слышишь? море омывает шрамы, посыпает крупной солью струпья цвета бычьей крови, словно память древней боли.
♫ Мельница — Дороги
Опьянение после возвращения в мир живых прошло, сменившись похмельем, как всякое опьянение. Шестой ярус Минас Тирита был цветущим, чистым и свежим, а нижние… руины, пожарища, не столь серьезные повреждения, чтобы обрушить Башню, но чтобы все отстроить, нужно будет время. В Палате Врачевания до сих пор находились раненые. Многие пали в бою. Великая победа далась дорогой ценой, потому так и радовались на празднике Середины Лета. Боромир слушал рассказ Фарамира, мрачнея с каждым словом. Братья уединились в малом пиршественном зале, когда опустились сумерки; Эсси ушла прогуляться с Эовин, о ней можно было не беспокоиться. — Я нашел твое тело в лодке, — говорил Фарамир. — Это было… ужасно, — признался он. — Я никогда не мог представить, что ты погибнешь. Тебя принесли в Минас Тирит, и отец наотрез отказался хоронить тебя или жечь. Он словно помешался… и до сих пор помешан. Его отговорили от самоубийства. — Самоубийства? — охнул Боромир. — Он хотел убить себя? — Уже развел костер, — хмуро ответил Фарамир. — В итоге сдался, но запретил прикасаться к тебе. Где-то у врачевателей достал травы… растворы… чтобы… — он провел кончиками пальцев по своему лицу. — Чтобы я не сгнил, — жестко сказал Боромир. — Называй вещи своими именами. — Да, — брат поджал губы. — И оставил тебя в склепе. А потом… Потом — война. Союз с рохиррим, вмешательство энтов, вторая Битва у Изенских Бродов, сражение при Хорнбурге, разрушение Пеленнора, осада Минас Тирита, осада Эребора, атаки на Лориэн — одна за другой, и каждая провальная, битва при Моранноне, штурм Дол Гулдура… и конец. Фродо смог. Фродо выбросил Кольцо в лаву Ородруина. Слушая Фарамира, Боромир отчаянно жалел, что не принимал участие в описываемых им битвах, что все это время лежал в покое, а его брат сражался, был ранен и вел за собой людей. — Дротик назгул, — сказал Фарамир, указав на свою руку. — Во время отступления из Осгилиата. Эта дрянь была ядовитой, я провалялся в Палатах Врачевания до самой победы. Но видел бы ты нашего короля! — он восхищенно покачал головой. — Если бы не он, я бы вечно блуждал во Тьме, тенью, как павший Саурон. Не знаю, где Арагорн научился врачевать… но только благодаря ему и я, и Эовин… Боромир заметил, как изменилось лицо брата, когда он произносил имя Белой Девы Рохана. Усмехнулся, догадливо сощурившись: — У вас с Эовин все не так просто, я прав? — Мы поженились, — внезапно ошарашил его Фарамир. — На день раньше коронации. Прости, что поспешили. Поженились? Боромир внимательно смотрел на брата — он вырос. Возмужал, изменился… он давно возмужал, но сейчас — особенно. Из мальчишки превратился в мужчину. В мужа. В воина. В правителя. В командира. — Впрочем, я тоже не был на твоей свадьбе, — сказал Фарамир. — Это не свадьба. Младшему можно было доверить даже собственную жизнь. Немного подумав, Боромир продолжил: — Когда Денетор увидел меня, ожившего, увидел Эсси и услышал, что она вернула меня к жизни… Он повенчал нас. Эсси этого не ожидала, и, соответственно, не в восторге. Фарамир кивнул слишком понимающе для счастливо женатого человека. — А ты? — спросил он. — Ты разве в восторге? — Я… Звездами сияли ее глаза. Горным ручьем лилось пение. Тонкая талия — он одной рукой, казалось, мог обхватить. Прелестное лицо, золотые волосы, нрав бестии и грация принцессы. Если бы Боромир не влюбился в первую секунду, обязательно влюбился бы позже. Когда она улыбнулась ему. Когда рассказывала сказки о Предназначении. Когда ругалась на своем