торжествующий крик врага,
переливы пьянящей стали
слышишь, звонко трубят рога,
эхом бьются в груди
♫ Йовин — Ронсеваль
Скоро они должны были уехать из Дол Амрота. Наконец жизнь Эсси принимала более привычную ей форму — путешествие. Сначала Лихолесье, потом — Дол Амрот, оттуда они собирались поехать в Имладрис, снова на коронацию — Элладан готовился занять трон отца. После, возможно, они отправились бы в Лориэн, владения Галадриэли; о ней говорили так, будто та была кем-то вроде Эитнэ, дриады из Брокилона, последнего оплота Старшего Народа на Континенте. Эльфы уплывали. Эсси каждый день видела паруса в море — корабли из Гаваней Сириона уходили к Аману, в Благословенный Край, где живут боги. Чем-то это напоминало смерть, но не настоящую, жуткую кончину, а продолжение жизни в ином месте, где будет так же хорошо, как было, а то и лучше. После почти случившегося поцелуя у моря Боромир стал ласковее — следил за речью, вел себя предупредительно и галантно и был таким хорошим, что от этого за версту веяло фальшью. Он играл роль добропорядочного любящего супруга, и Эсси не могла упрекнуть его в нелюбви или дурных намерениях, но Боромир переигрывал. Когда он был собой, с ним было намного легче — он был живым и настоящим, а не холодным скучным манекеном. Или же он ее разлюбил. Попросил остановить, она остановила, и все. Эсси не должно было это расстраивать, но расстраивало — потому что она привыкла к его попыткам сближения, даже если отвергала их.***
После завтрака служанка, молодая девушка из эдайн, дождавшись, когда Эсси останется одна, шепнула ей: — Госпожа, утром вам пришло письмо из Имладриса. — Мне или моему мужу? — услышав в своем голосе деловитые нотки замужней женщины, Эсси ужаснулась. Встряхнула головой, прогоняя наваждение — это все Денетор и его постоянные намеки на детей и правила семейной жизни. — Вам, — служанка почему-то оглянулась по сторонам. — Но, прошу, прочтите его без вашего господина. — У меня нет господ, — сердито ответила Эсси. Здешняя манера обращаться к мужу подобным образом резала ее слух, хотя мужчины так же говорили о женах: моя госпожа. Имелось в виду господство над сердцем, и в любом другом случае Эсси сочла бы это поэтичным и красивым, но только не применительно к себе. — Простите, — служанка поклонилась. Эсси взяла у нее листок бумаги, запечатанный в конверт. На сургуче был знак… нет, слово. Не имя, не название государства. Эсси присмотрелась и похолодела, понимая, почему письмо передали ей лично в руки и вдобавок с такими предосторожностями. Это слово было на синдарине и значило «любовь». Из Имладриса?.. Дрожащими руками Эсси распечатала послание, не обратив внимания на оставшуюся рядом служанку. Письмо тоже было на синдарине, но она уже достаточно овладела языком, чтобы понимать написанное — в том числе между строк.«Моя прекрасная aew! Смею назвать вас «своей» лишь потому, что песни, как вы однажды заметили, не могут принадлежать кому-то одному, как не принадлежит кому-то одному рассвет. Вы не моя, и у меня нет никаких надежд на иное. Уверен, что, написав это письмо, я горько пожалею, что открылся, но видит Эру, я сгораю изнутри от несказанных слов. Моя фэа изводится от жажды видеть вас, слышать вас, касаться вас, и я скоро увижу вас — какая ирония! — на своей коронации. Прошу, спойте мне что-то, но не отвергайте — я и так знаю, что отвергнут. Быть может, ваша песня станет лекарством измученной душе.
Я люблю вас, я полюбил вас в тот же миг, когда увидел.
