сообщил, что народ, пусть пока еще не совсем стройными рядами, двинулся в сторону КГБ. Камера наехала на здание и крупным планом показала окна, одно за другим. Иногда за этими окнами видны были лица – немного размыто, но вполне узнаваемо. Вот один. Лысый, похоже, в генеральских погонах. Сегодня не твой день, генерал! А вот пара мужиков помоложе. Да ты смотри, никак квасят! То ли нервы слишком крепкие, то ли наоборот – сдали напрочь. А вот и что-то знакомое мелькнуло. Уж не Игорь Леонидович ли собственной персоной? Куратор хренов! Саша аж поперхнулся. Оля отставила тарелку и легонько постучала кулаком по спине супруга. – Не в то горло попало? – Не, нормально, Оль. Кажется, знакомую физиономию увидел. «Каменный монстр» называется. Саша задумался. Оля быстро забрала у него пустую тарелку и поставила на журнальный столик чашку чая. Муж этого даже не заметил. – Вернись, Белов! – она пощелкала у него перед лицом пальцами. – Ты куда улетел? – Да здесь я, здесь! – он улыбнулся, притягивая жену к себе и рассеянно расцеловал ее голову. Хотя был он на самом деле далеко не здесь. Он думал о том, что сейчас судьба предоставила ему реальный шанс соскочить. Похоже, в том огромном здании на Лубянке совсем сейчас не до него, им самих себя спасать надо. От этих мыслей его оторвал звонок телефона. – Саш, тебя, – протянула Оля трубку. – Александр Николаевич? – услышал он знакомый до отвращения голос Введенского. Вспомнишь солнце, называется... – Как поживаете? – ехидно осведомился Саша. – В новой исторической обстановке-то... – Не дождетесь, – холодно парировал Игорь Леонидович. И это звучало вполне двусмысленно. В Санкт-Петербурге мирных простых обывателей пугали не только новости по телевизору, но и городские сплетни. Постоянно одно и тоже: разборки, расстрелы, покушения. За несколько месяцев привычная многим жизнь перевернулась с ног на голову. Собственность продавалась за копейки, народ был предан. Государство перестало выполнять свои социальные обязательства, выплачивать пенсии и зарплаты бюджетникам, финансировать образование и медицину. Народ ответил государству тем же: налоги никто не платил, тащили все, что не прибито гвоздями, а что было прибито, тащили вместе с гвоздями. Каждый сам по себе. Поговорка о том, что один в поле не воин перестала действовать: воин, причем каждый в той битве, был за себя сам. Активист припарковался около своего подъезда, но при выходе из машины вместо привычных уже возмущений старушек на лавочках услышал приглушенное перешептывание между ними. Если такие новости Головин воспринимал выдержанно – чего сам в Ростове не видел только, то пожилых дам и иже с ними появление новой ОПГ явно повергло в ужас. Да кто бы сомневался... – До Большого проспекта добрался! – вздыхала Вера Павловна, соседка этажом выше квартиры Головиных. – Так только в районе Пряжки... Господи, сохрани и помилуй! Кирилл нервно поправил воротник своей куртки и влетел в подъезд. О ком говорили соседки, он уже знал. Отвратнее всего, что тон задавали приезжие группировки и криминальные авторитеты. И если Великолукские и Малышевские набирали обороты еще в 90-м, то ОПГ под предводительством какого-то желторотика с весомым погонялом Чума появилась всего два месяца назад, но слухи о ней успели прогреметь на весь Питер. Соседка была права: Большой проспект стал единственным адресом на севере города, и вообще в этой стороне, где Чума совершил налет. В основном он работал в центре и на юге города. Вчера, в полдень, был совершен налет на квартиру известного петербургского доктора Старко. Чумаковцы ворвались в его трешку, приставили к его груди беретты с возгласом, а затем связали по рукам и ногам. Через полчаса в квартиру позвонила жена доктора, которую впустили, связали и оставили в ванной комнате. Когда на лестничной клетке появилась соседка, она нашла дверь открытой, квартиру разгромленной и подняла крик. Сбежались остальные соседи, стали искать хозяев и нашли их, связанных, в ванной. Налеты Чумы отличались тщательной подготовкой, а также некоторой театральностью. За несколько месяцев про его налеты сочинили легенды, и они походили на страницы французских бульварных романов. Ну и продолжала удивлять, конечно, дерзость преступлений. Активист еще у порога почувствовал запах свежей выпечки, и в желудке непроизвольно заурчало. В прихожую выбежала Аленка. Вся раскрасневшаяся, деятельная, счастливая. Чмокнула старшего брата в щеку. – Как ты вовремя, мы как раз с Тошей пирожки испекли! Как ты любишь – с вишней. Проходи быстрее. Головин появился в кухне, стряхивая лишние капли с ладоней, когда девушки уже организовали на столе огромную тарелку с пирожками и кружку с чаем. Парень благодарно кивнул, поглядывая на Антонину. Она проживала вместе с ним и сестренкой уже месяц в одной квартире. Ее присутствие нисколько не тяготило. Кирилл и так разрывался между клубом и Аленой, потому что длительное отсутствие дома могло пагубно сказываться на ее интересах – сама себе хозяйка после школы, а братское сердце болело за малышку каждый день. Потому что самые неутешительные мысли посещали голову в связи с последними событиями. Теперь хотя бы Аленка была не одна – с Тошей они нашли общий язык. – Кстати, у меня для тебя официальное заявление, Кир! Я на следующий год буду поступать в художественный институт. Ты видел, как Тоша рисует? Скажи, классно! Тоша только мило улыбалась. Что говорить – общение с Аленой тоже пошло ей на пользу. Младшая Головина, так же, как и старший брат, готова была подставить нуждающемуся свое плечо и оказать поддержку, но имела одну отличительную черту от Кирилла – она всегда была готова расспросить и утешить, даже если в открытую человек этого не выражал, да и вообще была открыта миру и новым знакомствам. Головин же в душу лезть ненавидел, не предлагал свои услуги надомного психолога, если его не просили. Но видел, как нуждалась в поддержке после похорон отца Антонина. Поэтому Аленка смогла разговорить ее, успокоить, и, несмотря на разницу в возрасте в пять лет, блондинка доверилась младшей приятельнице. Подруг у Тоши особо не было, поэтому она ухватилась за связь с Головиной, как за спасительную соломинку, и действительно за последние две недели ожила. Аленка проявила неподдельный интерес к ее творчеству, ненавязчиво напросилась на рисование портрета, тем самым став вторым человеком после Дунаева, который восхищался ее талантом. – Что ж, я рад, – подмигнул сестре Активист, отхлебнув из чашки. – Пирожки бомба, кстати. – Это Тоша, в основном, я только тесто раскатывала, – улыбнулась Аленка. – Кстати, мы хотели выбраться в центр к вечеру, там... – Нет, – резко пресек ее Кирилл. – Никуда не высовываться на ночь глядя из квартиры. Я понятно изложил? Тоша уловила тревогу в его глазах и только согласно кивнула, особо и не расстроившись – она не горела желанием куда-то выходить, это все было Аленкиной затеей, хотела вывести ее развеяться. Зато Головина помрачнела, глядя на брата. В последнее время такие сухие, ничем не оправданные запреты на нее больше не действовали, она в силу возраста требовала считаться с ее мнением и хотя бы получить внятное объяснение причины. – Нет, не понятно. Было бы классно, если бы ты пояснил, в чем проблема. Лицо Активиста моментально, почти ненормально быстро стало каменным. И только звонок в дверь отвлек, и Кирилл почему-то почувствовал себя настолько уставшим от всего происходящего в жизни, что заныло в груди. Не хотелось напоминать сестре о событиях в Ростове и безбашенности Гаго, как она чудом избежала его маниакальной тяги к садизму, потому что Самара вовремя увез ее в Ленинград. Теперь половина города заполнилась такими же отбитыми идиотами, и допускать хотя бы мысль, что с Аленкой может что-то случиться, Кирилл вообще не хотел. – Если хочешь подробностей, наши милые соседки еще сидят на лавочке и с огромным удовольствием поделятся с тобой последними новостями. И так всегда. Нет, Алена прекрасно знала, что брат не любитель долгих разговоров и вытянуть из него больше положенных слов никогда не удается особо, но было видно, что ему иногда просто необходимо выговориться, иначе постоянные переживания просто разорвут его сердце. Головин впустил в коридор Андрея. – Что, буран начался? – Только что, как из метро вышел, – смахнув с русой шевелюры снежинки, он пожал Активисту руку и