Auto-da-fé

      — Ваше Первосвященство, в Хедебю появилась ведьма.              — …              — Говорят, что ее глаза привораживают одним лишь взглядом.              — Вот как. …Разве это не возбуждает интерес?              — ...Вы хотите ее?                    Сигюн думала, Ад — место обитания Дьявола. Наяву же оказалось, что Ад вовсе не так далек. Он там, за трехдверным порталом, под крестовыми сводами, пучками колонн. За расписными витражами и кровавой розой. В сырой темнице, полной крыс и смердящих отходов, в залитой страданиями и слезами пыточной, полной криков и лютой агонии. На улыбках благих святых отцов и их сыновей, что приветливо улыбались тебе вчера, а сегодня — с той же улыбкой загоняют иглы под кожу.              Сигюн вытащили из темницы и повели в совершенно неясном направлении. Зачем? Для чего?              Сигюн прошибает ледяной озноб от неизвестности и ужасающего предвкушения новых пыток и новой удушающей боли. Нового унижения. Истерзанные пальцы закованных в кандалы рук сжимаются в дрожащие кулаки, и на бинтах вновь проступает кровь.              Вся былая жизнь доверху залита ее собственной кровью.              Сигюн хочется просто свернуться калачиком на грязном холодном полу и подохнуть. Не плестись по коридорам под ненавистные взгляды и шепотки, волоча за собой длинную цепь, и без того усложняющую каждый шаг.              Каждый шаг — страх. Каждый шаг — прыжок в неизвестность.              И рука безразличного священника из Центрального храма, поддерживающая за локоть, совершенно не делает ситуацию лучше.              Они, к ужасу Сигюн, останавливаются. А затем она слышит звук распахиваемых тяжелых дверей, и ее затягивают внутрь комнаты.              — Стой здесь, — приказывает конвой.              А затем… его шаги отдаляются в обратном направлении, и двери захлопываются.              Он ушел?.. Она затравленно прислушивается, как маленький искусанный хищниками зверек в ночи. Уже знакомая паника поднимается к груди, и Сигюн глотает упершийся комом в горле страх, потому что… больше она ничего не слышит. Все время, пока ее вели по Центральному храму, из темниц до этой самой комнаты, ее окружали звуки топота, разговоров, жизни. В этом же месте как будто все умерло.              Она не знает чего ожидать. Какое-то животное чувство подсказывает, что в этот раз все будет совсем по-другому. Мысли зловещей пеленой застилают голову, руки дрожат, а колени подкашиваются. Цепи звенят мелодией боли.              Куда Сигюн привели? Почему оставили здесь одну? Как долго ей здесь еще стоять?              Что еще с ней могут сделать?              Паника душит, кажется, что внутренности выворачиваются наизнанку, и Сигюн вот-вот захлебнется кровью. Но она не двигается. В этом месте не пахнет ни сыростью, ни зловонием крови и живых трупов, однако… инстинкты шепчут Сигюн: нужно быть послушной. Иначе что-то, что есть в этой комнате, что-то, от чего у нее мурашки по телу, ее сожрет.              — Расслабься, милая.              Сигюн едва не выпрыгивает из своей кожи от возникшего из ниоткуда сладкого баритона. Все это время здесь действительно кто-то был?! Голос мужчины прозвучал довольно близко, но она даже не слышала его шагов. Как такое возможно?              Кто это?              — Никто не будет пытать тебя. Ты здесь только для разговора.              Сигюн напрягается от этих слов еще больше. Она слышала их уже множество раз, но они все заканчивались очередной агонией.              Локи хмыкает про себя. Эта «ведьма», что способна лишь одним взглядом приворожить мужчину, действительно красива. Он может признать это, даже если ее глаза скрыты за плотными бинтами. Даже если священники, через допросы которых она прошла, не оставили на ней живого места.              В бессильной, преданной миром женщине на пороге смерти тоже есть своя привлекательность.              — Сигюн, — его гостья дергается, стоит произнести имя. И начинает нервно ковырять и без того истерзанные пальцы. — Младшая дочь барона в землях Хедебю, славящаяся своей несравненной красотой и добрым нравом. Лелеемая своим отцом и матерью, которые только и ждали выставить ее на рынок невест после совершеннолетия, — Локи делает паузу, следя за реакцией. — Как же так получилось, что всего за неделю до этого знаменательного дня тебя обвинили в ведьмовстве?              