Я не пойду за тобой

Родомес Прайм несколько раз перед самой дверью погонял атмосферу из фильтров, чтобы не казаться таким встревоженным. Он знал, что, скорее всего, Джаз уже уловил его присутствие — от десептикона не ускользали мелочи и детали, а ещё это взаимное притяжение стало со временем усиливаться, будто незримая сила подталкивала их друг к другу. Лидер осторожно протиснулся в дверь камеры, удостоверился, что охранники последовали его инструкциям и точно ушли, оставив его наедине с заключённым. Так же незаметно пришлось отключить канал видеонаблюдения за камерой Джаза — он даст пояснения об этом в рапорте потом, когда их разговор завершится. Сейчас больше всего Родомеса волновал этот часто откладываемый с саботажником разговор о том, почему аристократ не спешил продемонстрировать свои способности, что позволило бы понимать его лучше. «Неужели они настолько ужасны? Какие муки испытывали его жертвы, прежде, чем он разрывал их когтями или стрелял в уязвимые места?» — задавался вопросом молодой Прайм. Тишина в камере была настолько острой, что могло показаться, будто бы бриг был пуст. Но несмотря на неподвижность заключенного, полностью переведшего свои системы в сберегающий режим, камера была слишком хорошо освещена, вырывая из печального серого интерьера черный силуэт величественного зверокона. Джаз после своей блистательной тренировки решил перейти в сберегающий силы режим зверокона, наверняка ещё и ради того, чтобы сбить тюремную охрану с толку, а то, что стражники будут спорить, кто же всё-таки сидит в камере, было предсказуемо. Родомес знал, что в камере временного содержания пленников не обездвиживают, так что ему не придётся возиться с оковами, оставляя явные признаки пособничества заключённому. Уклад тюремной жизни был таков, что здесь происходили вещи, которые были направлены на то, чтобы сломать не привыкший к пленению внутренний мир кибертронца. Родомес никогда прежде не был в подобных заведениях, по этой причине увиденное удручало его ещё больше — не было ни единого отличия от рассказов заключённых, сидевших при Империи. Всё те же пытки постоянно включённым светом, которые плохо сказывались на работе тонких мембран оптики. Вдобавок к этому, чтобы десептикон был максимально раздражён и старался постоянно скомпрометировать себя нарушением правил, освещение имело сине-холодный оттенок — это болезненно сказывалось на алом спектре оптики, заставляя сужать диафрагмы настолько сильно, что уменьшало важный для воинов боковой обзор и отслеживание чужого движения. Этот свет, сочившийся змеями по потолку, был таким же бесстрастным и надменным, как оптика судей Совета Кибертрона. — Тебе не впервой сидеть в бриге? — тихо произнес лидер автоботов, обозначая зачем-то своё присутствие. — Нет, — спокойно ответил Джаз, ощущая, как на него смотрит Прайм. Саботажник просидел в бриге всего несколько суток, а за это время от прежнего Родомеса ушли излишние мнемо-ограничения — его поле стало шире, свободнее, оно сияло приятным серебристым оттенком уверенности и спокойствия. У Оптимуса поле было нежно-голубого цвета с вкраплениями жёлтых искорок, оно менялось редко: скорее всего, не Орион ассимилировал Матрицу, а она его. Хот Роду в силу его происхождения удалось продвинуться куда дальше за более короткий срок — Матрица спешила развернуться в его груди во всю свою мощь, чтобы суметь противостоять нежити, расплодившейся по Вселенной за время существования Юникрона. Сам же молодой лидер не ощущал ничего необычного, разве что его голос стал каким-то более взрослым, уверенным, влиятельным. Медитации в башне Справедливости давали свои плоды, наделяя нового Главу всеми имеющимися знаниями. Но не хватало только последнего единственного звена в завершении обучения — того самого похищенного архива Проула. Джаз медленно активировал оптику, переводя фокус своего внимания на гостя. Родомес постарался удержаться от слишком уж приветливого