Ты думал, что это любовь?

Джейкоб убежден, что от любви одни проблемы. Она хуже ядовитого клинка, пронзающего сердце. Хуже дула револьвера приставленного прямиком ко лбу. Хуже мышьяка, незаметно подмешанного в еду. Потому что ее никогда не ждешь и не контролируешь. Именно так. Не контролируешь. Для Джейкоба хуже всего именно это. Сила, неподвластная никому. Сила, не считающаяся ни с кем. Он уже давно в этих путах, удушающих и заставляющих барахтаться на месте, в тщетной попытке освободиться. И не скинешь их, не сбросишь, не спрячешь. Особенно, когда этот поводок поддерживается чужой ласковой, но твердой (жестокой) рукой. Они сдерживают его подобно шлейке ошейника, не дающей даже шагу в сторону ступить. Откровенно морочат ему голову. Хоть он и старается держаться, старается быть рассудительным. На самом деле он все это выдерживает только благодаря собственной паранойе. Именно из-за нее Джейкоб готовится к любому подвоху. Он готов к тому, что получит нож любовно воткнутый в спину. Он готов к яду, заботливо налитого ему в бокал с вином. Но всегда вместо ожидаемого предательства получает нежное поглаживание по щеке, приободряющий хлопок по плечу, страстные поцелуи, сокрытые от чужих глаз под пологом дорогой (преступно дорогой) кровати. Джейкоб растворяется в этом, едва сдерживается, все время напоминая себе: Нельзя. Нельзя поддаваться и терять бдительность. В любой день все это закончится, погорит в алом пламени и его с собой ненароком унесет. А Джейкобу ой как не хочется умирать. Максвелл зовет его: "Мой дорогой, мой мальчик". Нежностно, страстно - в этой фразе смешивается все, она окрашивается в любые тона по одному желанию Рота. От ласковой похвалы скатывается в разочарование и затем в страстный шепот. Джейкоба катает на этих горках, откровенно мотыляет из стороны в сторону. И сам он сходит с ума, опускается до жалостного скулежа - боже, прости, но как ему нравится это властное "Мой мальчик". Поджилки принимаются трястись, а сам Джейкоб готов упасть на колени и сделать все, что ему скажут. Он все еще верит, что не до конца потерял голову. Наивный, глупый Джейкоб. А пока он тонет, утопает в кроваво-алых простынях, растворяется под умелыми ладонями, растворяется в этом всем, как в потоке крови. Это безумие. Определенно сумасшествие. Он не должен тут быть. Не должен терять голову от взгляда пронзительных глаз. Не должен подаваться вперед, несдержанно выстанывая чужое имя, задыхающийся от страсти. Но тем не менее, он здесь, отдает себя во власть опытных рук, покрытых тонкой сеточкой синих вен, к которым сам же и тянется губами. Руки Максвелла только кажутся тонкими и костлявыми, на деле же он с легкость может свернуть Джейкобу шею прямо сейчас. Но вместо этого Рот только едва ощутимо надавливает, ради баловства уменьшая количество поступаемого кислорода. Джейкоба душит удовольствие сильнее чужих пальцев, выбивает весь воздух из грудной клетки, заставляет тело затрепетать. Мысли взмывают ввысь и взрываются фейерверками, окончательно опустошая чужую черепную коробку, и остается лишь жалостливая мольба: "Лишь бы это не заканчивалось". Иви назвала бы его непрактичным идиотом. Да что уж там говорить, просто идиотом. Джейкоб в целом согласен, так и есть. Он идиот. Но каждый раз, когда он приходит к Роту в особняк, то теряется. Садится с ним рядом, слушая рассказы о красоте, о талантах, о чем угодно. Он готов вечно смотреть на эти представления, устроенные лишь для него одного. Вечера тянутся мучительно медленно утопаемые в красном полусладком. Ему бы покрепче чего выпить, чтоб уже вырубиться окончательно. Быть может так он выпадет из этого безумного круговорота событий. Быть может в этом его спасение. Но рука тянется обратно к красивому дорогому бокалу, пока сам Джейкоб откровенно рассматривает Максвелла. Рот красиво жестикулирует, как будто он умеет что-то делать не красиво, и рассказывает очередную историю. Для Джейкоба все сложные и многогранные слова превращаются в шум. Он не в силах разобрать то, о чем говорит