Вьюнок и Отшельник

Из трущобных он был. Какая там девка нагуляла да от кого, и не скажешь. Так и рос травой сорной - что украдет, то и съест, что стащит, тем и прикроется. Ловок был, умом не обделен. Для таких две обычно дорожки в жизни - либо в слуги к горожанам богатым, либо в квартал веселый для тех же горожан усладой. Ну а он до поры петлять умудрялся. То людишкам лихим подмогнёт, да вроде и ни при чём останется, то к торговцу честному с поручением поспешит, а вместе с поручением смех-траву захватит. Как уж при рождении назвали да и называли ли - не упомнит никто. Вьюн да вьюнок - навроде сорняка придорожного кликали. Он и отзывался. Все равно вьюнку, где плети свои зелёные раскидать. Где пригреет солнышко, там и обовьётся. Зацепиться бы, к теплу навстречу вскарабкаться. Ласковы вьюнка объятья да неприхотливы. И сорняк вроде, а иной горожанин в саду у себя, бывает, поселит. И ухода не требует, и глазу приятно. И вьюнку польза. Коли холят, отчего не расцвести? Щедро поцелуи дарил - подарков не требовал, но и не отказывался. Прежде чем взгляд остыть успевал, уходил с улыбкой, не привязываясь - за то и любили. И ревновать такого не заревнуешь, и удержать не удержишь - лучик на ладони, вода в горсти. Часто гостем вечерним во дворце был, а у кого гостил, кто ж его разберет... Под покрывалом искусен да на язык сдержан. Место свое знает, куда не просят - не лезет. А в опочивальню спешит или с посланием секретным, в рукаве спрятанном, то никому неизвестно. Так обноски на рубашку шелковую и сменил. Нос не задирал, но и в пол не смотрел, спину не гнул, но и голову склонить не брезговал. Раскинулось глубоко в лесу озеро тёмное. Ни одна рыба покой вод его не тревожила - зеркало гладкое, око мёртвое. Не то что искупаться - взглянуть страшно - вдруг отражение заберёт? Даже звери к тому озеру на водопой не приходили, а вот люди иногда захаживали. Не за водой, правда. Жил на самом берегу Отшельник в лачуге скромной. Разное болтали про то, из каких краёв он явился. Кто и вовсе говорил - из озера вышел, чтобы охранять покой вод его тихих. Люди знающие за снадобьями к нему приходили, до которых мастером он был умелым. На всякий умысел были снадобья у Отшельника - от раны тяжёлой вылечить или в могилу свести, сны подарить ярче самоцветов или тоски петельку накинуть - всем торговал охотно, разницы не делая, цену высокую взымая с каждого, кто придти к нему вздумал. Любопытствующих же попусту не терпел - слуг своих невидимых спустить мог. И рассказывали зеваки праздные, те, кому из леса довелось выбраться: бежишь, дороги не разбирая, а позади только крыльев шелест, и сердце от страха выскакивает. Иные и вовсе навсегда в лесу заплутали - увели их тропинки тёмные, и косточек по весне родичи не сыскали. Языками всякое мололи. Страшен, мол, Отшельник, оттого и скрывается, лицо от света белого прячет, безобразие плащом темным закрывает. И понадобилось однажды особе высокой снадобье. То, от которого и у стариков глаза загораются, да руки тянутся к местам срамным. Не каждому слуге дело такое доверишь. У слуг глаза любопытные, языки болтливые да руки жадные. Враз по коридорам весть разнесут, в уши насмешливо подробности придуманные нашепчут. Со стороны человечка бы надёжного... Так Вьюнку поручение и досталось вместе с наказом молчать да кошельком увесистым - за снадобье расплатиться. И не больно было ему охота к озеру безмолвному идти, да встряхнулся, посмеялся над страхами своими. Рубашку с вышивкой попроще одел, в путь пустился. Хорошо в лесу после города пыльного. Душа с птицами поёт вместе, голову ветерок свежий кружит, запахом трав дразнит. Распустить ворот, чтоб вздохнуть глубже, смех звонкий с привязи отпустить. На поляне земляника сама в ладонь просится. Только не след задерживаться, коли дело есть. Уже тропинка становится истоптанная. Вот и птицы не поют - не любят они над озером Безмолвным летать. Показалась впереди лачуга древняя, меж деревьев притулившаяся. В дверь стукнешь - развалится. Отвечай потом перед хозяином. А хозяина нет как нет. И спросить не у