Krasivaya Devushka

Канонада и взрывы утихли, и лишь редкие выстрелы еще время от времени нарушали тишину пустых улиц… Хотя нет… Улицы были тихи, но не пустынны, погребенные под завалами обрушившихся зданий и человеческих тел – военных и гражданских лиц – все еще лежавших там, где их настигла смерть. Безносая не щадила никого – женские и детские тела тоже лежали на улицах вперемешку с битым кирпичом и плавленым асфальтом. До слуха девушки доносились обрывки разговоров, молитвы к Богу, которые тот едва ли слышал; женщины плакали по утраченным любимым и семьям, дети оттого, что их матери падали и не отзывались. Но громче всех слышны были предсмертные крики и солдатская ругань, полные одинаковой боли и ярости, неважно на каком языке они раздавались. Луиза сидела в углу одной из комнат чудом почти неповрежденного здания, в котором нашли пристанище она с сестрой и два их брата после того, как их дом был разрушен. Гилберт и Людвиг сказали ей оставаться здесь, и никуда не выходить. Они хотели потребовать того же и от Марии, но она только раскричалась в ответ, что два придурка, решившие пойти помахать кулаками после драки, ей не указ, потому что Германия проиграла эту войну еще задолго до того, как советская армия пересекла ее границы. Людвиг терпеливо стал разъяснять, что иного выхода у них просто нет. Они или погибнут в бою за тех, кого любят (говоря это, он не отводил взгляда от Луизы, его сестры-близнеца), или же их убьют свои же - «за трусость». А если умирать все равно придется, то первый вариант выглядит как-то более предпочтительным. Это было неделю назад. Еще три дня назад стали подходить к концу их запасы пищи и воды, и Мария ушла в надежде раздобыть хоть что-нибудь. И вот уже двое суток от нее не было ни слуху, ни духу. Луиза раздумывала, не отправиться ли ей на поиски сестры, но понимала, что вероятность отыскать ее сейчас намного ниже, чем поймать пулю или попасться в руки красным. При одной мысли о последнем ее прошибал ледяной пот. Она подтянула свои исхудавшие колени к груди, и нахмурилась из-за того, как быстро они в нее уперлись. Ее большая грудь всегда была предметом для шуточек со стороны старшей сестры. Девушка хмуро покосилась на лежавшую неподалеку прямо на полу фотографию. Света, проникавшего из покрытых трещинами стен, было вполне достаточно, чтобы разглядеть запечатленных на ней людей. Это была она сама, Мария и их братья. Несколько глупо тогда получилось – Луиза и Людвиг были младшей парой близнецов, но при съемке встали выше своих старших брата и сестры. Мария и Гилберт откровенно ухмылялись в объектив, на лице Людвига застыло чуть заметное раздражение на их поведение, и хмурая складочка между бровей Луизы тоже была вызвана этими же причинами. Но это была единственная фотография, которую им удалость спасти. За эти два дня девушка вся извелась от одиночества и страха неизвестности, но не могла сделать ничего, чтобы хоть как-то их ослабить. Ей хотелось, чтобы этой дурацкой войны никогда не было, и чтобы отец и мать не погибли во время одной из этих бесчисленных бомбежек. И чтобы Людвигу и Гилберту не пришлось идти в армию, чтобы служить этому ублюдку, который втянул их несчастную страну в заведомо проигрышную войну. Луиза уже почти забылась сном, когда до нее донесся звук шагов, в пустых залах раздававшихся особенно громко. Кто-то вошел в здание и теперь поднимался на второй этаж, где она сейчас и находилась. Очень хотелось верить, что это возвращалась Мария, но… шаги были слишком тяжелы для женских. Выйдя из охватившего ее на какое-то время оцепенения, она с головой завернулась в одеяло, надеясь сойти в темноте за куль мусора. План не самый оригинальный, но сейчас это было единственным, что пришло ей в голову. Шаги остановились у