Мессея

Она проснулась, когда на Эдем опустились сумерки. В этом месте никогда не было так темно — здесь всегда сияло Солнце и щебетали птицы, здесь всегда был день, который ни разу не сменялся ночью. Но теперь подозрительно тихо, мрачно и холодно. Всё-таки не приснилось, а так хотелось, чтоб всё случившееся оказалось лишь очередным кошмаром. — …рошо. — раздаётся чей-то шёпот над головой, что не сразу удаётся разобрать, о чём он говорит, — всё хорошо, я поправлю. С предельной аккуратностью, оголенные плечи накрывают одеялом. Глаза расширяются и Аврелия отталкивает от себя потенциально опасного монстра, с которым ей не посчастливилось столкнуться в своей жизни. Уши горели, в груди всё рвалось на части от учащённого сердцебиения, как после километрового забега, а мышцы в ногах ныли, словно их рассекли скальпелем. Лик мужчины, назвавшегося «Архангелом Гавриилом» спрятан в тени, но даже так ей удаётся разглядеть его страшную улыбку. — Боже… Я всё ещё здесь. — Выдыхает она тихо, чтоб было не слышно даже ему. — Конечно, голубка. Где же тебе ещё быть, как не со мной? Или забыла, что тут было? Губы поджимаются, а плечи вздрагивают, когда её кудрявые светлые локоны смахивают со спины. Ладонь провела вдоль лопаток, вызывая неприятные мурашки. — Что ты… Что ты теперь сделаешь со мной? — А ты хочешь, чтоб я что-нибудь сделал? — В заигрывающей манере спрашивает тот. От возникшего страха, что сейчас будет больно, Аврелия жмурится и замирает. Даже перестаёт дышать. Но ничего не происходит, он лишь касается устами её лба, ехидно посмеиваясь. — Не бойся, я не собираюсь причинять тебе вред, девочка моя. — Я не твоя девочка. Взгляд, полный отчаяния и обиды, забавляет. Как же ему нравилось слушать её всхлипы — это доводит до приятного и лёгкого оргазма. Но всё-таки это не то, что он желал получить после стольких дней, проведенных вместе. После стольких дней жаркого, страстного и похотливого секса, которым он с любовью одарил это прелестное создание. Где любовь в её глазах? Почему он не может получить то, от чего в прошлом отринулся? Гавриил прижимает девушку к себе, чтобы согреть теплом тела и прикрывает крыльями от возникшего ветра, на что она реагирует так, будто рядом взорвался снаряд, подпрыгивая и закрывая уши. Бедняжка. Похоже, он слегка перестарался, раз она так остро отвечает на любое его касание. Перемены в этом месте произошли не просто так, всему виной присутствие лукавого в лице лжеархангела. Наконец, когда дрожь в теле Святой стихла, Гавриил приподнимает пальцами её за подбородок и заглядывает в глаза, в самую душу златовласой прелести, которая светилась в его руках, подобно маленькой тусклой звезде. Страх, который прятался за ветвями, за возведенными стенами ледяных гор, теперь разрушил всё, подобно тайфуну и обрушился на него, сквозь нахмуренные брови Аврелии. То, как она, такая миниатюрная, сжимается, но при этом смеет выражать недовольство, вынуждает его стать только напористее и… нежнее. — Вот, съешь, — мужчина протягивает всё то же чёртово яблоко и Аврелия, смотря на этот плод с неподдельной неприязнью, отмахивается, ударяя мужчину по ладони, отчего он вылетает из его руки, — не хочешь, значит… — Оставь меня. — Только сопит, сгибая коленки. Боль в лоне напомнила о себе и Аврелия скривилась, прижимая ноги плотнее к животу и продолжая всхлипывать. Мерзко, будто под кожей роились мухи, а саму её пинали с утра до ночи в живот. Всему виной безжалостные толчки, которыми он, возможно, разорвал все её внутренности. — Тшш, не плачь, золотце. Сейчас я сделаю тебе о-о-очень приятно. — Хочет подобраться поближе, шагая тонкими кривыми пальцами к её пульсирующему бутону вниз по талии, пока сам вливал в уши медовые речи, но дева отползает, стягивая на себя часть красного покрывала и заворачиваясь в него, словно гусеница в кокон. Она не заметила, как Гавриил из-за этого вновь оказался