***
– А перед Алёной удобно? – тихо уточнила Женька, взвалившая на себя правую руку Космоса, пока Кирилл тащил основную массу друга на себе. – Это вон ему стыдиться надо. Хотя, может, и хорошо, посмотрит-посмотрит на это чудище убитое и поскорее из головы его выкинет. – Влюбилась? – Угу. Дурынды кусок... – пара ступенек, и Головин привалил Коса к стене около входной двери. – Держи его, я ща. Он быстро повернул замок, шагнул в прихожую, включил свет, обхватил Холмогорова под подмышками и потащил до дивана в гостиной. Аленка хлопотала на кухне, краем глаза увидела, как что-то проносится по коридору, выглянула и тут же столкнулась с Женькой. – Привет! – та постаралась улыбнуться, но глаза очень сильно выдавали ее волнение. – Привет, Жень. А что там такое? – А ты такой холодный, как айсберг в океа-а-ане! – прорезался бас Космоса, и Алёнка сожалеюще нахмурилась. – А ты такой... Кирюх, а ты... какой там? – Злой и беспощадный. – Да не, как там дальше? А ты-ы тако-ой... – Закройся, Пугачёва! – Принеси тазик по-братски... – О, господи... Девушки, стоя в коридоре, наблюдали, как Активист метался из гостиной в ванную, затем в туалет за бумагой, а в спину ему летело пьяное: – Я вспомнил! А ты такой холодный, как летом эскимо-о-о... О-о-о, револьвер... Кирюха-а! Давай в русскую рулетку сыграем?.. Женька метнулась было в зал, когда Головин ее стремительно отстранил, чуть ли не отпихивая, вероятно, побоявшись, что может этому пьяному дурню прийти в голову, и тихо шепнул: – Позвони Андрею. Он знает, что нужно привезти. – Не поняла? – растерялась Пчёлкина. – Он поймет. Скажи, что я его жду. И захлопнул за собой дверь. Через пару секунд что-то хрустнуло, щелкнуло, и Космос замолк. Женька покосилась на подошедшую испуганную Алёнку, и они вдвоем стали прислушиваться в звенящей тишине в гостиной. Наконец Активист вышел к ним, снова закрывая за своей спиной дверь, и столкнулся с двумя парами обеспокоенных глаз. – Чего? – Он там живой? – недоверчиво покосилась на него Женька. – Вырубился. Спит. – Может, вырубил? – Может, – нетерпеливо согласился Активист, огибая девчонок. – Не знаю, как вы, а я голоден, как волчара. Сестра, ты кормить нас будешь, нет? Дунаев приехал меньше чем через час. Женька прошла следом за ним в зал и увидела, как друг достает из рюкзака трубки, иголки и капельницу. – И как часто ты сюда ездил до этого? – Было пару раз, – признался Андрей, аккуратно ныряя острием иголки в вену Холмогорова. Тот даже не почувствовал. – И ничего не сказал мне? – Кареглазая, давай без драмы, хорошо? Она смотрела, как живительный раствор медленно стекает по прозрачной трубке и вливается в организм Космоса. – Откуда у тебя инфузионные в таком количестве? – Много будешь знать – скоро состаришься. А ты мне нужна молодая и красивая, – подмигнул ей Дунаев, мягко улыбнувшись, и кивнул на дверь. – Иди отдохни, чай попей, а я посижу с ним сам. Уже начинало темнеть, когда Женька покосилась на часы, затем на телефон. Пчёлкин пока молчал, хотя время близилось к половине десятого. Она покрутила чашку с чаем по часовой стрелке, сама прислушивалась к происходящему в соседнем от кухни зале. Тишина. – Ты его не сильно сегодня? Активист, устало привалившись затылком к стене, пробормотал: – Я все контролирую. – И давно он у вас обосновался? – Как я из больницы вышел – так сразу. – Я рада, что он под присмотром... – Женька тяжело вздохнула, перекручивая в голове сегодняшний тяжелый день. Перед глазами снова стояла эта грязь и мерзость, произошедшая в ресторане, эти проститутки, пьяные незнакомые мужики... Звериное лицо Космоса. Это пугало хлеще всего предыдущего. – Знаешь, Кос всегда был немножко ребенком. Не инфантильным, нет. Именно тем, кто даже в страшные моменты может найти что-то, что заставит улыбнуться. А теперь видеть, как его ребёнок внутри умирает и корчится от боли – это так страшно... Кирилл? – Что? – Почему из Москвы он вернулся таким? Активист отчего-то был уверен, что Женька точно должна знать. Выгнул бровь: – Ты разве не в курсе? – Нет... Я спросила у Вити, но он сказал, что лучше спросить у Коса. А у него я спросить... побоялась. Кирилл глянул в проем двери, помолчал. Из дальней комнаты Алёнки доносился тихий шум телевизора. – Рита, – коротко пояснил он. – Опять она, – как бы Пчёлкина не хотела сохранить нейтральное лицо, все равно поморщилась. – Неужели из-за неё он творит эту дичь?.. – Её больше нет. Но это полбеды, – было видно, что даже не смотря на всю свою холодность и умение держать эмоции под непробиваемой броней, Активисту говорить об этом тяжело. – Она ждала от него ребёнка... и... вот так. Нет в жизни Космоса? Убежала, сделала аборт? Или же нет вообще, физически?.. – В каком смысле ее нет?.. – Тебе во всех красках рассказать, что ли? – Кирилл взглянул на нее так остро, так убийственно прямо, что брови девушки сдвинулись к переносице: – В двух словах, наверное, хватит... – Муж убил. Больше ничего говорить не стану. Девушка будто бы не сразу поняла смысл его слов. Просто смотрела. Впитывала. Затем ещё раз прокрутила в голове сказанное Головиным и тут же ошарашенно выдохнула, роняя голову на раскрытые ладони: – Господи... Бедный Космос... Дунаев замер в дверях и тихонько откашлялся, обращая на себя их внимание. Вид у Женьки сейчас был еще хуже, чем сорок минут назад, когда он устанавливал капельницу. Не успел ничего сказать, потому что вдруг заговорила она, даже чересчур быстро, будто стараясь опередить и заглушить страшные мысли о Маргарите и свое слишком бурное воображение: – Я предлагаю нам всем поехать за город на днях, желательно, прямо завтра... Гитара, костер, шашлыки, речка... Подальше от города, там и дышится легче, да и вообще... Вообще это необходимо Космосу. Ну, и... – Женька быстро глянула на парней, – и нам тоже после такого... Как вы на это смотрите? – Я за, – Алёнка возникла рядом с Андреем, и тот, улыбнувшись, обхватил ее легонько за шею. – Я тоже, кареглазая. – Кирилл? Активист задумчиво потер подбородок и развел руками: – Вообще-то положительно, но меры придется принимать внештатные. Вы толкаете меня на должностное преступление. – Должен же кто-то посадить жирное пятно на твою крахмальную репутацию, – улыбнулась сестренка. – Ах, какая там репутация, воспоминания одни, – и теперь сам покосился на часы, – отвезти вас? – Я на машине, – успокоил Дунаев. – Тогда вези нашу мисс Камикадзе к мужу, пока он ее в розыск не объявил.***
– Это как тебе такое в голову резко пришло? – хмыкнул Витя, забираясь на диван и прижимая к себе жену. – Настолько вдохновилась сегодня пляжем, что решила сделать это ежедневным ритуалом? Женька вжалась в его горячую грудь, вдыхая родной запах с примесью освежающего геля для душа и едва уловимыми табачными нотками, и призналась: – Я не была сегодня на пляже. – Просто гуляла с Дунаевым? – Нет. Мы с Активистом искали Космоса. Она не видела, но чувствовала, как напряглись мышцы Витиного лица, напряглась и его грудь, на которой покоилась ее голова. Его пальцы беспорядочно стали гулять в ее волосах, накручивать кудряшки. – Нашли? – безымоционально. – Да. Загулял немного... Да уж, знал бы Витя это «немного». Если бы он только видел, где, с кем и в каком состоянии жена обнаружила друга, да еще и то, что этот друг, себя даже не помня, швырялся в них с Головиным всем, что под руку попадалось, – то церемониться точно бы не стал. И плевать бы было – случайно Космос это сделал или нет – он бы просто выбил из него всю душу, наплевав на все аксиомы дружбы. – Насколько немного? – Просто напился и почти вырубился. Мы решили, что ему нужно прокапать витамины, вот Дунаев и приехал, поставил ему капельницу... – Темнишь ты что-то, малыш. А если у Активиста спрошу? Она нервно хохотнула. – Он не выдаст нашей тайны. – Пистолет к башке приставлю – выдаст, – чересчур серьезно и уверенно выдал Пчёлкин. – Вить... Я же тебе и так все рассказала. Если бы я хотела утаить от тебя что-то, то даже бы не начинала об этом говорить. – Я слишком хорошо тебя знаю, жена, – он склонился к ее лицу, медленно и плавно проводя дорожку из поцелуев по линии роста волос. От этих прикосновений тело пробило мурашками. – В этом фишка семейной жизни с друзьями детства. Горячие поцелуи все ниже, уже на шее, а голос его все тише, отчего в голове начало шуметь. Женька ощутила, как Пчёлкин глубоко дышал. Это придыхание заставляло сердце замирать. – И если я узнаю, что наш идиот что-то натворил, а ты мне об этом не сказала, – его зубы легонько прикусили ее подбородок, – я сначала придушу его, – оторвался от Женькиной шеи и теперь жадно оглаживал и ласкал ее и нижнюю губу большим пальцем. Наблюдая за своими движениями и за тем, как жена судорожно сглатывает, – а потом тебя. Договорились? – Что ты за зараза такая, Пчёлкин... Его руки легко скользнули по ее плечам, поддели безразмерную футболку и стянули ее вниз, к локтям. Ладони пробежали вверх, возвращаясь к ключицам, а губы припали к ямочке между ними. – Договорились? – Это у нас что, своеобразная форма шантажа? – фыркнула она, прикрывая глаза и даже не пытаясь сопротивляться, чтобы прервать эти ласки и сначала договорить. – Скажи же – приятная, – он лизнул уголок ее губ, а затем просто проник языком в ее рот, накрывая собой и волной приятных, будоражащих мурашек. И все тут же забылось, потерялось, отошло на самый задний план. В руках Пчёлкина было сосредоточено столько невидимой, но осязаемой силы, которая умела подавлять тревожность и тяжелые мысли. Волшебные руки, родные руки. Любящие. Обнимающие, исследующие снова и снова уже изученное Женькино тело. Женька запустила ладони под его майку, провела ими по ребрам и груди, легонько царапая их ноготками. Он судорожно выдохнул, сдерживаясь. Обнял ладонью Женькино разгоряченное лицо, несколько секунд вглядываясь в ее горящие золотистые глаза. Она распахнула рот, вжимаясь затылком в диванную подушку, когда один его палец вошел в нее до основания. Медленно. Вперед. Назад. Добавил второй, проникая еще глубже. Вызывая тихий стон из глубины ее груди, ловя его с кончика ее языка, закрывая губы глубоким поцелуем. Вперёд – чуть жестче, сильнее, назад – медленно-дразняще, заставляя дрожать от нетерпения. Она вся мокрая. Так быстро. И это просто дико заводит. И вдруг... – Договорились? – шепотом, буквально проталкивая вопрос в ее горло. – Пчё-ё-ёлкин! Он рассмеялся глубинно и низко, стягивая с нее последние преграды. Вжимаясь в ее тело сильнее. – Ладно, договоримся завтра. Иди сюда.***