двери, и у девушки перехватило дыхание при звуке поворачивающейся дверной ручки. Когда заскрипели петли, в голове у Луизы была одна только мысль: «Сейчас я умру, умру, умру…» Неизвестный вошел и запер за собой дверь на защелку. Пару секунд стояла гнетущая тишина, а потом вошедший быстро пересек комнату и одним движением руки сорвал с девушки одеяло, заставляя ее еще сильнее вжаться в угол. По мундиру стало ясно, что незнакомец - русский. Разве что с обычной советской формой диковато сочетался длинный светлый шарф, забрызганный – это было видно и в полумраке – кровью. У мужчины были светлые волосы и такая же бледная кожа. Он улыбался, но глаз причудливого сиреневого цвета эта улыбка не коснулась. - Krasivaya devushkа. – Произнес он что-то на своем языке. Луизе стало не по себе от этой улыбки – хотелось бежать прочь, куда глаза глядят, да хоть сквозь землю провалиться, лишь бы ее не видеть. Не получив ответа, он насупился, как обиженный ребенок. - Ты не знаешь русского языка? – Теперь уже по-немецки произнес он. Она опять промолчала. – Странно, ты очень напоминаешь мне одного человека, с которым я встречался не так давно. – Он снова улыбнулся. – Да, так еще забавнее. Луиза хотела ему ответить хоть что-то, но язык отказался слушаться. Склонившись над ней, он ухватил ее за подбородок и заставил взглянуть на себя. - Очень, очень красивая девушка. И, похоже, еще не попадалась в руки никому из моих товарищей. Просто прекрасно. – Улыбка превратилась в ухмылку. - О-оставьте меня в покое… - Выдавила она, пытаясь оттолкнуть его прочь. Луиза была сильной девушкой, но мужчина, казалось, даже не заметил этого тычка с ее стороны. Лишь рассмеялся и, ухватив за волосы, ударил головой о стену, заставляя вскрикнуть от боли в затылке. - Некрасиво себя так вести такой красивой девушке. – Свободной рукой вытащив из кобуры револьвер, мужчина направил его дуло на нее. – Я просто хочу немного развлечься, после чего сразу же избавлю тебя от своего общества, обещаю. Поэтому будь хорошей девочкой, дай Ивану расслабиться, и разойдемся по-доброму. – Эти слова сопровождались еще одной улыбкой, от которой Луизу бросило в дрожь. Все еще держа ее под прицелом, мужчина (кажется, его звали Иван?) рывком вытащил ее из угла и бросил на пол. Девушка охнула от боли, попыталась подняться, но короткий и быстрый удар ногой в грудь опрокинул ее обратно. - Гха! Дыхание перехватило от боли и веса тяжелого армейского сапога, наступившего ей на грудь. - Будет лучше, если ты останешься лежать на спине. – С все той же улыбкой заметил Иван, убирая револьвер. Когда при этом он наклонил голову, и глаза перестали быть видны из-за челки, эта улыбка стала казаться воистину сатанинской. Не мог человек так улыбаться. - Убирайтесь! – Заорала она. Как уже говорилось – хилой барышней Луиза не была, и сдачи умела давать еще с детских лет – даже своим собственным братьям и сестре, хоть и была из них самой младшей. Ухватив Ивана за ногу (хоть тот опять перенес на нее весь свой вес), девушка сумела ее поднять. Хватанула ртом воздух и откатилась прочь. Русский наблюдал за этим с явной забавой и удовольствием. - Хе-хе… Такая маленькая, но с таким большим упорством. Но мне это даже нравится. Может, усложним задачу? – С этими словами он просто навалился на нее всем телом, стискивая руками и выбивая воздух из легких. Луиза задохнулась, как рыба, вытащенная из воды. Ей показалось, что у нее сейчас треснут кости – таким тяжелым и крупным оказался мужчина. Весил он, похоже, не меньше Людвига, а его ей одолеть было крайне тяжело и в лучшие дни, а «диета» последних недель отнимала слишком много сил. Ощутив прикосновение губ к своей шее, она вздрогнула. - Неет… - Прохрипела Луиза, пытаясь увернуться. - Я не хочу причинять тебе