кого. Час долгий коротать или минутку быструю - все равно ждать придется. Сел Вьюнок на берег невысокий. Сам попался камешек плоский под руку. Отчего не позабавиться? Трижды камешек от воды оттолкнулся, прежде чем в пучину канул, а следующий и того дальше проскакал. Легкая рука нынче. Да и озеро всплесками разговорилось - не такое уж и безмолвное оказалось, даром, что вода темная. Размахнулся снова. Что такое? Два камешка по воде поскакали. Да вместе в волне и схоронились. Обернулся Вьюнок - строит хозяин в плаще тёмном. Что про тот плащ ни толковали, каких баек ни складывали, а только сразу взгляд цепкий, до одёжи внимательный, отметил заплатку косо поставленную. От заплатки взгляд вверх пополз, чтоб с Отшельником глазами встретиться. И долго же ему ползти пришлось. Высок хранитель озера Безмолвного - голову задирать приходится. Встал Вьюнок, поклонился, Отшельника из-под чёлки растрёпанной разглядывая. А ну как за озеро обидится, да камешком на дно пустит. Плавать-то Вьюнок не научился. И не найдут ведь - пропадет даром краса ненаглядная. И рубашка пропадет вышитая и портки новые почти. Так себя жалко стало, что не сразу заметил - улыбается Отшельник. Легче перышка улыбка, того и гляди, ветер унесет. И молодой ведь оказался, а ждал старца увидеть с бровями кустистыми, нахмуренными грозно. Улыбнулся Вьюнок в ответ. Умел он раздавать улыбочки ласковые, да только эта неуверенной вышла. Заметил испуг Отшельник, словно тень по лицу прошла, улыбку спрятала. - Что тебе, - спрашивает, - шумный, надобно? Объяснил Вьюнок коротко, за чем пришел. Кошель протянул. - Погоди, - говорит Отшельник, - золото мне под нос пихать. Нет у меня снадобья этого - приготовлю сейчас. Так сказал, развернулся да в лачугу пошел, только плащ метнулся. Замялся Вьюнок, а тут обернулся Отшельник на пороге, махнул рукой досадливо - заходи, мол, не стой столбом. Дважды приглашения не просил Вьюнок, мигом в лачугу проскользнул, да оглядываться начал. Вроде и не вертит головой, а взглядом по сторонам стреляет. И пуще всего от тех стрел хозяину достается. А Отшельнику до гостя незваного и дела нет - перебирает травы засушенные, в запасах своих роется, склянками позванивает. Чисто барсук в норе. Только носом не фыркает. Смотрел-смотрел Вьюнок на него, все больше со спины широкой обозревая. И чего люди напридумывали? Ни рогов, ни крыльев, ни копыт - скучно даже. А тут ещё одна напасть. На столе блюдо, салфеткой чистой накрытое. Приподнял Вьюнок краешек украдкой, а оттуда сдобы запах - только из печки. И откуда в глуши у Отшельника плюшки свежие? Неужто сам выпекал? Запах живот голодный дразнит. Не стерпел Вьюнок - метнулась под салфетку рука движением с детства привычным. И не заметно, что одной плюшки как не бывало. А Отшельник, знай себе, со снадобьем возиться. Осмелел Вьюнок, за второй потянулся - больно уж вкусные оказались. Тут покашливание легкое и услышал. На горячем поймали, значит. Смотрит на него Отшельник, словно глазам не верит, что посмел у него кто-то плюшку стянуть. - А если я тебя, - говорит, - за воровство в крысу сейчас обращу, да и прихлопну? Или просто прихлопну без превращений? Поднял Вьюнок на него глаза недоумённо-обиженные. - В гости позвал, я и угостился - не было воровства, о чем толкуешь, добрый человек? Почто порочишь меня понапрасну? Десять плюшек осталось ещё. - И пересчитать,выходит, успел... Отвернулся Отшельник, усмешку пряча. Давно слышать не доводилось, чтоб его "добрым человеком" кликали. Да и в гости набивались к нему нечасто. Поставил он на стол пузырек со снадобьем готовым. Рядом с гостем чашку чая с травами так бухнул, что на стол выплеснулось. - Пей, гость дорогой, как по батюшке, не знаю, и улепётывай, пока цел. Заказ не забудь, да по дороге не угостись - тошно станет. Прихлебывает Вьюнок чай горячий, не спеша. И откуда желание хозяина поддразнить угрюмого? Неужто приглянулся Отшельник, да так, что против шерсти погладить захотелось? Только вот за такие игры и самому по загривку получить можно. - Неучтив ты, хозяин. Гостей не любишь или я не по нраву