Но завтра этот разговор позабылся. Витя поехать с ними не обещал, потому что бы просто не смог перенести все неотложные дела даже по огромной просьбе любимой жены. Женька не обиделась. Собрала необходимые вещи, дозвонилась в общагу. Дунаев тонко намекнул, что поедет не один. – Только не говори, что Тоша... – сухо процедила сквозь зубы девушка. – Я, конечно, не психиатр, но могу смело заверить, что шизофрении у меня нет, – засмеялся он в трубку. – Милена решила составить нам компанию, я не посмел отказать. Да и вам с Алёнкой лишние руки не помешают. – Давай-давай, прикрывайся благими намерениями. Все я про тебя поняла еще на свадьбе! – Понятия не имею, о чем ты! – Гитару не забудь, Казанова! – Ёперный театр, началось! – и поспешил отсоединиться во избежании лишних каверзных вопросов. Но вопросов у Женьки не было. Наоборот она поймала себя на мысли, что Андрей впервые за этот год обрел решительность и сделал не то что бы выбор, но открыл правильный для себя вариант. Поэтому сумку она упаковывала в приподнятом настроении, мурлыкая себе под нос незамысловатый мотивчик. Ехали на двух машинах. Головины с Космосом на своей, Андрей, Миленка и Женька на Дунаевской «девятке». Через час свернули на просёлочную дорогу. Несколько минут они тряслись по кочкам, пока не доехали до озера. Со всех сторон его окружал густой лес, а посередине даже был довольно внушительного размера остров с песчаным пляжем. Женька первой выскочила из машины и последовала за Дунаевым, который раскинул руки и уставился взглядом в безоблачное небо. – Вот он, наш необитаемый остров на целые сутки! На ровной площадке посередине поросшего сосной склона, круто сбегавшего к озеру, парни установили две палатки. Космос, который явно испытывал стыд перед Женькой за вчерашнее, сегодня пытался хоть как-то реабилитироваться в ее глазах. Помогал собирать ветки для костра, потом самолично разводил этот костер. Девчонки доставали продуктовые запасы, раскладывали их на расстеленной клеенке. Смеркалось. Дунаев разлил девчонкам красного вина, сам принялся настраивать гитару. Активист и Космос давно скрылись в тумане у озера. Женька, блаженно прикрыв глаза, наслаждалась теплом и треском костра. Тихо. Спокойно. Умиротворенно. Хорошо. Для полной гармонии не хватало только Вити... – Дунаев? – М? – подал он голос сбоку, проверяя струны. – Давай, играй... – Что играть? Командуй. – Не знаю, что первым тебе в голову придет. Андрей бережно коснулся струн, прислушиваясь к звуку. Настроил. И наконец заиграл. – Мы все поймем, да что там говорить! Ну как нам быть, Кого любить, теперь, кого теперь любить? Ну как нам быть, ну как теперь нам быть, Кого теперь любить, кого теперь любить? Милена, не сводя глаз с парня, улыбалась, прижавшись к Женьке, а та краем глаза поглядывала на ее довольный и расслабленный профиль, обнимая за плечи Алёнку. Вместе тихонько подпевали: – Мы все поймем, не надо лишних фраз, Поймите нас, Поймите нас и не прищуривайте глаз. Поймите нас, поймите лучше нас И, ради Бога, не прищуривайте глаз! – Мы все повязаны одним узлом... – продолжила Женька, когда со стороны озера донеслось: – Кончайте струны рвать! За дело, молодежь. – Поймали чего-нибудь? – вскочила Алёнка, завидев Космоса и брата. – Ну, у нас тут не рыбалка, а пикник, – напомнил Активист, выходя следом за Холмогоровым из озерного тумана. – Снастей настоящих не взяли... Но кое-что есть. Кос? Тот вывернул на землю рядом с клеенкой большой парусиновый мешок. – Вот, плотвы десятка полтора, окушки, правда, мелкие. На уху хватит. – Так что, девчонки, ножи в зубы и чистить. Я с вами. Андрюха за повара – воды в котелок и прочее. Сам знаешь. – Знаю, – Дунаев отложил гитару и пошел с котелком к озеру. – Девчонки, я сейчас, – шепнула им Милена и трусцой принялась догонять Андрея. – Беги-беги, – по-доброму хихикнула Женька. Сама скосила глаза на Космоса. – Ну, ты как?.. Влюблённый мужчина – это самое опасное существо на свете, Пчёлкина давно это поняла. У такого мужчины в голове происходит короткое замыкание и свет полностью вырубается. А что происходит с ним, когда он отныне любит того, кого больше нет на этом свете? Каково ему жить, зная, что он похоронил не только любимую женщину, но и неродившегося ребенка? Женька не могла представить этой страшной боли. Но могла разделить с другом хотя бы её частичку. – Пойдет, малая. Ты уж меня прости за вчерашнее, ладно? – Ты уже извинился. Все... нормально. – Не нормально, – Холмогоров поглядел исподлобья на Головиных, боясь лишних ушей будто. Ему правда было стыдно, хоть Кирилл и был свидетелем инцидента. – Я обидел тебя. Аж самому от себя противно... – Космик, ты помнишь, что я тебе сказала в офисе позавчера? Я знаю, как тебе больно. Я знаю, что ты хочешь лечь здесь и никогда не вставать. Знаю, потому что я это чувствую. Могу это чувствовать. Я люблю тебя, братик. Поэтому я не сдаюсь. И ты не сдавайся, хорошо? Космос ощутил, как предательски дрогнул подбородок и засвербело в носу. Он