Хочу, чтобы ты остался

2

Думаю, что я ничего не потерял, отказавшись ехать. По крайней мере, я не грустил, выспался и на утренней пробежке был куда бодрее Тайлина, целый час нывшего о том, что его не только вчера лишили законного отдыха, оставив за рулем, но и подняли ни свет ни заря. Я, конечно, сочувствовал ему, но не от всего сердца. Ксавьер наш трёп игнорировал, бежал в наушниках, метрах в пяти перед нами. Выезд был назначен на девять часов утра, так что я как раз успел покончить со всеми утренними делами и составить Таю компанию за завтраком. Потом, уже наблюдая, как он убирает посуду, не выдержал и все же спросил:       — Поедем с нами? Ты же можешь позвонить на работу и сказать, что заболел или там, взять пару дней отпуска?       — Могу, птенчик, — Тай выпрямился, обернувшись ко мне, и сложил на груди руки, — но не буду. Он с ума сойдет от тревоги, если с Тэм останется только один Алан. Но главное не это. Замок Блэкхёрст — последнее место на земле, где я хотел бы оказаться ещё раз.       — Я не представляю, что буду делать там один.       — Ты уже вырос, Бэмби. Ну и у тебя там будет он, — Тай кивнул куда-то в сторону.       — Возможно, именно это меня и пугает. Его я вообще перестал понимать, — про себя я конечно, подумал, что и не начинал.       — Ох, ты не самый храбрый парень на свете, птенчик, конечно, я всегда это знал, но теперь-то уж чего. Тебе нечего бояться.       — Ты так считаешь? — я с сомнением покосился на него.       — А чего ты боишься?       — Не знаю. Я бы хотел, чтобы всё было просто. Спокойный счастливый дом. Немного скучный. Меня пугает новое. Изменения.       — Это жизнь, кукушонок, — Тай вздохнул и порывисто обнял меня. — Она состоит из постоянного обновления условий. Ну всё. Беги давай, переодевайся и на выход. В машину я сел первым, пристегнулся и мрачно уставился перед собой. Ксавьер и Тай ещё минут десять о чем-то болтали перед домом. И, судя по тому, как Ксавьер, прощаясь, положил ладонь на плечо Тая, обещал оторвать тому голову, если за время отсутствия с Тэм упадёт хоть волосок. Потом сел тоже. Ну и мы поехали. Я смотрел, как неторопливо меняются, скользят мимо дома соседей. Один за другим. Словно в обратном порядке, движутся назад во времени. Не злые. Не добрые. Равнодушные. Любопытные. Отсутствующие. Если завтра случится пожар, кто из них прибежит постучать в нашу дверь? Кто предупредит о беде? Чья рука наберёт короткий номер экстренной службы? А кто просто отодвинет занавеску, чтобы посмотреть на чужую боль? Свидетельство присутствия. Тай повторял мне раз за разом, что не бывает людей хороших или плохих. Нет хороших или плохих поступков самих по себе. Я не мог понять или не хотел, но теперь догадывался: комплекс. Почему этот человек не сделал так. Почему тот человек сделал. Была ли возможность поступить иначе? Мне хотелось остановить машину и постучать в их двери. Спросить: почему они ничего не делали? Почему были равнодушны? И были ли? Как объяснить их поступки? Ответов не было. Никто из них мне не ответил. Улица двигалась назад, и время раскручивалось назад. Я видел себя на залитых утренним, почти уже летним, светом улочках. Мне пятнадцать, я стригу чужие газоны в разодранных чужих джинсах. В застиранной футболке хаки с чужого плеча. Мне тринадцать, я бегу со всех сил, пытаясь улизнуть от компании Брэтта, с улюлюканьем загонщиков преследующей меня. Мне десять, я бросаю газеты за белый штакетник их домов, мои руки исполосованы синяками, и я не знаю: какие получил в школе, какими наградил меня Джимбо. Мне девять. Милдред умирает в луже собственной крови на убогой разваливающейся кухне. Тарелка с голубыми цветочками выскальзывает из онемевших пальцев и разлетается у моих ног. Я закрываю глаза. Я не хочу думать. Не хочу вспоминать. Я не хочу знать, почему