заглянул на кухню. – Привет, девчонки. Аленка приветливо замахала ладошкой, улыбаясь набитым ртом, Тоша кивнула. Сама не понимала, почему в последнее время появление Дунаева вызывало в ней двоякие чувства. Она безумно была рада его видеть, но какой-то червячок в сердцевине груди постоянно грыз ее, напоминая о недавних событиях и подбрасывая страшные картинки лета. И заставляя думать совсем не о том... Все время казалось теперь, что Андрей носится с ней только из-за жалости. – Андрюшкинс, проходи за стол! – юная хозяйка потянула Дунаева за руку в кухню. – Вы тут целуйтесь, я отвернусь. Мило хихикнув, действительно отвернулась к кухонной тумбе, плеснула в чашку кипяток. Андрей склонился над Тошей, аккуратно убирая выпавшую прядь ее волос за ухо и оставляя ласковый поцелуй на виске. – Как ты себя чувствуешь? – Нормально я себя чувствую, – неожиданно для себя огрызнулась блондинка, – ты каждый раз будешь меня об этом спрашивать? Аленка поставила чай напротив Андрея, встретившись с его непонимающим взглядом, и отпахнулась с улыбкой. – Не обращай внимания, просто она тоже недовольна тем, что кто-то, – она нарочито повысила голос, поглядывая в коридор, – запретил нам вечернюю вылазку на прогулку!.. – И только лишь? – весело фыркнул Дунаев, скрывая половину лица за чашкой и непрерывно исследуя взглядом серое лицо Тоши. – Я думал, что-то серьезное. – Бери пирожок, ешь, – Аленка пододвинула тарелку к нему и сама склонилась к его плечу, отслеживая движения брата в коридоре. Ее голос понизился до заговорщицки тихого: – Кстати, есть одно предложение. Ты как, за любой кипиш? – Кроме голодовки, но вы меня уже выпечкой обеспечили, так что да. – Я предлагаю... Активист, мрачный и сосредоточенный, вернулся в кухню, чем оборвал озвучивание плана сестры. – Андрюх, на минутку можно тебя? – Сам не доел и другим не даешь, – фыркнула на него Аленка. Дунаев вышел следом за Кириллом, который предпринял уже пятую попытку дозвониться до нужного абонента. Услышав очередные монотонные гудки, он повесил трубку, задумчиво потер подбородок и поднял голову на мирно выжидающего Андрея. – Чего нахлобученный такой? Проблемы? – Надеюсь, что нет, – Активист пнул мыском ноги дверь, и та отгородила их обоих от беседующих на кухне девчонок. – Короче, есть одна женщина, мама погибшего пацана, с которым мы в Афгане служили. Нашли ее с Самарой больше полугода назад. После смерти Лехи она пила сильно, в хате круговорот алкашей был, пока мы их нахер не выселили оттуда. Ее на лечение. Приходила в себя долго, пить бросила, но только сердце капитально посадила, то на капельницах, то на таблетках... – Нужна помощь с лекарствами? – Да нет... – Головин поморщился. – Я в том плане, что она на улицу почти не выходит, мы с Самарой ей сами продукты привозим, ну, лекарства, то, се... А вот сейчас не могу до нее дозвониться. – Может, вышла прогуляться? Не может же она вечно дома сидеть. Конечно, может быть. Но разговор бабок у подъезда почему-то постоянно наталкивал не на те мысли. Несколько секунд Кирилл молчал, глядя в окно гостиной с плывущими потеками воды на нем. – Может... Я че тебя позвал... Оставайся с девчонками, а я к ней смотаюсь. И постарайся мою сестру разубедить мотаться по ночам в клубы. Мне еще одной головной боли не хватало... Когда Дунаев вернулся на кухню, Алена стояла около окна, поглядывая во двор, на брата. – И куда он сорвался, не сказал? – Дела у него. Так что там у тебя за предложение было, Аленка? – Раз мой братец объявил нам внезапный комендантский час, правда, хрен пойми с чего... Предлагаю нам втроем потусить дома. До магазина нам хотя бы можно, ты не уточнял? Дунаев улыбнулся, соглашаясь на ее предложение. Ему в принципе было без разницы, как отдохнуть. Два с половиной месяца на больничной койке хотелось забыть, как страшный сон, а вот побыть с Тошей хотелось подольше. Что скрывать – он действительно по ней скучал. Тоша же смотрела ему в глаза и чувствовала, как в груди медленно закручивается холодное, почти болезненное ощущение, опасно напоминающее сомнение. – Я пить не буду... – А зря, – Аленка уже пересчитывала наличность в кошельке, – ты сегодня вся на иголках... Нет, я все понимаю, Тошка, но нужно выбивать из тебя эту хандру. Это губительно для нервной системы. Я права, товарищ доктор? – и легонько пихнула Андрея в бок. – Тош, ну улыбнись. Я к тебе после универа через весь город перся, соскучился... И они пошли, ноги у Тоши не слушались, только рука ощущала, как ее крепко сжимает Дунаевская ладонь. Шла нараспашку, шапки естественно не было, и Андрей продолжал ее каждые пять шагов поправлять, напяливать свой шарф на ее голову, сокрушаясь, что в такую погоду легко подхватить менингит, Аленка смеялась, что-то рассказывала, а Тоша снова проваливалась в какую-то прострацию... В ней же наблюдала уже на квартире, как Андрей доставал из своего рюкзака яблоки, вино, Аленка протягивала штопор, что-то еще… – Это тебе, – в ладонь Тоши Дунаев вложил черную коробочку, запаянную в полиэтилен. Французские. – Понюхай, я угадал? Открой, не бойся. – Ты ограбил банк? – спросила она, так и не открыв, не сейчас. – Конечно, чего не сделаешь ради того, чтобы ты немного улыбнулась. Аленка на задуманном не остановилась, подрубила магнитофон, вовлекала Тошу в танец, кубинская дискотека на дому, не иначе. Дунаев сидел в кресле, подперев подбородок кулаком и глядя, как Тоша подстраивается под ритм песни, но как скованны ее движения. Что ее напрягало сейчас – он не мог понять. Но обязательно хотел, когда они останутся наедине. Активист так и не объявлялся. Ни в одиннадцать, ни в двенадцать. Аленке не в первой – уже проходила, поэтому ушла к себе и уже оттуда советовала Тоше, бродившей по квартире привидением, по-быстрому проспать ночь, чтобы приблизить потребное будущее, ее очень забавлял этот термин из хрестоматии, и вправду забавный. – Я бы тоже не отказался приблизить, – заметил Дунаев, развалившись на диване. – Тош, прекращай бродить, ложись. Блондинка будто не слышала. Лишь умылась по третьему разу и засела на кухне. Аленка уже не издавала звуков – уснула, понял Андрей, и свесив голову с дивана, прислушивался к звукам. Но на кухне была абсолютная тишина. Тоша так и не шла в комнату. Поднялся сам и медленно зашагал к ней. Девчонка сидела спиной к двери и крутила в руках флакончик духов. Опущенные на плечи ладони заставили ее вздрогнуть, а скрип ножек табуретки по полу поднять глаза на приземлившегося рядом Дунаева. Он осторожно взял ее руку в ладонь, нащупал большим пальцем пульс, крепко обхватывая ее запястье. – Ты сегодня хочешь тут остаться? – А ты хочешь, чтобы я ушел?.. Тоша потерла свободной ладонью свой лоб, будто физически пытаясь прогнать все мысли из своей головы. Но после вина она продолжала не только слегка кружиться, но и разрываться от воспоминаний. Алкоголь не расслабил, а только обострил все чувства. – Почему ты со мной возишься? Продолжаешь опекать, подарки эти... Зачем? – Что-то не так? Так и не так одновременно. Потому что Тоша просто не знает, что такое забота к ней. Не знает, что такое любовь к ней. Простая, а не заслуженная. Свои чувства ей кажутся вполне понятными и логичными – влюбиться в Дунаева легко. В эти глаза, излучающие летнее тепло и спокойствие, эти заботливые руки, готовые защитить и укрыть. В это воплощение благородства и доброты. Но что в ней-то могло привлечь его? После произошедшего с отцом Тоша была абсолютно уверена, что ее невозможность съехать от родителей и проявленная слабость разозлят Андрея, оттолкнут от нее... Да, он был в замешательстве, да, был зол, но снова готов был оказать ей поддержку. – Ты должен презирать меня. Отвратительно прозвучало. Дунаев даже поморщился, как от зубной боли, и тряхнул головой, будто пытаясь отмахнуться от этого бреда. – А давай я сам решу, что я должен, а что – нет? – он почувствовал учащение ее пульса и только сильнее сжал ее ладошку. – Объясни, что не так? – Я не понимаю, почему ты не упрекнул меня за все это время за мое поведение. Даже сегодня... Почему ты такой спокойный? – А каким я, по-твоему, должен быть? Таким, каким и был, конечно. Но его теплота к ней была Тоше не понятна. Именно сейчас, когда она ее не заслуживала. По крайней мере, это лично она считала, что не заслуживала вне обстоятельств и времени быть любимой. За что? Но ей решительно и бесповоротно