языке. Когда пела… У него было около сотни причин влюбиться в нее за последние двое суток. — В восторге, — сказал Боромир. — Но она — нет. Одинок Феанаро сын, — криво улыбнулся он. О ком пел в той песне Маглор? Кто она — дева, чьи кудри — злато? Почему эти слова так точно описывают Эсси, как и ее песня о метке бессмертья? — Не верю, что мой брат, победитель множества битв, не способен завоевать женщину, — ответил Фарамир. — Если, конечно, она не влюблена в другого. — Говорит, что нет. Говорит, что нет, но женщины много чего говорят. И даже если у нее не было никого, дорогого сердцу, в ее мире, то здесь… на Леголаса Эсси смотрела с чересчур живым интересом. — Но знаешь, — сказал Фарамир, — даже если женщина любит другого, можно постараться заставить ее думать только о тебе. — Интересно, как? — Я бы сам хотел это знать, — улыбка брата стала печальной. — Но можно. Иначе Эовин не стала бы моей женой. И все же, даже женившись на ней, я чувствую, что душа ее не со мной. Тело — да, а душа — нет. И мысли. И переживания. Она рядом, но она такая далекая… до сих пор. — Вот как, — проронил Боромир. — И кто он? Фарамир болезненно скривил рот. — Тот, кого я никогда не назову соперником, ибо он спас жизнь ей и мне. Арагорн. — Великий Эру, — Боромир потер переносицу. Вдруг улыбнулся веселее, подняв кубок. — Ты знаешь, а есть в этом и хорошая сторона. Мы говорим не о войнах, осадах и штурмах, а о женщинах и любви. Не это ли значит, что Тьма повержена? Лицо Фарамира медленно просветлело. Подняв свой кубок, он звякнул краем о кубок брата. Протянув руку, потрепал его за плечо. — Мне ужасно тебя не хватало. — Да, — Боромир в ответ потрепал младшего по плечу. — Мне тоже.***
За двое суток, проведенных здесь, Эсси узнала очень много и очень мало — знания никак не получалось систематизировать. Со временем все само уложится в голове, но пока что все путалось: имена, названия, даты, войны, победы, короли и боги, все смешалось, как краски на палитре. Если бы Эсси не решила плыть по течению, а стала пристально разбираться во всем, то рисковала бы утратить разум, но ей повезло обладать легким нравом и быть достаточно беспечной, чтобы махнуть рукой на детали и жить одним мгновением. У Эовин было красивое лицо, печальные глаза и золотые волосы, но не такие блестящие, как у Эсси. Она носила легкую кольчугу и меч в ножнах на бедре, выкованный специально для женской руки. Рядом с ней Эсси в на этот раз зеленом платье выглядела настоящей принцессой, и ей это не нравилось — один из недостатков нового мира был в том, что здесь она была не собой. Не менестрелем, перелетной певчей птицей. Леди Гондора, жена Боромира… все это водружало на ее плечи тяжелую ношу. Они пришли в тот самый сад, где Эсси всю ночь разговаривала с новоиспеченным супругом. Уселись под тем же деревом. Эовин вытянула ноги, удобнее поправив меч, Эсси, наоборот, поджала ноги, сев на колени, и проверила по привычке, на месте ли лютня. Ее движение не укрылось от Эовин. — У тебя там оружие? — Где? А… нет. Лютня. — Лютня, — повторила Эовин, поджав губы. — Ты играешь? — И пою, — тон собеседницы нравился ей все меньше. Почему-то Эовин относилась к Эсси с подозрением и предубеждением. Или была чем-то разочарована. Все время, пока они молча шли рядом, принцесса Рохана тайком бросала на Эсси взгляды, изучала — наверное, нашла в ней что-то, что ее расстроило. Или не нашла. — И поешь… — снова эхом отозвалась она. — Это моя работа, — сухо ответила Эсси. — Мой хлеб. Там, где я жила, я все время бродила по дорогам. Зарабатывала деньги тем, что пела и играла в трактирах, — как будто это было тяжким