боль, krasivaya devushka - жаль портить такую красоту, но если ты продолжишь в том же духе – то я могу разозлиться по-настоящему. Его губы скользнули чуть ниже, и она вздрогнула от легкого укуса, сменившегося жадным поцелуем. Почувствовав во рту легкий привкус крови, и понимая, что теперь следы на ее теле обязательно останутся, Иван оторвался и принялся зализывать темнеющую кожу. Девушка опять завозилась, когда он принялся ставить еще один засос. Но мужчина лишь крепче сдавил ее в руках, а потом сел на Луизу верхом и принялся стягивать с нее кофту, с удивлением обнаружив, что грудь у его пленницы была не меньше (если даже не больше), чем у его старшей сестры, что было само по себе явлением выдающимся. Он усмехнулся и бросил взгляд на ее лицо – голубые глаза были спрятаны под плотно сжатыми веками. Иван чуть нахмурился – все же и впрямь очень похожи были она и тот мальчишка. Только тот был весь в крови своего поймавшего пулю напарника и в тот момент, когда Иван натолкнулся на них, рыдал на груди умирающего. Это зрелище невероятно взбудоражило покалеченную психику Ивана, и он не мог не ужесточить страдания юноши – таким милым тот выглядел, когда плакал. Немка опять начала извиваться, всем своим видом пытаясь дать понять, что не боится. «Не нравиться мне это» - Хмуро отметил Иван. Ему хотелось видеть ее слезы. Протянув руку, он коснулся ее лица затянутой в перчатку ладонью, и Луиза чуть заметно вздрогнула, хоть он еще не сделал ничего страшного. Пока не сделал. Она протестующе замычала, когда он опять принялся ее целовать, но Иван, облизывая ей кончик уха, тишь негромко шикнул в ответ. Запрокинув ей голову назад и легонько прихватывая кожу зубами, он спустился от уха до подбородка, и еще раз взглянул ей в лицо, прежде чем начать расстегивать ее блузку. Представшие взору гладкая светлая кожа и налитые молодые груди, стиснутые явно тесным бюстгальтером, взор этот определенно радовали. -Ха, неудивительно, что ваш вождь-дурак так любил вашу нацию. У вас, арийцев…как это правильно сказать?... такие совершенные тела. Русский засмеялся и чмокнул ее в щеку, успев отдернуться как раз вовремя, чтобы она не успела вонзить зубки в его большой нос. С все той же улыбкой, он обхватил ее горло ладонью и сдавил его, наблюдая, как она судорожно хватает ртом воздух. - Будь хорошей девочкой и не кусайся. Вы немцы вроде бы известны своей недалекой склонностью подчиняться приказам? Она взглянула ему в лицо ясными голубыми глазами – из уголка одного из них медленно катилась слеза – и едва заметно кивнула. И опять чем-то неуловимо напомнила Ивану того паренька – несмотря на то, что девушка молчала, а юноша разразился отборной немецкой бранью, когда русский, желая до него добраться, отшвырнул в сторону умирающего германца. - Вы двое похожи, как близнецы. – Буркнул он себе под нос на родном языке, расстегивая пуговки бюстгальтера и полностью обнажая ее груди. Наклонившись, он ткнулся в них лицом, кусая, прихватывая губами, облизывая и целуя теплую кожу. Истерзал напрягшиеся от прохладного ночного воздуха сосочки, теребя один ртом, а другой – пальцами. Против воли, но Луиза не смогла сдержать стона, и судорожно вздохнула, когда его холодное лицо коснулось ее теплого живота. Тут он вдруг поднял на нее взгляд – и почему-то напомнил ребенка, желающего, чтобы его приласкала мать. Но едва ли это было его истинным лицом. Хотя кто знает…кто знает, что ожидать от сумасшедшего? Точно можно было сказать только то, что этот человек был не совсем, мягко говоря, здоров на голову. Он моргнул, и, видимо, вспомнив, чем занимался, задрал на ней юбку и принялся стаскивать трусики, предварительно пересев девушке на колени. Немка опять попыталась сопротивляться, но теперь без лишних разговоров получила