the tempest night

      Яркий свет на секунду ослепляет Эйчи. Справа от него девушка с коротким блондом волос в пышной белой юбке, выставив обтянутую черным чулком ногу, уверенно заигрывает с молодым человеком, который бегающими глазами-бриллиантами разных цветов пытается уследить за переливами складок чужого подола. Она грубо отсылает обратно подошедшего к ней, вероятно, коллегу и с сияющей улыбкой возвращается к разговору, проскользив глазами с пышным каскадом ресниц по устало улыбающемуся человеку. Теншоуин восторженно вздыхает. Узнать, что такое отдых, бывает очень трудно, но невероятно приятно закончить дела чуть раньше, чтобы посмотреть на приезжую труппу знакомых лиц.       Незаметно разместившись за столиком в углу зрительного зала, Анзу приветливо и скромно машет рукой, а кучка парней рядом с ней заливисто смеется и не замечает нового гостя вечернего заведения. На сцене выступают еще несколько — таких же, как рядом с ним, ряженых в белоснежные кринолины и черные корсеты — девушек, и они по-ослепительному ярко улыбаются толпе, оголяя сверкающие ряды зубов, крутятся в танце, непрерывно мелькая пышными рядами подъюбников, выбрасывают вперед ноги, держатся за руки, переплетая силуэты пальцев, затем игриво оголяют бедра и танцуют, танцуют, танцуют…       У Эйчи кружится голова. Не от того, что плохо — в последнее время болезнь не дает о себе знать так часто — а от осознания, что вот-вот, еще какие-то пару минут — и на сцене появится сначала таинственно отсраненный Ран, затем — по-обычному милый, мягкий Маширо, с ним же из-за кулис выскочит бойкий собранный Хидака, который, быть может, в этот раз даже поздоровается с Эйчи, выйдет остальная часть блистающей труппы и в самом конце, как самое настоящее чудо, явится Ватару.       Теншоуин не поднимая руки шевелит пальцами в воздухе, будто перебирает синие волны волос, а потом в нетерпении поджимает губы. Еще пара минут. Может, пять. Не дольше. Он готов встревоженно и нервно наматывать круги по залу, дрожащим голосом говорить с незнакомками и даже подойти к Анзу, чтобы сказать несколько обыкновенно-глупых фраз, лишь бы перебить мысли о скорой встрече. О скором столкновении взглядов. О том, что через несколько мгновений драгоценый Хибики будет прямо здесь — на сцене — и станет свысока смотреть на того, по кому наверняка невероятно скучал.       Эйчи, по крайней мере, надеется, что эта тоска была взаимной.       Свет таинственно гаснет. У Теншоуина останавливается все: дрожь в пальцах, движение глаз, мысли в голове, дахание, сердце. Замирает все вокруг — и даже тот незнакомец с глазами-бриллиантами перестает бросаться флиртующими фразами, а тем временем танцовщицы сходят со сцены, на которой словно из ниоткуда возникает Нагиса Ран. Он, словно потерянный в тумане, бредет к центру, пока остальные актеры выходят за ним аккуратным рядом.       Эйчи напрягается, но не возобновляет дыхание а, кажется, заставляет своим извывающим ожиданием замолчать даже беспокойных мальчишек на улице, которые пытались нарушить умиротворение улицы незаконным проникновением в кабаре. Свет снова резко зажигается.       Конферансье искрометно трещит, представляет каждого вышедшего, восторженно шутит, привествует, и череда имен… прекращается. Мужчина уходит, блестнув красными глазами, а Теншоуин обескураженно глазеет на ровный ряд труппы.       Ни единого намека на Ватару. Ничего.       Вселенная отмирает: вот и, как выяснилось, Мика со сногсшибательной Араши продолжают диалог, и тот что-то стряхивает с ее юбок, вот и мисс Анзу поднимает руку, чтобы самостоятельно сделать заказ, вот и мелькают первые реплики персонажей на сцене, но она все также пуста и бесцветна. Когда в зале воцаряется полумрак, становится даже не по себе.       «Где же ты? Где же? Где же? — тревожится в сердце, а Эйчи часто-часто моргает. — Не мог не приехать. Не мог ведь?»       Они не виделись целых восемь месяцев!       Плеча смело касаются жесткие пальцы. Сердце падает вниз. Кто мог потревожить его сейчас? Именно тогда, когда Эйчи, встревоженный, разочарованный и запутанный, пытается понять, куда делся его главный ориентир.       — Эйчи, если ты продолжишь бездумно смотреть на сцену, то все представление попросту пробежит у тебя перед глазами! — раздается смешливый шепот над ухом. Сердце — в противовес тому, что только что падало — стремится вверх и делает незабываемое сальто. — Ну же, огонь моей души, смотри и вникай! — Теншоуина аккуратно подталкавают вперед, но тот резко поворачивается, испугав рядом стоявших зрителей, и с немым восторгом бросается на знакомую, прикрытую темным воротником костюма, шею.       Тепло разливается по телу неистово быстро, стремительно, ярко. Эйчи трепетно улыбается в чужое плечо, пока за его спиной смыкается кольцо рук, и рвано вдыхает запах театральной косметики и лака для волос. Все как и всегда.       На глаза непроизвольно наворачиваются слезы; но Ватару, бережно отступив назад, чтобы как можно дальше скрыться от огней сцены, отстраняет от себя Эйчи и шепчет ему мягкое «Давай уйдем в гримерную?», пока лучезарно улыбается, заставляя бабочек в животе чертыхаться и строки чувств в голове перемешиваться.