Элладан»
Они над ней издеваются?.. Эсси растерянно уставилась в письмо, перечитывая его и пытаясь найти признаки шутки. Элладан любил шутить, как и его близнец… но таким не шутят. Значит, она разбила еще одно сердце. Не хотела, но разбила. И что ей делать, как ей себя чувствовать, как смотреть в глаза — Элладану, Боромиру, Денетору, наивно уверенному в семейном счастье сына? Если боги привели ее в этот мир, то почему они позволяют ей причинять другим боль? «Только валар создать могли тебя» — Госпожа? О присутствии служанки Эсси забыла, о чем теперь пожалела, быстрым движением пряча письмо за корсаж платья. Лучше было бы порвать, но рука не поднялась рвать бумагу, где написаны такие прочувствованные строки. — Госпожа, я никому не скажу! — торжественно пообещала девушка. Откуда такая преданность?.. — Говорить нечего, — нарочито скучающе ответила Эсси. — Я просила, чтобы его высочество прислал мне список правильных фраз на синдарине для выражения любви. Он это сделал, пометив конверт, ибо также я просила прислать список фраз, выражающих сожаление. Я же все еще изучаю этот язык. Никакой тайны здесь нет, — она вспомнила имя служанки, — Итиэль. Итиэль разочарованно опустила глаза. — А я думала… Может, вы с его высочеством Элладаном… тогда у меня был бы шанс, — простодушно призналась она. — Может, тогда господин Боромир заметил бы меня. Они точно издеваются. За кого они ее принимают? Почему они все уверены, что Эсси выслушает их и поймет их сердечные привязанности — потому что думают, что она посланница валар? Разве можно говорить, что любишь мужчину — его жене? Даже нелюбимой и нелюбящей? Невольно Эсси внимательнее осмотрела Итиэль, приходя к выводу, что той до нее далеко — ни золотых кудрей, воспеваемых в здешних песнях, ни глаз, похожих на звезды. Обычные непримечательные русые волосы, на вид жесткие и чересчур прямые. Обычные серые глаза цвета камней. Руки огрубели от работы, фигура тонкая, но осанка сутулая. Лицо — миловидное, простое, но не хорошенькое. Она что, только что ревновала? Эсси закрыла рот ладонью, сдерживая истерический смех — ревновала. Боромира. Прямо сейчас. Хотя ей признавался в любви Леголас, а теперь еще и Элладан… — Если хочешь, чтобы Боромир тебя заметил, то смени прическу для начала, — посоветовала Эсси. — И общайся с ним как-то… свободнее. А то заладила: господин, господин. — Спасибо! — просияла Итиэль. — Вы… вы просто… я не могу найти слов, tarinya! Квенья Эсси пока изучала не столь старательно, как синдарин, но поняла, что ей сказали. Как ее назвали. «Моя королева». Почему-то Эсси стало гадко. — Ты рано радуешься, — она встала, расправив юбки. — То, что ты будешь строить Боромиру свои мышиные глазки, не означает, что он моментально влюбится в тебя. У него есть жена и долг перед Гондором. Может, на одну ночь, — Эсси еще раз окинула Итиэль оценивающим взглядом, — но не больше. — Мне бы и одну ночь, — пробормотала служанка, — уже бы хорошо. — Не проблема, если вы договоритесь, — усмехнулась Эсси. Итиэль вскинула на нее расширенные глаза — tari противоречила сама себе. — Но вы только что сказали… — Я сказала, что он в тебя не влюбится. С кем он спит — это его проблемы, — Эсси провела рукой по перилам беседки, белокаменной, как стены Минас Тирита. — Но если ты вздумаешь разболтать то, что я говорила… — вдруг спохватилась она. Ладно если Итиэль расскажет Боромиру, но если вздумает пойти к Денетору? Старик дышал на ладан. Храбрился, но его могло убить любое потрясение. — Не разболтаю, tarinya! — ахнула Итиэль. — Могу чем угодно поклясться! Хоть именем Эру! От последних слов повеяло обреченностью и гибелью. Как поэтесса, Эсси знала цену словам, знала, какими они бывают весомыми, как могут убивать и воскрешать, знала, что для совершения магии в их мире часто нужны слова — и Клятва Эру, судя по интонации, была чем-то похожим. Но Эсси все равно потребовала: — Клянись! Итиэль побледнела. — Именем Эру? — упавшим голосом уточнила она. Эсси кивнула. Итиэль открыла рот. Закрыла. Зажмурилась. Внутри у нее происходила некая внутренняя борьба. Эсси не подумала ее остановить. — Клянусь, что никто не узнает от меня обо всем, сказанном в нашем разговоре, — бесцветно произнесла она. — Именем Эру.***