его любовник. Любовник. Слово пронзает его подобно молнии. Пальцы вздрагивают, крепче перехватывают тонкую хрустальную ножку. Джейкобу приходится потратить минуту, чтобы прийти в себя после этой мысли. Он слишком занят тем, что ожидает подвоха, и еще ни разу не анализировал происходящее. Не задумывался на тему их… положения. А тут есть над чем поразмыслить, откровенно говоря. Джейкоб смотрит на Рота иначе, как будто под другим, совершенно новым, углом. Их отношения, нет, их баловство уже давно переступило все мыслимые и допустимые границы. Будь он здравомыслящем человеком - тут же надел бы свой плащ и торопливо покинул особняк Рота, лишь бы больше не встречаться с ним никогда. Но Джейкоб далек от здравомыслия, поэтому он остается. Хотя даже не понимает природу их отношений. Это игра? Это все по-настоящему? Или очередной спектакль, умело поставленный маэстро? - В чем дело? - без обиняков интересуется Максвелл, делая пару шагов навстречу. Джейкоб впервые молится - лишь бы он не подошел еще ближе. Иначе Фрай совсем голову потеряет. - Ни в чем, - как можно непринужденнее бросает парень, прежде чем Рот окажется преступно близко. А рано или поздно это произойдет. - Джейкоб, мой дорогой, только слепой глупец не заметит твоего кислого выражения лица, - Максвелл наконец преодолевает расстояние, разделяющее их, и берется за чужой подбородок, - Так что произошло? Вопрос задает твердо, приподнимая чужую голову, и заставляет заглянуть себе в глаза. Джейкоб хотел бы упрямиться, хотел бы продолжать эту игру, но он устал. Ему так хочется позволить себе расслабиться, хотя бы раз, хотя бы на один вечер. И он сдается. У Джейкоба нет сил на сопротивление. Он смежает веки, шумно выдыхая, и прижимается к ладони в кожаной плотной перчатке. - Просто… устал, - он не лжет, он действительно устал. При чем почти смертельно. Пальцы Максвелла соскальзывают дальше по щеке прямиком к затылку и зарываются в темные короткие пряди. Джейкоб подается вслед за движением, слышит чужой смешок, и ему плевать. Боже, как ему плевать на все. Он приподнимается, чтобы поцеловать Рота, но даже это тот превращает в игру, мучительную пытку. Крепче хватается за волосы, не давая сдвинуться. Джейкоб распахивает глаза в удивлении, растерянно моргая. Первое, что он видит: дьявольская ухмылка Рота. Только через мгновенное промедление мужчина целует его сам. Он всегда ведет, всегда они действуют по его правилам, не делая ни шага в сторону. Джейкоба осеняет мысль о том, что быть может Максвелл сам боится отпустить контроль. Почему-то эта мысль не вызывает в нем торжества, а лишь навевает легкую грусть. Максвелл затягивает его в спальню - подальше от посторонних возможных взглядов. Джейкоб послушной марионеткой следует за ним, дергается и движется так, как будет угодно Роту, словно его конечности связаны невидимыми нитями. Он позволяет этому водовороту чувств закружить себя, откровенно отдается ему, позволяя делать что угодно, как угодно и сколько угодно. Максвелл сверкает ошалевшим взглядом, не перестает целовать и трогать, трогать, трогать. Сводит с ума и доводит до исступления. Джейкоб теряется в прикосновениях окончательно и растворяется в волнах удовольствия. В какой-то момент он поддается. Лежа на похрустывающих простынях и разглядывая дремлющего Максвелла, он думает о том, что все это могло бы стать самой что ни на есть всамделишной реальностью. Он бы мог без тревог просыпаться в объятьях любимого, будить его поцелуями и ласками. Мог бы прогуливаться по улочкам Лондона, по пути к дому торопливо забегая в лавку за чем-то там, о чем ему несколько раз напоминал бы Максвелл. Они могли бы ужинать при свечах каждый вечер, выпивать дорогой алкоголь и кружить друг другу голову фразами о любви. Только все это невозможно. Поэтому Джейкоб каждое утро ускользает из чужой теплой развороченной постели. Он скрывается в тени мрачного холодного дождливого Лондона, прячась от промозглого ветра за воротом плаща. Он все еще ждет удара, которого может и не получит никогда.