Тишина становится ему ответом. Его уголок губ ползет вверх: Сигюн выбирает стратегию молчания, вынеся урок из многочисленных пыток. Ведь любое сказанное слово может быть десятикратно использовано против нее. Локи окидывает исхудалое исписанное ранами тело взглядом. После столь суровой инквизиции сохранить рассудок… Это впечатляет.              Это ему нравится.              — Что ж, если милая ведьма, — Локи довольно щурится на ее плотно сжавшиеся губы, — не хочет отвечать, я продолжу. …С помощью своей колдовской силы ты обольстила нескольких наследников дворянских семей, хотя они уже были помолвлены. Разве не жестоко по отношению к другим девушкам? — ровно справляется Локи, смотря сверху вниз. — Некоторые из них ведь были твоими подругами. — Утверждение заставляет ее сжать челюсти, его — расплыться в улыбке. — А всему виной твои глаза…              Сигюн резко отшатывается, будто ее ошпарили, почувствовав на виске легкое касание пальцев. Сердце едва не разбивается о грудную клетку. Когда он успел подойти так близко?! Зловещее, леденящее чувство вгрызается в истертые кандалами лодыжки.              — Глаза, что способны приворожить любого мужчину одним лишь взглядом, — как ни в чем не бывало продолжает Локи. — Тебе же поэтому их выкололи?              Сигюн чувствует, как мир накреняется, и ее начинает трясти. Вспышки еще не остывшей боли давят на пустые глазницы, а ее собственный крик агонии оглушает уши. Она едва не падает из-за подогнувшихся обессиленных ног, но ее ловят крепкой хваткой за талию.              Сигюн издает пугливое аханье, выставляет руки вперед в протесте и желании выбраться. Эти прикосновения омерзительны — кажется, будто что-то скользит прямо по ее костям, холодное и липкое.              — Тише, — мягкий голос содержит в себе стальной приказ, и Сигюн щиплет переносицу — так хочется заплакать.              Может ли она сейчас вообще заплакать?              — В Центральном храме никто не посмеет тронуть тебя. — Слова заставляют ее застыть. — Клянусь своим именем Первосвященника.              Сигюн подкидывает, словно телегу на кочке, воздух встает поперек горла. Она не знает, какое чувство лучше описывает эту иронию судьбы: дочь барона из прошлой жизни могла лишь мечтать о том, чтобы хоть одним глазком взглянуть на Первосвященника; «западная ведьма» же удостоилась целой аудиенции. Ха. Ха-ха-ха! Сигюн хочется истерически смеяться.              — Бедное дитя, — Локи с ледяной улыбкой стирает большим пальцем скатившуюся из-под бинтов слезу.              Ведьма дергается от его руки, отворачивая голову, и он беззвучно хмыкает, пробуя ее жидкую боль и отчаяние.              На вкус — просто великолепно.              — Тебе пришлось пережить море несправедливости, перелитое через край человечности. — Сигюн настораживается. Подобное ей говорят впервые с тех пор, как окрестили «ведьмой». — Сначала ложное обвинение, сделанное из зависти теми, кого ты звала «подругами». Затем столь же обманчивые показания их женихов, что сами возжелали тебя, поддавшись собственной похоти. И в довершении всему погрязшие в алчности, кровожадности и распутстве священнослужители церкви.              Сигюн леденеет с каждой выброшенной громом истиной. Замирает под его ладонью на макушке, игнорируя прокатившую дрожь по позвоночнику. Что-то в Первосвященнике ее пугает. Пугает больше, чем насмешки и жестокие забавы прежних истязателей. Больше, чем поругательство на ее девичью честь.              — Я знаю правду, — как-то до боли интимно-мягко проговаривает он.              Или Сигюн уже кажется…              — Рассказать тебе кое-что интересное? — заговорщицки спрашивает он. — Ведьмы в огне не горят и в воде не тонут. И уж точно не попадаются жалким священникам низших рангов без толики священной силы так легко.              Сигюн внутренне переворачивает от праведнического добродетельного тона, резко сменившегося на презрительную острую насмешку. Насмешку над тысячами невиновных, насильственно лишенных жизни во имя Господа.              Разве не церковью сотнями лет пропагандировалось, что священный огонь сжигает лишь ведьм и колдунов? Что невиновный не утонет, брось его в воду с камнем?              