Багровый Нимб

Кофейный автомат с жадностью проглатывает купюру. Пока двойной эспрессо набирается в бумажный стаканчик, Юнги растирает пальцами пульсирующие виски. Голова раскалывается вторую неделю подряд, и пачки аспирина не успевают пополнять коробку из-под печенья, приходящуюся аптечкой. Выписывая себе рецепты, психиатр не пренебрегает возможностью закинуться и чем посерьёзнее. К загруженности на работе прибавляются хронический недосып и постоянные ссоры с отцом. Сидя на кофеиновой диете и отдыхая по три-четыре часа в сутки, Юнги искренне надеется, что доживёт хотя бы до сорока. — Вы ранняя пташка, док. Мы ждали вас к обеду. Ким Сокджин. Следственный отдел. Именно из-за его обращения Юнги начинает свой сегодняшний день в полицейском участке Каннама. — Утром моя продуктивность достигает своего апогея. — Вы изучили материалы дела? Рука тянется к заветной порции эспрессо. Горячий напиток обжигает пальцы через тонкий слой переработанного крафта. Без сливок. Без сахара. Только чёрный горький кофе, такой же чёрный и горький, как и будни самого Юнги. — Да, ознакомился на досуге. — Буквально сегодня ночью вчитывался в мелкий вордовский шрифт, вновь забывая о такой шалости как сон. — Не удивлён, почему ваш криминальный психолог умыл руки. Ситуация неоднозначная. — Что можете сказать? Сокджин учтиво ждёт, пока собеседник глотнёт кофе. Почти что кипяток больно кусает язык и слизистую нижней губы. Юнги облизывается поспешно, увлажняя саднящую плоть. — А что вы хотите услышать? У вас же явно есть ожидания от работы со мной. Следователь Ким поджимает губы и кивает в сторону светлого длинного коридора, приглашая начать прогулку до изоляционной камеры. — Наш мозгоправ считает, что обвиняемый симулирует. Говоря откровенно, я того же мнения. Не принимайте на свой счёт, док, но все эти заманушки с головой не вызывают у меня доверия. — А что вызывает? — хмыкает Юнги, отпивая ещё кофе. — Улики. А заключение по ним вы и сами видели в отчёте. — Значит, мой визит — дань формальностям? — Даже если дело ясное как дважды два, передать с чистой совестью его в суд мы не в праве, пока все нюансы не будут учтены. Необходимо профессиональное психиатрическое заключение, которое истец сможет предъявить присяжным. Юнги отправляет круглые очки на макушку и массирует натёртую переносицу. Бумажный стаканчик нещадно пустеет — придётся вновь посягать на запасы кофейного автомата, ведь голова всё ещё свинцовая, а работы непочатый край. — Где сейчас заключённый? — В южном крыле повышенного контроля. Но для встречи с вами его приведут в переговорную. Там камеры и вооружённая охрана за дверью, поэтому не о чём беспокоиться. Сведя брови на переносице, Юнги без стеснения всматривается в лицо следователя. Слишком холёный для полицейского офисного планктона. Не место ему в этих иссиня-белых стенах, озарённых дешёвым больничным флюоресцентом. Расценив долгий взгляд по-своему, Ким спешит добавить: — Мы досмотрим его перед посещением на предмет скрытых колюще-режущих. К тому же обвиняемый будет в наручниках. — Этот юноша действительно настолько опасен? — холодно бросает Юнги, сжимая использованный стаканчик в кулаке. — Он буквально распотрошил четверых. А вы как думаете? Мин ничего не думает — он хочет поспать хотя бы час. — Вообще я удивлён, что моей консультации просит следственный отдел, а не адвокатское бюро: в их интересах обзавестись медицинским заключением, подтверждающим невменяемость клиента, чтобы выстроить какую-никакую линию защиты. Перед тем как зайти в лифт, Сокджин пожимает плечами. — Частные юристы может и подсуетились бы, а с государственных бюджетников чего хотеть? Да к тому же браться за это дело на добровольных началах будет только сумасшедший, ведь виновность доказана на девяносто девять и девять, а кому нужны фиаско в суде и вытекающее пятно на репутации? — Так, стало быть, всё же существует та десятая