Гуляя по коридорам особняка, Эсси любовалась архитектурой, касалась кончиками пальцев камней и придумывала песню, которую споет Элладану — песню, где не будет сожалений, которая сможет подбодрить его. Что могло бы стать в такой ситуации ободрением? Разве что новая любовь. Или рассвет. Или… или весна. Странно, что зима так и не наступала, ни малейшего признака мороза, холода, ни единой снежинки. Осень заканчивалась, а зимы не было. Может, только здесь, у моря? Но из-за отсутствия снега в душе Эсси жило предчувствие весны. Проходя мимо комнаты Денетора, Эсси заметила, что дверь приоткрыта и не сдержалась — заглянула. Денетор сидел к ней спиной, глядя на огромный, во всю стену, портрет женщины — молодой, прекрасной, золотоволосой. Она ничем, совершенно ничем не походила на Эсси, кроме цвета волос и глаз, хотя те не были такими сияющими. Финдуилас. Мать Боромира и Фарамира, жена Денетора. Раньше Эсси ее не видела, но чей еще портрет мог украшать покои старого Наместника? На цыпочках Эсси ступила назад, и врезалась спиной в чью-то грудь, испытав чувство дежавю. Боромир аккуратно поддержал ее под локоть, молча отводя в сторону — разговаривать с Денетором сейчас не хотел ни он, ни она. Только на просторном балконе, где море подходило почти к порогу, Боромир отпустил руку девы. — Прости, что помешал, — сказал он. Снова притворно-вежливо. Лучше бы поддразнил ее, намекнув на шпионаж. — Ничего страшного… — Эсси посмотрела на него снизу вверх, и в голову ей пришла шальная мысль, — …господин. Боромир поперхнулся. Он ожидал от Эсси всего, чего угодно, но не такого обращения. — Ты в порядке? — оторопело спросил он. Эсси стало весело. — Да, конечно, я в порядке, господин, — она опустила глаза, сложив руки на подоле юбки, подражая Итиэли. — Простите, что побеспокоила вас. У Боромира дернулся глаз. Если это была Эсси, то ее подменили валар — или, что намного вероятнее, она издевалась. — Какой к черту господин? Эсси расхохоталась, и стена между ними разрушилась — очередная стена. Зеркальное стекло, по обе стороны которого они находились. Боромир почти услышал звон осколков. — Наконец-то ты стал нормальным! — выговорила она сквозь смех. — Нормальным?.. Если его поведение до этого Эсси считала нормальным, то Боромир умывал руки — понять ее он был не способен так же, как осознать человеческим разумом любую из Трех Тем Айнулиндалэ. — Ну да. Живым, — объяснила Эсси. — Зачем ты начал притворяться джентльменом? — Кто такой джентльмен? — растерялся Боромир. — Рыцарь. Неважно, — отмахнулась Эсси. — Ты стал ненастоящий. — А ты знаешь меня настоящего? Вопрос был хорошим. Боромир печально смотрел на нее, и только шепот моря нарушал тишину. Настоящий Боромир — какой он? Тот, что по-мальчишески возмущенно бросался в нее обвинениями? Тот, в чьих глазах плескалась боль от ее короткого «Лютик»? Тот, кто обнимал ее и просил остановить его от поцелуя? Эсси начинала узнавать его лучше — не от него самого, не от кого-то другого, но от мест, где он жил. Она видела его отца, его брата, и по их поведению и характеру тоже могла сделать много выводов. Она знала историю Гондора, частично из летописей, частично от воинов Минас Тирита, которые обожали свою леди после ее выступления