На цепь | Cʜᴀɪɴᴇᴅ

У Себастьяна большие неприятности. С каждым шагом, приближающим Оминиса к крипте, это становится все более очевидно. Сэллоу еще не подозревает, какой силы гнев навлек на себя, поэтому вполне правдоподобно удивляется, когда металлическая решетка впускает Гонта внутрь.       — Оминис? — его голос звучит чуть более удивленным, чем следовало бы, как будто Сэллоу застигнут врасплох его появлением и не ожидал его здесь увидеть. — А я как раз собирался к тебе. Хотел предложить выпить по паре бокалов сливочного пи…       — Заткнись на хер, Себастьян. В этом тоне нет ни злобы, ни ненависти. Он слышится ровным и даже снисходительным, но тут же становится понятно: Оминис все знает. Да и содержание такого несвойственного другу обращения говорит само за себя. Сэллоу крупно облажался и хорошо это осознавал. Оминис чувствует на себе взгляд озадаченности вперемешку с растерянностью и буквально кожей ощущает, насколько отчаянно Себастьян сейчас пытается придумать оправдание.       — Даже не вздумай. Клянусь, еще одно слово — и я голыми руками вырву твой блядский язык и затолкаю тебе в задницу. Сэллоу оторопел, прекрасно понимая: Оминис не шутит. Он до жути разозлен, а такое бывало крайне редко. Лучшее, что можно сделать, — послушаться и заткнуться, предоставив другу возможность говорить, выпустить пар и остыть. Пусть обзывает по-всякому, да хоть ударит, похер, главное — успокоится. Шестеренки в голове Сэллоу приостанавливаются, едва стало понятно, что оправданием ситуацию не исправить. Он не решается даже согласно замычать, выражая покорность. Замирает в опаске издать хоть звук.       — Какое же ты сраное паршивое брехло, — в отвращении выплевывает Оминис, и его брови сдвигаются в крайней степени презрения. — Как ты мог… бессовестно растрепать о нашем сакральном месте… какому-то залетному новенькому? Ты хоть знаешь, что он за человек? Осознаешь, что впустил сюда чужого? Осквернил, запачкал, испоганил… Куда еще планируешь его впустить? Может, в спальню или в штаны… Сэллоу не может удержаться от нервного смешка. Поджимает губы, чтобы не засмеяться окончательно, но улыбка все равно лезет наружу. Намерения не обострять ситуацию обращаются крахом от мыслей, что Оминис сейчас проявляет самую настоящую ревность. Разумеется, ему этот смешок не понравился.       — Тебе весело? — его голос рассекает пространство между ними и отскакивает от каменных стен. — Ты только что умудрился просрать то, как много это место значило для меня… для нас…       — Воспоминания, — решился поправить Сэллоу, старательно делая тон серьезным. Именно на слух Оминис определит посыл его слов. — Мы уже давно держимся за воспоминания. Былые беззаботные времена, когда нас было трое и мы были… типа… счастливы. Этого больше не будет, и крипта давно стала склепом несбыточных мечт и болезненных моментов прошлого.       — И ты настолько убит чувством безнадежности, что таскаешь сюда всякий сброд в поисках мимолетного утешения? — Оминис не посчитал аргумент убедительным. — Вали развлекаться в другом месте, раз здесь тебя уже ничто и никто не радует. Себастьян выжидает и все-таки решает оправдаться.       — Нет. Еще не убит. До сих пор пытаюсь все исправить и вернуть сюда Анну. Хотя бы попробовать. Чтобы мы… снова были втроем.       — А может, вчетвером? — Оминис не сдерживает колкость. — Или новенький уже подразумевается под «третьим»? И скажи на милость, как вообще проклятье Анны связано с его появлением в крипте?       — Так было нужно, — просто отвечает Себастьян. Решает, что этого недостаточно, и добавляет: — Мне необходимо влиться в его доверие. Я знаю, это может показаться максимально тупым, но…       — Что весьма в твоем стиле, — саркастично подмечает Гонт.       — …уверяю, что сработает! Этот новенький, он… — Сэллоу протяжно выдыхает, чувствуя себя заранее проигравшим. — Он не так прост. Владеет какой-то странной магией, какую я прежде никогда не видел. Видел бы ты, что он сделал с этим троллем! Я должен выяснить, что это за волшебство, узнать, что еще он умеет, и, если это поможет Анне…       — Хватит! — жестко рявкнул Оминис. — Довольно. То, что ты сделал, не имеет никакого отношения к Анне. Ее здесь нет. Это касается только тебя и меня. Ты предатель, Себастьян, и твоему поступку нет оправдания. Сэллоу молчит, не найдя слов. Собственные аргументы действительно кажутся до смешного тупыми. Рассказать о крипте теперь виделось весьма непрактичным способом добиться цели. На что он рассчитывал, приводя новенького сюда? О чем вообще думал? Неужели не мог найти другого способа заслужить его доверие?       — Ты прав, — понуро выдыхает Себастьян и жалеет, что Оминис не видит, как опустилась его голова в жесте поражения. — Мне не следовало приводить его сюда. Я совершил ошибку. Оминис ждет слов «теперь ты доволен?», но у Сэллоу хватает ума этого не говорить. Без этого понять, что ни черта он сейчас не доволен и словами, пусть и с осознанием собственного промаха, этого не исправить. На лице Оминиса трудно разобрать, подействовал ли прием, и хотя бы прикинуть эмоции друга в эту секунду. Он все еще стоит неподвижно с руками на боках и молчит.       — Оминис? — осторожно окликает Себастьян. — Ты злишься? Как я могу поправить ситуацию?       — Явно не парой бокалов сливочного пива, — подмечает Гонт и оказывается чертовски прав.       — Нет, правда, что я должен сделать? — не отступает Сэллоу. — Я уже признал неправоту, хочешь, прямо скажу, что дерьмовый друг?       — О, а это уже давно не новость, — ухмылка трогает губы Оминиса, и лицо Сэллоу мрачнеет.       — Ну да, я дерьмо, — он кивает. — Как ты там меня назвал?       — Сраное паршивое брехло.       — Тоже правда. Еще эпитеты будут или я могу начать биться головой об пол, как провинившийся домашний эльф?       — Знаешь, Себастьян, — подумав, начинает Оминис недобрым тоном, от которого Сэллоу мгновенно обращается в слух и вытягивается в напряженную струну, — я все чаще задумываюсь, почему до сих пор общаюсь с тобой.       — Чего-о? — слетает машинально с его губ, а брови тут же хмурятся в непонимании. — Оминис… — это звучит практически испуганно, — ты чего?       — Да так, в кои-то веки решил поделиться мыслями, — он медленно прохаживается вперед, задумчиво потирает костяшки пальцев друг о друга. — Ты постоянно нарушаешь свои же обещания, клянешься и снова срываешься, и эксплуатируешь мое доверие, не ведая границ наглости. Думал, это продлится вечно? Не заметил, что в последнее время я слишком мало рассказываю что-то личное? Не учуял изменений в нашем общении? Ах да, все, что тебя интересует, — этот новенький… Презрение в его тоне настолько отчетливое, что доходит до издевательства. Себастьян пытается понять, чего друг хочет добиться, но теряется. Хочет выпалить, что его интересует лишь Анна, что все это только ради нее, но не может. Вместо этого несмело спрашивает, боясь услышать ответ:       — Ты… хочешь меня оставить? — Одно только упоминание такой вероятности вслух заставляет нутро похолодеть. — Но Оминис…       — Что «Оминис»? — резко вопрошает Гонт. — Давай, удиви меня. Скажи что-нибудь новое. Я все это дерьмо слышал уже сотни раз. Всегда одно и то же. Пожалуйста, Оминис, не злись, Оминис, больше этого не повторится… — замямлил он. — Брехня! Мне все надоело, Себастьян. Новенький — лишь капля в море, в котором ты сейчас тонешь, и я не горю желанием протягивать тебе руку помощи. Вот, значит, как. Его терпение лопнуло. Что ж, однажды это и правда должно было случиться. Себастьян тихо выдохнул. Знал, что рискует, но не смог подумать еще немного, поставить себя на место Оминиса и хотя бы предположить, что закончится этим. Снова не нашел правильных слов, которых в сложившейся ситуации попросту не существовало. Значит, следует перейти к действиям.       — Удивить тебя. Хорошо. Он бросился вперед, достиг Оминиса и впился в его губы отчаянным поцелуем. Наплевал на все и просто поцеловал лучшего друга без лишних слов, вопросов и предупреждений. Оминис не отстранился, не оттолкнул, но и на поцелуй не ответил. Стоял безынициативно, позволяя гулять по своим губам. Позволил бы что-то большее? Прикоснуться руками Себастьян не решился — и без того изрядно обнаглел. Хотел лишь проскользнуть языком между его губ, к счастью, сомкнутых неплотно, и, едва попытался, ощутил, как Оминис улыбается, не пуская дальше. Сэллоу замер, не совсем понимая, что подразумевает такая реакция, и отступил. И тогда, снова оказавшись на свободе, Оминис громко засмеялся. Захохотал так, как не обсмеивал самую удачную шутку друга. Поднял голову, подставляя взору гуляющий вдоль горла кадык и распахнутый рот, из которого вырывался нарастающий хохот. Себастьян потерялся в этом смехе, многократно усиленном эхом крипты, только и мог недовольно поинтересоваться:       — Ну и чего ржешь? Оминис прекратил смеяться, но веселая усмешка все еще играла на его губах.       — Себастьян, — притворно-ласково обратился он, снова заставляя напрячься, — где твои манеры? Ты ведешь себя просто отвратительно. Что за выкрутасы? Я слеп, а не туп. Можешь играться с кем угодно, только не со мной. На меня твои чары не действуют. И вообще… кажется мы провели вместе настолько много времени, что ты привык ко мне и стал забывать, кто находится рядом с тобой на самом деле. Последние слова Себастьяну не понравились. Показались даже угрожающими. Он исступленно моргал, смотря на друга, и с трудом узнавал привычного Оминиса в этом ухмыляющемся парне. Неужели настолько крупно облажался, что навлек на себя его ярость? Да и не гнев это вовсе, ведь он даже не кричит и, похоже, едва ли злится. Тогда в чем дело? Сэллоу ни черта не понимал. Нервно сглотнул, не зная, что сказать.       — О чем ты? — выдохнул, когда понял, что от него чего-то ждут. Ответил Оминис на Парселтанге. Что-то отчетливо прошипел и ухмыльнулся.       — Прости, я… — Себастьяну стало не по себе. — Я не понимаю.       — В самом деле? Странно, учитывая, какая ты все-таки змея. Не переставая ухмыляться, Оминис протянул руку и сжал кулак с поднятым средним пальцем. По голосу безошибочно определил местонахождение друга, и порой эта способность ориентироваться в пространстве на звук заставляла забыть о его слепоте.       — Знаешь, что это, Себастьян? — спросил он все тем же ласкающим голосом. Будто ядовитая змея невероятной красоты, притворно успокаивающая мелодичным шипением. — Знаешь?       — К чему это все? — не понял Сэллоу. — Оминис, ты меня пугаешь…       — Знаешь?! — рявкнул Гонт. — Отвечай мне!       — Знаю! — воскликнул Себастьян. — Чертово кольцо, принадлежащее одному из Певереллов! На кой хер ты сейчас тычешь им мне в лицо?       — Еще помнишь мою фамилию и что за ней стоит? — не унимался Оминис. — Или освежить тебе память?       — Помню!       — Так какого хера обращаешься со мной так, будто я грязь на твоих ботинках?! — взревел Гонт. Сэллоу оторопел, не веря ушам.       — Я вовсе не…       — Какое ты имел право без спроса пускать кого-то сюда и распоряжаться этим местом? Я поделился им с тобой, раскрыл семейную тайну, и вот как ты мне отвечаешь? Как только у тебя, поганого безродного деревенщины, хватает наглости просить меня открыть для тебя еще и скрипторий? Кем ты себя возомнил?! Челюсть Себастьяна бессильно повисла от шока. Глаза удивленно расширились, пытаясь высмотреть в этом человеке лучшего друга. Выглядел он все так же, не дал ярости и эмоциям обуздать себя. Характерно хмурил брови, будто просто на редкость сильно злился из-за очередной выходки. Но его слова… Оминис, его Оминис никогда бы не сказал подобного.       — Да что на тебя нашло… — тихо обронил Сэллоу. Сейчас перед ним красовался истинный Гонт, какими были остальные представители этого рода. Жесткий, холодный, стоящий на грани безумия и готовый переступить эту черту, послав к Дьяволу все, что их прежде связывало. И, Себастьян был уверен, если бы не Статус крови, Оминис без зазрений совести назвал бы его грязнокровкой. От этого замутило и ком подобрался к горлу. Наверное, лучше бы он обиделся, ушел или накинулся с кулаками. Так хотя бы стали понятны его чувства. Как вести себя с таким Оминисом, было неизвестно.       — Да, я виноват! — в отчаянии и бессилии воскликнул Себастьян. — Я признаю это перед тобой со всей искренностью и в полном осознании! Чего ты хочешь? Что я должен сделать? Молить тебя? Упрашивать? И что это за идиотские попытки уповать на происхождение? Ты же ненавидишь свою семью, а сейчас ведешь себя так, будто готов под пытками заставить меня обо всем пожалеть!       — Чего я хочу? — Оминис снова улыбнулся, правда, теперь как-то печально. — Нормального друга, Себастьян. На которого можно положиться и полностью довериться. Пару секунд они молчали, каждый думал о своем.       — Я понял, — Сэллоу кивнул и направился к выходу. — Я предал твое доверие, и все кончено. Спасибо за дружбу, Оминис, я никогда тебя не забуду.       — Стоять. Жесткий тон подействовал как невидимый барьер и ударил хлыстом по спине. Сэллоу остановился как вкопанный и заслышал позади:       — Я не разрешал тебе уходить. Еще с тобой не закончил. И даже не вздумай давить на жалость. Ты и без этого уже достаточно жалок. Себастьян обернулся с немым вопросом во взгляде.       — Блядь, Оминис, ты головой ударился?! Что за херня? Послышался его смех, а затем тихое, но такое проникновенное:       — Ты херня, Себастьян. Лживая, самоуверенная, наглая, глупая, самонадеянная, упрямая херня. Только и можешь самоутверждаться за счет еще более тупых и никчемных, чем ты сам. Сэллоу сжал кулаки, но промолчал. Чувствовал, что просто не имеет права спорить, обязанный выслушивать любую брань из его уст. Сам во всем виноват.       — Просто скажи, чего ты хочешь, — попросил он напрямую. — Видимо, роль друга я уже безнадежно просрал, так что я весь внимание.       — Форма, — коротко сказал Оминис.       — Что?       — Твоя школьная форма.       — Та-ак? — выжидающе протянул Сэллоу.       — Помнишь, как отчаянно пытался влезть в ставшую маленькой прошлогоднюю форму и заколдовать ее, чтобы села по размеру? — с ухмылкой произнес Оминис.       — Блядь… Да! — сокрушенно выпалил Себастьян.       — И кто выручил тебя горстью галлеонов на новый комплект?       — Понял. Не продолжай. Он принялся расстегивать застежки на мантии, пуговицы пиджака и рубашки. Ослабил галстук и стянул через голову. Бросил к ногам Оминиса на пыльный пол крипты, давно не видевший уборки, следом скинул мантию и собирался добавить в кучу и пиджак.       — Мне ведь несложно, — приговаривал он. — Если это поможет загладить вину, ради тебя я хоть с голым задом щеголять буду. Оминис весьма правдоподобно посмеялся и мечтательно протянул:       — Да уж, хотел бы я на это посмотреть. И снова эти несбыточные обещания… Ах, Себастьян… Когда же ты наконец отучишься их давать или хотя бы начнешь отвечать за слова?       — А когда ты успел так ебануться, дружище? Немыслимо! Столько лет ждал, прежде чем показать истинное лицо? Давай, не стесняйся, продолжай свою речь. Напомни, какое я ничтожество, неспособное купить себе даже новые портки, чье наследство пошло на выпивку ебаному Соломону, не оставившему мне ни кната. Давай, Оминис. Скажи, что сегодня я потерял еще и тебя и теперь у меня ничего не осталось. Вместо ответа Гонт легко пнул кучу одежды перед собой.       — Так ты обращаешься с моими подарками? — он цокнул языком. — Ай-яй, Себастьян. Ты неумолимо продолжаешь меня разочаровывать и, похоже, совершенно не ведаешь понятия ценности. Так уж и быть, пока мы здесь, я хотя бы попытаюсь научить тебя манерам. Может, ты окажешься благодарным хоть за это. Подними.       — Что…       — Подними, я сказал! Чувствуя, что сходит с ума, Себастьян послушался. Подобрал сперва пиджак, затем и мантию, и вернул пыльный галстук на положенное место вокруг шеи.       — Чисти.       — Мерлин, блядь, Оминис, ну что за цирк? — не выдержал Себастьян.       — Ты провинился, — констатировал Оминис, заставив беззвучно выругаться. Он прекрасно догадывался, какие слова жгли другу язык, но лишь умиротворенно улыбался, более чем довольный происходящим. Раз уж ему нужно именно это… Себастьян накинул пиджак на плечи и полез в карман за волшебной палочкой.       — Не так, — оборвал Гонт, безошибочно разгадав его намерения. — Без волшебства. Сэллоу гневно встряхнул мантией, поднимая пыль в воздух.       — Может, мне еще и зад вам вылизать, а, мистер Гонт? Или для этого я недостаточно чистокровный? То, как поколебался в раздумьях Оминис, дало окончательно осознать, насколько сильно Себастьян пожалеет о своем решении привести в крипту чужого. Хер бы побрал этого ебучего новенького, Анну с ее проклятием и самого Оминиса. Кажется, все вот-вот полетит к чертям.       — Насчет зада не знаю, — вполне серьезно ответил Гонт, — а вот на ботинки, может, и сгодишься.       — Что…       — Ты оглох или окончательно отупел? — он резко повысил тон голоса. — Может, это я неясно выражаюсь? Какое слово для тебя осталось непонятным? Сэллоу обескураженно моргнул и, не найдя других слов, выдохнул:       — Ебаный, блядь, свет… Оминис покачал головой, заслышав это. Снова цокнул языком и заключил:       — Так не пойдет. У тебя слишком грязный язык, после которого станет только хуже. Он вскинул волшебную палочку, и рот Сэллоу наполнился едкой мыльной пеной. От неожиданности он выронил свою и закашлялся, отплевываясь на четвереньках.       — Оминис, блядь! Прекрати! — ругался Себастьян, пуская слюни на пол. Хотел подняться на ноги, но почувствовал, как что-то твердое ощутимо давит сверху.       — А вот теперь можно попробовать. Перед лицом появился ботинок, мгновением ранее прижимавший к земле, мешая встать. Простая модель без излишеств и пошлых вставок из драконьей кожи. Некоторые наследники знатных родов рядились гораздо более вычурно. Они вдвоем когда-то дружно смеялись с уродливого ожерелья с изумрудами, которое стащил у отца и напялил в школу придурок-Селвин. На фоне тяги к роскоши отдельных личностей из списка «Священных двадцати восьми» перстень Оминиса был даже скромным. Одевался он тоже сдержанно. Но не нужно было знать толк в тряпках богатеев и дорогих тканях, чтобы понять: Гонты могут купить все, просто в этом не нуждаются. Точно так же и Оминису не нужно приказывать и тем более просить полизать свой ботинок. С ледяной волной Себастьян догадался: если сейчас же не откроет рот, Оминис без предупреждения пинком выбьет ему зубы. Лакированная кожа все еще пахла дороговизной и оказалась не слишком пыльной. Ничего, терпимо. Себастьян потерпит, если это поможет. Правда, не решался даже предположить, что за всем этим последует и сможет ли он воспринимать Оминиса таким же как раньше. Будет лучше представить на его месте кого-то другого. Да того же Марволо, отбитого на всю голову. Пока что Оминис до брата не дотягивал, но, Сэллоу был уверен, это лишь начало. Неизвестно, сколько в Оминисе от Гонтов на самом деле. Язык несмело прошелся вдоль и обратно пару раз, оставляя мыльную слюну. Носок упрямо пытался протолкнуться в рот, и Себастьян повиновался. Открыл и вобрал полностью, насколько мог. С горькой мыслью осознал, что Оминис этого даже не видит. Тогда к чему это все, если толком не наслаждается зрелищем? Получает удовольствие от самого факта, не нуждаясь в визуализации? А может, в это же время представляет вместо ботинка что-то другое?       — Зубы спрячь, — предостерегающе послышалось сверху. — Не приведи Мерлин заметить после тебя хоть одну царапину. Ну охуеть. Какой-то ботинок теперь дороже друга. Вот и цена их многолетней дружбы. Сколько, интересно? Сто галлеонов? Тысяча? Не пара кнатов — и уже отлично. Не хотелось даже в мыслях представлять, как можно будет оторваться за все происходящее на новеньком после освобождения. Не было и обиды как таковой. Остаточное удивление от неожиданной трансформации Оминиса в Гонта и вопрос, когда и чем это все закончится. Оминису надоело стоять на одной ноге, и он высвободил ботинок из рта друга. Себастьян прошелся языком в полости, собирая соринки и песок, и неслышно сплюнул. Не хватало еще слизывать с пола собственные харчки, слишком громко отплевавшись, будто в отвращении и брезгливости. Ничего подобного к Оминису не ощущалось. Лишь непонимание: неужели вторжение в крипту настолько его задело? Хотелось поинтересоваться, что же теперь будет, и приготовиться вычистить второй, но Себастьян упорно молчал, опасаясь навлечь на себя неизвестные последствия.       — Молодец, — похвалил Оминис, но от этого не стало легче. — Признаюсь, твое послушание меня обнадеживает. Еще не все потеряно. Вот как? Будь Оминис зрячим, Себастьян бы уже стоял перед ним на четвереньках, призывно распахнув грязный рот и свесив язык. Но друг этого не увидит, и оставалось только покорно ждать и не вякать. Послышалось характерное шуршание кожи, и лица что-то коснулось. Перчатка. Оминис надел ее, прежде чем дотронуться. Это он брезговал другом. Сердце пропустило удар, и стало тоскливо. Не дожидаясь приказаний, Сэллоу открыл рот, позволяя перчатке скользнуть внутрь. Оминис прошелся по рядам его зубов, оттянул за щеку изнутри, словно крючком, и усмехнулся.       — Я хочу спросить, Себастьян, — на этот раз Оминис говорил более привычным для себя тоном, отчего нутро затрепетало в надежде. — Насколько сильно ты ко мне привязан? Сэллоу помедлил. Тянуть слишком долго значит рисковать навести подозрения во лжи, но и слова следовало подбирать тщательно.       — Я… — Себастьян взмолился, чтобы это прозвучало максимально искренне, — я люблю тебя, Оминис. Три секунды стояла тишина, затем Гонт рассмеялся. Снова. Не поверил.       — Неубедительно, — в этом тоне отчетливо проступил кислый изгиб его губ.       — Я не вру. Правда, Оминис. Ты все, что у меня есть. «Стал бы я лизать твои блядские ботинки без любви?» — хотелось выпалить ему в лицо, но Сэллоу сдержался.       — Я хочу… поверить тебе, Себастьян, — Оминис растягивал слова, словно задумался. — Правда хочу, но… не получается. Ты слишком часто меня обманывал. Боюсь, обратить это не так уж и просто.       — Но возможно? — с надеждой вопросил Сэллоу. — Скажи, я могу хоть что-то изменить?       — Можешь попробовать, — снисходительно проговорил Гонт. — Привязывай. Послышался металлический звук, и по плечу скользнула змея. Цепь… большое кольцо… ошейник? Блядь-блядь-блядь… да что же он творит?       — На цепь! — приказал Оминис. Нужно повиноваться. Ради того, что осталось от их дружбы. Ради хотя бы слабой надежды все исправить. Годами именно надежда двигала им, заставляя снова и снова пытаться помочь Анне. Сегодня настало время сделать то же самое ради Оминиса. Себастьян расстегнул защелку металлического ободка и замкнул на своей шее. Что-то тихо щелкнуло на затылке, будто он оказался взят на мушку револьвера. Пусть так. Выстрел в любом случае придется сделать Оминису. Цепь натянулась, дернув за шею, и с этим движением Гонт окончательно установил свою власть над другом. Теперь-то что? Встать на задние лапки и загавкать? Или отправиться вслед за хозяином на прогулку по замку? Ничего. Пусть все знают, какое он убожество. Смеются до конца дней, передавая эту забавную историю потомкам из уст в уста. Сделают его позор факультетской легендой и увековечат в летописях Хогвартса. Все что угодно, лишь бы Оминис простил его.       — Проси.       — Ч… а? — не уверенный, что ему позволено говорить по-человечески, обронил Себастьян. Догадался и произнес: — Пожалуйста… Оминис… Он не установил ни одного правила игры. Не просил называть себя «господином» или что там еще предполагают эти извращенские игрища. Показалось, за неправильное обращение его накажут пощечиной или пинком, но Оминис лишь дернул за цепь.       — Еще.       — Пожалуйста… прости. Прошу тебя. Себастьян постарался через голос передать все сожаление, мольбу и надежду — и облажался. Оминис разочарованно поцокал языком, явно неудовлетворенный исполнением.       — Нет, Себастьян, — ответ ударил невидимым обухом по затылку. — Не могу.       — Умоляю! — взвыл Сэллоу у его ног, еле сдержавшись, чтобы не схватить за штанину и объять за ногу. — Я ужасно с тобой поступил! Настолько ли ужасно, чтобы сесть за это на цепь? Да какая к черту разница!       — Делай со мной что хочешь! — призвало отчаяние. — Избей, унизь, пусти по кругу на всю школу… только умоляю, прости меня.       — И ты снова ничего не понял, — сверху разочарованно вздохнули. — Предупредил же: следи за языком! Все, что ты скажешь с этого момента, придется доказать на деле. Ну вот. Хоть какие-то правила.       — А теперь… проси.       — Пожалуйста…       — Что?       — Второй… ботинок… можно? — спросил первое пришедшее на ум.       — Хочешь прикоснуться к нему? Почему мне стоит пойти тебе навстречу?       — Я… хочу… пожалуйста… позволь… Себастьян не знал, чем руководствовался, выбирая слова. Что говорило вместо него? Это ведь совсем не его голос.       — Не верю! — шею дернули. — Докажи, что хочешь, а я могу доверить твоему поганому рту хотя бы свою обувь!       — Оминис… — Себастьян прикрыл глаза, не готовый заплакать. Слишком рано сдаваться. Он припал к полу и коснулся носка ботинка лбом. Длина цепи позволяла, и Сэллоу снова высунул язык, мерными движениями оставляя следы. Поднялся выше, к лодыжке и принялся покрывать все подряд поцелуями.       — Разреши мне… больше.       — Что?       — Я хочу…       — Что ты там мямлишь? — голова повлеклась за удавкой со следующим рывком.       — Хочу… слушаться, — проговорил Сэллоу. — Получить приказ. Сказать «прикажи мне» было неправильной формулировкой. Он ничего не решает, не спрашивает и не распоряжается.       — Язык. Рот покорно раскрылся, и палец в перчатке снова скользнул внутрь.       — Ты грязный. Если хочешь большего, следует очиститься. Едва ли не со слезами на глазах пришлось вытерпеть еще один сеанс мойки. На этот раз Оминис убрал остатки пены Эванеско и распорядился:       — Руки. Перчатка никуда не исчезла, и Сэллоу понял, что пока не заслужил даже прикоснуться к другу. Между полизыванием и поцелуями выбрал последнее, отчаянно прижимаясь губами к его руке. Ощутил вторую руку у себя в волосах, отчего по спине пробежались мурашки.       — Хорошо, — удовлетворился Оминис. — Пойдет.       — Можно… снизу… — пролепетал Себастьян, разучившись формулировать полноценные предложения.       — Что снизу?       — Поцеловать… ноги.       — Скучно, — обронил Гонт. — Думал, у тебя фантазия побогаче. Себастьян с трудом прикидывал, как ему угодить. Унижения и мольбы не доставляли как такого удовольствия, судя по тому, насколько быстро игра наскучила Оминису. Сэллоу не знал, как играть, не говоря о том, чтобы даже замечтаться о выигрыше. Твою же мать. Что же делать… как?..       — Как? — повторил вопрос Себастьян. — Прошу, скажи… как ты хочешь? Прикусил язык, прежде чем ляпнуть, что сделает «все». Этим «всем» могло оказаться что угодно.       — Я? — удивился Оминис. — Хочу? Да ты явно слишком высокого о себе мнения, чтобы решить, что я чего-то от тебя хочу. Нет, Себастьян. Тебе нужно постараться, чтобы я захотел. Ага… Так, значит?       — Как?       — Даже не знаю. Это стало практически мучительно. Вопросы без ответов, тщетные попытки вымолить прощение… Оминис решил так его наказать? Что нужно сделать, чтобы доставить ему хоть каплю реально стоящего удовольствия? Задачу он не облегчит, сказав напрямую. Оставалось выяснить. Приготовившись получить наказание за неверную попытку, Сэллоу схватил Оминиса за лодыжки и снова принялся целовать ноги. Не мечтал добраться до кожи и пока касался через ткань. Так хотелось пойти дальше, получить возможность дотронуться до кусочка его кожи, доказать лучше, потому что это брезгливое пренебрежение и касания через препятствия ткани по-настоящему убивали. Себастьян слишком низко пал. Настолько, что Оминис не дает к себе прикоснуться.       — Прости! — вырвалось через поцелуи. — Пожалуйста, я прошу тебя… Я сожалею и… так хочу все исправить… Оминис, я не знаю, что теперь делать, пожалуйста… Хотелось ругаться матом сквозь зубы, кричать и плакать, валяться у его ног и молить… Но Сэллоу знал, что Оминису нужно вовсе не это, и своим плачем он только все окончательно испортит и признает собственную тотальную никчемность. Все, что Себастьян делал, — продолжал целовать ноги друга сквозь ткань проклятой школьной формы, сшитой на заказ за кучу золота. Очередное доказательство, насколько они один другому не ровня.       — Позорище, — будто бы в подтверждение пренебрежительно долетело сверху. Тут ему самое место. Внизу, у ног, на цепи… Разве это унижение? Это констатация блядского факта! Оминис наконец показал свое неоспоримое превосходство. Себастьян не заслуживал даже целовать его ботинки, и в их дружбе Гонт до него банально снизошел… Слезы снова попытались выбиться из глаз, но Сэллоу старался не упасть еще ниже. Сдаться сейчас значило опозориться окончательно, потерять этот шанс, данный Оминисом. Последний. Нужно постараться и в кои-то веки не проебаться. Ну же… Рука вцепилась в волосы. Запрокинула голову, больно натягивая скальп, и влага все-таки выступила на глазах. Даже хорошо, что Оминис не способен этого увидеть. Зрелище явно невероятно жалкое. Зато он совершенно точно все чувствует. Значит, он желает его боли? Неужели отступится от собственных принципов и примется за пытки? После такого Себастьян молча уйдет. Окончательно потеряет в Оминисе друга и былую надежду на примирение.       — Тебе бы подстричься, — рука проинспектировала вихры и потрепала, как псину.       — Может, ты… Всего лишь волосы. Никчемная плата. Хорошо, хоть это возможно предложить взамен.       — Нет. Без них ты станешь еще более непривлекательным. Еще более… А что, еще есть куда? Показалось, Оминис уловил эти мысли. Он чертовски догадлив и слишком много понимает без необходимости услышать. Блядское дерьмо. Чего же ты хочешь?!       — А ты? — с усмешкой спросил Гонт. В момент Себастьяну показалось, что рассудок покинул его. Он совершенно точно ничего не говорил. Как Оминис понял?       — Что… — чувствуя себя реально отупевшим, уточнил Сэллоу.       — Хочешь? Что он имеет в виду? Чего, блядь, Себастьян должен сейчас хотеть, кроме прощения? Смерти? Неужели не понятно, что для возбуждения сейчас неподходящее время?       — А говорил, что любишь… — протянул Оминис слишком разочарованно. — Очередное вранье. Да какого хера?! Неужели его все-таки обучили Легилименции? Оказавшись на полу, Себастьян ни разу не поднимал глаз на друга и не видел, какие манипуляции он мог там у себя наверху проводить. Значит, каждая его мысль Оминису известна. Все это отчаяние, внутренняя мольба, беспомощность… Ох, как же Себастьян ошибался, думая о пытках… Это же Оминис-чертов-Гонт, он очевидно выше всего этого дерьма! Ему вовсе не нужно использовать Круциатус, чтобы доставить мучение. В принципе может ничего для этого не делать. Не касаться, не говорить, не позволять… Блядь, Оминис, пожалуйста, просто трахни меня. С надеждой, что невербальное сообщение все-таки дойдет до адресата, Сэллоу приблизился к паху друга и прижался щекой. Пусто. Ни намека на эрекцию. Момент и правда неподходящий. Ожидаемое разочарование. Очевидно, просто не получится. И только рука продолжала копошиться в волосах, и шею уже подозрительно давно не дергали.       — Я люблю тебя, — шептал Сэллоу в пах Оминиса. — Пожалуйста, пожалуйста-пожалуйста… Носом, губами и всем лицом он елозил в области гениталий, но безуспешно.       — Довольно, — цепь звякнула, но Оминис не стал рвать на себя. Опустил руку и расстегнул ширинку. — Может, хоть так сможешь. Горечь разлилась внутри от его слов. С чего вообще Себастьян решил, что именно это интересует Оминиса? С какой стати ему возбуждаться? Глупый, самонадеянный… думает, что все знает. Да ни хера он не знает! Не может припомнить ни единого повода судить, что способен доставить другу такое удовольствие. Бесполезная, никчемная, ни на что не годная херня. Теперь Оминису даже не нужно распыляться на унижения. Себастьян это и сам прекрасно делал. Нерешительно заколебался, уже едва ли уверенный хоть в каком-то успехе, и снова припал губами сквозь ткань белья. Не позволил себе убрать эту преграду. Зато добавил язык и принялся полизывать и ни о чем не думать. Никогда ничего подобного не делал и не знал, как правильно. Так зациклился на Анне и ее проклятии, что упустил возможность потренироваться хотя бы на девушках. Так-так. Вот сейчас наименее подходящий момент думать о сестре. Нужно сконцентрироваться на друге. Вот кто всегда был рядом, поддерживал и до последнего пытался спасти от шага в пропасть. И что теперь? Себастьян что, даже толковым минетом не способен отплатить? Это же простые человеческие рефлексы. Воздействие на чувствительные точки в правильных местах… Должно быть несложно. Просто представить себя на его месте и… кого? Даже в мыслях никто не подходил на роль болванки на коленях. А Оминис все же дал ему такой шанс. Весьма щедро с его стороны…       — Как ты там недавно сказал Пруэтту перед Защитой? Это все, на что ты способен? Мысли немного отвлекли от действий, и движения стали слишком слабыми. Опомнившись, Себастьян сфокусировался на цели доказать свою полезность. Уже вовсю измочил ткань белья в слюне и решительно обхватил мягкую плоть губами. Пожалуйста… Это ведь должно быть приятно… Вверх-вниз. Вокруг и снова вниз. Все не то. Никакого отклика. Блядь… А может, Оминис в принципе не способен на возбуждение и сейчас вовсю мысленно смеется над его жалкими попытками разгадать секрет? Или же Сэллоу просто плохо старается?.. Не дожидаясь, пока Гонт потеряет терпение, и не вынуждая его из жалости делать все самому, Себастьян хотел проскользнуть пальцами к коже, под ткань белья, за что тут же был вздернут за шею.       — Куда грязными руками? — зашипел Оминис. — Твою мать, ты хоть представляешь, насколько они пыльные? Не смей меня ими трогать! Языком ты владеешь весьма искусно, вот и примени навыки в другой области! Можно? Черт, спасибо…       — Спасибо, — повторил Себастьян. Пусть знает, как ценна возможность поработать языком на благо их дружбы. Аккуратно сжал зубами ткань его трусов и с переменным успехом стащил вниз. Высвобожденный член шлепнул по лбу. Горячий, мягкий и… черт, какой же красивый!       — Говорил же, что люблю тебя. Себастьян никогда бы не подумал, что подобное произойдет между ними… и что он окажется не против. Не только потому, что это был, возможно, единственный способ искупить вину. Теперь он реально хотел. Еще пока не возбудился, полностью сосредоточенный на друге, но искренне желал показать, как сильно на самом деле любит его. Даже будучи в ногах, на коленях и на цепи. После всего, что Оминис наговорил и каким предстал. Несмотря ни на что. Скопив во рту побольше слюны, инициативно вобрал сперва головку, а затем и больше. Держал губы не слишком напряженными, но и не безвольно расслабленными. И не забывал следить за зубами. Поначалу изучал новые области, привыкал к осознанию происходящего и пытался прикинуть способы воздействия и движения. Разомкнул губы и прошелся по головке языком, после втянув вакуумом назад. Поласкал кончиком языка вход уретры и почувствовал собственное нарастающее возбуждение. Нет. Нельзя хотеть, пока это не взаимно. Он еще не получил право возбудиться и эгоистично переключить внимание на себя. После этих мыслей, а возможно, из-за них, во рту стало теснее. Плоть наконец твердела, отзываясь на его неумелые, но такие старательные и искренние ласки. Себастьян принялся двигать ртом еще активнее, комбинируя работу губ и языка. Да уж, сосать — не трепаться, и Оминис был абсолютно прав. Во всем… Какой же он… чертовски прав.       — Слишком много думаешь, — рука в перчатке легла на затылок, принявшись надавливать. Поняв намек, Сэллоу подался вперед, насаживаясь на полноценно возбужденный член. Стараясь не поперхнуться, зажмурился, чувствуя, как заполняется глотка. Оминис надавил еще, упираясь практически до предела. Сжал за волосы, только добавляя слезам поводов вернуться, подержал несколько секунд и ослабил хватку.       — Даже отсосать толком не можешь, — презрительно произнес Гонт, пока Сэллоу переводил дыхание. В иных обстоятельствах Себастьян бы непременно ворчливо оправдался, что не на ком и некогда было учиться, и вообще, жизнь только и делает, что дает на клык. Но сейчас жалеть себя он не может. Ну уж нет. Все получится. Без рук, без надежды, но с огромным желанием и любовью. Себастьян набрал воздуха и без приглашения снова вобрал член Оминиса до основания, припадая лицом к паху. Чувствовал кожей волоски и тепло его тела. Жаль, не смог сделать вдох, полностью заткнутый его членом, но и без этого знал, насколько приятно он пахнет. Как всегда, вымыт до скрипа и… Ох, черт, когда он сам-то мылся в последний раз? Два дня назад? Три? Хотя есть ли значение? Не его прерогатива сейчас выставлять гениталии на дегустацию. Только бы не блевануть… Хорошо, что обед и ужин он пропустил…       — Слишком много мыслей! Себастьян, мать твою, соси! Перчатка шлепнула щеку, и рука оттащила голову. Не дала сделать толковый вдох и тут же повлекла обратно. Оминис принялся весьма инициативно толкаться бедрами, снова и снова вколачиваясь членом в глотку. Быстрее, глубже, теснее… Слюни уже вовсю стекали по подбородку, а чавкающие звуки сопровождали каждое движение. Себастьян отдался во власть руки и паха, позволяя насаживать себя. Только и успевал хапнуть воздуха вперемешку со слюнями и снова принять член. Хотелось благодарить Оминиса за такую стойкую эрекцию. Были опасения, что она исчезнет до спокойного состояния, но член стабильно впихивался в глотку до конца, а лоб то и дело бился о живот друга. Стараясь не задеть зубами, Сэллоу держал рот оптимально открытым, чтобы умудриться при этом провести по стволу мокрыми от влаги губами. «Еще! — взмолился мысленно, утратив возможность говорить. — Сильнее! Я виноват! Не жалей меня!» Оминис ускорил темп, и урывочное дыхание перешло на влажные хрипы, пока член гулял по глотке туда-сюда. Стараясь не упасть от активной тряски головы, Себастьян обхватил друга за ноги над коленями, и тот прижался всем телом, утыкаясь в болящее горло. Слезы перемешались со слюной, уже закапавшей оголенную под рубашкой грудь, но все это было совсем не важно. Плевать, как он выглядит.       — Еще! — хрипло воскликнул Себастьян, когда во рту стало свободно, а рука отпустила волосы. — Пожалуйста, Оминис, вернись! Я так хочу тебя! Он намерился снова приблизиться к Оминису, но тот отступил на пару шагов, оставив лицо друга перед пустотой.       — Ты? — он издевательски засмеялся. — Хочешь? Ну, хоти…       — И ты! — не терял надежды Сэллоу. — У тебя бы не встал, если бы я… был бесполезен. Пожалуйста, позволь продолжить… я весь твой! Целиком и полностью! Возьми меня и используй!       — М-м, — на этот раз тон обнадеживающе поласкал. — Взять и использовать… так хочешь доказать свою пользу? Вылизанные ботинки вернулись назад. На полу образовалась лужица из слюней, где неподалеку беспорядочно лежала школьная мантия и пиджак. Рука снова схватила за загривок, но вместо толчка рванула назад, запрокидывая голову. Невольно Себастьян взглянул на друга снизу вверх. Тут же перевел взгляд на все еще не опавший член и высунул язык. Подставился и ощутил, как Оминис играючи пошлепал по нему, затем перешел на щеки и лоб. Принялся водить, измазывая слюной еще больше, смешивая все это со слезами, как краски на палитре, и снова сунул член в рот, чтобы после вытащить.       — Ты можешь… — из-за боли в горле говорить стало непросто, — пожалуйста, спусти на лицо.       — Я… несомненно, могу, — справедливо заметил Оминис. — Но вот хочу ли? — Он снова цокнул языком. — Поговаривают, ты красивый, но вот незадача: я не способен оценить твое личико по достоинству. Говорил ведь, что не поведусь на твои чары обаяния. Так и выходит. Видишь, как непросто, да? Видишь?       — Я стараюсь! — выпалил Себастьян. — Я очень стараюсь. Ради нас… ради тебя… Ты же знаешь. Я знаю, ты чувствуешь это.       — Стараешься, — согласно улыбнулся Гонт, и облегчение застигло разум. — Представляешь, у меня даже встал.       — Прошу, давай продолжим, — взмолился Сэллоу, пока не стало поздно и достигнутый прогресс не откатился. — На лицо, на волосы, да хоть в глотку… Я твой…       — Я-я-я, — заворчал Оминис. — Ну сколько можно? Молчащим ты мне нравишься больше. Цепь потянула наверх, и немалых усилий стоило встать на болящие от долгого стояния коленями на каменном полу ноги. Себастьян прятал взгляд, так и не решившись посмотреть на друга. Неясно, чего боялся. Увидеть на его лице что-то совершенно незнакомое, а может, просто запомнить его таким… Смотрел в никуда и чувствовал его слепой взгляд на себе, будто они поменялись местами и теперь он лишился способности видеть, оказавшись у него на виду. Странное ощущение. Цепь оканчивалась кожаной петлей, как подобает поводку. Оминис снял ее с руки и принялся водить по лицу Себастьяна. Пошлепал по щекам, игриво коснулся носа, спустился по шее к обслюнявленной груди. Действовал не наугад, а так умело, будто и правда все видел. По коже пробежали мурашки, и вдруг стало холодно.       — Держи, — кожаная петля уткнулась в зубы, и Сэллоу послушно их разжал. Не снимая перчаток, Оминис принялся касаться пальцами, проводя по линии челюсти, вокруг подбородка, надавил на кадык большим пальцем, чуть не заставив закашляться, и спустился ниже. Обвел ключицы, так бесстыдно напрягшиеся от касаний соски, но едва ли смог ощутить это через плотную кожу перчатки. И будто специально снял одну, отбросил на пол, к его шмотью, и коснулся полноценно, приложив ладонь. Острый вздох тут же сорвался через щель между зубов. Усмешка тронула губы Оминиса. Ладонь скользнула ниже, растирая слюну по груди. Добралась до живота, обогнула пупок и внезапно ворвалась под брюки. Что?.. Когда Себастьян успел их расстегнуть? А может, Оминис сделал это украдкой? Сэллоу точно сходит с ума. Они оба тронулись. Рука смыкается вокруг члена, и ноющая боль внизу живота выступает на первый план. Запретив себе ощущать возбуждение, он ничуть от него не избавился. Самый настоящий стон вырывается из горящей глотки и на этот раз он совершенно отчетливо наполнен мольбой. Сэллоу мычит, держа в зубах собственный поводок, а Оминис довольно улыбается. Рука сжимает член именно так, как надо, и это убивает всякое самообладание. Что за волшебство? Как у него это получается? Все должно быть наоборот, и это Оминису следует изнывать от желания, а не распалять его одним касанием. Очередной повод считать себя ничтожеством. Противно. Мерзко от осознания, что Сэллоу не справился с эрекцией друга, так любезно предоставленной, так еще и собственную удержать не может. А Оминис… не против? Продолжает мерно массировать, даже не нуждаясь в полноценной дрочке или высвобождении члена из штанов, чтобы доставить неположенное Себастьяну удовольствие. Блядь… Стон вторил мыслям, и слюна капнула с губ. Себастьян не заметил, как закрыл глаза и подался вперед. Ближе, больше… Если бы только мог выплюнуть поводок и приняться молить Оминиса прекратить эту затянувшуюся пытку, молить, молить, молить… Просить по-настоящему того, чего никогда от него не заслуживал и едва ли теперь заслужит. Мог только мычать и ожесточеннее впиваться зубами в кожу петли. Собственные бедра пытались набрать темп, но рука не поддавалась, осаживая, замедляясь, не давая кончить. Правильно. Все правильно. Еще чего захотел? И тут движения стали быстрее. Наверное, Оминис ловил каждую его мысль и понял, что Сэллоу сам себя вовсю наказывает внутри головы. Быстрее, быстрее, пожалуйста… Какой же он прекрасный, блядски нужный и недостижимый, снисходительный и невероятно милосердный… Оминис был прав, такой никчемный деревенский выродок, как Сэллоу, не смел даже думать о том, чтобы оказаться с ним на равных и мечтать о дружбе… И чем же смог его заинтересовать?..       — Хватит. Рука выскользнула из трусов, оборвав ласки.       — Ты снова слишком много думаешь.       — Я тебя недостоин! — воскликнул Себастьян, без разрешения выпустив импровизированный кляп. — Не заслужил права даже просить и умо… Поток речи прервал плевок в лицо. Сэллоу инстинктивно зажмурился, цепь зазвенела, и щеку в следующее мгновение ударила кожаная петля.       — Блядь! Какой же ты… тупой, жалкий и непослушный! Не можешь даже на минуту заткнуться и перестать себя жалеть! Как мне все это осточертело! Не хочу больше никогда выслушивать твое паскудное нытье! Себастьян не решился открыть глаза. Это провал. Сейчас Оминис застегнется, развернется и уйдет, оставив его ни с чем. Без себя…       — Прекрати! — рявкнул Гонт. — Хватит думать! Сэллоу не знал, что делать. Встать на колени, расстелиться пластом… что?       — Повернись. Оминис говорил уже практически лениво. Снова терял запал? Отвернуться? Нет!       — Ты слышал, что я сказал? Повернись задом! Что?.. Нет! А хотя… да! Да и еще раз да! Себастьян послушно выполнил приказание и даже призывно спустил белье. Это Оминиса рассмешило.       — Что, не впервой подставлять задницу? — петля скользнула вдоль ягодиц и звонко щелкнула по мышце. — Выходит, меня уже кто-то опередил? Пруэтт, Уизли, или, может, тот новенький?       — Нет… нет! Ты один и только ты! Хватило ума не начать предложение с «я».       — Я бы не удивился, реши ты добиться его расположения таким способом, — Оминис явно ухмылялся. — Отдался бы ему? Ради Анны, а, Себастьян?       — Нет!       — Нет? Как это нет? То есть твой зад стоит дороже моего доверия? Ну Себастьян, как же так…       — Нет! — вскрикнул Сэллоу уже в опаске. — Только тебе! Одному тебе! Никому больше… ни за что…       — Да уж, ты не только меня предал, но и Анну, только что отказавшись подставиться под новенького ради призрачной надежды использовать его во благо спасения от проклятия… И снова разочарованный цокот языка. Рука нажала на затылок, и руки уперлись в препятствие. Стол. Откуда здесь чертов стол? Себастьян распластался на столе, выпятив ягодицы. Петля на цепочке пощекотала между ног, заставив больше их развести. И если бы в следующую секунду Оминису пришло в голову со всей дури шлепнуть кожаным ремешком по яичкам, Себастьян не стал бы возражать. Попросить? Хотя бы мысленно… нет. Он должен стоять с голым задом, опершись на стол грязными ладонями, и молчать. Такова его участь. Покорно ждать. Не говорить. Не думать. Петля как раз достигла яичек, и нутро сжалось в ожидании больного шлепка и перехода к физическим наказаниям вместе с моральными. Но взамен этого ладонь схватилась за мошонку. Ничуть не ласково и даже грубовато, одновременно с рукой, еще жестче вцепившейся в волосы. Себастьян запрокинул голову и все равно почувствовал, как рвануло назад и натянулся скальп. Не сразу заметил, что рука переместилась с мошонки обратно на член и активно задвигалась, сжимая плотным кольцом. Да что ж такое… Оминис слишком умело комбинировал боль и удовольствие. Безжалостно тянул за волосы, снова вызывая слезы, заставляя впиться зубами в губу, а соленую влагу — течь по щекам. Лишившись возможности даже мыслить, Себастьян шумно захрипел, засасывая воздух через растраханное горло. В такой позиции было неудобно двигаться бедрами навстречу ласкам и даже стоять, и колени снова заныли в полуприсяде. Но тело только охотнее приняло боль, посчитав ее справедливо заслуженной. А сладостные ощущения движения руки Оминиса… без перчатки, такой родной…       — Куда собрался, — в затылок пихнули, а разгоряченную мошонку осадили шлепком ладони. Ягодицы машинально напряглись и тут же ощутили повторный шлепок. Цепь натянулась, сдавливая металлическим ободком шею, неприятно впиваясь в кадык, отчего стало сложнее дышать.       — Шире, — приказал Оминис, и где-то между ног холодком прошлось очищающее Эванеско. — Не дергайся. Ты же не хочешь слишком сильно меня испачкать? Сэллоу замер, только что пройдя магическую процедуру очищения толстой кишки. Не мог больше ничего. Хотел попросить Оминиса наконец войти, молить поизмываться еще и так, но он выбрал крайне извращенный способ помучить друга, лишив возможности показать все свое желание. Теперь все было в его руках. Себастьян предстал живой куклой с призывно раздвинутыми ногами и задранной цепью головой. Сфинктер ощутил тепло и в следующий момент — напористое давление извне. Сжав зубы теперь уже от другой боли, Сэллоу чувствовал, как стенки принудительно расширяются от вторжения все еще стоявшего на полную члена лучшего друга. Не получив ни капли смазки в качестве пощады, испытывал в полной мере весь спектр мучения. Ничего. Нестрашно. Оминис же терпел его присутствие все эти годы? Вот и он сможет потерпеть. Блядь, снова в мысли… Расслабиться, ни о чем не думать… Это подействовало, и члену стало чуть свободнее. Фокус боли смещался от затянутой шеи к выгнутой пояснице и заднице, до немеющих коленей и кончиков пальцев на цыпочках — и обратно, перекатываясь маятником по всему телу. Но последний толчок моментально перетянул все на себя, и стон боли вырвался с обкусанных губ. Не обращая никакого внимания на звук, Оминис подался назад и снова вперед, прокладывая членом точно такой же путь. Натянул удавку, отчего виски сдавило, а воздуха стало не хватать, и принялся размеренно двигаться. Если бы не ошейник, было бы даже приятно. От этой мысли тотчас стало горячее, и собственный член принялся набухать. Себастьян уже давно потерялся, ему должно быть больно или приятно. Все перемешалось, и болезненные ощущения тоже стали восприниматься приятными, ласкающими, незаслуженными… Оминис ускорялся, но на фоне возбуждения это чувствовалось только больше распаляющим… Изо всех сил выгибаясь в и без того неудобном положении, Сэллоу сумел податься навстречу другу, пошлепываясь ягодицами о его тазовые косточки. Еще больше… глубже… больнее… пожалуйста… Это были уже не мысленные мольбы, а крик, издаваемый всем телом. Ноги подкашивались, но туго натянутая цепь не давала лечь на стол. Шлепки становились громче, толчки — отчаяннее, а давление в паху близилось к пределу. И когда до пика оставалось всего ничего — Оминис отступил. Вышел, оставив пустоту после себя и желание сокрушенно взвыть. Совершенно точно определил, когда нужно прервать фрикции, чтобы оставить ни с чем. Себастьян не заметил, как на самом деле зарычал, опомнившись только когда заслышал звенящий смех Гонта. Вот же блядский засранец! Да пытка Круциатусом — самые настоящие ласки наслаждения в сравнении с тем, что он сейчас с ним делает! Ебаный Оминис Гонт! Будь ты проклят! Он по-прежнему смеялся. Прекрасно знал все, о чем сейчас думает друг. А тело просило большего. Дрожью в коленях, покрасневшими ягодицами, кадыком, натертым ошейником, и обкусанными губами…       — Жаль, что я этого не вижу, — горько усмехнулся Оминис. — Хотел бы я… в полной мере насладиться тобой. От его тона, сквозящего искренней печалью, захотелось захныкать, излиться горькими слезами сожаления. Себастьян зажмурился и горячей щекой почувствовал его руку. Такую нежную, ласковую… Живительно прохладную. Все-таки не смог удержать слезу, но это Оминиса ничуть не разозлило. Руки повлекли на стол, позволили лечь, перевернули и подтащили к себе. Сэллоу снова проявил догадливость и подтянул дрожащие ноги, подавив желание положить их Оминису на плечи. Развел и едва не задохнулся от вида его лица сверху между ними. Его бледные щеки не тронул румянец, а губы улыбались. Не злобно, не издевательски, просто… в удовольствии. Сердце застучало где-то в животе. Неужели… у него получилось? Нет, не думать, не думать… не думать… Себастьян заерзал, подвигаясь ближе к другу, и выдохнул, когда две изящные руки так волнующе обхватили задранные лодыжки. Успокоили дрожь и сняли напряжение, дав поддержку. Только сейчас заметил, что рубашка Оминиса тоже расстегнута, а конец цепи тянется к его шее, опоясанной кожаной петлей поводка. Теперь оба на одной цепи. Связанные друг с другом. Равные ли? Невозможно. Оминис все равно оставался главным. Только ему решать, что произойдет дальше. Он приблизился и вошел. Ласково и небыстро. Сам положил лодыжку Сэллоу на свое плечо и прислонился прохладной щекой. Закрыл глаза и принялся водить пальцами по ноге, неспешно растягивая жадный до ласки сфинктер. Неожиданно Себастьян осознал, что плачет, неотрывно наблюдая за умиротворенным лицом друга, на котором наконец царило выражение удовольствия и нежности. Это было совершенно не похоже на все, какими описывал лица девчонок Гаррет во время обсуждения постельных достижений. Оминис был совершенно особенным… несравненным. До безумия красивым, отчего как раз впору заплакать. Как же повезло… видеть его таким, чувствовать внутри себя, удостоиться этой чести… Себастьян был дураком, когда не ценил друга по достоинству. И каждое мгновение боли и мучений стоило того, чтобы это осознать.       — Оминис… — Сэллоу уже не понимал, говорит это сам или тело в обход разума. — Я люблю тебя, люблю, люблю-люблю…       — Я знаю, Себастьян, — ласково произносит друг, нежно улыбаясь. — Всегда знал. Рыдания охватывают все тело, смешиваясь со стонами, хрипами, вдохами. Терпеть его близость невыносимо, вспышки переполняют нутро, рискуя разорвать на части. Себастьян не разбирает ни эмоций, ни мыслей, ни чувств, унесенный этим потоком. Единственное, что имеет значение, — ощущение Оминиса рядом, в себе, внутри… На контрасте былой грубости выносить его щадящие движения все равно слишком сложно, до безумия больно и горячо, и даже ласками он продолжает мучить, методично и умело сводить с ума… Ну и пусть. Рассудок затеряется, тело перейдет в полноправную власть, и Себастьян сумеет полностью отдаться. Окончательно. Оминис прижимается всем телом, ныряя между разведенных ног, и это становится точкой невозврата. Хрипящий крик вырывается из горла, а между их животов струйками изливается сперма. Себастьян закатывает глаза, отчаянно желая не умереть на месте, что сейчас казалось вполне реальным и даже логичным. Но Оминис отступает, не дав толком проникнуться моментом, и жар сменяется холодом от ощущения пустоты на месте, где был он. Сэллоу еле шевелясь переворачивается набок, не может даже подобрать под себя ноги, чтобы свернуться калачиком, и просто плачет. И Оминис возвращается. Собирает пальцами его слезы, гладит по щекам. Себастьян открывает глаза и замечает, что еще ничего не закончилось.       — Ты… — голос едва слушается, — не… Он не знает, как закончить вопрос, застав друга по-прежнему возбужденным. Как так… Он сам только что чуть не сошел с ума от оргазма, а друга оставил без разрядки? Нет-нет-нет… Не найдя сил подняться, Сэллоу только и может подползти ближе по столу и вобрать член в измотанный рот. Ощутить свой вкус вперемешку с его, отчего мгновенно захотелось сделать все возможное, чтобы все-таки подарить Оминису наслаждение. Он немного меняет положение, свешивает голову со стола и призывно распахивает рот. Выстроенная в удобную линию глотка снова жаждет принять член до конца, уже успевшая заскучать по ощущению заполненности. На этот раз Оминис снова нежничает, и так приятно опять почувствовать его в себе, отдаться, предоставить себя в полную власть. Себастьян старательно вытягивает язык, пытаясь коснуться мошонки, подарить хоть одно прикосновение, добавить от себя чуть больше… Несложно подстроиться под этот темп, чтобы успевать восполнить запас воздуха и снова задержать дыхание. Оминис приятно проводит руками по трахее, гладит снаружи, одновременно повторяя движения члена внутри. Это так волнительно, что новая волна возбуждения прокатывается по телу, концентрируясь в паху, но Себастьян не простит себе второго незаслуженного оргазма. Протягивает руку и обхватывает Оминиса за поясницу, завлекая к себе. Он становится ближе на шаг, и этого достаточно, чтобы углубить фрикции. Слюна стекает в ноздри, по уголкам рта, по лицу; вдохи снова становятся урывочными и редкими, а толчки, наоборот, ускоряются. Оминис опирается руками на грудь друга, придавливая тяжестью, и, когда впору задохнуться, делает окончательный заход, прижавшись вплотную. Сдерживая кашель, Сэллоу готовится глотать, высунув язык, но снова получает лишь высвобождение. И чувствует кожей, как теплая сперма Оминиса изливается на лицо и волосы… Он не издает ни звука и остается безмолвным, в отличие от идиотских оргазмических рыданий Сэллоу. Ни стоном, ни вздохом не дает убедиться в доставленном удовольствии. Становится тихо, и Себастьян опасливо открывает глаза. Зачем-то Оминис погасил весь свет и затаился. Голова болит и идет кругом от недостатка кислорода и частого дыхания. Напряженные мышцы ноют, и почему-то жутко холодно.       — Оминис? — спрашивает Себастьян в пустоту. — Оминис!       — Ну чего тебе? Его голос слышится каким-то сонным. Тело ощущает мягкость, и разум запоздало осознает происходящее.       — Блядь… — протяжно выдохнул Сэллоу. — Это всего лишь сон… Глаза привыкли к темноте и выцепили очертания спальни. Оминис привстал на соседней кровати, нагло разбуженный.       — Чего кричишь? Кошмар приснился?       — Пиздец. Не то слово… Губы покусаны взаправду, и с опаской Себастьян проводит по пижамным штанам, щекам и волосам. Сухо.       — Блядь… Падает на подушку, больно ударившись о мягкость. Выжидает пару секунд и настороженно поворачивается к другу.       — Ты, случайно, не владеешь Легилименцией?       — Случайно? — усмехается Оминис. — Нет. А что?       — А я во сне ничего не говорил? Кричал, может?       — Себастьян, мне наяву хватает твоих сладких трелей, чтобы еще и во сне прислушиваться. Я спал вообще-то.       — Знаешь, что я тебя очень сильно люблю? Очень-очень? От этих слов Оминис наверняка сейчас озадаченно хмурит брови.       — Говорю сразу: карманные деньги закончились. Придется одалживать у кого-нибудь другого или ждать до выходных.       — Да на хер деньги, — отмахнулся Сэллоу. — Я ж, блядь, серьезно. Правда, Оминис. Я люблю тебя. Он тихо хихикает. Не воспринял всерьез. — Нормально себя чувствуешь? Что такого тебе приснилось? Ответить Себастьян не решается. Впрочем, как и соврать. Медлит и слышит, как друг возвращается на подушку. Вместо ответа перебирается к нему в кровать и оттесняет владельца.       — Я больше никогда… — шумно сглатывает, — клянусь тебе своей задницей, никогда в жизни… Договорить не хватает сил. Этим же утром он порвет заготовленное письмо с приглашением встретиться и поговорить о некоем «тайном месте», подойдет к новенькому и прямым текстом пошлет его ко всем херам.       — Да что такое? — Оминис заметно встревожен.       — Люблю я тебя, вот что. По-настоящему. Прости меня за все, ладно? Я был дерьмовым другом. Обещаю, я… стану лучше. С этого мига. Сэллоу дрожит, потому что соседям по спальне снова было слишком жарко, чтобы растапливать на ночь печь. Оминис чувствует дрожь, обвивает руками и прячет в объятиях.       — Что бы это ни было, осталось во сне, — успокаивающе шепчет на ухо и целует в висок. — Но, может, хоть так перестанешь раскидывать везде свое шмотье? И теперь хорошо знаешь, что может быть, если меня недооценить. Да, Себастьян? По плечам ползет цепь. Оминис дышит в ухо и поглаживает кожу, покрытую пупырышками. Подергивает кольцо ошейника. Второй конец кожаной петлей обвивает его собственную шею. Оба на одной цепи. Связанные друг с другом. С первого дня зарождения их дружбы.       — Да, Оминис.