просто сгреб Женьку в охапку и закивал. – Помнишь, как мы вместе в лагерь ездили? – неожиданно припомнила она. – Помню. – Как ты подрался из-за меня... А как ты за одну ночь плавать научился, помнишь? – Помню. Помню, что у тебя было платье одно единственное такое, в горошек. Его тебе тётя Оля перешила из своей кофточки, а ты его в первый же день там порвала, когда на дерево лезла. – А когда я скарлатиной болела, ты мне мороженое носил... – Ты и это помнишь?.. – А помнишь, как все вместе клятву на Воробьевых давали? Такое не забыть. Тогда им впервые стало страшно и за себя, и друг за друга. Тогда впервые им грозила опасность. Тогда впервые один из них получил пулю. Тогда впервые Женька, будучи первокурсницей, прооперировала лучшего друга. – Конечно, малая. – Вот и не забывай. Мы же все друг за дружку... – Э, Атос и Констанция! – окликнул их Активист. – Хорош филонить, чистите рыбу! – А че ты только нам высказываешь? – возмутился Кос. – Вон Андрюха за водой ушёл и пропал. Наверное, уже гидростанцию наполнить успел... – Пойду его потороплю, – Женька поднялась с песка и посеменила к склону. Представшая картина заставила едва ли не радостно запищать. Андрей давно отставил так ещё и не наполненный котелок себе под ноги, а сам обнимал Милену, прижавшись лбом к её лбу. Шептал ей что-то. Тяжёлые шаги Коса могли нарушить этот миг романтики, и Женька поспешила его тормознуть, закрывая его уже открывшийся рот рукой. – Тс-с... Не отвлекаем! И утолкала друга обратно к Головиным, стараясь не оглянуться от любопытства. Интересно, расскажет ли Дунаев ей обо всем? Или пока сохранит в тайне? Андрей же едва заметно повернул голову к склону, улыбнувшись уголком губ. Конечно, он видел кареглазую. А еще чувствовал, что она впервые спокойно отреагировала на то, что увидела, как в его руках, в такой непростительной близости, находится другая девочка, и смолчала. Потому что Милена была единственной, кто внушал Женьке доверие. – Спасибо тебе, – Дунаев коснулся губами кончика носа Миленки, и та подняла на него зелёные глаза. Он будто смотрел в своё же отражение. – За что? За то, что была рядом, когда не было Женьки, целых три года, не влезая и не навязываясь. За то, что давала советы и утешала, когда ему было нужно. За то, что даже несмотря на всю абсурдность ситуации с Тошей, просила отца помочь ей с лекарствами. И просто за то, что была всегда, а он заметил это всё совсем недавно. И Андрей поцеловал её. Милена ощутила, как вся мурашками покрылась. Нет, это был не первый их поцелуй, они целовались пьяные на лестнице пару лет назад, когда Дунаев в омуте своих душевных терзаний пытался понять, что ему надо. А Милена будто была не против помочь ему... Но тогда это всё не то было, не тем. Она не той. А сейчас кажется, реально все как надо. Поэтому этот поцелуй сейчас был их первый настоящий. Не из-за желания отвлечься, а просто потому, что душа попросила. Милена не понимала, что это значит для Андрея и значит ли вообще что-то, но лично для неё впервые обрело смысл, глубину. Она ощутила всë. И пусть это будет всего лишь вырванной из общего контекста минутой, которая никогда не повторится, но Милена была счастлива. Как, оказывается, ей мало для этого было нужно. – Идем? А то нас уже потеряли. Возвращались так же, чуть поодаль друг от друга. Но было видно – преград между ними больше нет. Вот так резко, словно по щелчку, но... – Наконец-то, ё-моё! – воодушевились все. – Мы уж испугались, что вы утонули. Они почистили, выпотрошили рыбу, поднесли ее к костру и сели в кружок, наблюдая за тем, как колдует над кипящим котелком Активист, подбрасывая небольшое количество ароматных специй из пакетиков, специально привезенных из дому на такой случай. Над озером клубился туман. Загородное небо оросило тысячами маленьких, ярких звёзд. Верхушки сосен утопали в густом черном небе. Женька, присев на собственные джинсы, пила чай, дуя в кружку. На Космоса поглядывала. Тот бросил в костёр несколько сухих веток, присел рядом с подругой, дотянулся до валяющейся на клеенке мятой пачки сигарет и закурил от горящей веточки. Дунаев плавным жестом уложил на бедро гитару и прошёлся большим пальцем по струнам. – Растают краски дня и суета умчится вдаль. И лёгкий лунный свет невольную прольёт печаль, – начал он, и остальные тихонечко подхватили. – Пусть встречи нашей миг напомнит мне забытый сон... Активист прижал к груди сестру, покрывая её плечи тёплым пледом, и впервые за долгое время все остальные могли увидеть в этой грозной скале ласкового и заботливого парня. – Я знаю – вечер повторится, я увижу ваши лица... Это сон, далёкий сон. – Я люблю вас, девочки!.. – Милена не скрывала красивую улыбку, её сочно-зеленые глаза искрились брызгами костра, и Дунаев любовался ими. – Я люблю вас, мальчики!.. – Как жаль, что в этот вечер звёздный тает снег! – и Женька улыбалась, глядя на них, обнимая за плечо Космоса, который тоже слабо, но подпевал. – Но не растает свет от ваших глаз и нет желаний скучных, будем вместе много лет!.. Космос отрыл в песке старую дощечку, вооружился ножиком и начал вдруг вырезать инициалы – свои и окружающих его друзей. Женька