по лицу. - Еще раз дернешься – пристрелю! Последний, кто пытался мне помешать именно так и кончил. Она уставилась на него испуганно, по тону голоса поняв, что он совершенно серьезен. - Пожалуйста ... Я не хочу умирать ... Я не хочу умирать ... Я не хочу… - Бормотала она, когда русский опять принялся ее раздевать. От прикосновения холодного пола и воздуха Луиза задрожала, и тихонько вскрикнула, когда один из пальцев мужчины, все еще не снявшего перчатки, раскрыл складки ее губок. - Н-нет! Она попыталась сдвинуть ноги, прикрыться ладонью, но русский, схватив ее запястья, связал их собственным шарфом. Шея мужчины оказалась вся испещрена шрамами, заметными даже в полумраке комнаты. Луиза хотела было спросить откуда они, но промолчала. Во-первых, это было не ее дело, а во-вторых, тяжело общаться на отвлеченные темы, когда тебя навязчиво ощупывают в самых интимных местах, а ты стараешься удержать собственное тело от получения удовольствия. Иван продолжил играть с ее губками и клитором, нежно теребя их и поглаживая, и с удовольствием наблюдая, как она вздрагивает и вертится от каждого его прикосновения. Срывающиеся с ее губ тихие стоны нравились ему гораздо больше наполнивших весь Берлин испуганных и болезненных криков насилуемых красноармейцами женщин и девушек. Дамы не должны кричать от боли, они должны стонать и просить большего. Он поцеловал внутреннюю поверхность одного из ее бедер, наслаждаясь прикосновением к нежной гладкой коже. Заметил влагу на коже перчаток и улыбнулся: - Ты такая мокрая стала, что мне даже не придется смачивать себя слюной. До нее смысл его слов, похоже, не дошел – она смотрела на него все таким же затуманенным и растерянным взором. Положив ладони ей на колени, солдат развел ноги девушки шире. Какое-то время любовался открывшимся видом, а потом припал к ее «розану» ртом, Луиза аж подскочила, и задергала связанными руками. - Ах! «Да он в меня язык засунул!» Прикосновения губ к этому местечку и ощущения от проникновения чего-то внутрь ее тела потрясли девушку – такими дикими и непривычными они для нее были. Иван оторвался, облизывая губы и смакуя вкус. Снял печатки – и теперь от его прикосновений по ее телу пошли мурашки – такими холодными были у него руки. Но пониженная температура тела была его врожденной особенностью, которую никто, включая его самого, так и не смог объяснить. И нежно поцеловав в щеку, осторожно ввел внутрь девушки один палец. Она вскрикнула. Какое-то время подвигав пальцем туда-сюда, он всунул еще один. Луиза закрыла глаза – проникновение вызвало боль, что неудивительно – это был ее первый раз. Иван недовольно сдвинул брови: - Расслабься ты, наконец. Будешь зажиматься – будет больнее. – Тихо произнес он, смотря, как по ее щекам текут слезы. Она кивнула и попыталась дышать ровнее, но все равно было очень больно. Только сейчас Иван заметил, что пальцы его выпачканы в крови. «Вот как… стало быть, она еще девица… точнее была». Какой-то миг ему было почти жаль, что испортил это милое дитя, но теперь было поздно что-то менять, да и штаны ему уже были тесны почти до боли. От этого досадного дискомфорта он и постарался себя избавить, расстегнув ширинку и обнажив свое внушительное достоинство. Глаза Луизы расширились от ужаса: - Не…! Нет! Пожалуйста, пожалуйста, отпустите меня, вы уже причинили мне достаточно боли! – Вскрикнула она, пряча лицо в ладони и его шарф, не желая видеть того, что будет дальше. Иван лишь взглянул на нее потемневшими от желания глазами и попытался войти в девушку, что оказалось не самым простым делом. - Тесновато… - Пробормотал он на родном языке, когда не смог ввести свой член в немку и наполовину. Ее тело непроизвольно его стиснуло … «О боже, если она сделает это еще раз – я кончу прямо здесь