обнажен, поскольку лежал с ней рядом. Да и ей было всё-равно, только бы самой спрятаться, залечь на дно, подальше от него, подальше от зла в лице лжеархангела. И его, собственно, в отличие от неё, ничего не смущало, раз он спокойно поднялся и обошёл, ложась напротив её лица. Белый, словно скульптура и очень гладкий, точно высечен из мрамора. Он берёт святую за ладони, на что она никак не реагирует, подносит к щеке и трётся, словно покладистый кот. — Я могу вернуть твоих родных, твоих дедушку и бабушку, родителей, друзей… Я могу подарить новую жизнь! Сделать то, чего только твоя душа пожелает: богатство, власть, слава, всё это! Я могу заставить страдать неугодных, могу доставить невероятное блаженство и любить, тебе стоит лишь только попросить… — Нет. Мне ничего от тебя не нужно, уходи. — Та уткнулась в колени, не желая слушать его продажные предложения о счастливой жизни и продолжила хлюпать носом. Продолжила сдавленно икать, пока слёзы нескончаемо щипали розовые щёки. Пришлось повторить громче, когда ангел решил, что лучшим успокоительным станут поцелуи. — Я же сказала, убирайся прочь! Доброта разом спала с него, подобно занавесу, а светлый образ, который он так старательно поддерживал, помутнел, став безжизненной восковой маской с осуждающим взглядом. Наконец, показал себя настоящего и перевернул Аврелию на спину, нависая сверху. Заглядывая в самые укромные уголки лисьими чёрными глазами, которые, точно не от мира сего, как и он сам, нагоняли на неё ужас. Отрешенность в ней испарилась, сменяясь липким страхом. — Деточка, добрый Гавриил был снисходителен к тебе столько времени, а ты берешь и просто гонишь? — Тот склоняется, пасть становится шире, а шёпот больно царапает слух, отчего блондинка съеживается, как черепашка, прячущая голову в панцирь. Уста касаются шеи и оставляют с пошлым причмокиванием засос, затем ещё ниже, в другой участок кожи. Девушку трясёт, пробивает мелкой дрожью, желудок сворачивается в трубочку, когда с неё стягивают покрывало, обнажая тело, покрытое его укусами. — Если я захочу, ты сможешь умереть миллиардами смертей по моему желанию. Вот так просто, по щелчку пальцев. Однако я терпел, был нежен с тобой, сглаживал углы, обхаживал тебя и даже признался в чувствах. Сука, я сделал тебе такое заманчивое предложение, от которого грех отказываться! Любой дарил мне за это душу, а ты нос воротишь? Где же я ошибся, не подскажешь? Женщин у него было так много, что и не пересчитать, а она строит из себя недотрогу лишь потому, что он всего-то обманул, всего-то когда-то давно предал, назвавшись истинным спасителем и вселив в её доверчивую душу ложную надежду. Она словно специально желает вывести из себя. Его очеловеченный облик, отнюдь, не придавал шарму его гадкому языку и этим жутким действиям. Пальцы, такие длинные, которыми он мог забраться, куда угодно — хрустят, выгибаются и едва касаясь подушечками, пробегаются по лебединой шейке всё ниже, до мягкой груди, в которую тот безжалостно впивается ногтями, выудив этот горький болезненный стон. — Я… Я… — Слушаю внимательно, — Гавриил довольно хмыкает, приставляя ладонь к своему уху и всё продолжает наминать упругую поверхность груди, нередко оттягивая за сосок, — что-то хочешь мне сказать? — Я прошу п-прощения… — Громче! — П-прости… м-меня! — Умница. — Он целует её в ложбинку между грудями и упоительно мычит. — Твой ангел очень щедро вознаградит тебя. Эти слова она боялась услышать ещё с момента пробуждения. Он опять сделает то самое, отчего она только начала отходить, он опять сделает её существование невыносимым своими нестерпимыми ласками, от мысли о которых к горлу подкатила тошнота, а волоски на руках встали дыбом. Аврелия резко садится, не в силах сдержать порыв, отталкивает Гавриила и блюет, не переставая издавать мерзкие звуки гортанью. Она даже ничего не ела, чтобы было что извергать, а только поглощала