в Палатах Врачевания. Боромир с детства был погружен в войну, у него не было настоящего детства, Гондор много лет сдерживал атаки орков, будучи щитом для других государств, Боромир рос наследником, любимым сыном и одновременно любимым братом, отношение отца не сделало его высокомерным и самовлюбленным эгоистом, и сейчас он был… уставшим, подумала Эсси. Уставшим, запутавшимся и одиноким. Ей мучительно захотелось обнять его. — Ты меня тоже не знаешь, — вместо этого сказала Эсси. — Меня настоящую. Но я тоже не уверена, знаю ли я себя настоящую. Думаю, никто не знает. Думаю, каждый человек, с которым мы знакомы, считает нас другими. Понимаешь? Кто-то любит тебя, кто-то ненавидит, кому-то ты безразличен. Кто-то скажет, что ты жуткий зануда, а кто-то — что ты душа компании. — И что бы сказала обо мне ты? — Боромир затаил дыхание. Ему было очень важно это узнать. Так важно, как никогда в жизни. Эсси это почувствовала. — Я не думаю, что про такое нужно говорить. Она оперлась на перила балкона, глядя вдаль на Море. Боромир встал рядом, но спиной к морю — чтобы лучше видеть ее лицо. Глаза Эсси приобрели уже знакомое ему одухотворенное выражение. Она запела. — Ты тогда уже знал лучше нас, но молчали, не дрогнув, губы… Она пела о нем? — Что ты знал в свой последний час, в час, когда закричали трубы? Тогда кричали не трубы, но его рог — кричал, плакал, звал. В этом звуке слышался трубный глас. И ничего, совсем ничего Боромир тогда не знал, кроме того, что это его последние минуты, и что земной свод рухнул, рассыпаясь вдребезги меж стен. — Ты же знал на вопрос ответ, уходя, обо всем уже знал ты… Ничего я не знал — зацарапал горло крик. И не смотрел ему вслед никто, не было синего взгляда златокудрой девы. Но он вправду решил спорить с судьбой. И не познал любви. — Но, сломавшись в твоей руке, разлетелись осколки рога… Не было стука копыт, не мчала к нему подмога, Арагорн нашел его слишком поздно, и рог не разлетелся, но песня все равно была о нем. Песня, не сопровождаемая музыкой, но ей не нужна была музыка — голос Эсси сам по себе звучал, как струны лютни. — И, сжимая в ладонях клинок, ты смеялся, легко и беспечно… Смеялся… Улыбнулся. Через силу, превозмогая боль, не имея ни малейшей причины улыбаться. Но было легко. Так легко падать туда, к безмолвно зовущим его голосам в безоглядную дальнюю вечность. Покидая навек и оставаясь навек. Эсси замолчала. Не обернулась к Боромиру. — Ты сочинила песню обо мне? — хрипло спросил он. — А что здесь особенного? — Все, Эсси. Все особенное, — не сказал же бы он, что радость его почти сравнима с той, что он испытал бы от известия о ее беременности? Песни — не дети, но это не менее драгоценный подарок. — Я пела Леголасу, — напомнила она. Боромир скривился. — Ну и что? Главное, что теперь у меня тоже есть твоя песня, — сказал он. — И я буду ценить ее… Ауриэль. — Как ты меня назвал? — Эсси расширила глаза. — Утренняя звезда? — Ты принесла с собой рассвет, — Боромир взял Эсси за руки и поднес их к губам. — Ты принесла рассвет не Арде, не Средиземью, не Гондору — мне. Не знаю, имею ли я право давать тебе эпессэ, но если тебе понравится… — Мне нравится! — радостно выдохнула Эсси. — Очень нравится! Спасибо! Они долго бы так стояли, соединив руки, но их прервал капитан стражи, неловко переминаясь с ноги на ногу. Эсси тут же отпрянула от мужа. Боромир помрачнел. — Что случилось? — Простите, что отвлекаю, но… — следующие слова он произнес совсем тихо, но для Эсси они прозвучали громовым раскатом, и она вцепилась в руку Боромира, оставляя на его ладони следы ногтей. Этого не может быть, но это было, и это была ее вина. — Итиэль утопилась.***