нужен был Андрей, весь и сразу. И вот он, весь нараспашку перед ней, держит за руку, а у нее боль от этого, потому что так не может быть. Ее нельзя любить такой. – Ты думаешь, что стала меньше мне дорога? Это не так. Она не хотела так думать. Но мысли, непослушные, полностью захватившие ее, пытались ее сломить. – А я тебе дорога как кто? Я и не подруга, но я и не девушка... – Тебе нужно официальное предложение? – Что?.. – Я думал, и так все вполне ясно. Но если ты и в этом сомневаешься, то ладно. Я с тобой, всегда. За тебя всегда. Будь со мной всегда тоже. Тоша растерянно затрясла головой. – Жене тоже так говорил? Дунаев нахмурился. Медленно разжал пальцы, выпуская из плена своей ладони ее руку, и чуть откинулся назад, недовольно буркнув: – Так вот в чем дело. – И в этом тоже. Я тебя люблю. Я давно тебе призналась. А ты мне ничего не ответил ни разу. Потому что ты любишь Женю. Женя всегда будет для тебя на первом месте... Она сейчас говорила, как маленький ребенок. Она и была маленьким ребенком, незрелым, недолюбленным, побитым, зашуганным. Ее ревность проявилась неожиданно. И была вполне ясна – Андрей был первым в ее жизни человеком, который подарил ей заботу, поддержку и чувство значимости. К такому быстро привыкаешь, привязываешься, прикипаешь и сам же сильно ранишь себя, если видишь, что кто-то еще для такого человека важен в такой же мере. Тоша не могла осознать, что сердце может искренне любить нескольких людей в равной мере, а не кого-то выборочно. Что забота Андрея не из чувства жалости, девушка действительно ему дорога. – Женя мой друг. – Да я видела тогда в больнице... Как она твои руки держала, как голову на грудь клала. Видела твои взгляды на нее... И не отрицай, что у вас никогда ничего не было... – Между нами ничего не было. Это бы только унизило нашу дружбу. И тот факт, что она дорога мне, не доказывает того, что к тебе у меня нет чувств. Ты не истеричка, Тош. Прекращай это бессмыслицу. То, что я не говорил тебе слово люблю, не означает, что я этого не испытываю. Не истеричка. Да. Но у нее сейчас истерика. Тихая, но явная. Девчонка скрыла лицо в ладонях, не видя, как в зеленых глазах Дунаева отражается вся его сердечная боль. – Тош, пойми, все, что я делал и делаю ради тебя, не объясняется чувством жалости. Жалость обычно ощущается, и ты умная девчонка, чтобы почувствовать все, что у меня к тебе есть. Вот тут, – он оторвал от ее щеки ладонь и приложил к своей груди. Туда, где билось сердце. – Я хоть раз тебя обманывал? Тоша крепко вжала ладонь в его грудь, ощущая легкие учащенные толчки. И на ее губах медленно расплылась улыбка. Андрей смотрел на нее неотрывно, пока она не потянулась к нему всем телом, не оказалась на его коленях и не приложила ухо к его груди. Его сердцебиение успокаивало. Дунаев уткнулся подбородком в ее макушку и медленно выдохнул. Господи, как мало ей было нужно, чтобы почувствовать себя капельку счастливее, подумалось ему вдруг. У Тоши в этом плане было все прозаично и просто, а вот у него – целое половодье чувств. Показывать Тоше истинное отношение к Филатовой было нельзя только по одной простой причине, что она бы не поняла и продолжила бы мучать себя этим. Наверное, это мог понять только тот, кто проходил подобное. Тот, кто четко осознал, что с первой любовью ничего не будет, но есть будущее с другим человеком, который готов себя в ручки вручить, который стал безумно дорог, но прошлые чувства, которые дороги не меньше, деть никуда нельзя. Но Дунаев и не хотел. И дело было вовсе не в мазохизме, просто он чувствовал себя по-настоящему живым. Многие впадают в отчаяние, когда не могут быть вместе с любовью всей своей жизни. Стадии этого сердечного горя разные, но Андрея любовь не насиловала, не парализовала его волю. Когда он однажды заметил, что у Женьки при всем ее образе чертенка улыбка, как у ангела, он растаял. Все в нем цвело, радовалось, делало его лучше. Но Дунаев не строил себе никаких воздушных замков. Просто с этим прекрасным чувством ему было приятно жить. Женька стала родной душой, духовным дополнением. И когда они вместе приняли тот факт, что между ними будет только дружба, Дунаев не воспринял эту версию их взаимоотношений как суррогат любви, которая может многим казаться унизительной, равносильной камню, положенному в ладонь вместо хлеба. Получился прекрасный союз без срока давности. Кареглазая всегда была рядом, и Андрею не нужно было целовать ее и носить какой-то статус второй половинки, чтобы понимать, что они одно целое. Ему не нужно было разделять с ней постель и фамилию, чтобы любить ее. – Поцелуй меня... – Тошино дыхание обожгло его через рубашку и выдернуло из мыслей. – Поцелуй меня, пожалуйста... Она вскинула голову, и между его и ее лицом осталось несколько сантиметров. Зрачки ее расширились. А его взгляд метался по ее лицу, и от этого Тошу бросало в непонятный, совершенно лишающий мыслей жар, пока Дунаев не обхватил ее лицо обеими руками и не поцеловал крепко, долго и горячо, ощущая, как к его губам стекают ее слезинки. Если его любовь и эти поцелуи все, что ей надо – он готов ей это дать. И себе позволить раствориться. Они ничего не теряли, сохранится все – эта кухня Головиных, занавеска, стол, пустые две бутылки вина около раковины, лицо в ладонях и ладони на груди. Протяни руку – и оно твое. Поцелуй углубился, стал еще горячее, Тоша провела ладонью по его мышцам, плечам, шее. Дыхание Дунаева стало тяжелым, грудь вздымалась при каждом вздохе, мышцы напряглись. Ее неумелые, чуть дрожащие пальцы потянулись к воротнику его рубашки, расстегнули первые две пуговицы, и тут же были крепко сжаты и остановлены. Дунаев оторвался от ее губ, и глаза его слегка сощурились, когда встретились с ее взглядом. Растерянным, непонимающим. – Я делаю что-то не так?.. – Я бы сначала хотел понять, что ты делаешь. А Тоша и не могла объяснить, что хотела сделать то, что никогда не делала. Руки сами потянулись, губы сами распахнулись, язык сам поддался навстречу. Вполне естественное желание. Но поняла, что это было бы отличным способом забыться и забыть ту боль, которая ее сжирала изнутри. Заполнить чем-то сильным и необходимым ту пустоту, которая воронкой закручивалась в душе. Дунаев продолжал удерживать ее руки. – Остановись. Аленку разбудим. Сердце ее неприятно и больно забилось в грудной клетке. – Ты сейчас отказываешься, потому что Алена в квартире, или потому что не чувствуешь ко мне этого... Ну... Ох, боже, теперь и это. Андрей провел рукой по лицу, будто пытаясь стряхнуть с себя ее выжидающий и обидчивый взгляд – так пытаются проснуться. И это помогало игнорировать тугой горячий узел в животе. Потому что почувствовал. Хотел. И не хотел одновременно. Потому что это не от огромного чувства, а какая-то заглушка боли для Тоши в данный момент. Он это проходил с Миленой. Долбанные сессии, долбанные нервы, долбанные посиделки с горячительными в одной руке и методичками в другой. Долбанная усталость от всего, долбанное желание Миленки сблизиться и долбанная слабость, которая помогла этому поддаться. Ни страха, ни неловкости, восемь пуговиц рубашки, два ремня, одна молния, джинсы на кнопке и... стоп. Не смог. Просто не смог, завис тогда, уткнувшись в ее влажную ключицу, сжимая ее ребра пальцами. Потому что элементарно не мог это сделать без чувств. Как мило и несовременно, Дунаев. Пять баллов. Но Миленка была уже с опытом, и ему не за что было переживать, а Тоша... – Нет. Потому что это не способ заполнить пустоту, заяц, – прошептал ей в висок, прижимая дрожащую фигурку к себе. – И я не буду это делать, потому что ты выпила. Если ты проспишься, и необходимость в этом не исчезнет, тогда поговорим. А теперь идем спать.***