заинтересованно косилась на его манипуляции и улыбалась. Закончив работу, он оглядел дощечку еще раз и решил украсить ее каким-нибудь лаконичным девизом. Задумался. – Че ты там, Кирюх, говорил-то про Атоса и Констанцию? – Космос выцарапал мушкетерский девиз и, когда гитара в руках Дунаева смолкла, вдруг сказал: – Давайте, что ли, поклянемся, что не забудем этот день? Хорошо было... Головин фыркнул. – Чего это тебя, Космосила, на клятвы потянуло? – Вот прикинь, сам в шоке. Спасибо вам. Правда спасибо. – Ну, уж если так, – подала голос Женька, – то давайте вот что друг другу пообещаем: не предавать друг друга никогда, что бы в нашей жизни не произошло. И хоть она и смотрела на Космоса, в ее слова вслушались все, и вдруг хором брякнули: «клянемся!», поднимая кто чай, кто остатки вина в железных кружках. И только потом Холмогоров, который забросить дощечку подальше к палаткам, встрепенулся и изумленно спросил: – Ты что, малая? Как это? Мы – и вдруг предать? – Да, да, – подхватил Андрей. – И нет желаний скучных, будем вместе много лет, – весело толкнула ее в плечо Милена, снова цитируя значимые строчки исполняемой до этой песни, и приобняла одногруппницу.***
Всё! Сегодня точно всё! Финал, жирная точка, хлопок дверью... Нет, пожалуй, без хлопка, настроение слишком хорошее, чтобы хлопать дверью. Надо уходить легко, с чистой совестью. А она у Дунаева чиста определенно. Он сделал всё для Тоши. И он ей больше ничего не должен, не обязан ничем, ведь ничего и не обещал... От того, что позавчерашние день и вечер, потом ночь, и даже утро обратно в город повысили его душевное состояние до небес (и это без прикрас), Андрею казалось, что сегодня все у него идет как по маслу. И люди вокруг какие-то добрые сегодня, вежливые. Как давно, оказывается, он не был в таком настроении, когда все вокруг казалось таким живым и красочным. Дунаев позабыл, каким он был всего пару лет назад и ужаснулся, в кого превратился, находясь постоянно в омуте проблем и манипуляций Тоши. Он не собирался злорадствовать о том, что скидывает с себя весь ее груз и оставляет ее, такую несчастную и одинокую, посреди пустой трассы, мол, доковыляй сама теперь с этим грузом, а я умчал. Нет, Андрей твердо верил в то, что у Тоши теперь есть все – здоровье и свобода от родителей – чтобы начать новую жизнь. Без него. Ведь он, в некотором роде, тоже не особо приятное напоминание о всех ужасах, что творил отец. Да, Дунаев себя утешал. Ехал в аэропорт и утешал себя этим, пытаясь отделаться от врожденного чувства сострадания к той части человечества, которая не могла похвастаться силой духа и желанием жить нормально. И тут же вспоминал, что говорил Женьке – я не хочу, чтобы меня использовали, у меня есть самолюбие. У Дунаева впервые на душе было стабильно целых два дня. Хотелось жить, хотелось снова что-то делать, а не убегать с головой в учебу и работу, чтобы только меньше видеть людей и Тошу. Вечер на природе принес свои ощущения, и Андрей нисколько себя не ругал за то, что дал надежду на что-то Милене. Потому что, вероятно, эта надежда имела шанс вырасти во что-то уверенное и настоящее. Они обсудили это с девушкой вчера. Долго сидели в его комнате, просто разговаривали. Не было речи о том, что у них теперь что-то обещается, и если все-таки они поймут, что им обоим это нужно, то это не произойдет прямо сейчас. Дунаеву нужно было время очиститься, привыкнуть, что он больше не ломовая лошадь, не спасатель и не мальчик для дешевых манипуляций. А Милена... Милена готова была подождать, сколько потребуется. Лето пройдет, она съездит в родной город, перезагрузится перед пятым курсом, и они в сентябре, при встрече, всё поймут. Всё станет ясно по глазам. По его глазам. Так вот, о настроении. Дунаеву казалось, что Тоша вернется из-за границы хотя бы довольной. Малиновский и его швейцарские коллеги сдержали свое врачебное слово, и девушка смогла наконец после двух операций видеть как прежде. Но стоило Андрею приблизиться к зданию аэропорта, сердце его снова сделало кульбит. Неприятный, вызывающий холодные волны по загривку. Раздосадованная, Антонина заявила ему, что никогда ей не приходилось ждать мужчину по три часа на одном месте. Да. Он опоздал. И... что? Андрей вдруг весело фыркнул, заявляя: – Надо же когда-то начинать! – и вдруг понял, насколько довольный у него тон, что не только Тоша ему, но и он ей чем-то досадил. – Я уже переживать начала, не случилось ли что, – чутко ощущая его странное настроение, переобулась в эмоциях блондинка. Врешь. Нагло врешь, девочка. Переживала ты о том, что про тебя могли забыть. – Я проспал, – честно признался Дунаев, забирая из ее рук чемодан и потащил его к багажнику своей машины. – Чем ты таким ночью занимался, что умудрился проспать? Хотелось бы ответить что-то едкое, неприятное, с ноткой пошлости, но это было бы лукавство. Правда куда прозаичнее и он ее уже сказал. Причин не было. – Как твое самочувствие? – сделал вид, что пропустил ее слова мимо ушей и раскрыл переднюю пассажирскую дверь перед Тошей. – Какие дали рекомендации? Может, нужно в аптеку по пути заехать? – Ничего не нужно... – буркнула она, падая на сидение и