Воспоминания

Утро проходит у меня как обычно. После пробежки захожу в кофейню у дома. Только теперь я беру два напитка и ловлю грустный взгляд той молодой баристы. Поднимаюсь в свою квартиру и слышу звуки из кухни. Параллельно с ними звучит голос Уэнс: – Хьюз, давай закроем тему, я не стану работать с тобой. Мой редактор меня вполне устраивает, – говорит почти отстраненно и хлопает дверцей шкафчика. – Он в больнице с сердечным приступом, Уэнс! – друг отвечает ей на громкой связи, и в голосе звучит явная насмешка. – Ничего страшного, я вовремя вызвала скорую. – Уэнс продолжает говорить не заинтересовано. – Подлечится, и мы продолжим. В любом случае, у нас с Ксавье есть правило: не лезть на территорию друг друга. Пока снимаю кроссовки, я слышу звук лязгания столовых приборов, хруст скорлупки яица, бурление кипятка, а после оглушительный звон стекла. – Porca puttana! – бурчит недовольно, –Сколько минут варятся яйца Бенедикт? – Откуда мне знать, я же редактор, а не шеф-повар. – Хьюз, кажется, тоже не очень доволен, что разговор идет не по плану. Я решаю не вмешиваться и иду в душ. Без моей помощи обойдутся. Уэнс не врала: у нас действительно есть теперь ряд правил и одно из них — не лезть туда, куда тебя не приглашали. Не спеша завершаю водные процедуры. На кухне меня уже ждёт завтрак. Яйца, чуть подгоревшие тосты, салат и бекон. Я улыбаюсь. Она все еще старается научиться готовить. Их разговор с моим редактором перетек в иное русло. Уэнс переливает кофе в кружки, я усаживаюсь за стол и слышу: – Можно я надену рясу? – с надеждой интересуется Хьюз. – Конечно, предводитель дурацких идей! – хмыкает Уэнс и оборачивается с двумя напитками. – Если хочешь, чтобы я пригвоздила тебя к распятию. Она ставит кофе на стол передо мной. Берет телефон с кухонной зоны и тоже присаживается. – Ксавье, он ходит по краю, – угрожающе шепчет и ведет бровью. – Никакой рясы, Хьюз. – вклиниваюсь серьезным тоном. – Разговор окончен. – Страдалец, ты зануднее своей кровожадной сожительницы. – наигранно обижается друг. – Вы вообще в курсе, что Иисус не одобряет совокуплений до брака? – Прекрати завидовать и учи свою речь. –шипит в ответ Уэнс. Не спрашивайте, почему мы выбрали Хьюза в качестве человека, который будет женить нас. Мне кажется, это вполне очевидно. Он помог мне разобраться в себе, помог написать книгу о нас. И именно книга стала для Уэнс ключом к тому, чтобы понять, почему мы были вместе. Открылась дверь, а за ней оказались и воспоминания. Друг сначала отнекивался, но после пошел нам навстречу. Надеюсь, мы не пожалеем, и он не выкинет ничего на самой свадьбе. Коротко расскажу вам, что привело меня к мысли, что все же хочу вновь жениться на Уэнс. После путешествия в Невермор, мы вернулись к себе, и я думал. Три дня писал свой рассказ о злой ведьме, которая в итоге оказалась доброй феей и ее друге, что всю жизнь слыл белым магом, но в действительности являлся представителем темной стороны. Добро и зло неоднозначно и грань между ними легко потерять. После я поехал на плановый сеанс к доктору Мейкерс и рассказал о том, что произошло. Я пытался ее убедить, что мы поступили неправильно. Что поторопились, что я снова попал в свою зависимость. Иначе как объяснить, что я не смог с собой совладать и пригвоздил Уэнс к дверям, едва услышав привычную возбуждающую фразу. Оливия слушала молча. Кивала и растерянно улыбалась в ответ. Когда я закончил нести поток бессвязных между собой выводов и вопросов, она сказала мне просто: – Любовь не лечится, дорогой мой Ксавье. Но в твоих силах сделать здоровой эту зависимость. Нет правильного или неправильного. Есть то, что устроит двоих. После этого разговора я поехал к Уэнс и наконец узнал все. Как в момент, когда она очнулась в лазарете, ее одолело смущение от моего присутствия, которое она всеми силами старалась скрыть. Как приглашала меня на первый Вороний бал, потому что правда хотела идти вместе, но сама для себя прикрывала это тем, что хочет сблизиться с