– Ну что, с одного дубля сняли? – поинтересовался Фил, расстегивая застежку на шлеме. – Уф, голова вспотела! – Чуть высоковато ты стал слезать, но думаю, вытянем, – режиссер отличался тем, что никогда не был всем доволен до конца. Видимо, те картинки, что выстраивались в его режиссерской головушке, никак не могли совпасть с производственной реальностью. – Так я иду? А то меня ждут. – Давай, Валер, счастливо. Да, не забудь, – крикнул он уже в спину Филатову, – завтра к обеду. Пора было встречаться с Белым. Время, отведенное на искусство, на сегодня вышло. – Ты, Фила, что-то последнее время дела совсем запустил, – Саша исподлобья смотрел на развалившегося в кресле начальника безопасности. – Пацаны в Питере и то лучше работают. Валера смял зубами нижнюю губу. Лучший друг неотвратимо менялся, прямо пропорционально стране. Что творилось у него в голове было огромной загадкой. Если еще полгода назад Фил имел шанс выслушать и дать совет, то сейчас Белый закрывался, о своих переживаниях не распространялся и на любые осторожные вопросы: «Сань, ты в порядке?» отвечал сухим кивком. Филатов действительно несколько ослабил хватку, увлекся всерьез каскадерством, но это обуславливалось и тем, что ему были необходимы честные деньги, чтобы сыграть свадьбу и обеспечить достойную семейную жизнь для Томы. Это был его принцип. Крылось в этом и то, что недавно он задумался о сорванной свадьбе Женьки, которую в основном спонсировали они с пацанами на легкие деньги, и о взрыве на свадьбе Оли и Сани, вернее, о квартире, которая досталась им тоже не путем милых переговоров. – Белый, все под контролем. С уральцами все разрулили. – Рассказывай. А то я теперь вижу тебя лишь по праздникам. – Белый, ну извини, я ж с самолета сразу на съемки. Прикинь... – Ладно, Фил, – Белый хмыкнул. Затем добродушно улыбнулся, – на премьере о высоком побазарим. А сейчас ближе к телу. Угомонились? – Уральцы-то? Вроде да. В войнушку сдуру играть задумали. А все Боцман. Круче он всех, как вареные яйца. Его первого и мочканули. – А что по поводу наших предложений? – Пехотой помогут. Но они просят выделить им делянку в Москве. – Лады, – Белов потянулся к сигарете, в повисшей тишине сделал несколько затяжек и вдруг выдал прямо в лоб: – Фила, а не пора ли тебе хорошего заместителя подыскать? – Ты чего, Сань? Я что, хреново работаю? – При чем тут хреново? Просто посмотришь на людей – многие в правильном направлении развиваются. – Не понял, Белый, объясни. Белов затянулся снова, выдыхая густое облако дыма, затем многозначительно постучал карандашом по столу. – Тогда я расскажу тебе сказку. Жила-была такая большая Контора в нашей огромной стране. Контору эту все очень боялись. А называлась эта Контора Комитет Государственной Безопасности СССР. Ее никто не любил, но все уважали. Сейчас там у них разброд. – И что? – А то, что без работы остались очень даже квалифицированные люди. – А не западло с ними-то? Саша нахмурился: – Иди ты со своими понятиями! Ты лучше поспеши, а то лучших уже разбирают. Наши же, между прочим, кореша. В общем, – уже спокойным деловым тоном распорядился он, – найди отставного полкана и приручи. Зарплату ему хорошую положим. Слишком близко его не подпускай. Главное – брать, а не отдавать. Понял, брат? – Как скажешь, Сань... Фил пожал плечами. Вечно Белый мудрит… Хотя кто его знает? Может, он и прав. Как всегда. – Теперь второе... Нужно найти одну женщину. Пропала из собственной квартиры, по опросам соседей ее увезли на скорой, но ни в одну из больниц она не поступала. А на днях в квартире появился новый жилец. Самара с Активистом его прессанули, но мужик не при делах, делал все грамотно через риэлтора. А этот чебурек куда-то резко слинял, естественно, с бабками. Задачка с двумя неизвестными: кто эта сука и куда пропала мать погибшего афганца. – Весело... Поэтому и нужен какой-нибудь отставной полкан? – Всегда ценил твою догадливость. Именно. Так что на все про все у тебя, Фила, несколько дней. Питер ждет. Дело было не только в своеобразном братстве бывших служивых Белого, Самары и Головина. Было и личное переживание. Потому что Татьяна Николаевна тоже могла быть потенциальной жертвой подобных обстоятельств. Искоренить таких ублюдков было просто делом чести. В течение следующей недели женщина была найдена в психиатрической лечебнице. Недаром говорят, кто ищет – тот всегда найдет. Речь, конечно, шла о подонках, решивших срубить легкие бабки. Слава о запойном прошлом Марии Сергеевны давно разошлась не только по дому, но и по району. Родственников у женщины не было, ее пропажу никто бы не заметил. Полторы недели ее накачивали психотропами, после второй дозы которых бедная женщина уже теряла связь с реальностью и подписала отказ от жилплощади. Роман Вячеславович, еще в недавнем прошлом служащий министерству Добрых дел, ныне сытно прикормленный Филовской рукой, воспользовался своими каналами связи, что, естественно, не укрылось от всевидящего ока Введенского. Липовые риэлторы были найдены, психологическая больница взять штурмом. К центру парка Игорь Леонидович и Белый пошли каждый своей тропой. Когда встретились на аллейке, Введенский улыбался. Белов, напротив, был мрачен. Он лишь едва заметным кивком головы ответил на приветствие. – Отчего такая мрачность во взоре? – поинтересовался кгбшник, присаживаясь на скамейку. Подобрав полы черного кожаного плаща, Саша тоже присел в некотором отдалении от своего куратора. Винить Фила в том, что он снова нашел не того человека, что сливал положение дел Введенскому? Уже не разумно. Игорь Леонидович в кратчайшие сроки помог накрыть подонков... Но получается, опять Белов был в зависимости от него, хотя дело, по сути, не касалось лично его. Но ведь он сам пообещал Активисту... Да черт! Кто виноват, что делать? Пятый сон Веры Павловны... – Надеюсь, Александр Николаевич, вы смогли в очередной раз оценить силу нашего сплоченного дуэта? – А вот за это вам низкий поклон! – Саша даже приподнялся со скамейки, чтобы ернически поклониться Введенскому: в ножки благодетелю. – Если вы решили паясничать, – в голосе Введенского прорезались настоящие, чекистские, металлические нотки, – то давайте разговор наш перенесем на другое время. Если же мы встретились по делу, то давайте конструктивно. – Ладно, проехали. – Саша поправил шарф и сел на скамейку рядом с ним. – Скажите, что там, наверху? Как все пойдет дальше? – Наверху идет страшная грызня. За власть. Но нас с вами это не касается. Пока. Все, что касается нашего сотрудничества, скорее всего в ближайшее время будет развиваться в нужном направлении. Тот режим, который был, себя изжил до последней капли. Режим, но не люди. Конечно, часть тех, кто был наверху, станут просто пенсионерами. Но далеко, далеко не все. Понимаете ли, Саша… Александр Николаевич, в любом обществе при любом строе существует элита. Одни попадают туда по праву рождения. Другие по долгу службы. Третьи благодаря необычайным способностям. В будущем и у вас может появиться шанс стать одним из тех, кто реально влияет на происходящее в стране. – А для этого обязательно надо дружить с вами? – Да, Александр Николаевич. Обязательно. Мы постараемся ответить на все ваши вопросы в самое ближайшее время. – Постарайтесь, постарайтесь, а то ведь денежки и в оффшоры могут уплыть, – как бы между прочим заметил Саша. Введенский поднялся и кивнул, прощаясь. – Будьте здоровы, Игорь Леонидович. Саша не сразу поднялся со скамейки. И только когда с серого неба закапал мелкий холодный дождик, резко встал, отряхнул плащ и пошел к машине. Сегодня прилетал Космос, интересно, какие новости были еще и у него? Кос вернулся от Фарика из Средней Азии мрачнее тучи… Еще в самолете он отрепетировал обвинительную речь, с которой намеревался выступить перед Белым. Но когда дело дошло до конкретного разговора, все красивые слова куда-то подевались. Поэтому он решил без всяких прелюдий взять быка за рога. Трудный разговор состоялся в офисе в Москве. – Нет, Белый, ты что-то темнишь! – Космос, опершись локтями о стол, сжал кулаками виски. – Перебрал, что ли, вчера? – усмехнулся Белов. Холмогоров скривил губы в улыбке: – Есть немного. Но не в этом дело. Не нравятся мне, Сань, все эти ваши непонятки. У меня такое ощущение, что будто что-то происходит за моей спиной. Что-то такое, чего я просто не понимаю. Я что, не при делах? А если при делах, то при каких? Не врубаюсь. И это мне не нравится. – Что именно тебе не нравится? Давай по порядку, – Саша довольно жестко глянул на лучшего друга, откладывая в сторону стопку бумаг, над которыми корпел с самого утра. Как достала его эта бумажная канитель, кто бы знал! Но – куда деваться? Лично не просмотришь все – пропадешь как пить дать. – Да не только мне. Многим не нравится, – настаивал Космос. – Ну, давай, давай, мочи уж сразу – от лица всех. Ты их по пальцам будешь перечислять? Или как? – Белый! – Холмогоров наклонил голову. Он был похож на крупную усталую птицу. – Это твой, конечно, кабинет. Но ведь