Затмение третьего солнца

Алистер медленно открывает глаза. Сосредотачиваясь на своей голодной жажде, он чувствует, как темные энергии проклятия стекают по его телу, черными лентами перетекают в покрытой татуировками-змеями коже. Жажда растет, и Алистер, едва осознавая себя, знает, что ему нужно унести этот голод прочь от Цитадели. Вокруг — ткани и ширмы целительского крыла, все перед глазами плывет разноцветными пятнами. Алистеру очень плохо, и, пытаясь встать с кровати, он роняет капельницу, срывает несколько магических печатей. — Господин Киршнер? Господин Киршнер, что вы делаете! Ложитесь обратно, Вам нельзя, ох боги, Алистер! — лепечет порхающая над ним птичкой медсестра, но Алистер отталкивает ее руки — сил откуда-то так много, что он совершенно не может контролировать их, — и она отлетает на соседнюю койку. — Прочь, — хрипит он, и черные полосы ползут по его коже, срастаются на руке. На нем — больничная рубашка, и с ее коротким рукавом особенно хорошо видно, как проклятие берет над ним верх. В широком разрезе ворота темные линии подбираются к горлу. И хорошо, что Алистер не видит себя со стороны, но он чувствует, как что-то под кожей ползет, прорывает мышцы, и боли ему достаточно, чтобы утопнуть в страхе и отвращении. — Господин Киршнер, прошу Вас, успокойтесь! — снова делает попытку медсестра, и на ее крики в палату приходят другие. Они правда пытаются его угомонить, правда. Но, опираясь на волшебные силы, Алистер аккуратно поднимает свое тело с кровати. С лихорадочной решимостью он направляется к выходу из лечебного крыла Цитадели, расталкивает парой пасов руки всех, кто встает у него на пути. Магия разрушительная, сильная, совершенно его не слушается — а еще что-то темное зовет его изнутри. Что-то очень хочет утолить жажду, но сознание Алистера слишком спутано, чтобы он мог хоть что-то из происходящего понять. Он знает только одно — ему нужно уйти отсюда как можно скорее. Но покинуть крыло ему не дают. — Офицер Киршнер, руки перед собой, — рявкает человек в форме — один из офицеров, пришедший на вызов медиков. Он в несколько быстрых шагов подходит к Алистеру — и это оказывается его главной ошибкой. Алистер вскидывается — чистый страх и агрессия, концентрированные инстинкты — и хватает рукой чужое запястье, сжимает — ломая кость с силой, до хруста. Алистер не очень высокий, мужчина куда выше чем он, но он с легкостью ставит незнакомого офицера перед собой на колени. В помещении крики и шум — но Алистер не отрывает взгляда от горла в своих руках. У Алистера волосы еле заметно светятся золотом, склера глаза заплыла чернотой, а темные линии-татуировки шевелятся по коже, разрастаются все сильнее. Алистер не реагирует ни на свое имя, ни на раздражители — не успел, он не успел уйти. За нарушенной гармонией тьмы и света Алистера Киршнера охватывает древняя непреодолимая жажда, превращающая его в тварь, преисполненную первобытных инстинктов. Он наклоняется низко-низко, прямо к человеку с переломанной рукой перед собой, которого все еще удерживал за кисть, заломив руку. Дыхание у него теплое, горячее. Он не реагирует ни на одно заклятие, брошенное в его сторону — и, до того, как в крыло целителей ворвется отряд офицеров с Главой Совета в составе, Алистер под душераздирающий крик кусает чужую шею со спины. Резко. Глубоко. До кости.