Разве инквизиция — не детище Церкви?              — Моя милая ведьма знала бы это, будь она ведьмой на самом деле, — Первосвященник проводит костяшками пальцев по ее лицу, и она еле удерживается от того, чтобы не впиться в его ладонь зубами.              Звон цепей разрезает комнату: Сигюн отступает на шаг, подальше от тошнотворно-вольных прикосновений.              Локи невольно дергает уголок губ вверх. Она прошла через ужаснейшие пытки. Ей даже выкололи глаза и едва не надругались в тюремной камере, что и стало отправной точкой ее переправки в Центральный храм. Но в ней еще сохранилось чувство собственного достоинства.              Определенно. Она — то, что он так долго искал.              Локи делает шаг, вопреки ее неудовольствию, и шепчет на ухо соблазнительное:              — Разве ты не жаждешь мести?              «Мести?»              — Ха-а-а!..              Он с трепетом ловит первый звук, вылетевший из ее изувеченных губ. Сухой хрип, больше похожий на металлический скрежет.              Сигюн действительно хочется рассмеяться. Что это за новые игры с ее изуродованным разумом? Какого признания Первосвященник хочет от нее добиться? Что она готова извести всех, кто стал причиной ее страданий?              — Ваше Первосвященство, — Сигюн устало вздыхает. Неужели он не видит: единственное ее желание — чтобы все поскорее закончилось. — Чего вы от меня хотите?              Локи скалится. Наконец-то верный вопрос.              — Хочу, чтобы ты приняла мое предложение.              «Хочет отыграть с ней красочное аутодафе?»              — Твоя невиновность будет восстановлена.              Весьма шокирующее начало.              — Я даже подарю тебе возможность воздать по заслугам обидчикам.              Как щедро. В чем же подвох?              — Взамен…              Что такого он хочет? Что она может дать ему в таком состоянии?              — Я сделаю из тебя настоящую ведьму.              — Хотите красочно казнить меня своим священным огнем? — хмыкает Сигюн.              И Локи широко улыбается.              — Лишь, если ты перейдешь мне дорогу, моя дорогая. В остальном — это исключено.              Что это за уловки?.. Очередная игра-проверка от Храма?              — Я не… — На ее губы ложится палец.              — Видишь ли, увеличить популяцию настоящих ведьм в моих интересах. И ты идеально подходишь, чтобы стать одной из них. Тебе нужно лишь принять в себя черную магию и заключить договор с темной сущностью, — Локи лилейно проводит у нее под глазом. — Это не больно.              Сигюн пробирает до костей. Что ей только что предложили? И кто?              — Зачем вам…              — О, я объясню, — великодушно бросает он. — Всем известно, что священная сила и черная магия не могут существовать в одном теле: они неизбежно вступают в противоборство и убивают носителя, иной исход невозможен. Ну, по крайней мере это то, что все принимают за неоспоримую истину, — Локи выдерживает напряженную паузу, играя с пожухлыми медными волосами — у Сигюн от этого мурашки по коже. — Реальность же… немного иная. Они отлично уживаются вместе, если абсолютно равны по силе. Контролировать ведьм и колдунов гораздо проще, когда стоишь у них во главе.              Смысл сказанного доходит до Сигюн не сразу. Но как только страшное таинство всецело принимается измученным сознанием, ее вновь начинает трясти. От лютого страха, от чистого ужаса. Намного превышающего любой из того, что она испытывала прежде.              Самый молодой в истории Первосвященник. Первосвященник с настолько мощной священной силой, что ее называли «чудовищной».              Кто-то с черной магией, «равной по силе»?              Локи томительно сглатывает. Вкус ее трепетной паники и отчаяния так сладок, что становится сложно удержать рассудок.              — Х-хотите сказать, что Первосвященник нашей империи — черный колдун? — ее кривой голос срывается в нотки истерики.              Это действительно ужасно смешно.              — Я предпочитаю «темный маг». — Если бы Сигюн могла видеть его улыбку, то ужаснулась.              — И вы стоите во главе Церкви…              Это рушит все ее жизненные установки, превышая всевозможные грани непонимания.              — Это самый легкий способ контролировать все из тени, — со злорадным энтузиазмом объясняет Локи. — Церковь — один из сильнейших столпов власти. Вера — лучший способ управления людским сознанием. Если люди верят, их ум можно обратить во что угодно, внедрить любую идею, уничтожить любых врагов. Так строятся королевства и покоряются империи. Надежда на спасение, что ищут глупцы, — величайшая ложь. Стоит лишь это принять, и твое разбитое сердце познает мир.              Его речи настолько сладки, что Сигюн не может понять, что они напоминают ей больше: речи ангела или самого Дьявола.              — Вы так прямо рассказываете мне о столь богохульных вещах… Неужели настолько уверены, что я соглашусь на ваше абсурдное предложение?              — Разве я что-то теряю, рассказав тебе это?              Тон его голоса настолько мягок, что можно принять за колыбельную. Но от контраста с жестоким смыслом Сигюн пробирает озноб. Она не удерживает дрожащую ироничную усмешку.              Действительно, он ничего не теряет. Не согласится — ее ждет смерть. Он просто дает ей выбор: быть сожженной на костре лже оклеветанной ведьмой или в действительности стать ведьмой, продав свою душу. Кто бы мог подумать, что столь ужасное и пугающее предложение, о котором Сигюн даже в лютом кошмаре никогда не посмела бы думать, сделает не кто иной как оплот праведности и святости в их империи.              — Тогда подарите мне смерть, — с придыханием просит она. С такой томительной сладостью, что у Локи ползут мурашки. — Я не отдам Дьяволу свою душу.              «Отдам Дьяволу душу». Локи смеется.              — Ни ведьмы, ни колдуны не отдают душу Дьяволу, милая. Это лишь глупые предрассудки, которые владельцы темной магии распространили тысячи лет назад, чтобы отсеять жадных до силы глупцов. Хочешь, открою тебе еще один секрет? — он не ждет ответа, заправляя пожухлую прядь за вздрогнувшее миниатюрное ухо. Сигюн вся по сравнению с ним — крохотная. Локи наклоняется с кощунственным шепотом: — Никакого Дьявола не существует. Как и Бога. Зло и добро — эти концепции придумали обычные люди, дабы оправдать одни пороки и осудить другие. Если тебе так хочется отдать свою душу, милая… — Сигюн сглатывает, чувствуя жар дыхания на коже. — …отдай ее мне. Обещаю, я о ней позабочусь.              Ей хочется кричать о спасении, но вот ирония — ее никто не спасет. Сигюн плотными кольцами до потери воздуха в легких сдавливают змеиные кольца существа перед ней, полностью разрушившего и сожравшего разум. Во что ей теперь верить? Кому молиться, если ни Дьявола, ни Бога попросту нет?              — Ты столь прекрасна и молода. У тебя так много впереди. Так много того, чего ты еще не увидела, вкус чего не испытала, — Локи невольно облизывается, чувствуя, как вместо крови по телу перед ним разливается жидкая безысходность. — Разве ты не хочешь все это познать? — Горе. — Взять все то, чего тебя лишили? — Сожаление. — То, что ты заслуживаешь по праву? — Несправедливость. — Вместе всего этого ты хочешь принять все то, что с тобой сотворили, и умереть? — Злость. — Никто не оценит твое мученичество, дорогая...              — Я... — все ее тело дрожит от обиды и гнева, а онемевший язык не слушается. Из пустых глаз вновь проливаются окрасившиеся красным слезы. И Локи победно скалится. — Не хочу умирать сейчас…              — Я знаю, — он любовно прикладывается губами в отеческом жесте ко взмокшему ледяному лбу. А следом с жестким лицом провозглашает: — Inferno!              Сигюн окунает в лед зеленого неестественного огня, и она падает на колени, тяжело дыша и гремя цепями от выворачивающего наизнанку чувства. Чувства, как будто в нее проникает что-то скользкое и холодное, прямо внутрь через горло. Через каждую клеточку кожи, облизывая кости и внутренности.              Локи нравится ее стойкость. Многие на ее месте кричали.              — Я сделаю тебе подарок.              На секунду ее тело пронзает болезненный спазм, вызвав у Сигюн соблазнительный пугливый «Ах!».              Локи нравится ее страх. Жаль, столь полноценного он больше никогда не увидит.              Огонь гаснет. Мерзкое чувство внутри исчезает вместе с неудержимо-сильным рвотным позывом. И Сигюн не может отделаться от мысли: она ощущает себя странно… легко. Чересчур хорошо для того, кто принял в себя черную магию.              