мерзкое семя, которым он заполнял её всё это время. Гавриил поглаживает её по спине, придерживая золотые локоны, дабы они не запачкались, а после увиденного зрелища театрально и невинно строит брови домиком, точно ничего ужасного не произошло. — Шшш, вот так, моя девочка, всё хорошо. — Причитает ангел. — Всё хорошо. Голова кружится, тяжесть во всём теле и ломота, как от болезни подкашивает и девушка едва ли не падает в собственную рвоту. Но кто-то придерживает, не позволяя окунуться в грязь лицом. Дьявол собственной персоной, кто же ещё. А ей на мгновение показалось, что всё-таки это был кто-то другой. Как наивно, кто тут ещё может быть кроме них двоих? Ей пришла в голову мысль, что возможно, сам Бог… Как глупо. По щекам потекли слёзы, горло горело, низ живота пульсировал, отдаваясь тупой болью в позвоночник, как при месячных, которые в своё время так же были невыносимыми, гадко-болезненными и неприятными. Он уже осквернил её, теперь она такая же, как и он — грешница. Лжеархангел, подняв деву на руки, несёт её куда-то. Она охает от боли, но ничего не говорит ему. Становится светло, блеск воды струится, попадая в глаза лазурью и даже сквозь закрытые веки Аврелия понимает, куда они пришли. Озеро. Когда он омывал её, она чувствовала прохладу, улавливала, как мужчина языком вылизывает каждый участок тела, слышала, как шумит водопад прямо над самым ухом, заглушая пение Гавриила, но не ощущала ничего, кроме всепоглощающего ужаса. Как нечто нереальное, расползается перед глазами каплями, будто навеянный образами сон. Сплошная фантасмагория. — Ты Дьявол… — Так приятно это слышать. — Перестаёт напевать мычащую песенку и голос холодной сталью отчеканивает от его зубов, ложась липкой паутиной на плечи. Гавриил прикусывает участок у живота. — Что-нибудь ещё? — Н-нет, прости. — Тихо извиняется, потому что боится спровоцировать его на вещи похуже. Боится его больше, чем кары Божьей. И мужчина смягчается, видя этот бегающий осторожный взгляд. — Я не солгал, когда сказал, что влюблен. — Он откидывается спиной на камни и позволяет Аврелии присесть к себе на колени. Смущающий момент для неё, но какой же сладостный для самого Гавриила. Худые ноги впиваются остро в её мягкие бёдра чашечками, пробираясь, в своей манере, неудобством. Рисуя какие-то завитушки на спине указательным пальцем, ангел склоняется и целует святую в шею. — Ну? — Ч-что ну? — В недоумении смотрит она, поправляя мокрые волосы, только бы скрыть ими себя от его глаз. Оценивающе осмотрев её, как какую-то диковинную вещь, мужчина карикатурно возносит брови и показывает грусть, что совсем не вязалось с его характером. А затем прижимает к себе и утыкается острым носом в ложбинку между плечом и шеей, вдыхая аромат молочной кожи. — Хочу услышать о твоих чувствах ко мне. Кто я для тебя, Аврелия? — Но она игнорирует. Колюче. Неприятно. Холодно. Молчание злит, оно напоминает ему о Боге, о Безмолвном Творце, который также не замечал его мольбы, его крики, да и вообще всё то, что он делал с тех пор, как был изгнан. Дьявол встаёт, чем вынуждает Аврелию тоже подняться на трясущихся ногах следом. Тремор в руках нисколечко его не радует, он хотел услышать от неё хоть что-нибудь, даже элементарное оскорбление. Но та не проронила ни звука, притаившись, словно мышь. А его мысли вовсе непонятны, потому что он перескакивает с темы на тему, будто переключает радио в попытках поймать нужную волну. — Мх-х, неужели, я настолько страшный? Мне нет причин обижать тебя, прелестное дитя. Как думаешь, для чего ты была создана? Сглотнув, осторожно, как бы прощупывая почву, святая неуверенно отвечает самое первое, что приходит в голову: — Не имею ни малейшего понятия… — А я скажу, — Гавриил усмехается, ядовито, закидывая петлю на шею, желая получить бурную реакцию, — для меня… вся твоя чистая, сияющая душа должна быть моей, дорогая. — М-мне кажется, тебе