слышишь — сказка лучом по скалистым скользит берегам,
и судьба затаилась, растерянно нить теребя.
лишь холодные волны все также бросались к ногам,
только белые чайки носились, о чем-то скорбя.
♫ Тэм Гринхилл — Неспетая баллада Лютика
Владычица Галадриэль не походила ни на одну из эллет, виденных Эсси ранее, и хотя знала она лишь Тауриэль и Арвен, все же не сомневалась, что равных Галадриэли в этом мире не найти. Разве что в том Благословенном Крае, о котором столько говорили и куда уплывали корабли эльдар. Лотлориэн также не походил ни на одно лесное королевство, где Эсси довелось бывать. Имладрис, Лихолесье — как легкие веселые песенки рядом с балладой, воспевающей великую любовь или великую боль. Лориэн сам походил на песню. Спокойствие царило здесь, умиротворением дышал каждый листок, ветер цветочным ароматом целовал щеки. Эсси влюбилась в Лориэн с первого взгляда, словно не лес перед ней был, а море. Боромир восхищения жены не разделял, и отводил глаза, пока они шествовали за проводниками; даже когда в Средиземье воцарился мир, галадрим не прекратили скрываться. Лориэну больше не требовалась защита, но Лориэн предпочитал быть тайной, загадкой и легендой, и, воистину, ему подходила такая роль. В прошлый раз Боромиру не удалось увидеть всех красот из-за предубеждения эльдар к наугрим, но теперь никто не завязывал ему глаз. Он сам бы с радостью себе их завязал, чтобы не видеть, как сияет Эсси — ее свет слепил его. Ее восторг напоминал ему разницу между ними, которая до слов Денетора казалась чем-то далеким и нереальным. Гэндальф говорил, что Эсси — полуэльф, сама Эсси так говорила, все это знали, но вела она себя настолько по-человечески, что Боромир забывал, кем она является на самом деле. Забывал, сколь недостижимы эллет для атани, и пусть случалось, когда дева из эльдар выбирала смертного человека, кто сказал, что Эсси поступит так же? Лучше всего было бы отпустить ее. Отпустить туда, где она будет счастлива, где она сможет петь свои песни свободно, петь вместе с другими эльфами. Лориэн виделся ему в черных цветах. В темноте сумерек. Дважды он был здесь, и дважды его фэа окутывала Тьма — разная, но сути это не меняло. Лориэн не был рад ему. Лориэн угрожающе шелестел листвой, бросался под ноги древесными корнями, обжигал дуновениями ветра. Отчего так черен день?..***
В просторном тронном зале их было двое — как раньше, как всегда. Келеборн сидел на троне подле Галадриэли, но не он был здесь владыкой, он звался так, и его слушались, за ним шли в бой, как за военачальником, он был сильным и мудрым, однако при слове «Лориэн» все, и эльдар, и атани, вспоминали имя владычицы. Эсси смутилась под проникающим в самую душу взглядом, невольно подумав, что вот они, те самые «глаза речной воды» из песни, что она пела морю. Поклонилась, не зная, стоит ли, но не задумалась, склонив голову. Галадриэль улыбнулась ей ободряюще, встала, медленно подойдя. Боромир стиснул челюсти, зная, что его напряженность не укроется от эллет, что Галадриэль видит его насквозь, но притворяться не умел и не хотел учиться. Смотрела Галадриэль не на него — изучала Эсси, придирчиво, но не так, как Элронд, искала не изъяны — достоинства. Ее ладонь коснулась щеки Эсси, провела по ее лицу, убрала прядь волос за ухо; если локоны Галадриэли были золотом и серебром одновременно, воплощая свет Древ, то кудри Эсси сверкали чистым золотом Лаурелин. — Прелестное дитя, — промолвила Галадриэль. — Прелестное дитя, я рада видеть тебя. Отпустив Эсси, владычица повернулась к Боромиру, и тот поежился, чувствуя себя провинившимся ребенком. Взгляд Галадриэли пронзил его, как клинок, почти физически ощутимо проник в хроа, достиг фэа, коснулся его… и она удовлетворенно кивнула. Более Боромиром не владела Тьма. — Тебя я тоже рада видеть, доблестный воин. Второрожденный, — проронила владычица. — Редко кто из эльдар бывает удостоин подобной участи, а из атани — еще реже. Велики твои подвиги, если Эру вновь позволил тебе ступать по травам Средиземья… или же велика твоя кара. Кара? Боромир вздрогнул. Неужели правда? — Кара? — спросила Эсси. В присутствии Галадриэли она робела даже сильнее, чем рядом с королевой, но робость быстро улетучивалась. Галадриэль спрятала усмешку. — Вы наверняка устали с дороги. Предлагаю поужинать, а после поговорить, если пожелаете. Если нет — то завтра, — сказала она. — Никто не торопит нас. Времени здесь в избытке.***
