не дури.

если бы юрий дудь однажды пригласил серафима на интервью, то всё пришлось бы свернуть на пятой минуте. потому что толком серафим смог бы ответить лишь на вопрос, сколько он зарабатывает – и то с припиской на "это всё чёрные, неправильные деньги. почему я их получаю, а не люди, которые правда этого достойны?". дальше – чистая исповедь, как в пять лет в церкви с батюшкой. но тут простым "играл в видеоигры и не слушался родителей" бы не обошлось, тут настоящая, открытая искренность, как поиск помощи, простого слушателя. но это в теории, конечно: серафиму просто надо снова пойти в пятницу к психологу и наконец-то вернуть бутылку кухонной полке. вино двухтысячного года превращало серафима из поп-рок-дед-инсайд-тру-музыканта в сопливого парнишку пятнадцати лет, которому гормоны снова ударили в голову, да так, что тот теперь ноется о другом, таком же пятнадцатилетнем по ментальному возрасту парне. глеба спокойно можно было назвать большим ребёнком, потому что вести себя таким образом, как он делал это на постоянной основе, нужно было охуительно постараться. сесть под тремя шотами за руль? с лёгкостью. написать глуховскому в инсту, что он пидорас последний? где его телефон! в пьяном беспамятстве сосаться с лучшим другом в собственной квартире? просто дайте ему ещё один негрони. глеб вёл себя хуже подростка, хуже, наверное, любого человека на земле, если не считать маньяков-педофилов-зоофилов. но серафим всё равно оправдывал это болезнью, тяжёлым характером и ещё какой-то неправдоподобной хуйнёй. серафим вёл себя как щеночек, ходил хвостиком и почему-то искренне верил глебу, хотя знал, что от таких бежать надо – мама учила – и забывать, как страшный сон, а его всё равно тянуло магнитом. вселенская несправедливость, кармический бумеранг и прочее. серафим в прошлой жизни, наверное, был очень, очень плохим человеком. и всё же серафим вновь срывается, стоит только получить уведомление на телефон. по одному только богу известной причине уведомления стоят лишь на личку с глебом и, собственно, канал глеба. серафим бросает бокал, телефон, арсения – всё нахуй бросает, честь и уважение к себе тоже в дальний угол забросил – и заказывает такси на первый адрес в строке. кажется, в ту квартиру такси ездит чаще, чем в родной дом. ахмед приезжает за пять минут. сил шутить нет, да и нахуя? ахмед примчался в половину второго ночи за пять минут, подобрал явно невменяемого серафима и везёт сейчас по адресу, вроде как не собираясь увезти в лес и обокрасть. хотя что красть, снова же: в правом кармане связка ключей от маминой и своей квартир, студии и машины, а в левом – купюра в пять тысяч, телефон, какой-то чек и спутавшиеся наушники. даже быть ограбленным неприлично, да, фим? — а вы куда в такое время? – у ахмеда типичные усы-гребень, густые и тёмные, но, на удивление, акцент почти не заметен. — к другу, – откровенно пиздит, сглатывает, чтобы унять боль в горле от едкой лжи. – срочно что-то с квартирой случилось, кажется, труба... — ох, тогда удачи! – больше ахмед и слова не говорит, лишь музыку делает потише. серафиму даже совестно на секунду: добрый дядька, видно же, но говорить, что едет к своему закадычному глебу, который не друг, не парень, да и не рыба не мясо. глебу, который двадцать минут назад переслал к себе в телеграм-канал кружок, где стоит на барной стойке и показывает средние пальцы, пытаясь переорать музыку в помещении. мотив глеба знакомый, скорее всего, даже что-то из «тусовочного», но пьяная голова не соображает, у неё, как у самурая, нет цели – только путь. путь к глебу, а там, блять, будь что будет, сил нахуй не осталось. — а сейчас, по нашей любимой пятничной традиции, – ведущий радиостанции бодр и весел, что удивительно для такого позднего часа, – мы открываем ежепятничную рубрику «дискотека для взрослых». серафим усмехается: такого он ещё не слышал. интересно, что представляет из себя эта дискотека? хиты группы «руки вверх»? или моргенштерн без мата? всё оказывается гораздо