Звук шуршания ткани по полу и обостренные чувства обрисовывают ситуацию: Первосвященник присел. Потянулся к ней руками.              — Не!..              — Т-ш-ш! — он обрывает испуганный протест, развязывая бинты на затылке.              Сигюн поджимает губы. Без защищающей повязки морально неуютно. Она уже срослась с кожей — настолько неотъемлемая часть.              Вместе с потерей бинтов Сигюн чувствует странную резь, заставляющую сначала тяжело зажмуриться, а затем рефлекторно чуть приоткрыть глаза.              И то, что она видит, повергает в шок.              Свечи в комнате слепят, как и белые одежды Первосвященника, расшитые золотом, перед ней. Но Сигюн насильственно оставляет глаза открытыми, игнорируя пульсацию в висках. Она — ничто, по сравнению с тем, что было.              Цепи звенят, когда Сигюн поднимает пальцы в бинтах, тупо на них уставившись.              — К-как?.. — слова застревают в горле. «Как это возможно?»              — Мой тебе подарок, — самодовольно провозглашает Первосвященник, и она как игрушечный болванчик запрокидывает голову вверх.              «Благородный и красивый», — первая мысль.              «Страшный и пугающий!» — вторая и более зрелая, заставляющая быстро вернуть взгляд на руки.              Сигюн всем своим нутром чувствует кишащую внутри Первосвященника подавляюще-ужасающую энергию. И от этого у нее почему-то приятные мурашки по коже.              — Пора избавиться от этого, — он мягко, но крайне властно касается ее запястий, и оковы падают со всего ее тела, гремя о мраморный пол.              Мерзкий клацающий звук отзывается у нее вспышкой радости в сердце.              Она свободна. То, чего Сигюн не ждала, всей душой жаждала.              — Спасибо! — с тихим благоговейным придыханием благодарит она, и Локи криво улыбается.              — Вставай, — поднимает он ее за локти. — Я вылечил все твои раны, но половину из них открылись, пока ты пугливым зверьком дрожала предо мной.       

──────── ❦𓆘✡ ────────

      Следующем утром Первосвященник велит одеть Сигюн в дорогие одежды.              — Завтра я официально представляю тебя служителям храма.              Она кажется себе нереальной, стоя перед зеркалом во всем белом, точно невеста — с белой вуалью-фатой.              — Постарайся сделать максимально целомудренный и набожный вид.              В центре зала, на утреннем молебне она чувствует себя инородной.              — У тебя еще будет шанс показать свою ненависть, моя милая ведьма.              Первосвященник объявляет ее невиновной. Мученицей, ставшей жертвой обратившихся к Тьме священнослужителей.              — Для начала… будет неплохо воздать по заслугам твоим обидчикам.              Он льет чистую ложь речами великого праведника, представляя историю, сотканную из искусного обмана и хитрой выдумки.              — О, я не делаю это лишь ради одной тебя, дорогая. Дыхание Бога должно судить еретиков нашей земли.              Первосвященник не внемлет ни одному слову, брошенному священнослужителями храма Хедебю в бранном оправдании и желании сохранить свою шкуру.              И Сигюн впервые смотрит на них сверху-вниз. Будоражащее до кончиков пальцев счастливо-злорадное ощущение.              — Тебе может быть сложно контролировать темные эмоции внутри себя. Считай это тестом, моя милая ведьма. Провалишься — я тут же избавлюсь от тебя.              Он казнит их. Прямо здесь, безжалостно и прилюдно. Своим священным огнем, которому те доселе трепетно поклонялись.              У Сигюн от этого огня темная энергия в панике воет, визжит, перекручивает внутренние органы и переворачивает мир с ног на голову. Едва удается сдержать рвотный позыв.              Благо для служителей храма бледный вид и прикрытый рукой рот выглядят как шок благочестивой девы на акт представшей прямо перед глазами жестокости.              — Я дам тебе статус.              Первосвященник провозглашает ее Святой.              Чистой благочестивой девой, что стерпела все муки и осталась нетронутой священным огнем. Возрожденной. Из своего же пепла.              — Предоставлю тебе возможность отомстить. Создать свое персональное Auto-da-fé.