К пиршествам эльдар Эсси привыкла, но блюда, подаваемые в Лориэне, также выгодно отличались от еды, которую она пробовала в других местах, и первое время за столом царило молчание. Боромир не ел и не пил вина, ограничившись свежей родниковой водой — но и вода словно пьянила. Келеборн с Галадриэлью наблюдали за ними, тайком перешептываясь через осанвэ. «Госпожа моя, — сказал Келеборн, — что ты думаешь? Наверное, теперь из эльдар, знакомых с валар лично, осталась только ты, Глорфиндейл и Кирдан». «Она не валар, — ответила Галадриэль. — Она самая обычная перэльдар… на вид. Но то, что я слышала о ней, не похоже… ни на что. Элронд говорил, что она пела об Исходе. Арвен — что она покорила сердца близнецов и Леголаса. Боромир же…» «Второрожденный. Не слишком ли громко звучит?» «Звучит так, как должно звучать, господин мой. Он не изберет это своим прозвищем. Это достойный муж Гондора, и он предпочел бы доблестную смерть позорной жизни, но чары Кольца поселились в нем, подобно червю, точащему дерево изнутри, и даже я была бессильна с ними совладать, ты знаешь. Однако Кольцо погибло, а Боромир снова сделал вдох. Я думала, что валар благоволили к нему, когда дали второй шанс, но, увидев его… уже сомневаюсь.» «Потому ты сказала о каре?» «Потому. Я знаю, атани не так привязаны к любимым, как квенди. Однако эдайн другие. Фэа Боромира терзается, и терзаться будет до конца его дней без исцеления девы». «Воистину, госпожа моя, если все так, как ты говоришь, мне жаль его». Галадриэль прикрыла глаза. «Это его путь.» — Очень вкусно! — подала голос Эсси. — Очень-очень вкусно! Смущение исчезло, как и не бывало. Она чувствовала себя дома и была дома — в истинном доме, среди собратьев. Боромиру показалось, что родниковая вода отдает горечью. — Если вы наелись, — сказала Галадриэль, — то не будет ли угодно прогуляться в садах?***
В садах Эсси притихла, мечтательно глядя перед собой, а не вертя головой во все стороны. Галадриэль намеренно отвела ее в сторону, и точно так же увел Боромира Келеборн — ни тот, ни другая не заметили, как вильнула тропа, как оказались они наедине с владыкой или владычицей. — Ты можешь говорить, дитя, — нежный голос вырвал Эсси из раздумий, и она заговорила — не думая, не взвешивая слова, высказывая то, что было на душе и не боясь показаться ни грубой, ни глупой, ни смешной. Говорила о том, как попала сюда, как жила в своем мире до этого, как была удивлена, когда ожил мертвец, как была не менее удивлена тем, что эльфов здесь почитают, а не преследуют, как возмутилась факту собственного замужества, даже о том, как сложно ей останавливать тягу к Боромиру, о сомнениях своих, о страхах, обо всем. О родителях, о Лютике, о Геральте. Об учебе в Оксенфурте, о городах, которые она видела, о войнах с Нильфгаардом, о Шаэрраведде и Аэлирэнн, о скоя’таэлях. О снах, где она была мертва, но, как выяснилось — другая. О своей беседе с Лютиком в полусне-полуяви. О своем море. То, на что не хватало слов, Эсси передавала образами, сама не понимая, как делает это. Галадриэль слушала, смотрела, впитывала… и поражалась. Существование иного мира представало ей наглядно, в красках — мира, где эльфы были вольным народом, и превратились в скоя’таэлей. Мира, где острые уши прячут под беличьими шапками. Мира, где воспевают руины, лелея поруганную гордость. — Великий Эру, — прошептала Галадриэль, когда рассказ закончился. Впервые за много сотен лет она почувствовала