хуже. — сегодня наш хит-парад лучших треков для незабываемого времяпровождения после тяжёлых будней открывает набирающая популярность группа «три дня дождя», – сердце пропускает удар. возможно, даже не один. возможно, это микроинсульт. – с песней о настоящих, искренних чувствах. слушаем трек, который так и называется, – «про любовь». голос глеба уже под коркой мозга, он в крови и, кажется, ядом попадает в органы. глеб – коррозия, ржавчина и отрава для серафима, но никто ничего с этим поделать не может. гитара всё играет и играет, до боли знакомый голос разъедает мозг, а дорога тянется слишком медленно. подсознание твердит: «это знак, выходи и возвращайся обратно, забудь его нахуй и заблокируй уже». всё тело, сердце и правое полушарие кричит в унисон: «продолжай поездку». это – игра в одни ворота. игра с самим собой в крестики-нолики, с куклой в дочки-матери и онлайн-казино. тогда серафим понимает, что уже давно играет не с глебом, а с самим собой, предательски сдавшимся под напором чужих глубоких глаз и нежных прикосновений. — всё хорошо? – смотря в зеркало заднего вида, спрашивает ахмед. бой с самим собой неравный. самому себе можно и сдаться. — да, – кивает серафим, разжимая кулаки. – всё отлично. на песочном замке возвышается белый флаг. *** у глеба в голове заевшая пластинка с треком «худи» – иначе объяснения серафим не находит, когда за полчаса мелодия чужого свиста не меняется. у глеба болезненно выступают скулы, красный нос из-за рукава, вечно вытирающего его (всё-таки продуло где-то), задумчивый взгляд тёмных глаз с глубокими, расширенными зрачками. глеб все полчаса, что они едут по пустой трассе от загородного бара, пялится в окно и не смотрит на серафима – только ладонь сжимает, посильнее укутываясь в серую кофту. серафим не знает, откуда она взялась, ведь на видео глеб стоит в пиджаке, но вышел уже в этом безразмерном недоразумении. конечно, они оба упустили момент появления этого атрибута. упустили, потому что в серафима несколько пар рук – а может просто глебовы размножились – вливали разные коктейли, ну, раз приехал. секс на пляже, маргарита, мохито... серафим не помнит, как яркие стаканы сменились тусклым светом с неоновыми фонариками в туалете, а десятки чужих рук – двумя родными, обвивашими талию, пока холодные капли воды приводили в себя. — ну фима-а-а, – тянул глеб, вжимаясь в спину серафима лбом. – давай ещё по стакану и правда-правда домой! в серафиме градуса меньше, наверное, на одну сотую процента, но он стойко вертел головой, давая отрицательный ответ. пальцы уже сплелись в замок на животе, ладони приятно легли, но непреклонным серафим всё равно оставался. — хорошо, – мигом отошёл он, скрываясь всё так же в полумраке за спиной, что в зеркале была видна только кучерявая макушка. – тогда мы уедем прямо сейчас, но сделаем одну пакость, окей? — в смысле? – серафим обернулся и увидел оскал белых зуб, подсвеченных ультрафиолетом. хитрый пьяный глеб – худший глеб из возможных. — сейчас и узнаешь. секунда – глеб вышел. три секунды – серафим пришёл в себя. пять секунд – послышался звук битой посуды. десять секунд – серафим в спешке выбежал из туалета. пятнадцать секунд – в баре начался сущий хаос. глеб не умел уходить спокойно. не умел просто оставить всё, попрощаться и с улыбкой сесть в такси, нет. он уходил красиво, заканчивая – или, наоборот, начиная – великолепное шоу. серафим пялился, успокаивая ураган эмоций внутри. торнадо собрало в себя всё: гнев, веселье, разочарование, азарт, печаль и понимание. это ощущалось хуже водки с шампанским, хуже утреннего похмелья, хуже отчисления, но всё же не хуже осознания, что серафим всё равно любил глеба. его глеба, что не умел тихо говорить «до свидания», что не умел себя контролировать, что всегда возводил жизнь в абсолют. его глеб был ебанутым, но ничего поделать серафим с этим не мог, только убрать местоимение «его», потому что викторов никогда не станет чьим-то, а уж тем более фиминым. глеб – кот, гуляющий сам по