Рядом с тобой

      Темнота, словно стены чёрной палатки, вздрогнула от сильного порыва ветра, распахнувшего окно его спальни. Это был сон. Очередная смесь детского страха, смешанная в слуховых, осязательных и обонятельных образах. Оминис почувствовал, как быстро холодеет воздух вокруг него, как больно он колет кожу, когда он выбирается из-под тяжёлого одеяла и тут же зябнет.       В семейном поместье Мраксов всегда холодно, а с ветром и без того низкие температуры ощущаются ещё сильнее. Он дрожит и, ориентируясь больше на память, чем на слух, спешно доходит до окна и закрывает его. Теперь до него доносится почти незаметный для всех шум ночи: далёкий шум леса неподалёку, тихие голоса и шорох единичной прислуги, убирающей несколько гостевых комнат поместья от пыли и грязи после переделки интерьера, а внизу… К нижним этажам Оминис старается не прислушиваться. Слишком жуткие ощущения и ассоциации вызывают истошные крики маглов, которых пытает его семья. Их голоса, словно рассыпанные вокруг него искры, собираются в колючие лучи и пляшут вокруг младшего Маркса, пронзая его привычную темноту, вмешивая в неё что-то чужое и недоброе.       Откуда-то из глубины дома доносится треск, похожий на разряд сразу от нескольких волшебных палочек. Значит, старшие братья развлекаются вместе с отцом. Он должен пойти и попытаться остановить их, но ноги предательски приковываются к холодному полу, а разум верещит, как сигнал тревоги:       «Если вмешаешься, братья снова будут издеваться над тобой».       Чистокровные волшебники — привилегированный класс магов. Оминис всегда чувствовал свою избранность и ответственность за текущую по его венам кровь. Он был упрям, и «дворянская гордость» присутствовала в нём в той же мере, как и в каждом члене его семьи. Он мог бы даже уважать их, только вот его уклад не подчинялся семейным принципам. Мракс младший не желал не изучать, не применять знания Тёмных искусств, тем более к невинным людях. И если раньше тётушка Ноктуа, единственная, кто понимала и поддерживала его, защищала своего любимого племянника перед роднёй, то после её внезапной пропажи Оминис остался на поле боя совсем один. Будто брошенный на растерзание собакам, он был вынужден либо сдаться, либо продолжать бороться за свои убеждения, чтобы не позволить тьме захватить не только его глаза, но и справедливое сердце.       Почти в каждом своём сне он делает этот выбор: он берёт палочку и спускается вниз, встречает непонимание кровных родственников, собственную слабость и разрывающую тело боль. Он ненавидит их, себя, даже завтрашний день, где ему придётся завтракать вместе с ними за одним столом и соблюдать субординацию.       Оминис просыпается, чувствуя, как ломит его кости, будто на нём применили слабый Круциатус и сглатывает поднявшийся к горлу ком. Тревога закрадывается в сердце, и он, напрягая слух, слышит размеренное дыхание своих соседей по комнате и знакомый шорох в гостиной Слизерина. Последнее может отвлечь его от ночных мыслей, и он упрямо хватается за эту возможность и решается выйти.       Последний месяц Изабель Коулман чувствует физическое истощение. Она устала настолько, что не может уснуть. Кажется, за год учёбы в Хогвартсе она распылила свою энергию на слишком многое: дуэльный клуб «Скрещенные палочки» с Себастьяном, подготовку к СОВ, помощь другим студентам, полëты на мётлах и даже на собственный виварий, большую часть которого за неё заполнила Поппи Добринг. Конечно, добродушная пуффендуйка помогала ей ухаживать за волшебными существами, но вот постоянная беготня за игривыми лунтелятами, пушинками и одной особо скоростной и непослушной Хейзел со временем начала сильно выматывать.       