головокружение после осанвэ. Эсси же, наоборот, стало намного легче — словно она опустела внутри, но пустота дарила не боль, а легкость. Что сказать, кроме воззвания к богам, Галадриэль тоже не знала — впервые за всю жизнь. — Невеселая история? — виновато улыбнулась Эсси. — Печальная, — владычица коротко кивнула. — И впечатляющая. Если честно, я в замешательстве. Мир, где ты жила… наверняка Моргот давным-давно правит там безраздельно, но носит иное имя. Такое надругательство, такое искажение… Великая удача, что ты покинула его, Ауриэль, — назвала она Эсси ее прозвищем, что дал Боромир. Или же не прозвищем, а именем. Особым именем, которое звучало не хуже настоящего… или лучше. — Великая удача, но только для меня, — засмеялась Эсси. — Всем остальным я приношу боль, а привыкла приносить радость. Что они видят во мне? — спросила она то же, что и у Арвен. — Они видят в тебе новизну, — задумчиво ответила Галадриэль. — Неизведанные ранее горизонты. Они не знают и не понимают, но в сиянии твоих глаз видят то, что столь дорого твоему фэа — море, Шаэрраведд, дикие празднества Беллетэйна, гордых свободолюбивых скоя’таэлей… Видят жаркую ненависть к захватчикам и пылкое желание воли. И слышат твои песни. Вот тебе и ответ. Но ты ведь хочешь другого ответа? — Я не могу найти его с чужой помощью. Только сама. — Верно, но от подсказки ведь ты не откажешься? Я бы покривила душой, сказав, что целиком и полностью одобряю выбор Пути Арвен, но лишь потому, что из-за этого вынуждена буду расстаться с нею навек. Спроси свою фэа, Ауриэль, спроси, не будет ли она томиться в страданиях от разлуки, ибо тогда никакая вечность не будет тебе в радость, и песни твои станут плачем. Но если фэа твоя ответит, что нет никакой привязанности — ты вольна поступать, как захочешь. В конце концов через двести лет или около того ты станешь вдовой, — жестко завершила Галадриэль. Вдовой? Эсси представила это слишком четко: Боромир весь в крови падает на траву, стрелы торчат из его груди, он заваливается на спину, роняет из непослушных пальцев рог… Улыбается из последних сил, произнося: защити мой народ. И Арагорн плачет, стоя на коленях у тела воина. Слеза скатилась по щеке Эсси. Она растерянно коснулась лица кончиками пальцев. Смерть Боромира — так вот какой она была. И если он умрет, а Эсси останется… что тогда? Она почувствует себя освобожденной — или уничтоженной? — О Боромире сложили песню, — сказала Галадриэль. — Он не слышал ее. Но Братство пело, прощаясь с ним… Голос владычицы был сильным и мелодичным, и звучал ниже, чем у Эсси. Она пела легко и свободно, так же, как говорила, и, слушая ее, Эсси не чувствовала больше текущих слез, погруженная в новое видение: тело воина в ладье, печальное лицо, клинок в руках, рог на поясе, пояс — золотой, но кроме него — никаких украшений. Арагорн, Леголас и Гимли, прощающиеся с другом. Пение Арагорна, подхваченное остальными: где странствует ныне герой Боромир, в каких безвестных краях? Если эльдар чувствовали после песен Эсси то же самое, что она сейчас — она могла понять, чем привлекает их. Затихло пение Галадриэли, молчал золотой Лориэн, лишь ветер шептал в травах, а где-то плыла к морю ладья, унося павшего сына Гондора. «Что ты знал в свой последний час?» «И, сжимая в ладонях клинок, ты смеялся, легко и беспечно»… Это произошло. Раньше, не сейчас, но это произошло, и она потеряла Боромира однажды — когда еще не обрела. Когда понятия не имела о его существовании, жила в другом мире и задумывалась только о сегодняшнем дне. — Он жив, Эсси, — владычица стерла ее слезу. — Он жив, а ты оплакиваешь его, как мертвого. Это добрые слезы, но не того я хотела. Твоя фэа излишне впечатлительна; нет ничего странного, впрочем, ты же поэт, а я об этом забыла. — Вы? Вы… — не сумев сформулировать вопрос и боясь обидеть, Эсси просто выдохнула, — Как? — Осанвэ, — объяснила Галадриэль. — Только что ты делала то же самое, дитя. — Но я