никто не мешает её заполучить. — Покорно кивает она и с трудом унимает дрожь в руках. И это было не искренне, что, в общем-то, не так важно. Ему нравилось питаться её чувствами, наблюдая подавленный вид. Сегодня у него весьма приподнятое настроение, а значит он позволит своей принцессе немного больше свободы, чем раньше. Рост существа доставляет дискомфорт и тревогу: его размеры были намного больше по сравнению с обычным человеком, точно ожила, в действительности, самая настоящая статуя в два, а то и в три метра ростом. — Больше не болит? Внезапно спрашивает заботливо, протягивая ладонь и становясь тем самым светлым красивым созданием, которого она встретила впервые у своего домика. Когда-то, очень давно. Не искажаясь в ту пугающую копию Гавриила, которая отпечаталась на задворках сознания с хищной улыбкой и рядом прямых зубов. Его обнаженный вид, эти худые плечи, выпирающая ключица, золотые волнистые локоны, не сальные патлы, как было до, всё в нём заставляет Аврелию цвести и благоухать розовым смущением. Он действительно, в какой-то мере, обворожителен, но она никогда не признается в этом, потому что знает, каков Дьявол на самом деле. Потому что знает, насколько он страшен.

«Надо же… неужели, вылечил?»

Девушка не чувствует боль, но неприятные покалывания навязчиво крутились в памяти, напоминая о себе фантомами. Может быть это потому, что за все свои двадцать пять лет, за всю ту непродолжительную жизнь она ни разу не видела мужчину голым? Да даже мечтать не смела, такое уж неё было воспитание. Разве что какие-то картинки из модных журналов с оголенными торсами, но на этом всё закончилось. Аврелия не была пещерным человеком, чтоб не понимать очевидных вещей, конечно же, однако старалась блюсти непорочность, до встречи с тем самым. А оказавшись голой перед этим существом… она захотела впервые в жизни провалиться сквозь землю и умереть. Быть может, это его влияние, его злые и порочные чары заставляют так краснеть невинную душу? Не важно. Настоящие ангелы, по её скромным знаниям, вообще не имели пола, а этот щеголяет голышом рядом, вывалив на показ своё достоинство, которым всё норовил потереться об её горячее тело. Словно нарочно заставляет её подпрыгивать и съеживаться. — Н-не! Не болит… — Хм, а что мне за это полагается? — Он присаживается на колено, чтоб она смогла достать и тыкает пальцем в свою щёку, как бы намекая на поцелуй. С горем пополам, та вытягивает губки, неохотно охватывает его лицо ладошками и оставляет лёгкий невинный чмок, но не ожидает подлянки в виде ответного захвата, когда Гавриил, пылко взяв инициативу в свои руки, засосал её с причмокиванием и издевательским смешком, заставляя святую начать отпихиваться. — Ну всё-всё, дорогая! Просто ты такая вкусная, что я не удержался, ха-ха-ха. Ох, а ей в рот руку не клади, как он, с раскрытым цветочком на показ ходить не желает. По крайней мере в его присутствии, а потому он создаёт на ней лёгкое чёрное платье, которое на самом деле было бесполезным. Оно просвечивало и было полупрозрачным. Не одежда, а какая-то ночная эротическая сорочка, однако всяко лучше, чем ничего. Волшебный фокус удивил своей внезапностью, что она даже раскрыла рот, с изумлением крутясь вокруг оси, то смотря на себя в отражение воды, то переводя взгляд на Гавриила, который кокетливо подмигнул. Её реакция немало позабавила Дьявола, рассматривающего плоды своей работы. Женщины были венцом творения Господа, этого не скрыть ни за какими тряпками. А она ещё и Святая Дева, не человек, но и не душа в чистом виде в котором должна быть, какой обычно встречалась у людей — затерянный в еле заметный сгусток энергии из воспоминаний и чувств, призрак. Она нечто иное, нечто намного большее, так что ему было необходимо заграбастать даже это дитя в свои руки. Закончив с преображением себя, вернее было бы сказать, вернув белый хитон, чтобы более не