бременем, а не лучшей судьбой из всех возможных. Эсси кривила душой, но подумала, что Эовин может оттаять, услышав, как трудно ей приходилось. — А я думала, посланники богов не нуждаются в деньгах, — все же оттаяла, взгляд потеплел. — Я не посланница богов, — сколько раз ей придется это повторять? — Это ты так думаешь, — Эовин подтянула колени к груди. — Хотя вправду не похожа. Прости, Эсси, я не хочу, чтобы ты сочла, что я отношусь к тебе плохо. Я пока что тебя не знаю и не могу судить. Просто мои раны еще кровоточат, и я бываю непозволительно резка даже с человеком, которого поклялась любить. — С кем? — уточнила Эсси. — Моим мужем. Фарамиром, — объяснила Эовин. — И откровенничать я не хотела, но если ты пришла по воле валар… может, у тебя были бы ответы. Вот и все. — Расскажи? — предложила Эсси. — Я не валар. Но свежий взгляд со стороны может быть полезен, — она снова кривила душой: не была сведущей в духовных материях, не умела давать советы, кроме «плюнь и забудь», но чуяла, что в рассказе Эовин может почерпнуть тему для баллады. И не ошиблась, когда та повела свою речь о любви к Арагорну, который, в свою очередь, любит Арвен, счастлив в браке, был добр с Эовин, но не мог ответить на ее чувства, а она, дав согласие Фарамиру и став его женой… все равно то и дело уносилась мыслями к недоступному королю. — В моем сердце будто война, — говорила Эовин. — Я выиграла бой с назгул, но проиграла в другой битве. И щит меня не сберег. Я же понимала… когда он сказал «прости» — это значило «прощай». — В сердце моем война, — прошептала Эсси. Взмахнула рукой, призывая Эовин молчать, вынула лютню, не стала медленно касаться струн по своему обыкновению, а сразу тронула их, вызывая мелодию, чтобы не упустить пойманный мотив. — В небо уходит стрела на излете, сломан мой меч… Она не была валиэ. Она говорила, что не знала валар, что не посланница их, но она воскресила Боромира, и она… она пела про Эовин и Арагорна, пела, складывая их историю в стихи и музыку, услышав лишь раз историю о несчастной обреченной любви. Она пела об их прощании, о моменте, занявшем не более минуты, но как точно, как правильно, как ей удалось понять все одолевающие Эовин чувства в тот миг. — Ты сказал «прости», это тоже значит «прощай»… Голос Эсси уносил на крыльях далеко, туда, где стояли они с Арагорном, туда, где она говорила, а он молчал, туда, где сердце ее разбилось, упав с крепостных стен. Туда, где она упала на колени, умоляя взять ее с собой (об этом гордая дева Рохана умолчала, но помнила), туда, где Арагорн, подняв ее, поцеловал ее руку и сказал то самое, рвущее сердце на части — «прости». — Лучше смерть в бою, чем твое молчанье… Эовин дрогнула — как, как эта девушка могла настолько тонко понимать, что она чувствует, и при этом не быть валиэ? Нет, она врет, скрывает, не желает, чтобы знали… какой посланник богов прямо заявит, что он — посланник богов? Сражаясь под мужским именем, Эовин думала именно так: лучше ей умереть в бою, как положено дочери Ристании, чем продолжать жить сиделкой, чем видеть, как отводит глаза король, как молчит оглушительнее крика. — Ты сказал «прощай», это просто значит — прощай… Затихла мелодия, затих голос, а Эовин сидела, завороженная. Видела не сад, не Эсси — уезжающего на Тропу Мертвых Арагорна, битву на Пеленнорских полях, поверженного ею улайри… В ушах звенело «прощай-прощай-прощай». — Ты плачешь? — встревожилась Эсси. — Я? Коснувшись щеки, Эовин ощутила влагу — плакала. Нахмурилась, быстрым движением утерла глаза. Проворчала: — Трогательная песня. — Я рада, — улыбнулась Эсси. — Предназначение песен — трогать за