дергая из его рук дверцу на себя. Андрей постоял еще пару секунд у капота, поднял голову вверх, к безоблачному синему небу и вдруг улыбнулся. Признаться, боялся, что что-то ёкнет в груди, может, укол совести или чувство вины. Но нет. Это все та же Тоша, обидчивая до кончиков пальцев. Неприятная Тоша. Чужая Тоша. Единственное, за что можно было сказать спасибо Вере Александровне, что она все-таки нашла в себе силы и встретилась с Андреем, пока Тоша была на лечении за границей. Диалог состоялся сухим и скомканным, но Дунаев вдруг отметил в ту минуту, что даже мать смогла переступить через себя и немного измениться, а вот ее дочь... Никогда, наверное, не изменится. Вера задала всего два интересующих ее вопроса по дочке, передала Дунаеву два конверта – один с деньгами, другой с письмом, где она просила прощения перед Антониной. Деньги были потрачены с умом – Андрей нашел квартиру недалеко от Антонининого художественного института, арендовал ее на три месяца вперед, остальные деньги лежали на секретере в этой же самой квартире, чтобы Тоше было на что жить ближайшее время. Об этом Тоша, конечно, ничего не знала, поэтому крайне удивилась, когда Андрей повез ее не в общагу, а совершенно в другое место. Старая, но отремонтированная пятиэтажка в глубоких дворах вызвала у девушки недоумение, и, когда Дунаев вытаскивал ее вещи из багажника, поинтересовалась: – Что мы здесь забыли? – А ты теперь тут будешь жить, Тоха. Пойдем, покажу тебе все. Однокомнатная квартирка встретила их свежестью и чистотой. Когда речь шла о том, что Андрей сделал для девушки всё – это значило всё. – Нравится? – он застыл в коридоре, наблюдая, как Тоша оббегает коридор, кухню, комнату и ванную. Та радостно взвизгнула: – Спрашиваешь! Конечно! Андрюшка-а-а! – и повисла на его шее, вжимаясь со всей силой в грудь. – Ты такой умница, спасибо! – Не стоит. Я делал это не один. Она подозрительно покосилась на него. – Твоя мать помогла. Настроение улетело ниже плинтуса снова. Антонина отлипла от парня, снова бросила взгляд на квартиру. – И чем же она помогла? – Дала деньги на съемное жилье. Я нашел, договорился, оплатил на пару месяцев вперед. В зале лежит остаток и письмо от твоей матери. Прочтешь потом... – Не собираюсь. – Твое право, – Дунаев равнодушно пожал плечами. – Вещи помочь разобрать или сама? – А ты что... уже уходишь? – Ну, поговорим с тобой и пойду. – Я думала, что ты... – она закусила пухлые губы, соображая, как предложить. Решила напрямую: – что мы тут вместе... жить начнем. Андрей с шумом выдохнул, поднял ее чемодан, перетащил его в комнату. Тоша тенью пошла за ним, ощущая, как от него веет холодом. Лютым, чужим. Каждое изменение в парне Антонина переживала очень остро, забываясь, что она и являлась первопричинным катализатором этого отчуждения. – Что с тобой происходит, Андрюш? Я же чувствую, что что-то не так. А он вдруг... засмеялся. Что-то надрывное, нервное и грубое сквозило в этом смехе. Андрей развернулся на пятках к ней лицом и навис над ней. Волны от него шли острые, опасные какие-то, и Тоше захотелось сжаться. Впервые она ощутила, что добра ни от парня, ни от их будущего разговора не будет. Его зеленые глаза покрылись корочкой льда, как трава при заморозках, губы скривились в едва заметном оскале. Она его раздражала. Вот сейчас как никогда, до неприятных мурашек. Уйти бы сразу и правда хлопнуть дверью, но Дунаев дал себе слово, что честно скажет ей все и тогда уйдет совсем. – Раз ты все чувствуешь у нас, так сама и скажи тогда, что же происходит. Антонина и правда сжалась, будто ее ледяной водой окатили и выставили на мороз. Потерла свои плечи и закачала головой, ничего не понимая. – Ну? – надавил он на нее голосом. – Говори же. Или боишься? – Наверное, боюсь, – честно призналась она. – Андрюш, скажи, просто скажи мне, я не могу уже мучаться. Дрожит, как осиновый листочек перед ним. А себя Андрей ощущает каким-то зверем. Аж не по себе. Он же не такой. Или же это она заставляет его снова ощущать себя виноватым? – Буду краток, Тох. Я ухожу. Совсем. Взгляд у нее, как у собаки, которую запирают в доме одну. Если сейчас провести все оптические линии, окажется, что и Дунаев, и Тоша оба смотрят в никуда. Пересекаются в точке, которой нет. Да, она видит его, но сейчас стоит только отвернуться – и он исчезнет. – Почему?.. – Почему? – хохотнул нервно, так же нервно потер нос, закатывая глаза к потолку, будто там был расписаны все пункты. – Потому что я не тот человек, которого ты себе когда-то придумала. И никогда им не буду. – И это повод от меня уйти? Он развернулся на пятках, отмерил несколько шагов по комнате. – Повод не в этом. Мы просто чужие друг другу люди, понимаешь? Нет, не спорю, тогда, когда мы встретились, мы действительно нужны были друг другу, но сейчас мы другие. Ты манипулируешь мной, я вру тебе. Зачем это надо? – Ты врал мне? – Ты манипулировала мной? – Нет. – Правда? Ладно. А я – да, врал. Представляешь? – всплеснул он руками. – Врал, чтобы ты не трахала мой мозг постоянно, где я и с кем был! Тебя же ведь после смерти отца вдруг резко стали раздражать мои друзья, все мои увлечения, тебе же нужно было