процента? — хмыкает Мин, решивший подпереть плечом железную стену узкой кабины. — Ну… — в наигранной задумчивости тянет следователь, почёсывая подбородок. — Если только у нашего Чикатило припрятан клон с абсолютно идентичными ДНК и отпечатками. Заключение, претендующее на забавное, улыбки у Юнги не вызывает. Тяжелые веки так и хочется склеить. Гудение и вибрации поднимающегося старого лифта убаюкивают. — У вас нет с собой ручки? — на ходу интересуется следователь. — Если да, то нам придётся её изъять. Сами понимаете. Для конспектирования сеанса мы предоставим вам планшет. — А электронным кирпичом, значит, этот парень меня порешать не сможет? — Юнги удивляется собственному смешку, вырвавшемуся абсолютно случайно. Сокджин вопрос психиатра оставляет риторическим, зато недоверчивого недоумённого взгляда удостаивает. — Вам придётся подождать минут пятнадцать, пока мы подготовим подсудимого и приведём в допросную. Следователь запускает Мина в небольшую комнатушку с маленьким зарешеченным окошком под потолком. Стальные стены под белым светом встроенных в потолок флюоресцентных ламп мгновенно леденят кровь в жилах, заставляя поёжиться от фантомного холода окружающего бетона. Перебирая ватными ногами, Юнги усаживается за небольшой столик — единственный декоративный атрибут в голом от мебели квадрате. Перед глазами обещанный планшет. Напротив — пока что пустой стул. Ожидание психиатр коротает копанием в самсунговской игрушке — сброшенном до заводским безликом сгустке незатейливых программ, где заметки и диктофон находятся и подготавливаются к использованию достаточно быстро. Дверь с противным скрипом распахивается, и Юнги отрывает безучастный взгляд от электронной панели врученного для работы гаджета. Первая эмоция — искреннее недоумение. Почему какого-то ребёнка заковали в наручники и волокут к нему в допросную? Огромные карие глаза — единственное, что замечает доктор поначалу. Широко распахнутые, округлые, масляно блестящие светом горящих ламп — глаза оленёнка, застигнутого врасплох фарами приближающегося автомобиля. Хрустальные воды глубоких озёр, искрящиеся детской чистотой и невинностью. Озёра, в которых плещется растерянность, обескураженность, отчаяние, страх. Юнги смеряют недоверчивым взглядом, изучают подсознательно, пытаются заглянуть в душу, и от столь пристального внимания мужчине делается не по себе. Юноша выглядит не старше восемнадцати, хотя ему двадцать два. Рослый, подтянутый, с непослушной копной завивающихся чёрных волос. Лицо бледное, осунувшееся. Под глазами синие круги, губы потрескавшиеся, бескровные. Симпатичный. Даже очень. Ему бы румянца, да живого блеска в глазах. А ещё поесть и выспаться. — Как закончите, помашите вон туда, — указывает на маленькую камеру под потолком в углу у окна, — мы его выведем. Юнги кивает, несколько секунд зачарованно рассматривая мигающее красным миниатюрное приспособление, но про себя отмечает, что хвалёная система безопасности не такая уж и безупречная — звук не пишется. Хотя разве может этот котёнок, неловко комкающийся на краешке стула, причинить ему вред? Рабочая практика говорит, что да: не всегда то, что ты видишь, и есть то, чем кажется. — Привет, — произносит с лёгкой располагающей улыбкой на губах, стоит двери закрыться за Сокджином. — Думаю, нам стоит познакомиться. Я — Мин Юнги. Парнишка закусывает губу и с беспокойством озирается по сторонам, будто если он откроет рот, то выбежит охранник с дубинкой. Тело напряжено, плечи скукожены, шея втянута. Сцепленные стальными браслеты руки покоятся на коленях и сжимают потёртую ткань голубых свободных джинс. Зашуганный. Потерянный. Ещё совсем ребёнок. — Чонгук. Чон Чонгук. Голос мягкий, певучий, обволакивающий. Если им умело пользоваться, то в твоих руках инструмент обольщения. Но сейчас — лишь растерянность и тревога переплетаются чистыми нотами. — Ты не против, если я буду обращаться к тебе