фейсплейта, чтобы не смущать своей откровенной радостью встречи с возлюбленным. Зверокон заметил изменения в оптике Прайма — это был взгляд уже не мальчишки, а Главы Дома Справедливости: забыть подобное выражение лица было невозможно, сквозь время и отлаженные структурированные мнемо-поля на него будто смотрел сам Проул. Проул. Надёжный добрый друг, который по какой-то необъяснимой причине позволял ему находиться подле себя, в любое время приходить к нему в кабинет и долго разговаривать о делах, о будущем и прошлом. Перед Проулом Сумрак был открыт полностью, и не только потому, что зависел от его меридиана, а ещё и по причине полнейшего глубокого уважения к Главе Дома Справедливости. Проул умел наставлять и направлять на путь истинный — в этом они были схожи с Оптимусом, вот только заместитель по тактической части был более пессимистичен и холоден, чем простой архивариус. Боль от воспоминания кончины смелого автобота прокатилась по контактам экс-диверсанта, и пантера, сидевшая до того неподвижно, внезапно передернула острыми, выдающимися вверх лопатками, будто стряхивала воду с обшивки. — Я не знаю, о чём ты думал, Джаз, но когда ты попал сюда, тебе вменили в вину пособничество врагу нации Тандеркрекеру. Прежде чем я объявлю твой приговор, ты должен мне показать свою силу. Пожалуйста, — в самом конце добавил интонацию вежливой просьбы лидер автоботов. Саботажник молчал, силясь унять в себе нарастающий гнев, прорывавшийся из него от страха и чужой несознательности. Показать силу? Он хочет узнать, что такое боль его жертв или крик его Искры? Эта пытка была настолько болезненной, что Джаз никогда не давал даже Оптимусу права на соединение разумов — это было слишком опасно. Жертвы, слышавшие крик его обезумевшей от горя и терзаний сути, умирали, застыв, как статуи Золотого века в парке Героев, с той лишь разницей, что из глаз и аудиодатчиков струились все жидкости, собранные в их телах. Крик Искры активировал протоколы блокировки всех систем, и внутреннее давление в жидкостных магистралях зашкаливало настолько, что все содержимое попадало даже в герметизированные от них механические части. А затем, когда корпус жертвы разогревался до предела, все внутренности жертвы кристаллизировались от мгновенного окисления. Джаз был слишком деликатен, чтобы использовать такой ужасный инструмент поражения в бою или при дознании шпионов. Были куда более простые методы, связанные с запутыванием ощущений, перемешиванием мнемо-полей или иллюзиями смерти. И Родомес желает прочувствовать это на себе? — Нет. Я не хочу. Не требуй от меня того, о чём даже понятия не имеешь. Каким бы распрекрасным Праймом и новым Главой ты бы ни был, я всё ещё старшее звено. Или ты считаешь, что мне доставит удовольствие мучить тебя, Род? Зверокон трансформировался в робомод, и в тесной камере места стало ещё меньше, когда Джаз распрямился. Родомес увидел едва различимое свечение поля десептикона: яростное алое пламя проявилось позади плеча с отсутствующей рукой, пробежало лепестками по корпусу и спряталось туда, где находилась камера с Искрой. Джаза просьба лидера задела, заставила забыть о медитативном настроении, о спокойствии и умиротворении. Ало-золотой теперь мог видеть суть, истину, скрывавшуюся от несведущих в тонком знании уметь читать чужие поля кибертронцев. Саботажника обуяла ярость не потому, что она была направлена на врага — нет, она была сконцентрирована на нём самом, будто десептикон ненавидел сам себя и своё происхождение. Он боролся с предложенным соблазном, искушением взломать наивного мальчишку, выпотрошить его всего до капли, а потом выбросить, как пустую оболочку для информации. И хотя Родомес имел защиту своего Дома и Матрицы, второму по силе аристократу из клана Исправителей всё ещё было возможно подавить его волю несколькими мнемо-ударами. — Чтобы я имел это самое понятие, я должен испытать это на себе. Внуши мне что-нибудь, — вид растерянного