смущать красавицу, он смахнул с лица Аврелии прилипшие прядки волос и протянул руку. — Пойдём, я хочу показать тебе кое-что. Дева не торопясь выходит из воды, желая растянуть момент, чтобы не касаться мужчины как можно дольше, разгоняет волны ножками и, неловко спотыкаясь, падает прямо ему на грудь. Понимая, во что вляпалась, она тут же, словно ошпаренная, отпрыгивает. Запах ладана начал просачиваться, подобно горячему песку, вызывая пугающее спокойствие. Но нет, нельзя поддаваться. От него воняет только скверной, только разложением и протухшей едой. Этот фальшивый Гавриил просто играет на её чувствах, морочит голову притворством, чтобы снова обмануть. Чтобы снова сделать больно. Уже ясно дал понять, что в любой момент обрушит на неё все грехи мира, если только захочет и если стрелка дёрнется, перевалив за границу привычного, того, что называют человечностью, а потому каких-либо надежд святая предпочитала не питать… По крайней мере, не на лукавого змея точно. Доносится противное жужжание, прямо над самым ухом. Оно заглушает всё вокруг, даже слова Гавриила, который, видя, как застыла девушка, склонил голову на бок. Ужасный шум разрывает мозг, внутри всё пульсирует, давит на череп, словно вот-вот его размозжит неведомая сила. Лестница под ногами становится похожей на бетонные ступеньки в подъезде и стены… Стоп, стены? Трель школьного звонка ударяет по слуху. Но ведь минуту назад кругом был беспроглядный сад Эдема с величественными деревьями, водопадами, покошенными колоннами, травой, кустарниками и… Голубые глаза распахиваются. — Аврелия Константиновна! — Женский строгий голос разрезает пространство, в попытках докричаться. — Аврелия Константиновна, вы слышите? Ну как так?! Всё то из рук у вас валится! — Ой, простите, я рассеянная сегодня… — Поднимает выпавшие бумаги с пола, а сама пытается понять, что вообще только что произошло. Она была не в школе, была с кем-то другим, но не может никак вспомнить, как оказалась у лестницы, ведущей на второй этаж. Да и место, которое так напоминало огромный Кисловодский парк, куда дедушка возил её в совсем детском возрасте, постепенно выветрилось из головы. — Да уж вижу! Давайте помогу. — Коллега по работе, в привычной манере хмыкает, поправляя на остром носу треугольные очки и пристально смотрит на девушку своим властным, хмурым и холодным взглядом, от которого не только детям, да что там, даже взрослым было не по себе. Отказываться опасно. Руки у Зинаиды Ивановны были сухими, с выпирающими сухожилиями, на безымянном пальце золотое обручальное колечко, а сама кожа покрыта тёмными пятнами лентиго. С чёрными волосами, собранными в пучок, откуда выбивались еле-заметные седые прядки, она выглядела как графиня со старинного портрета в какой-нибудь губернии. — У вас сегодня же должен быть выходной, разве нет? — Да… — вздохнула блондинка, прижимая к себе клипборд-планшет с документацией, пока длинная коса сновала туда-сюда за спиной, — но, как видите, сегодня я здесь. Лиза Федотова так неожиданно пропала, что мне пришлось… — Это и вправду очень печально. Надеюсь, её найдут… «Найдут живой» — договорила мысленно Аврелия, сжимая до боли плечи. На том их диалог закончился и они разошлись, когда поднялись наверх. Минув стенд с расписанием и горшки с цветами, девушка оказалась у деревянной скрипучей двери с покарябанной цифрой «17». В нос ударил запах хлорки и мокрой тряпки, пропитанной мелом, когда Аврелия вошла в кабинет. Её ученики, второклашки шумные и гиперактивные, носившиеся между рядами, тут же затихли, когда она переступила порог, цокая каблуками по полу. В помещении сразу же воцарилась гробовая тишина, нарушаемая шепотками с задних рядов. — Доброе утро, класс! Хорошо себя вели, пока меня не было? — Здравствуйте, Аврелия Константиновна! — Конечно! Мы бесшумные, как ниндзя! — Да-да! После переклички последовали незамедлительные вопросы по