подозреваемым. Как бежала от своих чувств, когда Вещь сорвал ткань с портрета. Потому что думала, что ей это не нужно. Как не знала, куда себя деть, когда я обнаружил ее в мастерской и отчитал за то, что она ни о ком не думает. Потому что она думала. Она все это время думала обо мне, но старательно прогоняла мысли, переводя все в плоскость расследования. И как хотела дать шанс раскрыться в разговоре в библиотеке. Потому что потеряла контроль окончательно. Но я все испортил своим: «С чего это вдруг?». И как терзала себя после того, как меня увели копы из мастерской. Потому что думала, что поступает правильно. Что ее инородные чувства не должны мешать правосудию. И как пришла ко мне в тюрьму за помощью не потому, что хотела узнать что-то о пилигриме, Хайде и всем этом дерьме. А потому что просто хотела увидеть. Потому что наконец разрешила себе это чувствовать. И как месяцем после молчала. Лишь потому что ей было стыдно. Этот самый стыд она несла с собой все восемь лет, как огромный мешок за спиной. Потому что думала, что не достойна такого к себе отношения. Огрызалась, язвила и жалила своим сарказмом тоже потому, что ей было сложно. Но когда я не сдавался, она могла уступить. Мы сидели на полу в ее комнате, перебирая стопки фото из времен Невермора и пытались понять, почему так боялись друг друга. Боялись себя уязвимых. И решили попробовать. Снова. По-честному. Без ожиданий. Спустя полгода я сделал ей предложение. Сам. Потому что готов. И она согласилась. Потому что тоже готова пробовать новое. К вопросу детей мы не вернулись, потому что просто не время. Потому что было глупо обсуждать это тогда и глупо сейчас. Мы еще молоды и думать об этом рано. У нас целая жизнь впереди. И вот мы здесь — на моей кухне. Она переехала ко мне пару месяцев как. Предложила сама, я не настивал. С тех пор каждое утро пока я на пробежке, Уэнс учится проявлять по отношению ко мне заботу и делает завтрак. И это приятно до жути. Даже себе не представляете. – Уже жалеешь, что согласилась на свадьбу? – улыбаюсь, наблюдая, как она внимательно смотрит за тем, как я ем. – Почти, – раздраженно вздыхает. – Но это важно для вас. Для тебя, родителей и даже Пагсли. – Я все еще не привыкну, что тебя заботит чужое мнение, Уэнс, – хмыкаю и беру кружку кофе. Замечаю, что она слегка нервничает, впиваясь ногтями в кожу ладоней. – Ты что-то хочешь сказать? – ненавязчиво уточняю. – Фестер, – подкатывает глаза. – Снова донимает меня вопросом о ритуале. – Ты все так же не хочешь в этом участвовать? – я не настаиваю, просто интересуюсь: – почему на этот раз? – Компонент ритуала — истинная любовь двух изгоев, – шипит она. – Что это вообще значит «истинная»? Откуда нам знать, что мы подходим под описание? – Ниоткуда, – киваю. – Кто в целом может определить, что есть истина? – Вот и я о чем говорю, – округляет глаза. – Представь, если то, что мы чувствуем — это совсем не то, что нужно, чтобы остановить восстание пилигрима. Что тогда? – Ничего, – пожимаю плечами. – Мы сделаем со своей стороны все, что сможем. А дальше, как ты говоришь, воля случая. Может, никому не придет в голову оживить его вновь, может, наши чары подействуют. Мы не можем знать этого, Уэнс. – А если мы все умрем? – хмурится. – Тебе ничего такого не снится? – Из страшного нет, ничего. – машу головой отрицательно. – С тех пор, как разобрался с темной стороной, кошмаров больше не вижу. Доедаю свой завтрак и поднимаюсь с тарелкой. Уэнс тоже встает, но к еде она не притронулась. – Тучка, – делаю шаг к ней и обнимаю, – если ты не хочешь этого делать, то мы не будем. Она бурчит какие-то еще сомнения, уткнувшись в меня. Я не настаиваю. Это должен быть ее выбор. Не знаю, люблю ли я ее так, как нужно по предсказанию. Я знаю, что просто люблю. Так, как умею, и что она меня тоже любит в той присущей лишь ей манере. И как сказала Оливия, нас обоих это устраивает. Наши отношения изменились. Теперь мы на равных. Нам удается держать баланс между страстью и