На лице Итиэли навек застыло скорбное и слегка обиженное выражение. Ее обрядили в белые одежды, и готовили костер — покойников предавали земле так же часто, как и сжигали, но Боромир распорядился о сожжении, потому что Эсси спросила, какие похороны считаются наиболее достойными, и настояла, чтобы для Итиэли провели именно такие. Зачем — Боромир не спросил. Почему Итиэль покончила с собой, тоже никто не спрашивал — то ли никто не знал, то ли знали все. Эсси знала намного больше других, но что именно заставило служанку свести счеты с жизнью — понять не могла. Несчастная любовь? То, что об этом узнала жена ее возлюбленного? Нет… Итиэль ужаснула просьба-требование Эсси дать Клятву. И она сказала, что никто не узнает о том, что было сказано… Эсси не понимала, но смутно ощущала, что дело в Клятве, и значит, вина за смерть Итиэли целиком лежит на ней. Что она о себе возомнила? Вообразила себя валиэ? Решила, что имеет право распоряжаться чужими судьбами из-за глупой ревности? Как можно ревновать того, кого отвергаешь? И насколько нужно обезуметь, чтобы добровольно расстаться с жизнью? Что за идиотка эта Итиэль — истеричная глупая идиотка! Эсси злилась на нее, жалела ее, злилась на себя и себя тоже жалела, и после похорон Итиэли целый день провела в постели, чего давно с ней не случалось. Боромиру она ничего не сказала — было слишком стыдно.***
Улицы Вызимы окружали ее кольцом. Отовсюду несло отвратительным зловонием разложения и гниения, но распахнутых дверей стало больше, все окна открыли настежь, кроме голодных исхудавших до состояния скелета собак встречались люди — не только несчастные нищие, но и обычные жители. Оспа покидала город, собрав свою страшную жатву, мертвых похоронили, живые радовались, что уцелели. Эсси шла по главной улице, стараясь не смотреть по сторонам и прислушиваясь к своим ощущениям — не заболит ли горло, не закружится ли голова, не охватит ли тело жар горячки. Шла медленно, хотя больше всего хотела остановиться — или побежать, но не вперед, а прочь отсюда. Ярким лиловым пятном среди серых строений в глаза бросилась знакомая шляпа с пером цапли. Лютик?.. Лютик нес на руках девушку… золотоволосую… в костюме менестреля… Нес бережно, как несут невесту или ребенка. Лицо девушки скрывали волосы. Незамеченным призраком Эсси приблизилась к нему, пошла рядом, не решаясь коснуться волос и отвести от лица, напуганная догадкой — и тут при следующем шаге Лютика локоны сами покачнулись, упав с глаз. Это была она. Это было ее лицо. Мертвое, обезображенное оспинами, но ее, потому что чье же еще?.. Эсси закрыла рот ладонью в немом крике, не в силах тронуться с места, не зная, что ей теперь делать — если она умерла и бродит по миру бесплотным духом. Что ей делать? Почему-то именно этот вопрос казался важнее всего, как будто умершему человеку есть разница, чем заниматься после смерти. Что ей делать? — Эсси! Голос Боромира окутал приятным теплом — в этот раз она его узнала. Эсси открыла глаза, осознавая себя: вот она, в Дол Амроте, в своей спальне, в своей постели, в окно светит рассветное солнце, доносится шум морских волн, ее плечи сжимают теплые большие ладони мужа-друга, не ставшего ее мужчиной, но ставшего… кем? У Эсси были друзья. С Боромиром она общалась иначе. Он отпустил ее, сев рядом в ногах. — Ты кричала, — сказал Боромир, будто оправдывался. — Я испугался. Ты в порядке? — Да, — Эсси провела ладонью по лицу. Ни следа оспин, гладкая нежная кожа. Но она видела, каким было лицо той, другой Эсси — никакой мужчина уже не назвал бы ту прекрасной. — Тебе снился… твой мир? — Откуда ты знаешь? — буркнула Эсси. Боромир усмехнулся краем рта. — Ты ругалась на своем языке. — Ругалась… — Эсси невольно издала смешок. — Есть легенда, что если к тебе приходит смерть, ее нужно хорошенько