немного и наш, а? Так что не надо со мной так говорить. Я, между прочим, и сам общее дело делаю и разумею еще. Если ты хочешь быть всех умнее, то хотя бы объясняй нам, тупорылым, что к чему, – он выразительно постучал себя костяшками пальцев по голове. Забыл, видимо, что больное это место сегодня. – А то все напрягаться начинают. Разве ты сам этого не замечаешь? – Допустим, замечаю. – Саша тоскливо глянул на бумаги и немного повысил голос. – И что дальше? Хотя, по большому счету Космос прав. Прав. Тысячу раз прав. – Ладно, Сань, это ведь, между прочим, я сижу за одним столом с джигитами Фархада, это я слышу от них, что плохо у нас дела. Что Белый в Европе мало продает и много теряет. Что металл – металлом, а дурь – дурью. – Мы что, мало им за металл отстегиваем? – удивился Белов. – Да нет, Белый, ты пойми. Они хотя люди и азиатские, но считать не хуже нашего умеют. И понимают, что доходы от металла ни в какое сравнение не идут с бабками, которые можно получить от дури. – Кос, Пчёла над этим работает. Но пока у нас всего несколько надежных каналов сбыта. В остальном – кислород начисто перекрыт. Или ты готов лечь под них и, как дешевая вокзальная проститутка, за гроши им давать? Кос отрицательно замотал головой. Саша развел руками: – И я полагаю, что этого не будет. Я готов еще потерять, но чтобы потом получить сразу все. Ты меня понимаешь? – Я-то тебя понимаю. Но можно было бы потихоньку и внутренний рынок осваивать – в портовых городах, в Сибири дурь гнать – там уже много небедных людей наметилось. Не заметишь, как клевать начнут. – Кос! Проехали! Я тебе сто раз говорил, что в России и цены не те, и нас сразу за задницу схватят – сорвем немного, а потерять можем все. Сказать истинную причину Белов никому не мог. И так, и так все равно хватали за бубенчики и дергали-дергали-дергали... Но лучше пусть братья дуют щеки, чем Введенский. Его щеки, если надуются, грозят лопнуть, и тогда Белого забрызгает так, что не отмоешься. Но пацаны... Кивали, скрипя зубами, но пока помалкивали, выполняя свои поручения. – Знаешь, Сань... – Космос поднялся, бесцеремонно щелкнул «ронсоном» Белова с дарственной надписью «Белому в день свадьбы от друзей и подруг» и кинул его обратно на стол. Затянулся несколько раз, медленно успокаивая свой тон: – Складывается чувство, что все мы – я, Пчёла, Фил – кастрюли на твоей кухне, а ты, как шеф-повар, ждешь, пока одна из них вскипит. – Ну я смотрю, у тебя уже крышечка засвистела. Да вон и с носика закапало. Че ты разнылся, Кос? Ну давай я тебя посажу сюда, будешь эту бурду разбирать, а я сначала перед тобой извинюсь, да? В Питер к Пчёле смотаюсь, потом к Филычу... – Баран ты, Белый, – недокуренная сигарета была злостно затушена в пепельнице. И глубокий, сдержанный выдох Саши потонул в смачном хлопке двери.Декабрь 1991-го
26-го декабря официально распался СССР. Но у каждого человека, несмотря на все происходящее, в глубине души искрилась надежда на маленькое чудо. Новогоднее чудо. Может, потому что, кроме этой надежды, ничего больше у людей не было. Самара, как добрый старший братик, после обсуждения с Полиной пригласил всех пацанов отмечать новый год к себе. Витя на следующий же день предложил это Женьке. Женька – Дунаеву. Андрей думал не долго – желание съездить на новогодние праздники к родителям все равно было шаткое. Уже почти год, как он отказался от материальной помощи и достаточно резко выразил свой отказ в письме, отец серьезно обиделся. И так отъезд сына сильно ударил по самолюбию. Мама звонила за последнее время только несколько раз, но это даже было к лучшему. О том, что происходило с родным сыном в Санкт-Петербурге, знать им было никак нельзя. Поэтому Андрей согласился. После произошедшего с бедной матерью друга Активиста и Самары, Саша принял решение, что проведет новый год с Ольгой вместе с матерью. Хотя дело было и не только в этом – с пацанами он все-таки погрызся. То же самое решил и Фил. Заодно был отличный повод поближе познакомить Тамару с матерью. Ольга Николаевна в последнее время начала сдавать, спасала только работа, но долгое время в одиночестве угнетало женщину, которая пятнадцать лет привыкла приходить домой и видеть родных Женьку и Валеру дома. Сейчас ее ждал только Женькин котенок. С ума сойти, но оказалось, что за полтора года так никто и не удосужился дать этому пушистому созданию имя! Просто Кот, который когда-то выжил на мосту у Фонтанки. Питерская компания обещалась собраться разноплановая, но это даже могло выглядеть привлекательно – семейство Самариных, семейство Головиных, холостующий Космос, который согласился вообще что-то праздновать исключительно из-за просьбы Женьки, и Андрей с Тошей. Все они разучились жить в моменте, осознанно проживая каждую минуту своей жизни. Вечная тревога и контроль теперь была сроднена с поездом, который мчал в том же направлении, а все они бежали по рельсам впереди этого поезда. Но когда Филатова и Холмогоров оказались в огромном универмаге «Московский», куда их с собой за компанию привез Самара выбирать подарок сыну, они без преувеличения превратились в детей. Интересно, что наступление перестройки не сказалось на развитии «Московского» негативно: в магазине начали перенимать европейский опыт, появился отдел внешнеэкономических связей, открылась валютная секция с товарами из-за границы. Отдел детских игрушек продолжал свою работу, и Женька с Косом с завидным энтузиазмом принялись шерстить по рядам. Было интересно покрутить и распаковать, при условии, что Космос с детства ни в чем не нуждался, чего нельзя было сказать о Женьке: игрушек у нее было очень мало. Самая первая и самая дорогая, которую она хранила до сих пор, была вязаным кроликом. В далеком 75-м году в детском доме ей его подарил Валерка. Со стороны выглядело так, что Лев-отец привел в магазин двух своих детенышей-переростков. То и дело было слышно: – Кос, положи этот самолет обратно! – Я проверяю, есть ли у него шасси! – Зачем малышу такие подробности? – Это не ему, а мне! Не вырывай у меня, мне интересно!.. О, смотри, конструктор! – Космик, ребенку три года, какой конструктор! – Малая, ты врач или где? Слышала что-то про мелкую моторику? Ля, я б сам за такой душу продал... Ё-моё! – Космос перебегал от одного стеллажа к другому. Схватил с верхней полки робота-трансформера Блицвинг. – Самара! Самара, ты глянь!.. О-о, тут еще и танк-трансформер! Женёк, хочу, купи! Редкие посетители, поглядывающие на троицу, крутили головами, удивляясь, как одна солидная шпала в дорогом кашемировом пальто кружила на месте, давая разгон самолетику. – Не, Самар, давай твоему ребятёнку целое семейство купим, а? Смотри, танк-трансформер, ракета-трансформер, лодка-трансформер и машина-трансформер! Настоящая полноценная бригада. И имена им дадим... Чур, танк – Космос! – А чего не ракета? Связи с космическим пространством побольше будет. – Жека, она женского рода. Самара, смеясь, наконец зацепился взглядом за огромного плюшевого медведя. – Отбой, бригада. Я нашел, что нужно. Тёмка очень любил мягкие игрушки и уже год мечтал о целом семействе плюшевых медведей. Наконец его желание могло осуществиться. Космос и Женька с пустыми руками тоже не ушли – Холмогоров-таки скупил себе все семейство трансформеров и настольный хоккей, а девушка – новую модную куклу – Веронику. На полках в магазине они должны были появиться только с января нового года, но тут уже подсуетился Космос, и первую «русскую Барби» в руки Филатовой вручили прямо со склада. – Только что ты с этой куклой делать будешь? – улыбался Холмогоров уже в машине. – А ты со своими трансформерами? – Ну ты сравнила! Поставлю в кабинете, если кто-то достанет – пульну разок, – и постучал бортом самолета себе по лбу, – бьет, кстати, больно... – Эта кукла не мне, – наконец призналась Женька. – Лёва? Мы можем кое-куда заехать? – Малая, ты только помни – Пчёла нас ждет с грузом водки и отличного виски, – Кос постучал пальцем по циферблату наручных часов. – Дай бог, чтобы он не выжрал половину еще до нашего приезда.***