думала, это вы! — ахнула Эсси. — Я думала, вы заглядываете мне в голову… То есть… — она смущенно покраснела. — Осанвэ вправду похоже на способ «заглянуть в голову», — не обиделась Галадриэль. — Но я заглядывала, а показывала ты. У тебя врожденный дар, что также неудивительно для той, кто сочиняет столь дивные песни. — Поразительно, — Эсси провела ладонью по лицу. — А Боромиру я могу показать так же? Или на это способны только эльфы? — Он не сможет связаться с тобой через осанвэ. Но ты с ним — сможешь, и, более того, я бы советовала тебе это сделать. Чтобы он понял тебя лучше, ибо мужчины склонны вести себя, как мальчишки, в любом возрасте. — Есть еще кое-что. Единственное, о чем Эсси умолчала, ибо слишком стыдно и горько было это признать, но доверительная беседа с Галадриэлью не должна была оставить послевкусие недосказанности, и все же произнести вслух не вышло — Эсси показала образ. Образ Итиэли, служанки, внезапно воспылавшей преданностью, признавшейся, что любит Боромира, а потом утопившейся. — Клятва Эру, — медленно произнесла Галадриэль, дослушав до конца. — Твой первый грех. — Но что такого в этой проклятой клятве? — раздраженно спросила Эсси. — Именем Эру нельзя клясться. Ты не знала, но частично вина все же на тебе, ибо ты призналась, что видела страх девы, и догадывалась, что дело в Клятве. Впрочем, формулировку Клятвы произнесла она сама… Но тем самым обрекла себя на вечное молчание о своей любви. Быть может, она хотела намекнуть Боромиру. Или сказать прямо. Однако… — Она сказала, что никто не узнает от нее обо всем! — осенило Эсси. — Обо всем, а я просила не говорить только то, что сказала я! И утопилась… Видите, herinya, я приношу беды! — воскликнула она. — Беда Итиэли была не в тебе, — строго сказала Галадриэль. — Твои поступки будет судить Намо Мандос, вала Судья, Владыка Судеб, когда твоя фэа предстанет пред ним в его Чертогах. Что же до Итиэли — она сама предложила принести Клятву, сама составила ее слова и сама приняла решение, что не способна с этим жить. Я не отрицаю, это и твой грех, но изменить ты ничего не можешь, поэтому неси свои провинности с достоинством. Это единственный совет, что я могу тебе дать. Помолчав немного, Галадриэль добавила: — Поверь мне, я точно знаю, как достойно нести свою вину.***
К идущему рядом воину, сумрачно взирающему на пейзаж, Келеборн испытывал искреннее сочувствие, и понимал его слишком хорошо. То, что переживал Боромир, владыка Лориэна испытал на себе. Он мог представить, что творится в душе Боромира, какие чувства его одолевают, что за демоны скалят зубастые пасти. — Ты не счастлив, — проговорил Келеборн. Не так стоило начинать, но, в отличие от Галадриэли, он предпочитал беседовать прямо, без долгих предисловий и иносказательных аллегорий. Боромир кивнул. — Не совсем. Я рад, что жив. Но иногда не рад. — Ты любишь ее и не знаешь, любит ли она тебя… — Келеборн начал говорить нараспев, так, как рассказывают легенды. — Однажды в лесах Дориата молодой синда встретил деву. Златокудрую деву, чьи волосы словно светились. Она была нежна и прекрасна, и в очах ее пылало темное пламя, что делало ее еще краше. Так как король Дориата приходился ей родственником, дева часто навещала эти места. Юный синда влюбился в нее, признался ей в любви и они поженились — но, когда они поженились, он понял, что фэа девы безразлично к нему, что лишь хроа может отозваться на его чувства. Он думал, что дева решила стать его женой лишь ради того, чтобы остаться жить в Дориате по праву, учиться у одной из майа, жены короля, и попросту иметь собственный дом. Он проклинал себя за тот день, когда увидел ее и утонул в ее глазах, полных тьмы — ибо зерно тьмы росло в ее душе, зерно, посеянное самим Морготом. Юноша то возвеличивал ее до божества, то нарекал демоницей, пылал изнутри, а она оставалась спокойна, словно озерная гладь в тихую погоду. Но она тоже пылала. О, какое же пламя горело внутри нее! И