себе. он бьёт посуду, громко смеётся и поддерживает ужасные вещи. он творит хуйню, предаёт людей и водит с алкоголем дружбу получше человеческой. но сердце всё так же больно бьётся, когда глеб шепчет на ухо, положив руку на грудь серафима: — поедем домой ко мне? только такси вызови. это не просьба, не вопрос, это – приказ, ослушаться который серафим не имеет права. конституцией не предусмотрено неподчинение глебу викторову. он тащит на улицу, больно сжимая ладонь. серафиму кажется, что глеб представляет вместо ладони чужое сердце, но где-то там, куда всё же не дошли спиртосодержащие напитки, отчётливо орёт: «ты сам виноват». да, глеб иногда ведёт себя, словно они с серафимом встречаются уже сотню лет, но этого всё ещё не было сказано вслух, не было сказано даже на трезвую голову. просто поцелуи, просто руки-ноги везде, просто сон в объятиях, просто-просто-просто. просто глебу не хватает любви, а серафим какого-то хера решил поиграть в спасательный круг. глеб не утонет окончательно, пока серафим его держит. пока гладит его ладонь в такси, напоминая, что рядом, что не один. и, когда приедут, конечно же, к глебу, тоже не утонет, уснув на серафиме. так неправильно, но так случается. больно любить, зная, что тебя не полюбят в ответ. больнее только любить человека, который тобой пользуется. с губ срывается против воли вопрос, будто из-под оков убегает: — а ты вообще помнишь всё это утром? не описать словами, как стыдно это говорить, но надо. потому что терпеть нет сил: если нет – то похуй, это развлечение, которое не приведёт к чему-то большему, не доведёт серафима до точки кипения. а если да... — конечно помню. ...то это пиздец. тишина в комнате удушающая, но у глеба на лице всё та же пьяная улыбка, и жмётся он поближе, головой специально давит на грудь. серафиму мало, сегодня хочется себя добить. — а нахуя тогда делаешь это только пьяным? – рука по-прежнему держит плечо глеба, не отпускает, хотя кожа будто горящие угли держит, точно останутся ожоги. — потому что хочу, – хмыкает глеб. – ты ведь тоже хочешь такого пьяным, иначе бы мы сейчас не обжимались. но глеб не помнит – или не знает, или не признаёт, – что половину случаев серафим был кристально трезв. стекло позавидует такой трезвости, жаль, голову от глеба печёт похуже солнца, и бредит серафим из-за всё того же глеба, как под тремя бутылками виски. — а если мне это и трезвым нравится? – наводящий вопрос, ведь глеб пьяным всё так же соображает, иногда даже лучшего трезвенника. — тогда ты пидор, чувак, – он заливисто смеётся, перекатываясь на спину, всё так же лежит на руке. потолок белый-белый, напоминает чем-то больничный, когда в десять лет серафим сломал руку и пролежал в местной две недели. серафим всё так же ненавидел белые потолки, но сегодня ненависть стала сильнее. — но, – в голосе глеба пропадают нотки смеха, он серьезный, стальной почти, – если ты правда меня типа любишь, – наверное, глеб кривится на этом слове, – то удачи, брат. — и если скажу, что люблю, нахуй пошлёшь? – лучше этот разговор забыть наутро. — почему же? позволю тихо любить, просто не лезть ко мне со всем этим, – плечами дёргает. – я не такой. глеб не такой. глеб целует глубоко, руками бродит по груди и тяжело дышит. глеб вообще не такой, как серафим: он будет отрицать, прятаться и делать вид, что нихуя не произошло. рушить всё вокруг, сжигать мосты и тонуть в одиночестве. а серафим всё так же будет спасать и тихо любить. как любит солнце в петербурге, как любит недорогой "чапман" – убивающей, невозможной к чему-то любви. эта любовь никогда не будет взаимной, но серафим – явный мазохист, поэтому продолжает целовать в ответ, оставляя на шее следы. но, может, и не надо ему любви глеба? никому не известно, какая она, так зачем серафиму травить себе жизнь крысиным ядом, если рук и губ глеба хватает с лихвой. *** сегодня по прогнозу солнце, а пачка сигарет в комоде полная. сегодня глеб снова заснул на плече серафима и снова не признался, что любит в ответ.