обругать, тогда она обидится и уйдет, — зачем-то вспомнила она. — К тебе приходила смерть? — встревожился Боромир. — Не знаю. Не ко мне… или ко мне. Не знаю, — Эсси зарылась пальцами в волосы. — Я вижу это уже второй раз. Боромир, что, если в своем мире я… умерла? — выдохнула Эсси. — Умерла и попала сюда, как душа… Это звучит, как бред, но вдруг?.. — Когда люди умирают, их фэа отправляются в Чертоги Безвременья, — помолчав, сказал Боромир. — А после — никто не знает, куда. Но ты эльф, тебе не нужно бояться неизвестности. Ты будешь жить, пока жива Арда. — Но я не из Арды! Я не эллет! Я всего лишь на четверть эльфка, я и Aen Seidhe и d'hoine! — застонала Эсси. — Что, если ваш мир отторгает меня? Напоминает, где мое место? Что мне делать? — отчаянно повторила она вопрос из сна. Боромир растерянно посмотрел на нее — он тоже понятия не имел. Страхи Эсси были для него ранее неизведанными, высокие материи мало интересовали воина, к жизни и смерти, своей и чужой, он относился намного проще, и понимал только одно — его любимой женщине страшно. — Успокойся, — попросил Боромир, погладив ее по плечу. — Успокойся. Никто тебя не отторгает. Ты же говорила с Гэндальфом. Если бы существовала опасность, он бы сказал. — Но он сказал, что я должна сделать выбор! — не успокоилась Эсси. — А я до сих пор не сделала, и вдруг срок для меня ограничен? Если не стану эльфом или человеком, то вернусь домой и умру от оспы в Вызиме? Боромир вздрогнул. — Так вот, что… — Да, мне снилось, что я мертва! — повысила голос Эсси. — Я видела свой труп! Я видела, как Лютик несет меня на руках! И где тогда была я настоящая? — Здесь! — уверенно сказал Боромир, взяв в ладони ее лицо. — Здесь! Ты здесь, ты живая, я чувствую твое тепло, ты чувствуешь мое, а от оспы у нас есть лекарства… и эльфы не болеют, — добавил он. Эсси прижалась щекой к его руке, и Боромир замер, как будто рядом с ним опустилась диковинная птица, которую легко спугнуть. Он смотрел в ее звездные глаза, поглаживал скулу большим пальцем и еле сдерживался, чтобы не привлечь к себе и не впиться поцелуем в приоткрытые губы. Вдруг Эсси тихо, на пределе слышимости попросила: — Поцелуй меня. — Что? — Боромир не поверил своим ушам. Почудилось, приснилось, или она сама до сих пор не проснулась; в таком случае было бы бесчестно пользоваться разрешением. — Я думала… — Эсси закусила губу. — Я много думала, и… bloede arse, я понимаю, что веду себя ужасно! Отпустив ее, Боромир встал, отступив на шаг. — На следующее утро мы уезжаем в Имладрис, — сказал он. — Но когда закончится коронация Элладана, нужно без промедления ехать в Лориэн. На самом деле стоило отвезти тебя туда как можно раньше, и моя вина, что тянул время. Только моя. Исцеление от твоих страхов и сомнений там — должно быть там, у владычицы Галадриэли. Я распоряжусь насчет завтрака. Он вышел так быстро, будто убегал. Сердце Эсси защемило от нежности — настолько это было… мило, благородно, истинно по-рыцарски. Настолько хорошо он ее понимал — теперь даже лучше, чем она понимала себя. Как же ей хотелось прекратить его мучить… и что потом? Под воротником ночной сорочки что-то зашелестело, выпало на одеяло — хорошо, что выпало, когда Боромир уже ушел. Эсси взяла в руки письмо от Элладана, подумала немного, открыла, перечитала… Встав с постели, босиком вышла на балкон, где волны плескались о стены прямо под ногами. Разорвать письмо Эсси не могла, как и сжечь. Как и оставить при себе — доказательство новой не-измены, причину новых недопониманий и ссор. Поэтому она подняла его вверх, держа на раскрытой ладони, и порыв ветра, сорвав листок, унес его в воды, далеко, где чужие слова о любви сможет увидеть только Владыка Вод Ульмо, если обитает там до сих пор.