неформально? — Парень несмело кивает. — Ты знаешь, кто я? — Снова кивок. — Тогда ты знаешь, зачем я здесь: чтобы разобраться в происходящем, нам необходимо с тобой побеседовать. Чонгук нервно жуёт губу. Потемневший взгляд буравит столешницу. Пальцы до белых ногтей сжимают джинсу. Юнги понимает, что должен отвлечь, иначе нарастающая паника пациента выльется в истерику. Но о чём спросить? Как выстроить диалог, не надавив на болевые точки? Этот мальчик, куда ни ткни, развалится на куски прямо на глазах. «Как ты себя чувствуешь?» — оплот жестокой издёвки. Очевидно, что ужасно. «Нормально спишь?» Разве койка в следственном изоляторе походит на пуховые перины? Разве можно отдаться сладким грёзам, когда тебя обвиняют в четырёх зверствах и близится суд? «Тебя кормят?» Обязаны, хотя измученный вид Чонгука и впалые щёки говорят о регулярном пренебрежении горячим завтраком. — Я тоже нервничаю: никогда не приходилось практиковать в местах столь экзотичных. Если честно, не знаю, почему выбрали именно меня. — Юнги усмехается и пожимает плечами. — Вам некомфортно здесь? — Это не сравнится с тем, как сильно некомфортно здесь тебе. Чонгук вновь кусает губу. Отросшие ногти цепляют заусениц на большом пальце. — Я тут около месяца, но по-прежнему искренне верю, что всё происходящее — сон. Ночной кошмар. — Если требуется проснуться, то лёгкий щипок помогает. Уголки губ задержанного приподнимаются, в глазах мелькает некое подобие озорного блеска. — Я уже. И несколько раз. И сильно. Но безрезультатно. Юнги кусает щёку изнутри, пальцы сжимаются на рёбрах планшета. Горькая усмешка паренька поднимает из глубин что-то неприятное, слизкое, и это застревает комом в горле. — Ты знаешь, почему тебя держат здесь? Чон несмело кивает. — Они говорят, что я убил четырёх женщин. — Лицо юноши медленно искривляет тяготящая мука: даже само упоминание о причисляемых бесчинствах доставляет ему неимоверную душевную боль. — Сначала жёстко изнасиловал, а затем убил, — добавляет, а губы начинают трястись. Руки, отчаянно растирающие сжатые ляжки, натягивают цепочку наручников. — А что говоришь именно ты? Парень моргает часто-часто, будто пытается избавиться от непрошеных слёз. Огромные глаза цвета молочного шоколада умоляюще воззряются на психиатра. — Я впервые увидел этих людей только на снимках. На тех снимках, где они были запечатлены уже обезображенными чьей-то рукой. Не моей. Юнги теряется с ответом, как и с собственной реакцией, которая обязана быть профессионально-беспристрастной. Если этот мальчик действительно убийца, то в нём умирает непревзойдённый актёрский талант: смотреть с подобной невинностью не дано даже ангелам с парой пушистых крыльев за спиной. — Я не жду, что вы поверите мне, — добавляет Чонгук обречённо, расценивая паузу доктора по-своему. От отчаяния в голосе юнца кровь стынет в жилах. Разбитый. Брошенный. Отданный на поруки жестокой судьбе. — Почему ты так думаешь? — звучит слишком хрипло: в горле першит — надо бы прокашляться. — Потому что никто не верит — все они, кто держит меня здесь. — Хрустальный блеск в карих глазах заставляет сердце Юнги сжаться. Слезинки копятся в опущенных уголках, а вместе с ними и отравляющая горечь копится на корне языка. — Я не все, Чонгук. Парень удивлённо хлопает влажными ресницами, искусанные губы приоткрыты, а щеку увлажняет предательски скользнувшая слеза. Юнги давно не испытывал такой тяжести во время сеансов. — Расскажи мне, что знаешь, — сглотнув холодный комок слизи, мягко просит доктор. В заметках планшета ни одной записи, но это мужчину отнюдь не тревожит. Чон шмыгает носом, замком рук утирает скулу и какое-то время продолжает неверяще пялиться на собеседника. Глаза всё еще блестят, но теперь уже не только скопившиеся слёзы заставляют их сиять тысячами звёзд. — Я был дома, разогревал ужин, когда в квартиру позвонили. Стоило открыть дверь — сразу скрутили и вывели, ничего не