Изабель не могла никому отказать — это был самый главный её недостаток. С другой стороны, она делала это искренне. Ей нравилось, что у неё много друзей и знакомых, которые проявляли активный интерес к ней, особенно если он был соревновательным. Мир магии, как и способности к ней, открылись ей только год назад, и она изо всех сил старалась наверстать упущенное. По крайней мере, так она считала до тех пор, пока красный огонёк от волшебной палочки не возник за её спиной и не отвлёк её от листания книги по волшебным тварям.       — Ты сидишь допоздна уже целый месяц, — подметил возникший точно из ниоткуда Мракс. — Что с тобой?       — Как ты узнал?       Она была удивлена, ведь никому не рассказывала о своих ночных посиделках, да и холодная, украшенная рождественскими украшениями гостиная обычно пустовала уже через час после полуночи. В зимнее время многие студенты уже не сидели в ней подолгу, а перебирались в чуть более тёплые спальни. Изабель же просто брала с собой одеяло, книгу и тихонько выходила из комнаты, когда соседки гасили свет и ложились спать. Так как Оминис мог заметить её со своим недугом? Может, её увидел Себастьян и рассказал ему?       Она задумалась, не заметив, как парень с застывшим лицом неожиданно сел на другой край дивана.       — Я просто сделал элементарный вывод.       Изабель тихо и сомнительно хмыкнула, Мракс тут же немного придвинулся и прислушался, склонив голову в сторону едва различимого недовольного звука. Все его движения были скованными, будто он боялся что-то упустить. Девушка часто замечала за ним эту вынужденную особенность. Он будто ловил каждое слово своего собеседника, читал каждый его вздох. Оминис не мог видеть лица, но всегда пытался проанализировать эмоции других. Видеть их через слух. Точно также он относился и ко всему остальному, в любое дело или ситуацию он старался вникнуть досконально.       — Последнее время твои шаги слишком вялые, Изабель, и голос очень сонный. Себастьян часто жалуется, что ты стала мало есть. Он сказал, что твоё Протего тоже ухудшилось, а ещё я слышал, как ты спрашивала у Шарпа о рецепте зелья сна без сновидений. Выходит, у тебя бессонница?       — Не знаю.       — Не знаешь? — он нахмурился, кажется, даже больше, чем она недавно. Ох, уж эта его любовь вытягивать из людей чёткое мнение!       — Ладно. Возможно, так и есть.       — Почему?       Изабель была готова отдать руку на отсечение, лишь бы он ушёл и перестал донимать её вопросами. Дружба между ними была сложной и существовала, по мнению девушки, только из-за Сэллоу. За год они будто приспособились друг к другу, при этом Изабель нравилось в Оминисе то, что он всегда мог разложить любую её проблему по полочкам. Другое дело, если он делал это, когда его об этом не просили. Также он был надёжен и предан своим близким друзьям. Он буквально опекал Себастьяна и его больную сестру Анну и очень многое прощал первому с его же слов. Пожалуй, из всего этого рождался и главный его недостаток — контроль над жизнью тех, кого он старался беречь. Близнецы этого, возможно, не замечали, но Изабель неоднократно отмечала это в его поступках. Оминис отрицал все запретные знания, поэтому стоило ему только заподозрить или услышать, что Себастьян собирается сотворить что-то неподобающее, например, проникнуть в запретную секцию библиотеки за какой-нибудь редкой книгой, как в крипте начинался такой разнос, что ты трижды пожалеешь, если войдёшь туда. Особенно если ты был соучастником этого похода, а ещё единственной фигурой, на которую мог перекинуть половину ответственности Сэллоу.       — Так ты не ответишь? — повторил свой вопрос блондин, развернувшись к однокурснице лицом.       Изабель поняла, что ей не отвертеться. Она тяжело вздохнула, отложила книгу в сторону и взглянула в его опущенные глаза, прикрытые полутенью длинных, загнутых кверху ресниц.       — Думаю, это от усталости, последнее время я совсем выбилась из сил.       — Кажется, что у тебя на плечах груз целого мира. Давай уже выкладывай свои детали.       — Откуда ты?..       Стоп. Погодите.       — А почему ты не спишь, Оминис? — тут же спросила она, желая выведать у него причину такой внезапной внимательности к себе. Парень не успел включить щит хладнокровности, и лицо его исказилось. Он резко отвернул голову в сторону.       — Это ерунда.       — В самом деле? — чуть отодвинув одеяло, она села ближе и с выпытывающим видом склонилась к нему. Оминис почувствовал приближение и заметно напрягся, просчитывая в уме, как близко она оказалась. — Кажется, тебя что-то беспокоит. Какие-то проблемы с учёбой или…       — Просто плохой сон. Давай оставим это и продолжим говорить о тебе.       Тон его голоса сменился на более холодный. Себастьян как-то говорил, что иногда Мракса мучают кошмары о доме, только вот ей он о них вряд ли когда-нибудь расскажет.       — Хорошо, я скажу, если пообещаешь, что это останется между нами, — согласилась она, и он тут же кивнул.       Оминис слушал её внимательно, и ей это казалось настолько неловким, что было просто смешно. Смешно жаловаться на свои проблемы, когда рядом сидит человек, не видящий неба, облаков, солнца. Вообще ничего. Ни малейшего проблеска света. И он слушает её очень внимательно, взвешивает каждое её слово. Почему? Хочет, чтобы она больше доверяла ему или всё дело в ночи? Ночью люди чаще всего бывают откровенными.       — Постой, — он прервал её на жалобах на единорога Хейзел. — Ты не думала, что твоя проблема не в том, что ты не можешь отказать, а в том, что ты слишком боишься не понравиться всем? Подобное отношение говорит о том, что ты лгунья, Изабель.       — Лгунья?       — Да. Ты пытаешься всем угодить, показать себя лучше, чем ты есть на самом деле, из-за этого ты лжешь себе и остальным. Скажи, ты и к Себастьяну также относишься? Или он всё-таки более особенный для тебя?       Девушка укусила себя за щеку, чтобы не сорваться. Слышать чужую, да ещё и такую трезвую оценку о себе оказалось весьма неприятно. Куда хуже было то, что Оминис подозревал о её чувствах к Сэллоу. Но как? Она ведь никогда не проявляла своих чувств напрямую. Слишком боялась предоставить кому-то возможность причинить себе боль.       В конце концов, вероятные возможности не причиняют столько вреда, как реальность. Они захватывающие и бесконечные, а у реальности всегда есть конец. Это всегда удерживало её от Себастьяна — мысль, что всё закончится, если она расскажет ему о своих чувствах, а он не ответит ей взаимностью. Больше не останется «что, если…» и «может быть» — никаких мечтаний. Ничего.       — Себастьян мой друг, — категорично ответила она, пытаясь обмануть его.       — Уверена? Твоё поведение говорит о…       — Прекрати анализировать меня, Мракс. Я возвращаюсь в кровать.       Он услышал лёгкий шелест одеяла, похожий на шуршание сухих осенних листьев на ветру, затем диван жалобно скрипнул и разом опустел. Слизеринец отчетливо понял, что перегнул.       Изабель взяла книгу в руки, и Оминис быстро поднялся следом за ней.       — Подожди. Если я обидел тебя своей прямолинейностью, то прости.       Он говорил куда-то вниз, в то время как на его лице отражалась мучительная неловкость. Она поделилась с ним переживанием, а он проявил бестактность и наговорил лишнего. Коулман заговорила негромко, но с лёгкой, звенящей в темноте обидой:       — Ты не обидел меня, Оминис, скорее, указал на то, чего я сама в себе не замечала. Думаю, мне действительно нужно поразмыслить над этим. Спасибо, что выслушал.       — Спокойной ночи, Изабель.       Девушка молча направилась к себе и, прежде чем войти в спальни девочек, не смогла не бросить взгляд на оставленного ею в слепого слизеринца. Оминис по-прежнему стоял у дивана с застывшим лицом, а затем, будто просчитав момент, поднял руку вверх и с улыбкой махнул ей на прощание. Знал ли он, что она обернётся в этот момент, ей было неизвестно, однако, такой простой жест внимания почему-то впечатлил девушку. Сама того не замечая, она почувствовала, как чувство обиды в ней медленно затухает.