она его не любила. Он знал это, она знала это… Тогда он решил, что сделает все, чтобы ее фэа потянулось к нему. И делал. И она его полюбила, сама не заметив, когда и как. С тех пор не было на свете пары счастливее и гармоничнее… или же им обоим нравилось так думать, но разницы нет никакой. Вот такая история. — Вы имеете в виду… — Боромир опасливо прислушался к лесу. Келеборн ободряюще улыбнулся ему. — Да, я имею в виду себя и свою супругу, но то дела давно минувших дней. Ты же со своей супругой переживаешь то же самое сейчас. Если хочешь совет — то завоюй ее. Помоги ей понять, что она любит тебя. Всегда показывай ей, что любишь ее. Понемногу… у тебя может получиться. — Вам было проще, — горько сказал Боромир. — Вы оба эльфы. Если я обреку Эсси на выбор Пути Людей и сделаю ее смертной… — Это будет ее выбор. Моя внучка сделала такой же. — Мне кажется, это жестоко. Как будто я поймал птицу, держу ее, она бьется у меня в ладонях и мечтает вырваться, и ей больно, а я размышляю, что лучше — сломать ей крылья или шейку, — Боромир сжал кулак. Келеборн тронул его плечо. — Все перэльдар делают выбор. Каждый. И только они сами могут решить, какой Путь изберут. Никто не способен повлиять на их волю. Боромира это не убедило. Не будучи эльдар, он многое воспринимал с иной точки зрения, и очевидные для них вещи для него были размытыми неточными абстракциями. «Никто не способен повлиять» — неопределенное утверждение. Может, да, может, нет. Его не покидало чувство, что он ошибается, что он поступает ужасно низко, что он снова вынуждает друга подвергнуться опасности, как было с Фродо, когда хоббит, чтобы спрятаться от него, надел Кольцо, но с Эсси все было гораздо хуже — он вынуждал любимую девушку. Остаток прогулки они с Келеборном молчали.***
Проходя мимо поляны менестрелей, Боромир услышал свое имя и остановился, вслушиваясь. Келеборн отстал по пути, Галадриэль не появилась, Эсси тоже, и он их не искал — он не знал, что ищет, но определенно искал что-то, и вот теперь нашел. Мужской голос выводил печально-надрывно: — Где странствует нынче герой Боромир… Это не была песня Эсси, это было совершенно не похоже на то, что пела она, значит, сочинил кто-то другой. Сочинил плач по нему. Скорбную песню-тризну. Боромир слушал, и как же странно было стоять среди цветущего Лориэна и слушать балладу о собственной смерти. Он дослушал до конца, прежде чем зашагал дальше — к талану, где им с Эсси предстояло ночевать. Легко залез на дерево, и обнаружил, что она уже там — непривычно тихая и бледная. Что наговорила ей Галадриэль? — Эсси, все хорошо? — Да… Нет… — она нервно засмеялась. — Все очень странно. И непонятно. Боромир сел у ее ног, но не в отдалении — положил голову ей на колени. Эсси запустила пальцы в его волосы, перебирая пряди и массируя — это было приятно. — Оказывается, о моей смерти сочинили песню, — сказал Боромир. — Я тоже сочинила. — Ты не о смерти. Точнее… не совсем. Ты не прощалась. И не называла имен. Ты пела обо мне, но будто не обо мне. А эта песня именно обо мне. Поминальная. Внезапно Эсси снова засмеялась. Ее прохладные ладони коснулись щек Боромира, и в его сознании вспыхнули неведомые ранее картины. Скалистые берега, бросающиеся к ногам холодные волны моря. Смех русалки, отвергающей влюбленного в нее князя. Седоволосый мужчина с двумя острыми клинками за спиной, другой мужчина — в ярком костюме и шляпе с пером цапли. И девушка в таверне — сначала ругается с тем, кто в шляпе, а потом повисает у него на шее, и мечется у нее в глазах сумасшедший огонь… Это была она. Беловолосый ведьмак смотрел на нее почти беспомощно, смотрел без надежды ее полюбить — хотел бы, но не способен. Она говорила ему что-то, говорила и говорила, а он слушал и не смел поднять глаз, по привычке сжимая в ладони гарду бесполезного сейчас клинка. Она его любила, но была эта любовь подобна пламени свечи на ветру. Только день они были вдвоем, а к рассвету