постоянное внимание, чтобы тебе в двадцать лет бегали и сопли вытирали, Тош! Я все сделал для тебя, тебе не в чем меня упрекнуть, даже не пытайся! – Погоди... – она нервно усмехнулась, ощущая страх от того, что перед глазами снова все поплыло. Сморгнула. Слезы. Просто слезы. – Я поняла... У тебя кто-то появился, да? Что сказать, чтоб отстала и чтоб быстрее эта сцена окончилась? – Да. Молниеносный удар. Получается глуховато, невыразительно, в кино это делают иначе – с размахом, но здесь, в этой комнатке, практически нет места, и Андрей даже не успевает прикрыть лицо, правая щека его горит. Удар не ладошкой. Кулаком. Злой удар. Оттого сильный. В его зеленых глазах удивление. Тоша тоже смотрит растерянно на его лицо, затем на свой кулак. Но обида от его правды столь сильна, что затмевает всё. – Конечно, твоя Филатова лучше! А я то думала, что это, когда мне плохо было в этой Женеве, ты не остался со мной! Ты ее выбрал, к ней полетел обратно! К Женечке-припевочке своей! Детский сад. Неужели именно Женька была таким огромным бельмом на Тошином глазу, раз она совсем не рассматривала никакие другие кандидатуры? – Нравятся такие тебе, да? Такие, которые перед всеми хвостом метут! Шлюха московская!.. То за одного замуж, то за другого через год, тебя на поводке держит, бежишь к ней по первому зову! А опоздал ко мне сегодня, потому что вчера трахался с ней, да?! Какой же бред! Бред, вымораживающий каждый нерв. Приводящий в бешенство. А как чувствует себя человек, впадающий в бешенство, в холодное бешенство? Отлично чувствует. Потому что без сожаления может поставить точку, высказав все, раздолбав в пух и прах. – Рот закрой! – Что? Андрея затрясло. Он сковал пальцами её подбородок и встряхнул за голову. – Я сказал тебе – рот закрой! Не смей даже трогать её, она здесь вообще ни при чем! Часть злой пелены спала с Тоши, и она поняла, что затряслась от испуга. Дунаев больно держал ее челюсть, а в его глазах кипела такая огромная злость, какой девушка не видела даже в глазах пьяного отца. – Ты гнусность! Мерзость! Ты!.. Ты!.. – слов ей не хватает, потому что в лёгких нет воздуха. – Отпусти меня! – С удовольствием, – прорычал он, резко ее отпуская, обогнул ее дрожащую фигурку и стремительно зашагал в коридор. Тоша зарыдала. Громко, надрывно. И почему Андрея, который не терпел женских слез, который всегда бежал успокоить, утереть слезинки, сейчас этот плач удовлетворял? Почему он вдруг ощутил в себе эту жестокость? Неужели, она была в нем всегда, просто никто не мог его довести до такого? И он развернулся обратно, повис в дверях, опираясь руками в косяки. Жаля Тошину спину холодным взглядом. – Знаешь, кто действительно мерзость, Антонина? Ты. Ты, которая опошлила все добрые дела, всё отношение к тебе! Женька тебя не устраивает? Ревнуешь ты к ней? Бесит она тебя? Только это она тебя в первую вашу встречу к своему другу потащила, чтобы ты не ночевала на скамейке, как бомжара! Это она тебе раны лечила, которые тебе твой папаша-алкаш нанес! – громкость голоса нарастала, у Андрея аж вены на шее вздулись. – И это она бегала ко мне каждый день в больницу, когда я чуть не сдох опять же из-за твоего отца! И это ее бывший мужик лечил тебя в Женеве! Мне продолжать, а?! Рыдания усилились, эмоциональная неустойчивость в душе Тоши пошатнулась еще больше. Она спешно утерла сопли и слезы со своего красного лица, слыша, как тяжелые шаги Дунаева затухают в коридоре, сорвалась с места, пронеслась мимо него в кухню, рвано дернула на себя ящичек в столе, схватила нож и полетела обратно в прихожую. Дунаев замер, глядя, как острое лезвие несется прямо на него. На инстинкте отшагнул назад. Но Тоша, чуть ли не крича, протянула ему нож рукояткой: – Держи! Всади его прямо мне в сердце, на! Бей куда хочешь, только не уезжай, прости-и-и!.. И она рухнула на колени, подползла к его ногам, держа руку, сжимающую ножик, вверху. Андрей остолбенело держался за дверь, потому что какие-то вещи иногда с человеком происходят в первый раз, и что с этим делать прямо сейчас – непонятно. – Прекрати спектакль. Дай мне уйти. Слышишь? Встань, твою мать! Не заставляй меня отпихивать тебя! – Не встану! – Антонина сковала его ноги обеими руками, уткнулась лбом в его колени. – Не встану! Ты прав, во всем прав! Я изменюсь, я обещаю тебе! Я у всех попрошу прощения. И перед Женей твоей извинюсь за все, даже за отца своего! Только не уходи, Андрюш! Какое унижение! Сейчас Дунаев ощущал, что жалость к Тоше, жившая в его сердце, не была столь отвратительным чувством. Вот сейчас было гадко. До отвращения, выворачивающего ребра наизнанку. – Встань! – процедил сквозь зубы, еле сдерживая себя, чтобы не отпихнуть ее, как щенка. – Поднимись с колен, бл! – Нет! Не уходи, я умоляю тебя! Я все сделаю! Все ради тебя! – Встань! – Ну я умру без тебя! – Поживешь ещё. Он несокрушим, непоколебим, он не будет опускаться перед ней на корточки, поднимать за руки, по-прежнему обнимать и успокаивать. Он уходит. И еще несколько секунд – и правда отшвырнет ногой, как кусок грязи, прилипший так, что не отодрать без силы. Дунаев пользуется случаем, когда Тоша на миг ослабляет хватку, буквально