душу. Вызывать слезы, в том числе. Я всегда верила, что мое Предназначение в этом. — Вызывать слезы? — усмехнулась Эовин. — И это тоже, — осталась серьезной Эсси. — Волновать, радовать, делать людей счастливыми и на мгновение несчастными, заставлять их раз за разом прокручивать в голове созданные мной образы, размышлять над ними, делать их живыми и осязаемыми. Там, откуда я пришла, Предназначению придают большую значимость. — Но что, если в таком случае ты — Предназначение Боромира? — вдруг спросила Эовин. — Ты говоришь, что не посланница валар, но ты не можешь быть не их посланницей. Ты творишь магию, которой не понимаешь сама. — Понимаю. Пение — это и есть магия. Всегда. Но это другое. — А по-моему, — сказала Эовин, — то же самое. «Музыка Айнур создала этот мир», — говорил Гэндальф. Если музыка была способна творить миры, то неудивительно, что Эсси считали особенной. Многие здесь умели играть и петь, но почему-то выделяли ее… хотя те, кто умел играть и петь, не воскрешали мертвецов. — У тебя нет для меня совета? — Эовин смотрела с ожиданием. Ее бы не устроило «плюнь и забудь». Она не могла забыть, а Эсси было недоступно понимание этой невозможности вычеркнуть из сердца того, кто отказал. Биться в закрытые двери всегда бесполезное занятие, но все баллады о безответной любви гласили, что избавиться от нее можно лишь вместе с жизнью. — Тебе совсем не нравится Фарамир? — ответила Эсси вопросом на вопрос. Брат Боромира показался ей привлекательным, у него было доброе и честное лицо, он держался учтиво и просто, и сложен был не хуже старшего. Эовин тихо вздохнула. — Нравится. Он хороший, очень. Он любит меня, несмотря на то, что знает — я принадлежу ему не полностью. И я очень хочу полюбить его так, как он того заслуживает, но… — Но тебе нужно время, — Эсси заулыбалась. — И ты поймешь, что тепло человека рядом важнее, чем холод того, кто далеко. Эовин молчала. Закат раскинулся крестом поверх долин. Солнечные лучи бросали алые отблески на ее волосы — пламя заката проходит сквозь пряди… Эсси посмотрела на свои ладони, словно ища укрытую в них метку бессмертья — и вдруг ее осенило, окатило морской волной: это тоже о ней. Если эльфы бессмертны, если она, избрав Путь Эльфов, никогда по-настоящему не умрет, то вот она, та самая метка бессмертья. Невидимая, но ей и не нужно быть видимой. — Повезло тебе, — проронила Эовин. — Вам с Боромиром. У вас нет сомнений. — Нет, — горько рассмеялась Эсси — и промолчала. Не нужно рассказывать всем, что лорд Гондора совсем не так хорошо ладит со своей леди. Но Эовин — жена его брата, соответственно, для Эсси фактически сестра, и она только что была откровенна. — На самом деле сомнений много. Я не хочу замуж. Не влюблена в Боромира. Нас повенчали без нашего согласия. Мы оба этого не хотели, а деваться уже некуда. — Ты любишь другого? — сочувственно спросила Эовин. — Я никого не люблю. Я всегда боялась замужества, — поделилась Эсси. — Это будто попасть в клетку. А я не хочу быть в клетке. Я хочу новых впечатлений, дальних странствий, хочу петь баллады, хочу быть свободной, а не сидеть подле мужа… что? Брови Эовин изумленно взлетели вверх. Она покачала головой. — Ничего. Но ты вправду посланница валар. Потому что только валар могут читать в душах, а ты говоришь моими словами. Часто мысли совпадают, хотела сказать Эсси, но в сознании прозвучал голос Боромира: «только валар создать могли тебя». Что, если правда? Что, если ее вели некие боги? Они управляли ее рукой, взявшей светильник, ее мыслями, даже эмоциями, заставив спеть про Аэлирэнн, а она отрицает это, но не догадывается об обратном… какой бред, она просто взяла в руки артефакт чародея. Зачем богам делать своей посланницей обычную девушку-менестреля? Она не чародейка, не эльфийка, в ней нет гена Старшей Крови, ничего особенного, кроме красивых глаз. Разве что боги решили, что их посланником может стать первый попавшийся человек.***
