DRLV

      Весенний вечер пятницы. На улице веял приятный теплый ветерок, после грибного дождика пахло сыростью, люди-зонтики постепенно опустошали тротуары. Вся эта чудесная погода определенно подходила для ночной прогулки по кварталу, где каждый клуб подсвечивала яркая вывеска, заманивающая провести этот предвыходной вечер именно у них. Погода снаружи настолько идеальна, что располагала для прогулки с самыми главными и любимыми. Например, со своей второй половинкой, попивая горячий шоколад из бумажных стаканчиков, или собраться семьей в ресторане с открытой террасой. Но Хосок сидит на белом подоконнике с широко распахнутым окном и улыбчиво курит. Сегодня они тоже встретятся. Он и Минни Джи, что с такой завораживающей скрытностью прятал наверняка симпатичное личико телефоном на интимных фотографиях. Отсутствие огласки было обусловлено забавным «я тебе точно понравлюсь», заставляя уголки губ растянуться в глупую улыбку.       Дверной звонок выбивает из размышлений, а сигаретный окурок летит с двенадцатого этажа. Чон плетется медленнее обычного, шоркая по паркету в домашних тапочках, и с какой-то волнительной паузой держится за ручку двери, прежде, чем та открывается.       В дверном проеме рисуется красивая невысокая фигура, чьи губы блестят в сладкой, лукавой улыбке. У парня напротив лисий взгляд, так восхитительно подкрашенный нюдовыми тенями. И пахло от него сладко, сливочной карамелью и корицей. На нем была обычная белая футболка и бежевый кардиган со светло-коричневыми брюками. Это выглядело так просто, но ужасно гармонично с очаровательным личиком и белокурыми волосами.       – Хуйня, эта ваша судьба, да? – начинает подросток и поджимает губы под явно удивленный взгляд напротив. Ему становится еще веселее и теплее, от чего даже пропирает на сдержанный смех. И не скажешь, что еще три минуты назад он от волнения дрожал как осиновый лист.       – А знаешь, – брюнет выходит из своего ступора и видит в глазах легкую настороженность. – Я так знал, что он – это ты. – врет и не краснеет, а изумление сменяется на ложную самоуверенность.       – И почему же? – из великолепных губ снова вырывается милое хихиканье, а маленькие пальчики так аристократично прикрывают уста.       – Потому что ты – мой судьбоносный мальчик. – угольные глаза загораются в какой-то ликующей радости, когда на лице блондина появляется смущение.       – Ой, да иди ты, льстец. – будто обижается, но кукольные губки мнутся в смущении. Хосоку от его стеснения ужасно смешно, а Чимин заливается краской. – Я сначала приму душ, окей?       Конечно, Чон уже потерял любую надежду вновь увидеть сексуальные узкие глазки, а уж тем более даже мечтать не мог, что эти круглые бедра с такой аккуратностью пройдут в его скромное жилище, с интересом осматривая интерьер. На восемнадцать лет эту двухуровневую студию родители преподнесли сыну в качестве подарка, для его комфортной жизни. Ну, и, конечно, потому что такая финансовая возможность была. Родители Чона живут в микрорайоне Академический из-за близости к месту работы отца – высшему военно-командному училищу. Покупка квартиры была предпринята в связи с неудачным расположением их ПМЖ и скорым поступлением своего чада в колледж, который располагался в более чем десяти километров от них. Его отец генерал-майор, а мать адвокат, потому данная инвестиция не сильно ударила по семейному кошельку. Разве дети – это не самое главное в жизни? Но Хосок не был единственный ребенком в семье. У него есть брат, что старше на пять лет и сейчас служит по контракту, готовясь идти по стопам отца, чему первый очень рад. Пока его брат отдувается за двоих, и, кажется, даже получает от этого удовольствие, он может расслабиться и спокойно строить свой путь к профессии инженера. Крайне удобно устроился. Родись он первый, то сейчас бы всю молодость служил на государство. А так, квартиру дали, деньги отправляют – учись, да приезжай иногда в родительский дом.       – Так быстро? – оба смотрят друг на друга в легком недоумении. Для брюнета непонятно отсутствие хоть каких-то прелюдий в таком интимном вопросе, а блондин искренне удивляется та возмущенная нотка в голосе.       – Ну да, а чего кота за яйца тянуть? – руки скрещиваются на груди, а глаза чуть щурятся. Пак уже привык к этой бесцеремонности, даже готовится заранее, зная, что его удовольствие в большинстве своем будет мало кого заботить.       – Ну, не по-человечески это как-то, – конечно, романтики и ценностям по типу «любовь превыше всего» никогда не придерживался, да и секс у него в большинстве своем был в следствии легких интрижек или абсолютно случайных связей, но как-то на трезвую голову ему казалось это все неправильным. – Мы же не животные какие-нибудь. Да я даже твоего имени не знаю.       – Я не понимаю, ты меня не хочешь или что? – подросток даже немного злится, но причину своей злости не находит. Для него эти предрассудки и принципы очень странные и необычные, он даже не помнит, когда занимался сексом по любви. А нет, помнит, этим летом с ахуенно красивым десятиклассником. Правда вот тот, получив желаемое, больше не писал, оставив школьника грязно использованным и обещавшим больше никогда не верить в любовь.       – Шутишь? Да я с той самой встречи в курилки до искр в глазах тебя хочу, – тяжелое тело оседает на диван и руки запускаются в черные пряди, мягко массируя голову. Как-то все это тягостно. – настолько хочу, что за этот месяц ни с кем другим потрахаться не смог.       – Я здесь, – светловолосый скромно подсаживается рядом, поглаживая широкую спину и склоняется к красивому лицу, ловя чужой взгляд. Ему почему-то это признание ужасно льстит, а грудная клетка наполнилась приятной теплотой. – И я тоже ужасно тебя хочу.       Студент поднимает голову, касаясь кончиком носа и притягивает парня к себе, сплетая губы в поцелуе. Он целует нежно, смакуя и пробуя на вкус персиковую гигиеничку, а белокурый уже сидит на его коленях, когда прохладные руки проникают под белую футболку и широкими кистями оглаживают разгоряченное тело. Хосок целует неспешно, не кидается, как животное на кусок мяса. И Чимин от его чувственности плавится, кажется, еще немного и от него совсем ничего не останется. Школьника освобождают от кардигана, с такой же аккуратностью снимают белую футболку, и Чон замирает. У Пака на груди несколько шрамов от затушенных сигарет, и ему впервые ужасно стыдно за них. Особенно за свои руки, которыми он пытался прикрыться, но сделал лишь хуже. Его эта боль в периоды подавленности заставляла чувствовать себя живым, а два шрама на грудной клетке были оставлены в качестве обещания больше не влюбляться. Да, тупой подростковый максимализм, но он хотя бы не режется.       – Блять… – блондину становится ужасно неудобно и дискомфортно. Он тянется за футболкой, желая скрыть свои ужасные рубцы, а Чон все молчит, убивая своей тишиной.       Твердая хватка перехватывает его запястье, притягивает к себе и начинает целовать омерзительные следы с такой любовью и заботой, что у младшего в глазах влага появляется. Чимин почему-то вспоминает отца, такого же внимательного к его боли, наклеивающего на разбитое колено цветной пластырь, а после обязательно целующего в пострадавшее место. После этого действительно переставало болеть. И сейчас не болит, наоборот сердце из груди вырывается, когда теплые губы целуют в те глубокие шрамы, ежедневно приносящие ему огромную боль. Чимину бы слезы сдержать, не позориться и не обламывать секс. Но он не может удержать слезы в себе и тихо хлюпает носом. Черная макушка наконец поднимается и смотрит на самое очаровательное чудо, что так старается удержать эмоции в себе.       – Не смотри на меня, – подросток торопливо утирает свою сырость с лица и хочет провалиться под землю. – Не плакал я, просто в глаз что-то попало. – он неловко смеется севшим голосом, отвечая на немой вопрос и плечи его дрожат в попытках сдержать себя.       – Ты плакал, – и Чимина будто без ножа режут. Он смотрит, кусает губы, а его ноздри втягивают воздух слишком часто. – Не нужно сдерживаться – это вредно.       И Чон несколько секунд наблюдает за содроганием чужих губ и вскоре парень на нем начинает громко рыдать во весь голос. Брюнет притягивает парня к себе и позволяет выплакаться, запуская пальцы в светлые локоны на затылке, мягко массируя их. Плечо мокнет от чужих слез, а из открытого окна неприятно дует, и уже скоро на оголенной спине появляется теплый плед, от чего школьник начинает выть во всю глотку. Хосок отдает ему всю свою нежность и плавится, когда его крепко обнимают, будто мягкую игрушку, а маленькие ручки до треска сжимают ткань футболки.       – Я опять все испортил, – говорит тот сквозь слезы и бьет по несчастному дивану. – Я всегда все порчу…       – Ты ничего не испортил. – и красные глаза смотрят слишком жалобно и виновато, чтобы не подарить успокаивающий чмок в пухлые губы. – Но ты такой нытик, – старший растягивает слово «такой» и губы поджимаются сами собой, когда на заплаканном лице появляется улыбка от этой кажется тупой, но такой необходимой сейчас шутки-подъеба.       – Придурок, – по груди черноволосого шутливо ударяют легким кулачком и льнут в теплые объятия. – Спасибо.       Хосок почему-то сдерживает это вырывающееся «это тебе спасибо», боясь показаться слишком глупым, и просто кладет щеку на светлую макушку, успокаивающе поглаживая больше не дрожащее от слез тело, оставляя в волосах поцелуй.       – Закажем мороженое и посмотрим какую-нибудь хуйню по телевизору?       И вот этот крашенный милашка лежит на его груди в длинной для худенького тела футболке, и ест холодное лакомство прямо из баночки, по-царски закинув на чужой торс свою ногу. Они лежат в кромешной тьме, смотрят "След" по пятому каналу и недовольно воют, когда реклама начинается на самом интересном. Есть в этом своя романтика. Особенно когда мороженное капает на обнаженную грудь и Пак бесстыдно слизывает пломбир, оставляя на мокром месте поцелуй.       Так они и засыпают, вымотанные разговорами, но ужасно счастливыми.