нежностью, между слепым обожанием и теплым чувством. Я больше не чувствую себя наркоманом. Я чувствую себя счастливым, даже когда Уэнс полдня сидит за написанием новой книги. У меня есть свои дела в это время. Я рисую иллюстрации к своим рассказам. Тяга к рисованию ко мне вернулась не сразу. После той поездки я впервые задумался, стоит ли снова пробовать. Но не торопил себя, ждал, когда желание снова вспыхнет. Так и случилось. Примерно через неделю после Невермора мне приснился дом. Огромный светлый дом с маленьким садом под окнами. Я проснулся посреди ночи и стал рисовать его. Через пару дней сон повторился: у дома появилась скамейка. Я рисовал эскизы деталей в блокноте и через месяц собрал их на холсте воедино. Теперь над моим столом вместо мрачного портрета моей музы, висит картина дома. Портрет я не выбросил. Когда-нибудь я вернусь к нему и перерисую. *** День свадьбы наступает быстрее, чем я успеваю заметить. Оказывается, если заниматься делами, то ожидание не кажется бесконечностью. Мы решили отпраздновать в особняке Аддамсов. На огромной территории рядом с семейным кладбищем развернули шатры и выставили стулья. Место странное, я согласен, но и мы далеко не самые типичные люди. Мортиша сказала, что души ушедших дают нам на это добро. А мне, откровенно говоря, теперь все равно, кто одобряет или не одобряет мои поступки. Я действую так, потому что хочу. Утром мы завтракаем и отправляемся в комнату. Уэнс слегка нервничает, а я, напротив, спокоен как танк. Мне кажется, если бы мы устроили праздник в честь первой свадьбы, я бы лежал без сознания не веря в то, что это, наконец, происходит. Но теперь я другой и знаю, что все это правильно. Будущая жена копошится у туалетного столика, ругается, хлопает крышкой шкатулки. Я понимаю, что ей нужна моя помощь. Ей непросто — она не очень любит толпу и внимание. Она не раз говорила, что сам факт популярности ей приятен, но то же участие в презентациях книг отнимает немало сил. Свадьба похожа на это, только внимания ей будет оказано еще больше. Я подхожу ближе к ней и ненавязчиво уточняю в чем дело. Она отмахивается, что все нормально, но я вижу, что это не так. И это не то волнение, как перед презентацией книг. Это нечто иное. Напоминаю ей, что она может рассказать мне все, что угодно, и я пойму. Она сильно хмурится и наконец говорит правду: – Насчет детей… – бурчит, опустив подбородок. – Мы ведь не обсудили… – О господи, тучка! – сокрушаюсь, чуть повысив голос. - Не время обсуждать это, правда. Мы уже расстались однажды… – Подожди, – перебивает, касаясь моей руки. – Я обещаю подумать об этом. – В каком смысле? – я хмурюсь. – Сейчас не время, ты прав, – кивает. – Но, может быть, я решусь на это когда-нибудь. Когда мы оба будем готовы. – Мне этого уже достаточно, – улыбаюсь. – Спасибо тебе. Притягиваю ее к себе и обнимаю. Открою секрет, недавно мне снилась пузатая Уэнс. Немного старше своего возраста. Я помню, что видения — это часто то, что мы хотим видеть, как говорил мой отец. А еще видение — это то, во что мы можем верить. Опять же доверяя судьбе. Они могут как сбыться, так же и не сбыться. Но я уверен, что это сбудется. Просто не сразу, но терпение всегда было моей сильной стороной. *** Арку обвивают стебли какого-то плюща из оранжереи Мортиши. Уэнс предлагала оплести все кишками, теща тогда чуть не поседела. Я в смокинге с вишневым георгином на лацкане стою рядом с Хьюзом. Он все-таки надел рясу. Будем надеяться, наша свадьба не станет днем его смерти. Уэнс ведет к импровизированному алтарю Гомес. Она не смогла отказать ему в просьбе. Свою фразу передачи дочери мне он репетировал больше, чем я свою клятву. – Это теперь твое проклятье, сынок. –растрогано говорит отец Уэнс, передавая мне ее ладонь. – Ее черное сердце отныне в твоих руках Он целует дочь в висок и уходит к первому ряду стульев. Я смотрю на любовь всей моей жизни и вспоминаю первый Вороний бал, когда я надеялся ее просто забыть. У судьбы черный юмор, теперь я