В небольшой, но уютной квартире Самариных каждый сантиметр был пропитан теплом и радушием. В гостиной от пола до потолка сияла елка множеством разноцветных огней. Она стояла, как огненное дерево, переливаясь золотом, искрами, длинными лучами. Свет от нее шел густой, теплый, пахнущий хвоей, шоколадными конфетами и мандаринами. Самара пропустил Женьку первой в дом, пока они с Космосом затаскивали свою ношу. Витя и Активист устраивали перестановку в зале, всячески избегая столкновений с елкой, удерживая в руках то стол, то диван. – Главное, чтобы было видно телевизор! – кричала из кухни Аленка. – Тебе «Аншлаг» нужен? – парировал брат. – Сейчас приедет один долговязый, будет личный Петросян с доставкой на дом. На кухне все кипело, скворчало и жило. Полина и Аленка суетились около плиты и разделочного стола, между их ног с любопытством лавировал маленький Тёмка. Услышав из коридора раскатистый голос отца, малыш радостно завизжал и побежал к нему навстречу. Лев едва успел задвинуть за свою и Холмогоровскую спину главный подарок для ребенка и тут же подхватил сына на руки, и Артёмка, не боясь уличного холода, вжался в его грудь. – Папка!.. Папка!.. Женька с откровенной улыбкой на губах и подкатывающими слезами умиления на глазах стягивала куртку и глядела на эту картину. Внутри что-то переворачивалось. Лев сам по себе был самым благодушным из всей команды ребят. Зная его прошлое и прекрасно догадываясь по их откровенному разговору, в какую равнодушную машину он может превращаться, если дело касалось «операций», ей казалось вдвойне удивительным то, каким он был в обычное время с друзьями и семьей. Просто огромный плюшевый мишка, нажмешь на кнопку на груди – и запоет колыбельную. А Тёмка был его маленькой копией. Что за доброе, нежное сердечко бьется в этой узенькой детской грудке, никаких капризов, никакого крика, а какой восторг, когда рядом оба родителя! – Малыш, знакомься, это Женя, – Самара подошел с сыном к застывшей Филатовой, и мальчонка тут же потянул руки к ней. – Алтём, – он обхватил маленькими пальчиками ее ладонь и задрал головку, чтобы видеть лицо Льва. – Па, она класивая! – Все, мы нашли тебе невесту, – засмеялся Самарин. – Возьмешь? – Идем, Артём Львович, – смеясь, Женька протянула к нему руки, но Артёмка отрицательно закачал головой: – Па-па, это неплавильно! Девочек на луках я носить должен! Отпути, я сам дойду. – Настоящий мужик растет. – Ну при таком-то бате! – хохотнул Самара и мягко подтолкнул Женьку вглубь квартиры. – Проходи, Жень. Жених, проводи даму на кухню. Артёмка с удовольствием обхватил ладонь Филатовой своей ручонкой и повел к маме. – Ма-ма, это Женя! Полина, худенькая, хрупкая, как птичка, быстро утерла руки полотенцем и легонько приобняла Женьку за плечи. – Очень приятно. Я Поля. Ой, ты совсем замерзла! – и потянулась к чайнику. – Чаю? Это как объятия, только в чашке. Женьке стало еще уютнее. От семьи Самариных исходила невероятно теплая энергетика. Как будто тебя в плед закутывали. Аленка быстро стругала соленые огурцы для оливье. – Ты голодная? Салатик положить? Или бутерброд? – Нет, я дождусь вечера, – улыбнулась Женька. – Девчонки, чем помочь? Вы только скажите. – Сначала чай, согревайся. Пчёлкин, Активист и Космос стройным рядом шагнули в кухню и протиснулись между суетящимися девушками к балкону. Аленка развернулась в тот момент, когда Холмогоров оказался около нее. Подняла глаза. Высоченный! Красивый… Какой же он красивый! Длинная, как у наследника фараона, шея. Твердо очерченные скулы. Брови густые, вычерченные по линейке, без изгиба. – Что за Аленький цветочек? – ухмыльнулся, пока не получил подзатыльник от Активиста. – Сестра моя, балбес. – А то-то я не догадался! Кирюх, а ты налысо побрился, потому что тебе рыжий не идет? – и заржал, уклоняясь от очередной затрещины. – Ну да, рыжих раньше цари даже на работу не брали. Цветочек, тебя это не касается, давай лапку, поприветствую. – Ты лапы-то свои мыл, прежде чем здороваться?.. Аленка улыбалась, пожимая его крепкую руку, пока он шептался с братом. Кого же он напоминает-то?.. Овчарку, точно! Немецкую овчарку чистых арийских кровей. Витя задержался около Женьки, мимолетно коснулся поцелуем ее макушки и тепло улыбнулся. Девушка грустно улыбнулась. Она страшно запуталась. Сама себя запутала какими-то иллюзиями. Ей срочно нужен был Дунаев... Поглядела на часы. Задерживается сильно... – ...Цветы не уроните, Кира! – отвлек голос Поли, и Женька перевела взгляд на подоконник, где в пузатой вазочке стоял красивый букет из пяти ярко-красных роз. Парни, пока протискивались на узенькой кухне, перекрутили бедный тюль, грозя одним неосторожным жестом уронить букет. – А от кого букет, Поль? – Космос состроил лукавую физиономию, зажав зубами фильтр сигареты. – От поклонника? Поля только покачала головой и переставила вазу в более безопасное место. – Это ей Самара каждую неделю дарит, – пояснил Головин. – Просто так? – Представь себе, Космик, – фыркнула Женька, – девочкам можно дарить цветы без повода. – Я не понял, – лицо Холмогорова вытянулось, – а ко мне какие предъявы? – У него не тот случай, – не удержался Кирилл. – Его дама сама букеты дарить может. Космос просверлил Активиста мрачным взглядом. Понять Головина было можно – Рита ему жутко не нравилась. Чем дольше она терлась около Коса, тем больше закручивала ему мозги. Сколько еще таких влюбленных дурней она могла окрутить – было только вопросом времени. Пару раз, когда Кирилл вез их вдвоем, он краем уха слышал ее виртуозные жалобы на своего мужа-тирана и завуалированные намеки на то, как бы ей хотелось от него избавиться. И этот оболтус слушал! И каждый раз после прощания с Ритой ходил мрачным, погруженным в свои мысли. Чисто начинающий маньяк. Докатилось уже до того, что он вел себя, как маленький ребенок, у которого оторвали соску. Сегодняшний день – не исключение. Каждый так или иначе сегодня был не один. Кто с женой, кто-то с возлюбленной, а он, Холмогоров, опять один, выброшенный за борт. Женька уловила в глазах друга дикую тоску и зарождающиеся злые искры. Проглотив обиду на Головина, Космос кивнул на букет: – И всегда пять роз дарит? – Всегда, – выкладывая картофель на противень, улыбнулась Полина. – И не надоедает? – Разве могут от любимого человека надоесть слова «я тебя люблю»? – и, заметив непонимание в глазах присутствующих, поспешила пояснить: – Вот японцы и китайцы посылали цветы в качестве сообщения. Учитывалось все: цвет, количество. Например, если розы, один цветок – ты все, что у меня есть. Три – я хочу уехать за тобой на край света. Пять – я тебя люблю. – То есть, Лёва у нас еще и на языке цветов общается! – присвистнул Кос. – А миллион алых роз что означает? – Что ты художник-бомж, – хохотнул Пчёлкин. – Выйди уже на балкон, хорош в хату дым пускать. Как только балконная дверь захлопнулась и отдалила парней от девчачьего мирка, Космос облокотился на балконную перегородку и покосился на Пчёлу. – Что там с Белым? Казалось, Витя был один, кто не успел вступить с Сашей в холодную войну за право принимать решение в общем бизнесе. Но Белый прошелся катком и по Пчёлкину. Весело получалось, что он должен был, по его словам, больше сконцентрирован на своем поле игры – на клубе, которым заправляет, но и не чураться решать дела с заграницей. – Знаешь, что меня в нем раздражает? – Пчёла послал Космосу сложный взгляд. – Хоть я и не вижу лжи на его лице, правды я тоже не вижу... Холмогоров снова стал мрачен. Отвратительно мрачен. Обида на Белова покрыла его изнутри. Еще год назад они решали вместе, за какие дела они будут браться, а за какие нет, но с тех пор утекло много воды, и теперь Саша Белый держал их всех в кулаке, и это активно не нравилось Космосу. – Вот смотри, Пчёл... Трое друзей в лодке, один из них начинает ее раскачивать. Чтобы спасти свои жизни, что делают остальные? – негромко спросил он, наклоняясь к Вите, который хмурился, глядя на тлеющий кончик сигареты. – Выбрасывают его за борт. Активист громко выдохнул. У него были свои личные соображения на счет слов Космоса. Цепочку составить было несложно, если тщательно проанализировать все обрывки фраз с Ритой. Холмогоров хотел равноправия в их делах, но переть против Белова не мог. Не получалось. Зато могло получиться сколотить свое личное дело. И это могло бы получиться, избавься Рита от своего мужа... – Хуйню не неси, – не выдержал он, саданув кулаком по плечу Коса и спешно покинул балкон. Разбираться в праздник не хотелось. – Достал... – рыкнул сквозь зубы ему вслед Холмогоров. – Кос, хорош. Кирюха прав. И повремени с виски, – Витя тоже темные мысли Космоса не разделял. – Я че, не понимаю, что ли? Но