***

Взгляд Кхаротта обжигает самим ощущением. Окровавленный, Алистер поднимает голову как раз в тот момент, когда взгляд Главы Совета застывает на нем. У Алистера весь подбородок, щеки, все руки в чужой крови. Он скалится — и десна его черна. Под ним — раскрытая клетка ребер, лоскуты кожи и мяса, органы, льющие кровь не прекращая. Лужа кажется черной и глянцевой, и в таких декорациях Алистер… Совсем на себя не похож. У Кхаротта в горле комом сворачивается странное ощущение, но в чем именно дело, он понять не может. Офицеру под Алистером уже не помочь — и Кхаротт откидывает Алистера сияющим порывом, заключает его в клетку из золотых граней. Сила магии Кхаротта велика настолько, что от ее движений рваные цветные занавески колышутся как на ветру. Алистер рычит, воет прижатый к каменному полу чужими силами. Но он слаб, и Кхаротт это чувствует. Достаточно надавить немного сильнее — и он так и замирает, загнанно дышащий. И в это мгновение чернота на его коже начинает уменьшаться — линии медленно сползаются обратно, к руке, стягиваются, сжимаются. — Алистер? Алистер, посмотри на меня, — зовет Кхаротт, подходя к нему ближе. Алистер не реагирует — тело его дрожит, лоб покрыт испариной, а глаза зажмурены. Ему больно — Кхаротт прекрасно знает это выражение лица. Он много раз видел его за свою долгую, очень долгую жизнь. Судя по всему, проклятие, пытающееся захватить его тело, причиняет владельцу не меньше боли, чем владелец — окружающим. Кхаротт кладет свою ладонь ему на грудь — даже через ткань Алистер ощущается горячим, слишком горячим для обычного чародея. Офицеры Цитадели позади него и несколько медиков, прижавшихся спиной к стене чуть дальше, смотрят на них неотрывно. Кхаротту плевать — но они могут стать проблемой в дальнейшем. — Уложите господина Киршнера в изолированную палату, — приказывает он. Никто не двигается с места, и он поднимает взгляд. — Что не ясно? — спрашивает Кхаротт тихо, но голос все равно кажется оглушающим в тишине палаты, где из звуков только рваное дыхание лежащего в луже крови проклятого чародея. Кхаротт в своем черно-белом великолепии тканей сейчас похож на божество как никогда. Алистер был бы покорён — вот только в беспамятстве он лежит, скованный заклинанием, и кровь пропитывает его одежду все больше. Ее так много, что в ней видно отражение стоящего над ним Кхаротта. Тот практически чувствует страх людей вокруг, это он тоже привык чувствовать за свою долгую жизнь, поэтому делает то, что должен и как Глава Совета, и как тот, кто обещал Астаршэ присмотреть за сыном. Он берет Алистера на руки, точно тот и вовсе ничего не весит, и распрямляется. — Приготовить изолированную палату немедленно. Специалистов по проклятиям ко мне. Я побуду с ним, — раздает он указания снова. — С брата глаз не спускать. Что встали? Живо. Работаем по протоколу. В его голосе нет ни агрессии, ни крика, но он жесткий настолько, что жизнь моментально возобновляется — тут же шумят голоса офицеров, передающих сведения, врачи спешно разлетаются в приготовлениях. И Кхаротт, чувствуя все их взгляды на себе, направляется прочь из общей палаты. Ноша в его руках не двигается, едва дышит. И в этот момент ощущается практически драгоценной.

***

Тут солнце тусклое. Едва пробивается через узкие щели-окна под потолком, и основным источником света служат длинные люминесцентные лампы. Свет белый, противный, и когда Алистер наконец-то открывает глаза, по началу все расплывается, и их щиплет. Почему-то вспоминается, как соседские мальчишки позвали его на заводь, а он провалился в открытый люк водозаборника, и вода заливала глаза, заполняла тухлым привкусом рот, шумела ревом водопадов фильтрации, а наверху солнце било светом. Полуденным и белым. Астерия тогда так ругался, достав его из воды… Он не сразу понимает, что его руку сжимает чужая. Кхаротт молчит. Алистер поворачивает к нему голову — почему-то над ними золото барьера. — Мой бог?.. — еле слышно спрашивает Алистер. Хочется сказать что-то более связное, но горло забито, а во рту сухо, и отвратительный медный вкус оседает на языке. Алистер облизывает потрескавшиеся губы, моргает, пытаясь сфокусировать взгляд. Лицо Кхаротта нечитаемо, но он тянется и подает с низкого столика рядом с койкой воду, отпустив наконец-то ладонь Алистера. В стакан тот вцепляется долгожданно, но чуть не проливает — пальцы ослабли. Зато проклятие… проклятие почти не болит, но кожа руки ощущается стянутой. Алистер вспоминает — Граница, озерный бог Карагод, черная клетка над головой, мириады сверкающих звезд… Алистер рвано вдыхает и пытается приподнятся — из стакана все-таки немного проливается на кровать, и Кхаротт придерживает его руку. — Давай помогу, — впервые нарушает он тишину. Вместе им удается чудом Алистера все-таки напоить. Стакан возвращается на столик, а Алистер смотрит в каменное лицо Главы Совета. — Я проклят, да? — спрашивает севшим голосом. Будто кричал несколько часов без остановки. Кхаротт прикрывает на миг глаза — его ресницы кажутся до синтетического белыми в таком свете. — Что последнее ты помнишь? — спрашивает он. Алистер смотрит до ужаса жалобно. Кхаротту такой взгляд не нравится — куда больше ему шел шальной азарт юности, виновато-нежный взгляд при выговорах или же теплое спокойствие на патрулях и заданиях. Он не уберег сына Астаршэ. Он не смог его уберечь. — Я помню… Как мы вернулись с Границы. Это проклятие, да? Кхаротт не отвечает. Самое страшное — что ответа он и сам не знает.