уверен. Хотел забыть я, а забыла она. Но я благодарен, что мы это прошли. Так мы нашли себя настоящих. Платье, которое Уэнс выбрала, просто невероятное. Черный струящийся шелк с оборками кружев подчеркивает каждый изгиб ее идеальной фигуры. Копна длинных волос завита легкими волнами. Их дополняет что-то похожее на диадему с черным сверкающим камнем. – Властью данной мне бюрократами штата Нью-Йорк, – начинает речь Хьюз, – Я призываю вас к благоразумию и намекаю на то, что можно еще передумать. – Если ты не заткнешься, я воткну нож в твою неоправданно широкую грудь, – шипит Уэнс. – Друг, это не шутка, – предупредительно смотрю на горе-священника. – Господь, почему они такие зануды? – поднимает глаза к небу Хьюз. – Ладно, давайте по плану. – откашливается и начинает говорить громче: – Мы собрались сегодня здесь для того, чтобы соединить два отважных сердца вместе. Ксавье и Уэнсдей — лично для меня пример той любви, что прошла огонь и воду. – Он снова говорит не по тексту, – гневно смотрит на меня жена, но я улыбаюсь, потому что заранее знал, что мой редактор сам неплохой сочинитель. – Я лично редактировал их историю. – продолжает речь Хьюз. – С момента первой встречи на похоронах и все то бесконечное время после нее. Серьезно, я не понимаю, как вы не надоели друг другу. – бросает на нас непонимающий взгляд. – Простите, отвлекся. Итак, эта любовь прошла все и сегодня перед лицом Господа, в которого я начал верить, когда они помирились, и перед вами — родными и близкими Ксавье и Уэнсдей, я имею право спросить… Хьюз прекращает демонстративно размахивать правой ладонью и, складывая руки одну на другую, поворачивается ко мне: – Готов ли ты, Ксавье Торп, взять в жены Уэнсдей Аддамс и любить ее до конца своих дней несмотря ни на что? В горе и радости, богатстве и, не приведи Господь, бедности? Пока смерть не разлучит вас. – Готов, – секунда и я достаю из кармана листок с клятвой, но смотреть мне без надобности, я давно выучил ее наизусть: – я готов быть с тобой всегда. Готов принимать тебя любой: хмурой, радостной, воинствующей или прощающей. Готов любить тебя новую, готов помнить все, что нас связывало, даже то, что раньше хотел забыть. Готов остаться с тобой до конца жизни, смотреть в твои глаза на смертном одре и знать, что сделал правильный выбор. Готов заботиться о тебе, даже когда ты будешь против. Готов стать сильным плечом, на которое ты сможешь опереться, когда устанешь бороться со всем миром вокруг. Я люблю тебя, моя Уэнсдей Аддамс, и буду говорить тебе это до конца своих дней. Уэнсдей смотрит на меня все это время и всеми силами старается сдержать улыбку, но, в конце концов, улыбается. Широко, так что я не могу не улыбнуться в ответ. Ее глаза немного бегают и я замечаю, что они слегка блестят. – Стоило отправить мне перед публикацией, – посмеивается Хьюз. – Нож еще при мне, – поворачивается к нему Уэнсдей. – Да, простите, – горе-священник давит смешок. – Уэнсдей Аддамс, перед лицом Господа и людьми, которые выдерживают твой характер, игнорируя инстинкт самосохранения, я должен спросить тебя: готова ли ты взять в мужья Ксавье Торпа — страдальца всех времен и народов, которому я обязан своим повышением. Любить его в горе и радости, в богатстве и бедности, которая вам не грозит. До конца своих дней, пока смерть не разлучит вас? – Я готова, – коротко кивает жена и разворачивает бумагу в руках. – Ксавье, – смотрит на меня с явным волнением. – Mio Cipollina, раньше я бы сказала, что мои чувства к тебе — это результат работы нейропептидов. Что мой мозг лишь синтезируется 2-фенилэтиламин и не более. Но однажды ты сказал, что любовь работает по-другому. И теперь я поняла: любовь действует вопреки, против любых законов природы. Она не поддается контролю… – хмурится. – Ты знаешь, что я ненавижу, когда не могу контролировать ситуацию. Но рядом с тобой мне спокойно. И пусть я не знаю, как дальше сложится, и к чему мы в итоге придем, я готова. Готова быть рядом, пока ты этого хочешь. Готова