домашнему заданию, работа над ошибками и разговоры о поведении, в которых дети были совсем не заинтересованы. Кто-то со скукой смотрел в застекленные окна с деревянными рамами. Всё было обклеено скотчем, где-то газетой, дабы не продувало. Зима выдалась холодной, а болеть было нельзя, было опасно. — Та-а-ак, повторим правила безопасности! Фигуры имеют разные формы, отличительные черты — это деформированные конечности и лица, а их особенности — они повторяют лишь примитивные фразы. Эти существа могут принять вид вашего близкого человека, парадировать его голос, даже помнить, что вы любите, поэтому… — Аврелия Константиновна! — Подняв руку, перебил кто-то. — Как вы думаете, это скоро закончится? Оказалось, вопрос задала девочка с косичками с четвёртой парты, сидящая буквально у самых дверей — Катя Терентьева. Она была влюблена в русских писателей и часто засматривалась на портреты. Лермонтов, Гоголь, Достоевский… Кто-то из них определённо был её любимчиком. И Аврелия знала, что это Пушкин. — Всё плохое всегда рано или поздно заканчивается. И эта напасть пройдёт, Катенька. — Ой, это значит вы не зададите нам сегодня домашнюю работу, да? — С надеждой в глазах спросил белокурый мальчик лет восьми по имени Паша, на что преподаватель уперла руки в бока и нахмурила светлые брови, превратившись из доброго ангела в подобие старухи из Карлика Носа с этим неприятным, разочарованным тоном. — Эх, Арбатов, тебе бы лишь уроки не делать… — Смотри, как бы монстры за тобой не пришли! — Издевательски посмеиваясь, воскликнула гордо девочка с бантиками, сверкнув серьгой-гвоздиком с изумрудным камушком. — Они ведь едят тех, у кого нет мозгов, хи-хи-хи! — Ой, да это у тебя нет мозгов, Свинотова! — Семенова я, а не Свинотава! Аврелия Константиновна-а-а, — тянет звонким голоском девочка, — а Паша обзывается! — Пха-ха, Свинотова. — Раздалось хихиканье со стороны одноклассников. — Ребята, а ну-ка перестаньте! Открываем тетради и записываем «классная работа», сейчас будем выполнять упражнения! Послышались недовольные возгласы. Становилось слишком шумно, пора было заставить ребят поработать, и Аврелия похлопала в ладоши, дабы прекратить непослушный гомон учеников. Сегодня им как раз предстояло написать сочинение, ближе к середине урока. Тема была незамысловатой: «Письмо Дедушке Морозу» высечено аккуратным каллиграфическим почерком на доске белыми линиями грациозно, красиво и ровно. Глаза у некоторых детей загорелись и они тут же принялись грызть ручки в размышлениях, о чём бы таком попросить доброго волшебника, а какие-то подходили и шепотком спрашивали, как лучше написать то или иное слово. Но Аврелия отвечала не сразу, мысли были заняты совершенно далёким, неизведанным, чем-то летним… Очи расширились, она поправила на себе тёплую красную шаль и подошла к окну, смотря на качающиеся голые деревья с острыми ветвями, которые через чур напоминали сгорбившегося худого монстра с острыми когтями. Кто-то стоял за забором школы, даже не пытаясь скрыться. Кто-то очень и очень похожий на высокого человека в выцветшем хитоне босиком на снегу в минус тридцать градусов, со скрепленными руками в замок. — Ав…ре…ли…я… Холод обдал кожу, мурашки предательски забегали по затылку, а голос Полины Рябиновой, отличницы и умницы, едва доносился до неё, будто из закрытой бочки. Девочка с волнением смотрела на учительницу, которая, закусывая нервно губы, продолжала глазеть на нечто. Оно становилось всё ближе. Учительница не знала, как быть. Ноги словно прилипли к полу, а длинная юбка из плотной ткани более не защищала от холода лодыжки. Дыхание задерживается, плечи ноют от впивающихся ногтей. Портреты писателей на стенах искажаются, с глаз начинает сочиться чёрная жидкость, в то время как рты искривляются в широком оскале. Дети тщетно пытались привлечь к себе внимание. Кто-то закричал и златовласая очнулась, но не увидела привычную