пришелся? А глаза у Отшельника точь-в-точь чай травяной с ноткой меда лесного, сладкого. Горячо пальцам кружку держать. - А тебе что до нрава моего? На руке Отшельник взвесил кошелек с золотом. - Или в качестве доплаты за труды мои тебя прислали? Так не велика ценность. Кожа да кости. Молчит Вьюнок, улыбается, раскраснелись губы от чая горячего. Поймается ли на крючок рыбка озёрная? Только такой рыбке и рыбака проглотить ничего не стоит. Потянулся слегка, будто за столом разморило. - Давно ты видно, - говорит, - по весёлым кварталам не гулял, коли разницы не видишь. Ну, не понравился - набиваться не буду, ты вот мне приглянулся. Рассмеялся Отшельник - вот подарок принесло - костей с наглостью вперемешку. Да только по кварталам веселым и впрямь давно гулять не приходилось. Что ж отказываться, если сам предлагает... Сдёрнул гостя со стула, да на ложе волчьим мехом убранное потащил. Сбросил ношу легкую, в глаза посмотрел - не раздумал ли? Гладят пальцы мех жесткий, смотрит гость - приглашение в глазах лукавых. Распахнулась рубашка вышитая. И когда расстегнуть успел? Исколол мех кожу нежную, до крови губы искусаны, до хрипа дыхание сбилось - на двоих одно и мало его. Встретили утро вместе на ложе широком. Притянул к себе Отшельник мальчишку, мукой сладкой утомлённого. Крепко спит, зверек ласковый, телом гибкий. Глаз не открыл, когда обняли, ресницы не дрогнули. У зверька зубки острые да язычок ласковый. Не задерживались гости ночные, а этот рядом свернулся - не прогнать. Пусть себе спит - много места не просит, да и под рукой устроился удобно... Вот проснулся Вьюнок, из-под руки выворачиваться не стал торопиться. Дыхание спокойное слушает того, кто рядом лежит. Не в первой ему в постели чужой просыпаться, только из этой уходить не хочется - больно уж пригрелся. Только солнце уж высоко, а в городе снадобье ждут. И так за задержку не похвалят. Повернулся осторожно, тут же рука сжалась. Шёпот щекотный в ухо прямо: - Расшумелся вчера, опять шуметь начинаешь? На своих ногах уйдешь ли? - Уйду, - Вьюнок отвечает, - если шагать нешироко. Рассмеялся Отшельник, с ложа встал. - Лежи, - говорит, - поможем горю твоему... Как вернулся, зачерпнул ладонью щедро бальзама травяного. От прикосновения прохладного вздрогнул Вьюнок, выгнулся. Только что не замурлыкал. Ласковы да нежны пальцы, что ночью на коже бархатистой следы оставили... Все равно расставаться нужно, да и не держит ничего вместе. На двоих ночь одна - крепкая ли связь? Не окликнул Отшельник на пороге гостя случайного, да и гость не обернулся. Разбежались тропинки. Пересекутся ли вновь? Щедрую награду получил Вьюнок за снадобье доставленное. Даже задержку в заслугу обернуть смог - трудно, мол, было, а все равно принес, себя не жалеючи. Замелькала жизнь лентами яркими, вином хмельным забурлила. А в один из вечеров пальцем поманили, перстнем богатым украшенным, да новое поручение дали. Что ж, не в первой к озеру Безмолвному идти. По дороге земляники набрал в лист широкий. В самом соку ягода - пальцы пачкает. Тихо все так же у озера. На берегу дожидаться не стал - в дверь постучал. Отворил Отшельник, смотрит пристально. - Не иначе, - говорит, - снадобье у твоего хозяина закончилось? - Да не стал бы я за пустяками такими до озера мотаться, ноги попусту трудить. Вот держи, земляники принёс тебе. На ладошке протягивает ягоды спелые. Усмехнулся Отшельник, к ладошке наклонился, алым испачканной. На губах - сладость лесная ароматная. Все до ягодки прибрал, да ладошку из рук своих выпускать не заторопился. - Пошли уж в дом, затейник. Врёшь ведь. Вон и кошель на поясе болтается. - Не обманешь тебя, - Вьюнок отвечает, - догадливый больно. Ежели скажу, что не за одним снадобьем пришёл - поверишь? - Там посмотрим, - Отшельник говорит, взгляд пряча, - проходи уж, не стой на пороге. Словно птаха лесная на плечо села. Ненадолго - знаешь, да пока щебечет, радость на сердце... Снова под утро только Вьюнок в путь обратный пустился. Помнит еще тело ласку горячую, а ноги в город несут. Им ногам без разницы, о чем голова думает.