в целом городе, полном людей, только у Эли находилась для меня тарелка тушеной говядины, да изредка пара-тройка добрых слов. Я не хочу знать их оправданий. По еле заметной вибрации в салоне понимаю, что машина разгоняется всё сильнее. Набирает скорость. Слышу глухой голос Ксавьера:       — Белла, музыку. Десять. Салон накрывает волной оркестра. Судорожный, рваный ритм. Беснующаяся мешанина горячечных нот. Громкость — на пределе возможного. Почти до боли остро. Жгуче. Горячо. Я смотрю в его профиль. Равнодушный. Холодный. Каменная маска. Он едет навстречу своему прошлому. Тоже, как и я сейчас, двигается назад во времени. Только там, куда мы едем, некому будет задавать вопросы. Не осталось никого. Уравнение, простое и сложное: Тэм и я — на одной стороне, Ксавьер и Алексис — на другой. Нужно переместить неизвестное так, чтобы сохранить баланс. Так, чтобы заколдованные брат с сестрой нашли своё спасение. Дети Эйлпа. Я потом прочитал эту сказку ещё раз, загуглил её. Принц, обращенный в собаку с человеческими глазами и речью. Его сестра. Кости отца, которые они не могут предать земле. Замок, затянутый терновником, скрытый и проклятый.       — Сделай потише, пожалуйста. Эта музыка заставляет меня страдать почти физически. В ней я слышу боль, надежду, вызов. Игру со смертью и покорность. Смирение. Сумасшедшая и завораживающая музыка.       — Белла, громкость на семь. Музыка становится тише. Но я всё равно околдован этим странным мотивом. Я смотрю на своего спутника, замершего в невозмутимой неподвижности. Застывший профиль, которым можно резать бумагу. Мне кажется, он даже не моргает и, наверное, если сейчас приложить ладонь к его сердцу, оно будет таким же молчаливым и мертвым. Опущенные плечи чуть отведены назад, поза кажется обманчиво небрежной, расслабленной. Как триумф скульптора, сумевшего передать мрамору видимость живого тела. Свободные манжеты рубашки опустились к локтям, обнажая изящные запястья, одетые в широкие черные наручи. Вот оно: руки на нежной светло-бежевой коже руля — они такие же неподвижные, но большие пальцы нервно постукивают. Не в такт музыке.       — Джейден?       — Что?       — Ничего. Ты смотришь.       — Что играет? — я игнорирую замечание, но отвожу взгляд. Смотрю на светлую смазанную полосу холмов за окном.       — Это Лист. Пляска смерти.       — М. Я так и думал, что что-то про смерть.       — Вообще-то, она жизнеутверждающая. Он снова замолкает, а я не говорю ничего в ответ. Жду, когда необоснованное возмущение перестанет клокотать в горле. Вся эта музыка, поля, холмы, деревья, полоса асфальта, протянувшаяся в никуда. Всё вот это. Я завис в невесомости. Откидываюсь на спинку, опуская кресло, и через закрытый люк смотрю в неподвижное небо, а потом засыпаю. Нам ехать ещё часа четыре. И было бы хорошо, если бы Ксавьер не уделал нас в дерево. На такой-то скорости. Когда я проснулся, — тревожный, не понимающий, — в салоне было тихо. Меня разбудил щелчок двери водителя. Я отстегнул ремень, вышел и обошел машину, встав рядом с Ксавьером. Протянул руку, забирая у него только что прикуренную сигарету. Он не возразил и достал себе ещё одну.       — Долго ещё ехать? — сонно и недовольно спрашиваю я.       — Нет. Скоро будет виден замок.       — Зачем остановился? Он молчит, слегка откинув голову, выпускает терпкий дым сигареты. Потом коротко пожимает плечами и вдруг улыбается. Отстраненной улыбкой, чуть приподняв уголки губ.       — Просто привычка, Джейден. Я всегда здесь останавливаюсь. Останавливался.       — Давно не был дома? — я знаю ответ, но все равно говорю вслух.       — Вообще не думал, что вернусь. Пять месяцев почти.       — Слушай, я всё хотел спросить, а почему «замок»? Я просто думал, что здесь не так много замков. И, ну просто: откуда?       — Семья отца сюда приехала ещё до войны за независимость. Они выступали на стороне роялистов, а в 1780 перешли на сторону тринадцати колоний и уже во второй войне за независимость сражались на стороне колоний. Здесь, на этой земле почти всё пришлось начинать с нуля: военные действия сожрали имущество, а то, что оставалось в Старом Свете — они просто потеряли. Европейская ветвь Блэкхёрстов постепенно угасла. Но американские Блэкхёрсты оказались прозорливы и удачливы. Они поколениями восстанавливали могущество и влияние семьи. Он делает перерыв, затягиваясь сигаретой, и я вижу, что вся эта история — она производит на него какой-то странный эффект. Он иронизирует, словно смеется над поколениями своих породистых предков. Словно презирает их за что-то. За то, что носит одну с ними фамилию.       — В 1875 было заложено основание для нашего нового родового гнезда, в процессе строительства проект несколько раз пересматривали и завершили только к 1915 году. Так что, по сути, конечно, это новострой. Никаких тебе бойниц, рвов, подъёмного моста. Прадед был очень жёстким человеком. Сильным, умным, но жестоким. Это, знаешь ли, Джейден, характерная черта нашей семьи.       — Ум? — спрашиваю я.       — Жестокость. Когда он умер, семью возглавил его сын — мой дед. Отец Этьена. Оставалась жива ещё прабабка — вторая жена Огюста Блэкхёрста, моего прадеда, Мария. И двое младших сыновей от их брака. А Эрик, мой дед, он был от первого брака. Династического. Мои предки поколение за поколением вступали в брак исключительно по расчёту. Чтобы приумножить силу и славу. Вернуть былое великолепие. Мария, конечно же, крайне не любила Эрика. У неё было двое собственных сыновей и каждый из них, по её мнению, был лучше, чем Эрик. Но один из них, самый младший, погибнет во Второй Мировой. А старший… А со старшим Эрик сдружился. Они росли под тяжелой рукой Огюста, долгие годы мирились с его непредсказуемым характером, выносили вспышки яростного гнева, раздражительности. Эрик оказался слабым. Как только Огюст умер, его сын расторг помолвку, которая должна была упрочить состояние Блэкхёрстов. Сводный брат катился по наклонной: играл в подпольных казино, пил. Эрик со временем всё чаще начал составлять ему компанию. Влюбился в приличную девушку из очень небогатой семьи недавних переселенцев. Моя бабушка по отцу — Мия, в замужестве Блэкхёрст. Свекровь ее ненавидела и изводила, муж быстро остыл и вернулся к прежнему разгульному образу жизни. Мария злилась и ненавидела всех, кроме Бенджи, которого считала просто сбившимся с истинного пути. Он снова замолкает, и я молчу вместе с ним, вглядываясь в насмешливые черные глаза, в жесткую язвительную складку губ. Он смотрит в никуда, в прошлое. И снисходительно усмехается.       — Строительство замка изрядно растратило бюджет. Семья не то чтобы нуждалась, но финансовый крах империи Блэкхерст представлялся как никогда близким. Мария пыталась решить дело удачным браком Бенджамина, но накануне свадьбы, на мальчишнике, который устраивал мой дед, они так напились, что сводный брат упал с балкона. Смешная и нелепая трагедия. Вместо свадьбы были похороны. Этьену было лет пять, когда не просыхая между попойками, его отец уже вовсю перезакладывал земли имения, сам замок, распродавал ценности. Он умудрился продать даже свадебные украшения своей мачехи. Мия чахла от одиночества в атмосфере ненависти и лжи, с самого начала беременности она была в постоянной депрессии. Мария взяла на себя заботы об Этьене, — только здесь быстрая темная тень набежала на лицо Ксвьера и он хмурится. — Но руководила-то ею только ненависть. Она лишилась обоих сыновей. Лишилась могущества и обеспеченной жизни. Ей было-то лет сорок с чем-то всего, она еще так много могла бы успеть. Так могла бы жить! Мне кажется, она под конец уже совсем рехнулась от своей желчи и разочарования. Но успела выковать в Этьене настоящего Блэкхерста! Этьену семнадцать было, когда Эрик умер в каком-то борделе, соря остатками денег, которые уже даже не принадлежали ему. Представляешь, Джейден? Он повернул голову, чтобы посмотреть в моё лицо. Глаза вспыхнули восхищением и задором.       — Представь себе просто. Три столетия! Целых три сотни лет — поколение за поколением — как муравьи по зернышку, они все трудились. Собирали, копили, приумножали. Представляешь? А потом, раз, и один-единственный Эрик. Просто ошибка. Двадцать лет и — дзыньк! — ничего не осталось. Пепел. Ксавьер отбросил давно погасший окурок, щелкнув пальцами.       — Вот такой вот замок. Много пафоса, неоготический стиль. Этьен Блэкхёрст сумел сохранить своё родовое гнездо. Он поздно женился. На моей матери, на Моник. Нашёл идеальную для себя жену: богатую, капризную, уязвимую. И психически нестабильную. Её деньги дали вторую жизнь наследству Блэкхёрст. Позволили откупиться от крупных кредиторов, вернуть часть земли, сохранить замок. Только вот никто не брал в расчёт умницу Беллу, — его голос становится тише, нежнее, а взгляд мягче. — Чем больше денег Моник он вкладывал в Блэкхёрст — тем меньше принадлежало ему самому. Это всё она. Белла. Честное слово, Джейден, очень жаль, что ты не успел познакомиться с ней. Она была необыкновенной.       — Ты так говоришь, будто в неё влюблён.       — Пожалуй, если речь о Белле, то я мог бы. Знаешь, она меня восхищала. Я никогда прежде и после не видел, чтобы кто-то так противостоял отцу. Он, кстати, планировал жениться на ней. Но она не сдалась. Он внезапно умолк, скользнул взглядом по мне, снова отдаляясь и закрываясь.       — Ты чем-то похож на неё. Характер, упрямство. Похож и не похож одновременно. Это нечестно. Я удивлённо смотрю на него.       — Такой же эмоциональный. Ксавьер садится в машину, я смотрю, как он кладет руки на руль, впивается взглядом в браслеты на запястьях. Снова обхожу машину и сажусь со своей стороны. В салоне тихо и прохладно, хотя там, за пределами металлической коробки, спокойнее уже набирает обороты. Ксавьер неподвижен, его пустой взгляд смотрит сквозь собственные запястья. Смотрит в себя. Щелкает замок моего ремня, но я продолжаю молчать, а он так и не двигается. Не заводит машину. Не трогается с места. Потом медленно щёлкает замками наручей сначала на одной, потом на второй руке. Снимает их один за другим и кладёт в карман на двери. Я не могу отвести взгляда от его рук, перед глазами вспыхивает воспоминание: запястья Тая, порезанные лесенкой шрамов, следы лезвий на венах. Шрамы Ксавьера другие. Обнаженные запястья, широкая полоска светлее остальной кожи, свидетельствуют, что браслеты не снимались никогда. Под ними, перехлестываясь и сплетаясь, тянутся уродливые шрамы, они кольцами множество раз охватывают запястья. Одни шире, другие уже, глубокие и поверхностные, наслаиваются друг на друга. По внутренней стороне обеих рук, где кожа тоньше всего, маленькие идеально круглые отметины. Он избегает смотреть в мою сторону. Инстинктивно я протягиваю руку, чтобы коснуться изрезанного запястья, но в дюйме пальцы замирают. Я вижу, как напрягаются челюсти Ксавьера. Заостряются скулы. Как темнеет его взгляд, медленно скользящий от руля, над приборной доской, упирается в линию горизонта. В точку, где сходится перспектива. Моя рука бессильно опускается на подлокотник между нами.       — Здесь я должен их снимать. Дальше начинается земля моего отца. Он не любит секретов, — равнодушный голос пуст, как холмы вокруг нас. — Он думал, что если лишить меня права на личные тайны, я не смогу подойти близко. Не сумею переиграть его. Не сумею выжить. И вот я здесь. Мы трогаемся. Едем в замок. Я уже различаю его шпили и башни в дымке на горизонте.