их вновь развело перекрестье путей. «Он ушел, а ее через год забрала к себе смерть». Мужчина в шляпе с пером цапли шел через зачумленный город, прижимая к груди девушку. Ее голова бессильно повисла, волосы упали на лицо… «Не узнать никому, как я мертвую нес на руках». Мертвую. Умершую. Нет. Это не она, это не она, не она… Нет, это была она. «Не проси называть имена, ты же понял все сам». — Эсси! Боромир вскрикнул, вскинулся, отстранился от нее, повернулся так, что встал на колени перед сидящей — живой, настоящей и теплой. Эсси виновато хлопнула глазами. — Прости, я просто хотела рассказать, а словами вышло бы не так хорошо, как через осанвэ… — Через осанвэ, — тупо повторил Боромир. — Я не понимаю. Ты… я видел тебя? Но если так, то ты… — Нет, не я, это была не я! — быстро сказала Эсси, пересказав Боромиру про сны и то, что выяснилось в них. Он только головой покачал — с одной стороны, все выглядело логично, с другой — абсурдно. Но если Эсси использовала осанвэ… через осанвэ нельзя врать. — Я хотела сказать, что у меня тоже есть посмертная песня, — объяснила Эсси. — Только без имен. И Лютик никому ее не споет, он обещал. Но все равно есть. — А этот с белыми волосами… — Геральт. Охотник на чудовищ. Это он всем своим лошадям давал имя Плотва, — Эсси нежно улыбнулась воспоминаниям, решив не упоминать слово «ведьмак». — Ты так сильно его любила, — мрачно выговорил Боромир. Эсси покивала с комичной серьезностью. — Целую неделю любила, — но серьезность тут же стала настоящей. — Это не было настоящей любовью. Это было… влечение хроа. И больше ничего. В песне Лютик излишне драматизировал — то ли для красочности, то ли правда переживал за меня и Геральта. Не чужое же бы в песню сердце вложил, свое… а я ему дорога. — И правда. Боромиру стало стыдно — речь шла о жизни и смерти. Но представить Эсси мертвой было невыносимо, и он окончательно укрепился в своем решении. Он отпустит ее. Признает заключенный отцом брак недействительным и отпустит, всю тяжесть вины за это приняв на себя и Денетора. И кто видел, как брак между ними заключался? Кто благословил их, кроме обезумевшего старика? Они вернутся в Минас Тирит, и тогда он скажет, что Эсси более не связана обязательствами перед ним.***
Зеркало Галадриэли походило на мерцающую воду, не отражающую лунный свет, но состоящую из него. Эсси всегда избегала предсказаний будущего, не ходила к гадалкам, даже очевидным шарлатанкам, и пугало ее не столько грядущее вероятное несчастье, но то, что чужие карты, руны или хрустальный шар покажет впереди только пустоту. Ничего. Никакого будущего. В Зеркало Галадриэли Эсси заглядывала с опаской и внутренней дрожью, но не было в нем пустоты. Определенности тоже — смазанные краски. Белые стены Минас Тирита… голубое небо… И вдруг — ее руки, испачканные в чужой крови. Боромир… Стрела у него в груди… И как удар молнией, слово, прозвучавшее не вслух, а в сознании: «Предназначение». Вскрикнув, Эсси отшатнулась назад, и Галадриэль поддержала ее, с опаской заглядывая в лицо девы. Не спросила, что видела Эсси, и та не сказала, но, придя в себя, шепнула: — В моем мире… то есть, на моей родине, — исправилась Эсси, ибо окружающий мир куда больше подходил определению «мой», — есть легенда о Предназначении. Я рассказывала ее Боромиру, — Галадриэли она не рассказала — показала, заодно вновь продемонстрировав превосходное владение осанвэ. — И я думала — вдруг я Предназначение Боромира? Теперь я знаю, знаю, что так и есть, но… Ее трясло. Галадриэль по-матерински поглаживала Эсси по волосам. — Но у нас говорят: Duettaeann aef cirran caerme glaeddyv. Yn a esseath. У Меча Предназначения два острия, и одно из них — ты. Красивая поговорка, только у нее есть продолжение… «Seol mor» Эсси побледнела. — У Меча Предназначения два острия, — процитировала она. — Одно из них — ты. А второе… Не может это быть правдой, эта древняя легенда с мутным значением, но… — А второе — смерть.