объясняя. После суток в холодной тёмной изолированной камере впервые отвели на допрос, но и там никто не потрудился подробно изъясниться. Они просто смотрели на меня как на пакет мусора, как на испорченный кусок мяса, который начал смердить. По их мнению, я сам должен прекрасно знать, за что поплатился, сам должен вести монолог-исповедь и просить прощения. Но шли часы, шли дни, а я ничего не мог сказать, лишь задавал вопросы и молил дать на них ответы. Затем они бросили снимки на стол, швырнули — и половина разлетелась по полу. Ужасные снимки. Гримасы ужаса и боли. Кровь, кровь и снова кровь. Вывернутые конечности, свисающие шмотки плоти. Я… — Чонгук закусывает губу. Руки на коленях мелко подрагивают. — Никогда. Никогда я не видел чего-то столь отвратительного, чего-то столь извращённого. Тот, кто сделал это, сумасшедший. — Очередная слеза скатывается по бледной щеке. — Но даже тогда я ничего не понимал и продолжал недоумевающе спрашивать, но вместо объяснений… — Парень запинается, сжимает челюсть до скрипящих зубов. В растерянности взгляд гуляет по металлу наручников. — Что, Чонгук? — Холодное и слизкое вновь ползёт вверх по пищеводу. Юнги откровенно мутит. — Что они сделали? — Юноша молчит, сильнее сжимая трясущимися пальцами острые колени. — Скажи мне, прошу. Эта камера не пишет звук. — Хотя и без слов мальца доктор уже понимает, что дело дошло до рукоприкладства. А то! Перед тобой садист-убийца, который после задержания вместо чистосердечного умудряется невинно хлопать глазками и откровенно недоумевать в ответ на предоставленные доказательства собственных зверских деяний. Но даже если Чонгук и виноват, даже если и играет прямо сейчас, они не имеют права распускать свои поганые руки! — Я никогда не видел столько ненависти, столько презрения, — всё-таки осмелившийся на откровения Чон говорит это едва слышно, почти шепчет. Плечи подрагивают. — Распластанный на полу в луже крови, я был уверен, что в неистовстве эти люди прикончат меня. Но даже тогда я не понимал, в чём провинился. — Парнишка поднимает голову, и в океанах безграничной печали Юнги захлёбывается, пенные волны обречённости накрывают с головой. Господи! Если только этот мальчик врёт, если только вся эта боль в глазах фальшь, то Юнги оборвёт практику, уйдёт из психиатрии. Во рту пересыхает, сглотнуть слизкий ком не получается. — Я знаю, что ты подвергался проверке на полиграфе. И, наверное, именно это исследование и обуславливает моё нахождение здесь. На основе психофизических заключений твои слова на девяносто девять и девять правдивы. — Но тем не менее я всё еще здесь. — Горькая усмешка разрывает сердце Мина пополам. — Они позвали вас, чтобы выяснить, как мне удалось обмануть полиграф? Они позвали меня, чтобы вбить последний гвоздь в крышку твоего гроба. Ведь если Юнги подвердит вменяемость пациента, даже результаты детектора лжи не спасут мальчишку от передачи дела в суд. И единственным вариантом спасения, как ни иронично, будет найденное отклонение, но на данный момент доктор не в силах рассмотреть что-то за оголёнными чувствами разбитого на куски ребёнка. — Тебя ознакомили с уликами и результатами следственной экспертизы? — В планшете всё ещё ни одного слова, и если Юнги хочет разобраться в происходящем, то должен начать конспектировать. На поставленный вопрос Чон вяло кивает. Большой палец почёсывает тоненькое запястье. — Что ты думаешь обо всём этом? — Не знаю. Правда не знаю. Я видел все эти отчёты, но я не понимаю, как мои отпечатки, сперма и даже кровь могли оказаться на местах преступлений. Я уверен, что меня подставили. Нет других объяснений. Доктор плотно сжимает губы — следующим вопросом он норовит перейти черту и всколыхнуть тёмные пучины. — А камера наблюдения? И администратор отеля? Девушка на ресепшене с лёгкостью тебя опознала. Чонгук резко мрачнеет. Растерянный умоляющий взгляд впивается в Юнги и высасывает