десептикона не мог не вызывать странного желания обладания им. Джаз всегда выглядел чересчур вызывающе уверенно, держался так прямо и нагло, что хотелось его проучить, вступить с ним в схватку, чтобы доказать, что он не единственный на Кибертроне, кто обладал силой. Но Родомес пришёл к нему не за этим. Доверие, которое он желал установить, можно было заслужить только в прямом столкновении с воином уровня Сумрака. Десептикон был слишком умным и предусмотрительным, чтобы не уметь избежать неудобных вопросов и ситуаций. Он мог прислушаться к своему избраннику, только ощутив равенство между ними. Но ни один десептикон никогда добровольно не признает равенство автобота, который даже не пытался его одолеть. Странные вопросы чести и десептиконского представления об этом существенно отличались от привычного автоботского умения договариваться на словах. Битва — вот смысл жизни тех, кто каждый день практикуется в бое со своей тенью. Лучшие клинки Кибертронска ковались именно из таких ботов, как они. В бриге Родомес ощутил полную власть над опасным и непредсказуемым Исправителем, что стало разжигать в нём приступ нового желания, которое он так сильно подавлял в себе всё это время. Вот он, шанс загнать неуловимого ловкача в угол и наконец-то выяснить с ним отношения, как того требовали его внутренние переживания и чувства! Джаз разучился чувствовать, предпочитая опираться на законы логики и привычные для его клана правила. Похоть затмевала молодой разум, и если бы не выдержка и мудрость Прайма, то гонщик Хот Род непременно воспользовался бы этой ситуацией преимущества. Внутренняя тьма, с которой боролся Родомес, была не тенью его прошлой жизни, а прямым напоминанием о тех временах, когда он, будучи автоботом, мог поступать в отношении своих партнёров как законченный десептикон… Джаз уловил мысли лидера, печально усмехнулся, хмыкнув. — Хочешь трахнуть меня потому, что я наконец-то не смогу сопротивляться тебе? — Джаз обнажил клыки, показывая, что задуманное будет непросто осуществить. — Хочу. И давно. Ты меня просто с ума свёл окончательно своими побегами, — честно и спокойно признался ало-золотой, приблизившись к десептикону на расстояние прямого удара в моторный отсек. — Я весь день думал о тебе, Джаз, и мне было очень сложно не фантазировать на тему твоего заключения в бриге. Ты был прав тогда — я не могу контролировать себя, когда поблизости ты. Это сильнее меня. Мне достаточно вдохнуть твой запах полироли — и приходится читать наставления Дома Справедливости, чтобы не сойти с ума. Но больше всего меня сводит с ума тот факт, что как бы близко я ни пытался подойти, ты постоянно отдаляешься от меня. Я решил, что будет лучше, если ты сделаешь со мной то, чего так боишься. От корпуса Родомеса, источающего жар и тонкие пары жажды коннекта, пахло одурманивающе дорогой полиролью — кажется, так же пах Проул, когда возбуждался… И Оптимус, когда едва сдерживался, чтобы не утащить дерзкого диверсанта прямо с совещания в свою кварту. Ответ Родомеса был предельно честным, выраженным жгучими муками внутри систем, которые рвались наружу полыхающей плазмой сгущённого серебра его мнемо-полей. Джаз едва заметно вздрогнул, недоверчиво косясь на командира автоботов, но его сенсоры уже были вовлечены в тонкие ароматы, волнующие даже самый холодный и расчётливый разум. Поле Родомеса тянулось к нему, облизывало обшивку в желании проникнуть внутрь, завладеть, оставить свой след, сделать саботажника своим. Невинные поцелуи были для темпераментного гонщика Хот Рода всего лишь разбросанными крошками с большого стола искушения. Джаз сглотнул набежавший в рот энергон — форсунки впрыснули его с такой силой, будто он нуждался в дополнительной подаче топлива. Но это было не что иное, как волнение — они оба уже знали, чем закончится их встреча. Это было слишком очевидно. Оба трансформера были настолько страстными натурами, что стоили один одного в своих