полюбить наконец твои обреченные вздохи. Готова послать к чертям весь остальной мир, потому что он мне больше не нужен. Мне нужен наш с тобой мир. Я люблю тебя, Ксавье Торп, и обещаю больше никогда об этом не забывать. Гости аплодируют. Я слышу, как всхлипывает Гомес. Мой отец сидит рядом с ним и приободряюще хлопает по плечу. Винсент приехал после разговора с Уэнсдей. Я не особо хотел его звать, но она поехала к нему сама. Они поговорили о чем-то, я не стал выяснять. Отец принял мой выбор, хотя был искренне рад, когда мы расстались. Но все меняется. Он перестал убеждать меня, что любовь убивает и пожелал сделать так, чтобы я не повторил его печальной судьбы. С Мэридит он развелся. Перестал забивать свою боль другими людьми и алкоголем, пытался разобраться в себе. В конце вереницы стульев стоит Энид и маленький Кик. Он должен принести нам кольца, но пока лишь смущенно прячет лицо в подол платья матери. Синклер уговаривает его, показывая пальцем вперед, он хмурится, топает ножкой. Наблюдать за этим довольно мило. — Кларенс, у меня есть для тебя кое-что, – нарушает заминку Уэнсдей и присаживается на корточки. Малыш заинтересованно поднимает брови и делает несмелый шаг в нашу сторону. Отвлекается на кого-то из гостей, неся деревянную коробку, Уэнс призывно машет ему рукой, все еще сидя на корточках. – У тебя есть конфета? – интересуется Кик, подойдя к нам вплотную. – Конечно, конфета, – кивает Уэнс. – Возьми ее у своего отца. Петрополус рассержено хмурится, сидя на втором ряду, пока Хьюз забирает из рук малыша украшения. Кажется, это подстава и сладостей у Аякса с собой точно нет. Но ничего, выкручиваться ему не впервой. – Давай, страдалец, ты первый, но еще есть шанс передумать – смеется друг. Я беру в руки кольцо из ослепительной платины с мелкой россыпью бордовых камней. Понятия не имею, что это за камни, но когда я увидел его, то сразу понял — оно. Белое — это моя жизнь до появления Уэнс в ней, а капли бордового — это те краски, которыми она наполняет меня. Они не черные нет, вопреки тому, как я раньше думал. Они именно темно-бордовые, как спелая вишня. Как цвет ее губ, что я когда-то боялся поцеловать, как цвет крови, которой она истекала, лежа в пятиугольном дворике со стрелой под ключицей. Как Кьянти, которое она обожает. Беру ладонь жены и бережно надеваю предмет, подтверждающий что она теперь моя официально. Уэнс повторяет мой жест, надевает кольцо на мой безымянный палец и поглаживает мою руку. Самая заветная мечта только что произошла, и я в абсолютном восторге. – Именем интернет-ресурса, выдавшим мне разрешение вершить судьбы людей, – величественно произносит Хьюз. – Я объявляю вас мужем и женой. Страдалец, можешь поцеловать свою фурию. Жена подкатывает глаза, будто в раздражении, но губы невольно растягиваются. Шутка глупая до безобразия, но мы слишком счастливы. Делаю уверенный шаг вперед и заключаю Уэнсдей в объятья. Целую нежно, как в первый раз тогда в Неверморе. Она отвечает и не может сдержать довольный смех в поцелуй. Я не знаю, что будет завтра. Не знаю, восстанет ли пилигрим. Не знаю, хватит ли нам обоим терпения прожить вместе до конца жизни. Я знаю одно — я счастлив сейчас. Ни когда-то давно в Неверморе, ни когда-нибудь позже, когда придет лучшее время. Сейчас. У меня есть жена, которую я люблю, есть дело, новое, но уже успевшее стать любимым. А еще будет дом. Я уже присмотрел. Но мы примем решение вместе. И все будет у нас хорошо. Столько, сколько это возможно. Потому что любовь все равно победит. Какой бы она не была: больной или здоровой, легкой или глубокой, пробивающей до самых костей. У любви тысячи лиц, тысячи языков. И главное, чтобы это устраивало двух людей рядом. Сейчас, в данный момент. Все нестабильно, меняется, перерождается заново. Мои чувства к Уэнсдей тому доказательство. Все будет иначе. Уже все иначе. Это новые мы. И у нас все получится. Когда-нибудь я напишу историю новых нас. Нашей новой любви. Когда-нибудь, обязательно.