Отсюда на много лиг вперед открывался великолепный вид: зелень полей, цветущие луга, дороги, убегающие вдаль — пройти бы по ним, пробежать по травам, узнать, что там, за горизонтом. Эсси впитывала в себя картину, едва заметно шевельнула губами, когда в голове солнечным лучом мелькнула новая рифма. Дорог так много, что они переплетаются между собой… Змеятся — клубок змей… нет, клубок влюбленных змей. Тугой клубок влюбленных змей. — Нравится? — Боромир? — Нет, пейзаж. Эсси очнулась от забытья. Увидела его усмешку — это смущало и раздражало. Он не впервые будто смеялся над ней. Поначалу Эсси была слишком растеряна, чтобы злиться, но постепенно осваиваясь, злилась все чаще. — Ты уже закончил совещание? Или как назывался этот очень важный мужской разговор? — в ответ попыталась поддразнить она. Не вышло. — Закончил. — И что? — зачем-то спросила Эсси. Как будто ей было до этого дело. — Узнал много нового, — Боромир вздохнул. — О войне. — Что именно? — Эсси всмотрелась вдаль, чтобы не смотреть на него. Чтобы не думать, что вокруг никого нет и они одни на вершине мира посреди цветущего лета; в иной ситуации она бы первой поцеловала мужчину, оказавшегося рядом, просто ради впечатлений. Особенно такого мужчину, как Боромир. Но — не мужа. — Это не для женских ушей, — как холодной водой облил. Эсси вспыхнула: никогда ей такого не говорили, никогда не ставили на место потому, что она женщина. Никогда не берегли потому, что она женщина. Или не озвучивали, почему берегли. Просто: нельзя туда, не смотри, не ходи. Не по какой-либо причине. Она сама понимала, почему. Боромир же четко провел границу, хотя она говорила, что в ее мире были войны. Ну и что, что сказала также, что не видела их? Да что он знает о ней? — Скажи, Боромир, — тихо спросила Эсси. — Я правда леди Гондора? Выйдя за тебя замуж, я стала леди Гондора? — Да, — признал он, понимая, к чему она ведет. — Минас Тирит — это Гондор? — она обернулась от панорамы к нему. Из-за разницы в росте пришлось смотреть вверх. — Это его сердце, — ответил Боромир. — Тогда почему леди Гондора не имеет права знать, что произошло с этим городом? — Может, потому, что леди Гондора все равно ничего не способна сделать? Сказал — и мысленно застонал. Не хотел обижать ее, но снова обидел. Боромир не умел общаться с женщинами, ему нравилось дразнить Эсси и видеть, как она забавно сердится, но по-настоящему ранить ее он не желал. Само получалось. Границу между безобидными насмешками и настоящими оскорблениями переступить было слишком легко. Эсси отреагировала иначе, не как утром — не убежала, бросив в лицо презрением. Вспыхнула, сжала кулачки, выпалила: — Способна! — Отстроить разрушения? Исцелить раненых? Воскресить павших? — не без доли надежды спросил Боромир — вдруг правда способна, кто ее знает? Эсси смущенно закусила щеку изнутри. — Нет, не это. Но я могу воодушевить живых. Ты скажешь, что это мелочи, но это не мелочи, — заранее упрямо нахмурилась она. Боромир не стал спорить. Утвердительно кивнул, шагнул к ней, положив ладонь на плечо. Эсси тут же отстранилась. — Ты права, госпожа, это не мелочи, — сказал он. — Прости. Я все время забываю, кто ты. Забываю, что ты не просто полуэльфийка.***