перешагивает через ее дрожащее плечо, потому что места отступления почти нет – она загнала его в угол. Дергает дверь, и уже не он, вроде бы, а кусок дерева, обшитого дерматином, отталкивает ее от порога. – Я предупредила! – бросает Антонина, когда дверь готова захлопнуться. И он видит, что лезвие ножа уже блестит около ее тонкого запястья. Идиотка! Дунаев влетел обратно, как тайфун, как смерч, как ужас на крыльях ночи. Весь почерневший от страшных эмоций. Перехватил ее руку, вжимая Тошу в стену. Запястье пришлось выкрутить, чтобы ее хватка начала слабеть, но пальцы не желали выпускать нож, и Андрею пришлось перехватить за лезвие. Оно вошло в мягкие ткани ладони, вспарывая подушечки, линии жизни, головы, сердца, и кожную перепонку между большим и указательным пальцами. Но вытащил из ее влажной ладошки. – Дура! – ощущая, как с кисти и лезвия стекает густая кровь, выпалил он, отталкивая девушку. – Всю душу ты мне вытрепала, блять! Ломанулся в кухню, собрал все колюще-режущие предметы, даже железку-заглушку из под консервов, служившую защитой посуды от мощного огня конфорки. – Я выброшусь в окно, – громко и обреченно прошептала Антонина, глядя себе под ноги, где на светлом линолеуме алел кровавый бисер. Дунаев наскоро перемотал изрезанную руку кухонным полотенцем, кивнул на окна: – Вперёд. Первый этаж. Не умрешь, но покалечишься. Но я тебя больше спасать не буду. Иди ты к черту, Тоша. Всего! Ножи-ложки-вилки и металлические заглушки глухо позвякивали на заднем сидении. Андрей крутил руль одной рукой, превознемогая жгучую боль, переключал ручник. Внутри все горело. Он не хотел так. Но, получается, что так – даже лучше. Никакого сожаления. Ничего. Пустота. Он не предполагал, что способен столь жестоко насиловать свою душу, беспардонно лгать, быть таким беспощадным с ней, с этой, как казалось когда-то, невинной хрупкой девочкой... Но, пережив жестокое разочарование, считая себя по праву глубоко оскорбленным, понял – он все сделал правильно. В полубредовом состоянии он добрался до общаги. Когда двери лифта открылись на четырнадцатом этаже, Милена бегала по этажу с чайником, что-то кричала Юльке и оглянулась на стук кабинки. Замерла. Взгляд тут же выделил наспех перемотанную полотенцем кисть Андрея. – Андрюш, не хочу, конечно, давить на больное, но если ты еще раз что-то сотворишь со своими руками, боюсь, до статуса хирурга ты не дотянешь. Он тяжело дышал, пытаясь выдавить вымученную улыбку. Милена видела, как его будто все силы покидают. Неожиданно и стремительно. Подхватила парня под руку аккуратно, вместе шагнули в его комнату. Какое счастье, что никого. Андрей завалился на матрас, глаза прикрыл, ощущая, как клокочет сердце в грудной клетке. Милена присела рядом, чайник отставила, раскрутила полотенце и ужаснулась. – Вашу мамашу, это как получилось? – В ножички играл, промазал. – Я серьезно, вообще-то... – И я серьезен, как инфаркт. Девушка тяжело вздохнула. – Я сейчас аптечку принесу, погоди... Дунаев вдруг крепко перехватил ее здоровой рукой за запястье, заставляя обернуться. Она знала, где он был. Сам вчера говорил про планы. И чувствовала, что разговор пошел не по плану совсем. Волновало только одно – удалось ли поставить точку? Не ради их возможного будущего. Миленка опять думала только об Андрее. Потому что самое главное, что она хотела, – чтобы он избавился от этой пиявки. Чтобы зажил по-нормальному. – Скажи, – он сухо сглотнул, бегая по ее доброму лицу влажным взглядом, – я очень хреновый человек? Сказала бы она, какой он человек. Иногда казалось, что и не человек даже, а что-то более высшее, нереальное. Присела обратно, ласково провела пальцами по его влажному лбу, убирая непослушную мягкую челку. – Ты очень хороший человек, Андрюш. И никогда в этом не сомневайся. Если один неблагодарный человек не смог смириться с тем, что ты не робот и у тебя есть сердце, которое чертовски болеть умеет, не значит, что другие не видят, насколько твое сердце огромное и чистое. – Что ты за чудо такое... – мягко усмехнулся он, прикрывая на мгновение глаза, и не увидел, как искренне Милена улыбнулась. Коснулась ласково его запястья, перевернула ладонь раной вверх. – Я сейчас осмотрю, обработаю... Хорошо, что на работу тебе не надо, такое точно месяц заживать будет. Полежи, я сейчас. – А Кот с Великом где? – Побежали наверх, провиант добывать. У нас же сегодня, вроде как, отвальная. Посидим, завтра разъедемся. – А ты... – он запнулся, открывая глаза, выхватывая Миленину фигурку уже в проеме двери. Стояла такая нежная и заботливая, подсвечиваемая заходящим оранжевым солнцем. – Ты сможешь задержаться на пару дней? Милена кивнула одними ресницами. – Ты же знаешь, зачем спрашиваешь? Говорят, сказочных принцев не бывает, как и принцесс... Это правда. Просто так их не видно, но их можно найти и познакомиться с ними. Они – творение наших душ и сердец. Их можно встретить в магазине, на улице за рулем автомобиля или в коридоре университета. Можно учиться с ними несколько лет, но просто не заметить сначала... Их не видно, но их можно встретить, поверьте! Все, что для этого нужно – полюбить. Сильно-сильно полюбить...