всю душу. — Я не знаю. Клянусь, что не знаю. — Повышающийся голос и влажный блеск в округлившихся глазах предвещают зарождающуюся истерику. — Я не знаю, что происходит. Я не знаю этих женщин. Я никого не убивал. Парень дрожит. Трясущиеся губы лепечут что-то неразборчивое, пальцы сжимают колени до белых ногтей. Слёзы плывут по впалым землистым щекам. Чонгук рвано дышит, он часто всхлипывает и, кажется, начинает задыхаться, а вместе с ним задыхается и Юнги, не понимающий что делать. Обычно знания и опыт на базе холодного рассудка и должной доли эмпатии помогают без труда отыскать подход даже к самой израненной душе, но сейчас мужчина теряется, будто сегодня — день его первой практики. Напротив совсем юный парнишка заливается слезами, а Юнги сидит окаменевший, боится даже моргнуть. Слова той самой слизью застревают в глотке, голова кружится, а воздуха становится всё меньше. Никогда раньше Мин не ощущал себя таким беспомощным. — Гуки… — Он сам не понимает, как это ласкательное обращение вырывается из его уст. Мальчишка поднимает поникшую голову и сглатывает комок слёз. Красные глаза с мокрыми ресницами купают в своих глубинах звёзды боли и проедают в душе Юнги чёрную дыру. — Я обещаю, что мы во всём разберёмся. Я докопаюсь до истины. — С языка чуть не слетает такое неправильное, субъективно-чувственное «я хочу тебе помочь». Психиатр не должен быть пристрастным, не должен принимать чью-то сторону — он здесь для независимых исследований. — Если ты действительно невиновен, если… — Вы верите? — Чон громко всхлипывает, утирая нос тыльной стороной ладони. — Верите в мою невиновность? Верите мне? Голова разом пустеет — Юнги чувствует себя оторванным от реальности. Взгляд побитого зверя гипнотизирует, подчиняет и ставит на колени, оставляя в мозгу красным гореть одно-единственное слово. — Да. Чонгука уводят из переговорной через минут десять: дальше пытаться вести беседу доктор не видит смысла. Мальчик слишком подавлен, слишком опьянён болью, и продолжать ковырять его раны, даже если и с благой целью, — это проявлять садистское бездушие. Утаскивают юношу всего в слезах, но никто не удосуживается выяснить, в чём дело. Лишь косые презренные взгляды, полные ненависти. Раздражение. Отвращение. Грубые касания и стремление причинить физическую боль. Чона буквально волокут — обмякшими ногами он не поспевает за спешащим конвоем, в пороге спотыкается, но получает лишь толчок в спину и ругательства. В дверях парень оборачивается, всего на мгновение. В огромных блестящих глазах прячется искорка надежды. Юнги смотрит в ответ, пальцы сжимаются в кулаки на коленях. Вскоре в переговорную заходит Сокджин. Ставит перед психиатром бумажный стаканчик с кофе. Плюхается на место Чонгука, закидывает ногу на ногу и сверкает белозубой улыбкой. — Какие новости, док? Сейчас холёная внешность следователя не вызывает восхищения — хочется съездить кулаком по смазливой роже. — Как давно у вас рукоприкладство в порядке вещей? Совершенно не удивлённый, Ким хмыкает и подаётся вперёд. — Не верь всему, что говорит этот подонок. Юнги даже слышит, как скрипят его сжатые челюсти. Мужчина вновь окунается в ледяные воды беспомощности. Кто он такой, чтобы с его мнением считались? Какими полномочиями и властью он обладает, чтобы изменить кровавую систему подчинения неугодных? Конфликтовать со следственным отделом — только сделать Чонгуку хуже. — Почему не акцентируется внимание на отчётах полиграфа? О проведённой проверке в протоколе написано вскользь пару слов. На этом можно выстроить линию защиты. Сокджин пожимает плечами, скучающе рассматривая ногти. — Это не играет роли. Нас совершенно не заботит, как мальчишка умудрился обвести машину-всезнайку вокруг пальца, — есть красноречивые улики. Ему не отвертеться, док. Юнги снимает очки и трёт покрасневшую переносицу. — И что ждёт Чонгука, если суд признает его виновным? — Электрический стул.