В Палатах Врачевания было не так много раненых, как в первые дни — всего десять человек. Те, кто пострадал больше, умерли, те, кто меньше, выздоровели. Война угасла, улеглась диким зверем, но до сих пор то тут, то там появлялись недобитые орки, харадцы, истерлинги, варьяги, прочие слуги Саурона — он исчез, но не они. После стычек с ними некоторых людей везли сюда. — Наместник! Наместник! — зашептались они, завидев вошедшего Боромира — но когда заметили идущую за ним девушку, замолкли, не решаясь обсуждать ее, по мнению большинства, валиэ. Мало кто уже считал Эсси Давен порождением зла. — Здравствуйте, — неловко сказала Эсси. Боромир наблюдал за ней — ее не смутили ни пропитанные кровью повязки, ни культи вместо рук у троих воинов. Как ни в чем не бывало, Эсси забралась на поданный ей высокий стул, вынула лютню, тронула струны. Боромир стоял рядом, не присев на кровать, как будто был ее стражем, а не мужем и лордом. Напрягся, не зная, что она запоет — ожидание было тягучим, как перед боем. Эсси коснулась струн. Приоткрыла губы, набрала воздуха. — Там, за третьим перекрестком… Много было в Арде поэтов, много было менестрелей, много великих певцов воспевали красоту дев и доблесть битв. Пение Лутиэн Тинувиэль когда-то помогло низвергнуть Моргота. Пением завоевывали сердца и повергали врагов. В музыке не было ничего особенного — так думал Боромир раньше. Ничего, так же, как нет ничего особенного в клинках, стрелах и поцелуях. Больше он никогда не стал бы думать так. Образы, которые создавала Эсси, не говорили прямо — намеками. Рисовали картину не четкими линиями, а мазками, позволяющими лишь угадать, но в этом каждый мог узреть нечто свое, личное — кем был тот всадник с шелковою саблей, кто густо сыпал звезды в травы, что за сизый и белый парус делят небо от начала. Боромир видел это так ясно, так четко, что рука сама тянулась к мечу на бедре. — Лукавый, смирись, мы все равно тебя сильней, и у огней небесных стран сегодня будет тепло… Светлели лица людей, когда Эсси пела эти слова. Расцветали улыбки. В душах оживало счастье — о победе и так все знали, но легко поддаться отчаянию, несмотря ни на что, когда лишен руки, когда потерял товарищей, когда Тьму повергли, но счастье, наступившее после, касается всех остальных — что простым людям до королей и лордов? Их радовала коронация Арагорна и возвращение Боромира, но ни первое, ни второе не заживило бы их собственные раны на теле и душе. А пение Эсси заживляло их душу. И душу Боромира тоже — до тех пор, пока с ее губ не слетело жесткое, резкое, звонким громовым раскатом пролетевшее в Палатах: — Но на свете нет дороги, чтобы нас вела друг к другу! Как напоминание, чтобы вернуть его с неба на землю. Боромир сжал губы — нет дороги. Правый путь ведет на пристань, окружный — в горы к Югу, а третьего нет. Из всего клубка влюбленных змей ни одна дорога не ведет его к ней. Может, она пела не о них, но он чувствовал именно так. Эсси не заметила, что Боромир расстроен — закончив петь, раскланялась, счастливо улыбаясь, и этот поклон поразил раненых воинов не меньше пения. Они смутились, кто-то покраснел, кто-то проворчал под нос «не подобает леди». Эсси услышала, нахмурилась, но ничем не выдала неловкость, вместо этого вновь касаясь лютни. — У меня есть дела, — соврал Боромир. Мог с тем же успехом уйти молча — внимания на него Эсси обращала столько же, сколько на стену, но должен был предупредить. Она кивнула так, будто отмахнулась, увлеченная перебором струн. Выходя из Палат, Боромир ощущал на плечах тяжесть большую, чем в миг, когда рыдал, понимая, что сделал, пытаясь отнять у Фродо Единое. Тогда на него обрушилось небо. Сейчас он ронял это небо и звезды, не в силах их удержать.