картину с пишущими учениками. Вместо этого она отшатнулась, выронив на пол ключи и обнаружив вместо детей маленькие трупики, усаженные за парты, точно манекены. У кого-то не было лица, кто-то был выпотрошен самым зверским образом, у кого-то отсутствовала рука или нога, а кто-то сидел с чёрными глазницами, похрустывая шеей взад-вперёд. От этого пугающего зрелища её чуть не стошнило. Запах тухлятины заполнил лёгкие и слёзы полились рекой, ведь никто в здравом уме не будет видеть подобного извращения над несчастными детишками. Аврелия, оббегая ряды и трогая их, дабы убедиться, что ей лишь кажется, закрыла рот рукой, громко взвизгивая, когда от Полины с хлюпаньем оторвалось плечо, за которое девушка осторожно потрепала. Запел хор — громкий, монотонный, как на церковной службе, и он искажается, мужские и женские голоса смешиваются с каким-то звериным рыком, всё это давит, осуждает, тыкает пальцем. Она мотает головой, лишь бы отогнать злые образы, но они продолжают прожигать её взглядами и трястись, точно кто-то дёргал за ниточки. Дети плачут, вопят, но не могут двинуться с места, пока их окружают жужжащие серые мясные мухи. Она хотела помочь, хотела избавить от мук. Спасти. Но не знала, что делать, чем быть полезной, как облегчить эту боль? Не может заглушить собственное сердце, которое рвалось на кусочки от лицезрения чужих страданий. — Мне больно, больно, больно! — Пищит Семенова, после чего её крики прерываются и она выгибается, выблевывая собственные кишки. — Помогите! Я не хочу умирать! Ма-а-ама-а-а, па-а-а-па-а-а! Чей-то шёпот становится чётче и удаётся расслышать сквозь душераздирающие крики: — Аврелия. Стоявший за окном мужчина прислоняется ладонями к запотевшему стеклу и криво улыбается, когда девушка сталкивается с ним взглядом. Он был слишком близко, а теперь вовсе прошёл сквозь плотную стену, оказываясь бок о бок с ней. Лжеархангел разводит руки в стороны, обнимая рыдающую учительницу, а кабинет, коридоры и само здание растворяется, оставляя позади себя лишь кирпичные развалины. Снег, холод, безысходность и тоска… Тоска по дому, по своей работе, пусть и рутинной, по лицам людей, которых она когда-то знала, останавливает сердце. Обнаруживает с удивлением, что находится в Райском Саду. Увиденное лишь иллюзия, лишь её воспоминания: школы, детей, вида из окна на пятиэтажки, дедушки и бабушки, родителей, противных соседей, приветливой продавщицы из продуктового и даже бездомного рыжего котика — всего этого больше не существовало. Гавриил равнодушно стирал с покрасневших щёчек слёзы, иногда шепча какие-то успокаивающие слова, посвистывая губами и выдыхая горячий воздух в светлую макушку. Она постепенно восстанавливала события, словно пыталась разглядеть образы в старой фотоплёнке. Это его рук дело. Нос уловил запах серы, от которого подкосились ноги, в то время как по обнажённой коже гуляли худые пальцы Дьявола, лаская оголённые плечи в такт громким женским рыданиям. Заикаясь, вертит головой, неохотно потираясь об шершавую ткань одежды, пока глотку обжигает калёным железом. — За что… за что… — шевелит губами Аврелия, поднимая голову и смотря прямо в его чёрные бесстыжие глаза, которые сощурились, словно он не понимал человеческую речь, — за что ты поступил так с ними! Зачем?! И это ты хотел показать мне, да?! Ты убил их! Ты их убил! Зачем?! — Зачем, спрашиваешь? — Прерывает её гневную тираду, сжимая плечи до хруста. А он уж было подумал, что святая начала себя жалеть, задавая ему обыденный, успевший надоесть, вопрос. Под журчание ручья, становится осторожнее, опускаясь с плеч чуть ниже по рукам. Будь всё так, как он подумал, то без колебаний бы сразу влепил ей пощёчину по раскрасневшемуся сопливому личику, заставив пожалеть о содеянном. С надменной улыбкой, он склоняется вплотную и, оставив противный поцелуй в холодный влажный носик, даёт ответ. — Так, забавы ради.