и сейчас!» Войдя в нее так глубоко, как это позволяло ее тело, Иван, наконец, начал иметь ее по-настоящему, пытаясь успокоить ее ласковыми словами на своем языке и на родном языке Луизы. Но она все также прятала от него искаженное болью лицо и текущие по щекам слезы. Входя в ее тело, наслаждаясь его теснотой и жаром, он слушал ее мольбы к Богу (в которого светловолосый солдат не верил) о том, чтобы этот кошмар кончился как можно скорее. - Ш-ш, krasivaya devushka, хватит плакать, осталось совсем чуть-чуть. – Нежно улыбнулся он, продолжая толчки. Иван был жестоким человеком, особенно на поле боя, но любовником он был нежным, даже тогда, когда секс был, как бы сказать… не совсем по обоюдному согласию. Но даже в такой ситуации он предпочитал создать партеру максимальные удобства и возможность тоже получить удовольствие. Истошные крики, сопротивление и мучения возлюбленного или возлюбленной его совершенно не возбуждали. Поэтому он был действительно рад, когда всхлипы из-за шарфа сменились тихими стонами – видимо ему удалось найти нужный угол, да и девушка, наконец, толком распробовала происходящее. К несчастью, все это несколько запоздало, сдерживать себя он больше не мог, а «второго раунда» психика девушки просто не выдержит, несмотря на то, что хочется ее телу. Потому в очередной раз войдя до упора, он перестал сдерживаться и наполнил ее семенем. Извлеча из нее член, он мысленно порадовался тому, что крови на нем в этот раз уже не было. Во взгляде фиолетовых глаз, наконец, мелькнуло подобие человеческих чувств, когда он остановился на плачущей, полуголой и все еще связанной девушке, свернувшейся калачиком на полу. Мужчина нахмурился и развязал ей руки - Луиза только сжалась в еще более плотный комок. Застегнув брюки, Иван опустился на пол и прижал к себе дрожащее женское тело. - Ты вела себя очень храбро, krasivaya devushka. Хватит плакать – я уже ухожу. Поцеловав ее во взъерошенную макушку, он поднялся, и тут ему на глаза попалась та самая фотография. Глядя на нее, он то хмурился, то улыбался. - Верно это твоя семья, малыш? – Луиза не ответила, но Иван продолжил. – Вы отлично здесь вышли. И мне почти жаль, что я застрелил этого – с белесыми волосами. Голубые глаза от этих слов распахнулись сами и недоверчиво уставились на русского. Но ни единого слова выдавить из себя Луиза так и не смогла. Иван опять бросил взгляд на карточку. - Ну, вообще-то он получил смертельную рану еще до моего прихода. Я просто избавил его от мучений. И с ним был этот блондин…юноша, приятный во всех отношениях, верно? – Он хихикнул. – Могу сказать, что плачете вы совершенно одинаково. По крайней мере, в моих объятиях. Она слушала с тихим ужасом. - Т-ты…еще.. и мой брат… о Боже… а Гилберт…он… Она вскрикнула - коротко и страшно, как смертельно раненный человек, и разрыдалась. Иван, молча, наблюдал за ней, внезапно осознавав мерзость собственных поступков. Кураж боя и торжество победителя перестали кружить голову, и он понял, что перед ним плачет обесчещенная и униженная женщина, сестра, чьего брата точно также жестоко унизили, а второго – то же, видимо, близкого человека - убили. А ведь у него самого были две сестры, и во всем этом безумье и бардаке войны он до сих пор не знал – где они и что с ними. Он вышел из комнаты, оставляя ее, наконец, одну, но совсем уходить не спешил, решив какое-то время за ней присмотреть. Не хотелось, чтобы в таком состоянии она попалась в руки кому-нибудь еще. Спустившись вниз, он закурил – у него было над чем подумать. Мария появилась примерно часа через три, приведя с собой измученного Людвига. Вместо слов и вопросов все трое тесно прижались друг к другу, и долгое время так и просидели, будучи не в силах заставить себя отпустить руку родного человека.