***

      В гримерке глухо, темно и пахнет свежими букетами цветов. Ватару включает маленький настольный светильник у зеркала, мимолетно смотрит в него, поправляя выбившиеся пряди волос, перехватывает в отражении нетерпеливый взгляд голубых глаз и с легким, звонким смехом расставляет руки для еще одних долгих и притягательных объятий. Эйчи попадает в них моментально и с прищуром улыбается, руками уже благоговейно перебирая мягкие пряди волос и наматывая их на дрожащие пальцы.       — Тебя трясет, — бойко констатирует Хибики.       — Я так скучал, — отвечает Эйчи на выдохе. — Я, черт возьми, так скучал, Ватару! Почему ты не на сцене?       — Появляюсь во втором действии, — он глухо смеется и прикрывает глаза, все так же прижимая к себе парня. — Не представляешь, как, наконец, хотелось увидеть тебя сегодня! Те дамы, — кивок в сторону двери, — были готовы снести меня своими юбками и даже утащить на сцену! Но я ведь знал, что ты ждешь.       — Конечно! — Теншоуин немного отстраняется, пытаясь отпечататься в отражении чужих аметистов еще на долгие годы вперед, и продолжает: — Я ждал тебя так сильно, как не ждала Капулетти… — и тут глупая пауза от напряжения нарастает.       — Ты невероятный, — Ватару гармонично приподнимает уголки губ. — Можно тебя поцеловать?       Эйчи, перебитый, но ни капли не обиженный, потому что смог придумать не самое остроумное сравнение, на миг теряется, отвыкший от подобного, но в голове раз за разом вспоминает, как представлял себе их встречу. Тихо, уединенно, нежно и трепетно.       Он, помедлив, прижимается к чужим губам неуклюжим детским клевком, будто растеряв все ранее присущие умения, и от чувства удовлетворенности голова идет кругом. Хибики сквозь поцелуй снова тянет смешливую улыбку, стягивает руки за спиной Эйчи сильнее и от ощущения чужого тепла на своих губах медленно тает. Его волосы медленно перебирают так и не переставшие мелко дрожать руки, и эта дрожь передается самому Ватару, отчего тот, едва отстраняясь, проговаривает «Я тебя люблю так же, как актрисы — софиты», после чего густо смеется неудовлетворенному внимательному взгляду.       — Ватару, ты хоть понимаешь, что нарушил момент?       — Нет, я сделал его по-своему особенным! Знаешь, — он понижает голос, — мы видимся намного реже, чем раньше. Я хочу, чтобы каждая наша встреча теперь была наполнена чем-то особенно счастливым и неожиданным.       — Не буду переставать признаваться себе, что ты — самый настоящий шут.       — Таких часто любят.       — Я — особенно люблю, Ватару. — Эйчи касается губами чужой скулы, мажет по ней поцелуем и спешно отстраняется.       Неловко ойкнув, прелестная мисс Араши прячет за спиной стушевавшегося Мику.       «Снова они» — смеется Эйчи себе в кулак.