Саша никогда ничего просто так не делает. Другой вопрос, зачем он делает именно это... – Нужно искать новые каналы... – Нет, нужно искать легальное дело. Максимально. – А подвязки? – Найдем... Не просто так же я мотаюсь. Через полчаса, когда уже все разместились за столом, наконец появились Дунаев и Тоша. Женька, жонглируя несколькими апельсинами, повернула к ним в голову: – Дунаев, ты опаздываешь! – Прошу прощения! – запыхавшись, Андрей отодвинул стул для Тоши, затем потянулся к каждому из парней с рукопожатием. – Просто там на продавщицу стеллаж упал, пальцы оторвало ей, пришлось карандаши пришить, но зато рисовать теперь удобно... – Балабол! – Ладно, – Андрей склонился к плечу Филатовой и шепнул на ухо: – Пошли со мной. У нас есть спецзадание. – Чего ты еще удумал? – Тряхнем стариной. Пошли. В коридоре он распаковал свой рюкзак и протянул Женьке костюм Снегурочки. – Напяливаем, кареглазая, не стесняемся. Громко напевая старую известную песенку о елочке, они ворвались в зал. – Отчего же здесь так тихо? Вроде праздник на носу... – пробасил Мороз Дунаев. – Может, не туда пришел я? Зря подарки волочу? Присутствующие радостно заулюлюкали и захлопали в ладоши, а Тёмка вскочил со своего места и бросился в гущу событий. – Ну-ка, полные бокалы наливайте всем скорей! – продолжал Андрей. – Громко дедушку встречайте! Всем нам станет веселей! – На весь год веселья, смеха, блеска радости в глазах! – присоединилась и Женька. – Пусть всегда всё удается, даже в самых крепких снах! – Ура-а-а! – Артёмка запрыгал на месте от радости и предвкушения главного подарка. Целое семейство плюшевых медведей было вручено ему в руки. Через час, конечно, не дождавшись боя курантов, мальчонка заснул на руках отца и был перенесен в детскую вместе с долгожданным подарком. Женька только спустя время смогла взглянуть на Тошу. И сердце заколотилось моментально от жгучего волнения. Она бы не сказала, что у них с девушкой были теплые отношения, но и напряжения никогда не было. Однако сегодня разговор вообще не клеился. Тоша напоминала колючего котенка, и даже Андрей лишний раз старался ее не трогать. Вокруг царила душевная обстановка, такая, в какой Женька так давно хотела оказаться. Но кое-что тяготило – напряженная Тоша, мрачный Космос, который на огромное удивление не участвовал в общем разговоре. Для его длиннющих ног Самара выделил кресло около елки, и так или иначе он сидел каким-то особняком. Именно к нему Филатова и подсела. Холмогоров бездумно пялился в телек, даже не слыша, кто и что обсуждает, и тем более, что Женька обратила на него внимание. Поэтому дернулся, когда почувствовал ее руку на своем плече. Девчонка тянулась к нему с бокалом шампанского. – Космик, давай проводим старый год? Парень сухо улыбнулся и чокнулся с ней своей стопкой. Опрокинул ее и снова отвернулся, не замечая ни взволнованного взгляда подруги, ни заинтересованного взгляда Алёнки. – Кос, что не так? – понизив голос до того уровня, чтобы никто больше не слышал, Филатова положила голову на его напряженное плечо, обвила его рукой и поддела лбом его окаменевший подбородок. – Все в порядке. – Ты можешь это заливать другим, мне не надо. Расскажи, что с тобой? – тишина, окаменелость. – Я же переживаю, дурень! Ты сам не свой... Космос всегда был за нее. На ее стороне. На стороне ее чувств и желаний. Это было настолько привычно, что вечный весельчак Холмогоров был для нее настоящим старшим братом. Но сейчас все его существо нуждалось в том, чтобы кто-то побыл на его стороне. Понял его. Потому что за маской добряка и балагура скрывалось абсолютное одиночество. Сам тысячу раз помогал всем, а как помочь ему?.. Космос нервно усмехнулся, не выдержав теплого и ласкового прикосновения подруги. Ее искренность взволновала его настолько, что он заерзал в кресле. – Малая, все нормально, ну ты че? – он потянулся к бутылке, плеснул немного коньяка и отсалютовал ей рюмкой. – Ты кого-то ждал? – Никого я не ждал, – поморщился он. Врал. Конечно, ждал. Риту. Странно и глупо, но даже Женька не могла его сейчас ничем подбодрить. Но если бы появилась Маргарита – он бы расцвел. И понимал он все, но ничего с собой сделать не мог. Как и не мог изменить то, что новый год он встретит в полной друзей квартире, но с пустой душой внутри. Рита не приедет. Она с этим ублюдком, который еще смеется именоваться ее мужем! – Давайте к столу! – Полинка, как ангелочек, вся светлая и сверкающая приблизилась к ним и взяла обоих за руки. – Проводим старый год вместе. Или я помешала? – Ну что ты! – Холмогоров резко подскочил и выдал настолько радушную улыбку, что Женьке стало жутко. Он никогда так не улыбался. Искусственно. Не по-космосовски. – Народ, давайте хряпнем! Когда Женька вернулась на свое место между Дунаевым и Пчёлкиным, неожиданный звонок в дверь заставил всех оглянуться в коридор. – Наверное, соседи, – засуетилась Полина, поднимаясь из-за стола. Первое, что ворвалось в квартиру, когда Самарина открыла дверь, это дорогой запах духов «Шанель». А затем и прекрасная женщина. Яркое красное платье с глубоким декольте скрывалось под распахнутой белой шубкой. – С наступающим! – Рита перешагнула порог и оставила легкий поцелуйчик на щеке хозяйки дома. Затем всучила в ее руки две бутылки красного вина и огромную коробку конфет. Шубка была заброшена на вешалку, тонкая ладошка с холеными ноготками протянута Поле. – Маргарита. – Очень приятно, Полина, – улыбнулась жена Самары, зажимая подмышками бутылки и пожимая ее ладошку. – Ты подруга ребят? – Я не свободный защитник, – подмигнула шатенка. – Верно поклоняюсь только Космосу. – Проходи в зал. Ребята, у нас пополнение! Холмогоров вскинул голову и просиял, как ребенок, получивший в такой праздник самый желанный и долгожданный подарок. Головины переглянулись. Если в глазах Алёнки читалось самое настоящее разочарование, которое только может быть у юной пятнадцатилетней девчонки, когда ее воздушные замки и очевидно эфемерные надежды, построенные за короткое количество, рушатся, то в глазах Кирилла отразилась ничем не прикрытая злость. – Пацаны, пацаны! – Кос тем временем, крепко держа Риту за руку, повел ее к столу. – Кто еще не знаком, прошу любить и жаловать – Маргарита! – Какими судьбами? – на губах Активиста появился настоящий оскал. – А как же муж, объелся груш? – А я с мужем поругалась, сладкий мой, – добродушно улыбнулась ему шатенка. – Или мне стоило остаться мерзнуть на улице? Ты что, не рад меня видеть? – Сейчас помру от счастья, Ритусь! Усадив Маргариту около себя и Пчёлкина, Космос засуетился и принялся наполнять ее бокал, когда ощутил, как Головин резко дернул его за локоть на себя. – Только попробуйте опорочить хоть один угол квартиры моего друга. Я тебя кастрирую, Кос. Пропустили еще несколько бокалов. Женька ощущала, как периодически ее руку крепко сжимает рука Вити. Снова улыбка к улыбке, глаза в глаза. Но Женьку по-прежнему не отпускало. Она могла взять Пчёлкина за руку, обнять его теперь без повода, но дистанция между ними по-прежнему сохранялась. Она ее держала специально. И откуда в Пчёле появилось такое терпение и сила воли, что он видел все, но не отпускал ни одного комментария, не заикнулся ни разу, чтобы понять, в чем дело? Она не видела, что он понимал, он по-прежнему терпеливо ждал, пока Женька перестанет заниматься мазохизмом. Дунаев смотрел на нее почти неотрывно. Кого-кого, а кареглазую он мог читать, как открытую книгу. Желание разговорить и отвлечь Космоса маскировало еще и ее потребность высказаться. Он смотрел на ее руку, сжимающую Витину ладонь, видел, что между ними что-то снова происходит... А еще видел, что Пчёлкин менялся ради нее. А Женька... – Кареглазая, пойдем перекурим? Она даже как-то слишком обрадовалась. Потому что впервые не знала, как вывести его на разговор. Как и не знала, что Дунаев скажет ей, когда узнает. Провожая их взглядом, Пчёлкин тяжело вздохнул. Дай бог Дунаев не обмолвится о смерти отца Тоши. Иначе... Космос материализовался рядом, наполнил их рюмки и вопросительно кивнул. – Чего такой кислый? С Жекой опять что? Витя хмыкнул и отвел глаза. – А когда у меня с ней все было в порядке? Маргарита наклонилась к нему ближе, стукнула звонко своим бокалом по его рюмке. – О чем шепчетесь, мальчики? – Вот думаем, как снова привлечь внимание дамы, – парировал Холмогоров. – Если это не ты, Космос, тогда не знаю, – засмеялась Рита. – Кос, отвали, – пнул друга в бок Пчёла. – Походил унылым говном весь вечер, не мешай теперь другим. – У-у, мальчики, какие вы все же ранимые, – протянула Маргарита, на что парни почти синхронно закатили глаза. – Можно обещать любой женщине счастье, новую жизнь и светлое будущее – никто не знает, что это такое. Но упаси бог дать ей повод надеется, что ты намерен пойти с ней в театр или в загс – мелочи западают в память. Так что, Космик, я прекрасно помню обещанные билеты в «Большой» в Москве! Витя вдруг без грамма осторожности выдал: – В загс бы отвел, только... – Ага, – весело хрюкнул Кос. – Только Жеке аллергию бы побороть на это место... Подкурив, Женька и Андрей вышли на балкон. Снежинки в лицо. Уютно. Комфортно. ВесьЖенева
Гремела музыка. Вадим вместе с новыми коллегами – тремя мужчинами, двое из которых с женами – сидели в ресторане, разодетые в пух и прах, из себя красивые и счастливые. Новый год в Женеве отмечали традиционно – сначала карнавал, затем шумное застолье. В целом, за пару месяцев, Малиновский наладил свою жизнь. Облагородил и привнес уют в свой новый дом, бросил пить, как последний черт, даже сейчас в праздник вернулся к истокам – два бокала шампанского и лимит окончен. Майя, которая перешла работать в клинику, где трудился он, в друзья так и не набилась, но хорошей коллегой все-таки стала. В любом случае, было кого пригласить на празднование нового года. Пока женатые коллеги двигались на танцполе под зажигательную музыку, Майя пыталась всячески разговорить Вадима. Она уже привыкла к тому, что он не многословен и на личные темы не говорит никогда, но личные темы – они же разные. Пропустив еще один бокал коктейля, блондинка спросила первое, что пришло в голову: – Почему ты стал врачом? Почему именно хирургом? Малиновский отпил из своего бокала и мрачно фыркнул. – Ну, для проктолога я слишком веселый, а для гинеколога слишком влюбчивый. А для хирурга все, вроде как, сложилось... – Да, заметно. Ловкие руки и острый ум... А если серьезно? Вадим неопределенно повел плечами. – Черт его знает... Показатель, чего ты стоишь. Все от тебя зависит. Решение принимаешь ты... Своего рода мужская профессия. – То есть, женщин-хирургов ты как класс не воспринимаешь? – Есть достойные. Но ты спросила про меня. Я ответил. Майя улыбнулась. – Все-таки русские мужчины очень самоуверенны... Ты знаешь, почему мы немного боимся русских? – только когда Малиновский повел бровью, она продолжила. – Вы странные и импульсивные. Вы можете опрометчиво бросаться в опасные авантюры, ненавидеть и любить без предупреждения и оснований. – И тебя это так пугает? – Больше чертовски заводит. То, что Майя неровно дышит, томно смотрит и плохо слышит отказы, Малиновский уже выучил. Поэтому все ее завуалированные или напротив откровенные фразы игнорировал. Как и взгляды. – Можешь расслабиться. Я уже налюбился. Тут музыка сменилась на более чувственную и медлительную. Коллеги продолжали танцевать, и Майя почувствовала, что сейчас был бы неплохой шанс вытянуть Вадима на танцпол. – Может, тоже пойдем потанцуем? — глотнув из бокала, она выпрямилась и протянула ему руку. – Как это по-русски... Белый танец. Малиновский вымученно улыбнулся, плавно скользнув пальцами по стеклу бокала. – Неужели нет более достойных кавалеров, Майя? Оглядись вокруг. И заметишь, как во-он за тем столиком двое не сводят с тебя глаз. Детский сад. Но все равно весело. Блондинка, зарядившись смелостью от выпитого, впервые сегодня продолжала настаивать. – Это белый танец, напоминаю. Дама в праве сама выбирать. Брось, Вадим, расслабься хоть раз и отдайся моменту. И расслабился. Потому что было просто необходимо хотя бы ненадолго позволить голове вытеснить все гнусные мысли. Перезагрузиться. И задержался на танцполе еще на некоторое время. Майя, довольная и покоренная, шлепнулась обратно на диван, наблюдая почти без остановки за его свободными движениями. Если в операционной он виртуозно владел руками, то на танцполе – ногами. А ведь с виду и не скажешь. Айсберг в чистом виде. Внимание привлекло дребезжание телефона о пустой бокал. Майя покосилась на зеленый дисплей. Затем пульнула взгляд на Малиновского. Если надо будет – позвонят еще, уверенно подумала она. Но больше звонка не было. И когда Вадим вместе с остальными коллегами вернулся за столик, блондинка оповестила его: – Тебе звонили. Мужчина медленно поднял мобильник и еще несколько мгновений вглядывался в цифры. Сомнений не было – звонили из России. И явно не с городского. Глупо ли, наивно ли, но почему-то он был стойко уверен, кто это мог быть. Быстро встрепенувшись, он буквально вжал Майю в диван, протискиваясь на выход, и не заметил, с каким волнением блондинка смотрела ему вслед. Оказавшись в уборной и плотно закрыв за собой дверь, ограждаясь от гудящей громкой музыки, Малиновский перезвонил. Сердце больно ударилось о грудную клетку и с холодным шлейфом полетело вниз, куда-то в пятки. Там и потерялось, когда потянулся первый гудок...Санкт-Петербург
– А у нас что, теперь Задорнов президент? – совершенно с серьезным удивлением воскликнула Аленка, прибавив громкости телевизора. Все заинтересованно покосились на голубой экран. Действительно, традиционную речь президента сейчас зачитывал юморист Михаил Задорнов. Каких только курьезов не было в истории многострадальной России-матушки! Народ был уже готов ко всему, но новогоднее поздравление все равно вызвало у людей смешанные чувства. С одной стороны, оно им подняло настроение, а с другой – некоторые граждане подумали, что теперь президентом стал… известный сатирик. – ...СССР распался, но Родина у всех людей сохранилась, – сдержанно и с достоинством провозгласил он. – Предлагаю поднять бокалы за «общую Родину»!.. – Страна непуганых идиотов... – фыркнул Самара и поднял свой бокал. – Ладно, господа и дамы, на правах хозяина дома предлагаю нам поднять бокалы за общее дело и за нашу... большую семью. Давайте проводим этот дебильный год козла!.. – Козел, кстати, знак сатаны, – погрозил пальцем Космос. – А детские зоопарки это что, врата ада? – засмеялась Алёнка. Хоть как-то постаралась привлечь его внимание. Шутку ребята оценили и сдержанно хохотнули, Холмогоров отсалютовал стопкой младшей Головиной. – Все может быть, цветочек. – В общем, в этом году случилось много всякого дерьма, но мы вместе, а это главное. Жалко, Саши с Валерой нет, но мы поднимем эти бокалы и за них. Завтра наступить новая жизнь... – Интересно, какой она будет... – задумчиво пробормотала Женька, косясь на свой телефон. – Полной, – отозвался рядом сидящий Пчёлкин. – А вот чего – хрен его знает. – Все высказались? – засмеялся Лев. – Тогда с новым годом!.. Зазвенели бокалы, раздался протяжный веселый гул. На голубом экране возникла Спасская башня Московского Кремля. И забили куранты. И средь этой какофонии звуков Филатова услышала входящий звонок. Но ее рука так и не успела дотянуться до телефона – Дунаев резко схватил его со стола и сунул к себе в карман брюк. – Новый год, кареглазая, – он склонился к ее уху и оставил легкий поцелуй на щеке. – Чистый лист. Человек, которому ты действительно дорог, никогда тебя не отпустит, какая бы не была тяжелая ситуация, – и кончиком носа заставил ее голову повернуться к Пчёлкину. – Он говнюк Московского масштаба, но он всегда был рядом. Долбанный затычка в бочке, но... – Ты опять в сваха играешь? – Если я промахнусь во второй раз, кареглазая, можешь меня прирезать. И забудь, что тебе кто-то звонил. Тебе показалось. Женька вздохнула, ощущая, как сердце начинает колоть. Перевела взгляд с Дунаева на Пчёлкина. Медленно вдохнула и почувствовала, как расслабляется пружина, сжатая в груди. Нервозность отступала. Вот так. Хорошо. Витя чокнулся со всеми по кругу, весело гудя вместе со всем мужским коллективом, а затем взглянул на Филатову. Его пальцы нащупали не глядя ее ладошку, сжали крепко и нежно. При трепетном свете новогодних огней они снова видели себя теми Женькой и Пчёлой, только повзрослевшими, просто людьми, без прикрас, без обмана изящного костюма, без лжи, условных поз и улыбок, которые приросли к ним за эти четыре года. Филатова не успела опомнится и отвести взгляд, когда он просто поцеловал ее. Нежно, легко. И ощутила, как его губы, накрывающие ее, растягиваются в улыбке. – С новым годом, малыш.