порывах. — Я твой доминант, — настоятельно подчёркнуто, со сталью в голосовых модуляциях процедил Джаз. Блефовал, всё ещё не желая удовлетворять опасную глупую просьбу командира автоботов… — Мне плевать. Ты можешь делать всё, что захочешь, но ты будешь моим. Сверху, снизу — налить отработкой. Покажи мне себя настоящего! Я хочу понять, чего ты так боишься, Джаз, — строгость голоса, переходящая границу деликатной просьбы. Напор, давление, ощущаемое мнемо-полями десептикона как агрессия. Джаз напрягся, ещё больше его смутил тот факт, что Родомес успел максимально сократить расстояние и нависнуть над ним, пожирая своими нестерпимо похотливыми волнами полей. Саботажника накрыло мелкой дрожью, он крепко стиснул денты, тихо зашептав: — Ты сам напросился… Мнемо-удар заставил Прайма схватиться за шлем, и если бы он не выставил одну руку перед собой, чтобы упереться в стену, то непременно бы прочертил шлемом полосу на обшивке брига. Его воля прогибалась под чужой, металась в хаосе переживаний, пока Джаз не заговорил с ним в его голове. Это не было каналом связи, это было чем-то другим, более интимным и тонким, как голос божества, транслирующего свою волю. «Зачем ты заставляешь меня быть жестоким с тобой? Доволен теперь? Я могу заставить тебя покончить с собой, сойти с ума, совершить самые грязные и разнузданные вещи с твоим телом! Я могу сделать так, что ты очнёшься у себя в кабинете с головами своих ненаглядных друзей в обнимку. Я не добрый пушистый зверёк, Прайм, я монстр, пережиток старого прошлого, которое следовало бы похоронить. И ты хочешь меня? Всё ещё хочешь?». «Я. Тебя. Не боюсь! Хочешь делать это со мной? Хочешь показать, какой ты опасный и что с тобой нельзя связываться? Так сделай. Сделай и успокойся. Я жду. Мой выбор остаётся неизменным, я уже однажды пережил твою смерть и думал, что потерял всё. Это хуже того, что ты можешь сделать со мной. Я не вижу смысла в своём существование, если рядом не будет тебя». Джаз возмущённо зарычал: его гордость задели, провоцируя раздавить чужую суть, как жемчужинку в порошок стереть между сильными стальными пальцами. Искра Прайма тем не менее горела ровно и не прогибалась, мнемо-поля подчинялись, полностью отдавая управление чужим командам, но Искра продолжала своё невозмутимое свечение без изменений. Первым делом Джаз мысленно велел отключить все боевые модули и снять с себя даже холодное оружие. А затем, когда больше ничто не гарантировало Родомесу защиту себя, саботажник фривольно похлопал молодого лидера по щеке, приговаривая: — Ещё посмотрим, на каком этапе тебя согнёт пополам. Хочешь испытать американские горки? О'кей. Печально посмотрев на свою всё ещё отсутствовавшую правую руку, Джаз снова переместил взгляд алой оптики на Родомеса, который стоял неподвижно, не имея возможности пошелохнуться без команды извне. — Хочешь, чтобы я объединил наши разумы? Это агония, Род, такая, которую сложно унять. Я должен убедиться, что твой разум выдержит эту пытку. Теперь говори. Молодой Прайм осязаемо ощутил, как его рот освободился будто от незримого сдерживающего челюсть намордника, и приказ Исправителя позволил ему ответить: — Да. Я хочу видеть твоей оптикой, понять твои переживания. Я не испугаюсь. Просто верь мне. Саботажник лукаво ухмыльнулся правым уголком губы, дошел до своей лежанки, чинно сел на нее, закинув одну ногу поверх другой, после чего достал из подпространственного кармана ки-гару и нагло закурил в присутствии старшего по званию. Круглые колечки дыма обвились вокруг шейных магистралей Прайма, и он громко фыркнул — дыма, подобного этому, Родомес не переносил. — Хочешь, чтобы я сломал тебя? Не хватает, видимо, развлечений в жизни, а у Ранга слишком свободный график, никем не забитый. Я предупредил тебя трижды. Что ж, изволь, — десептикон щёлкнул пальцами на единственной руке и приказал: «Ползи!». Был ли это блеф, или Джаз пытался снова и снова убедить командира в том, что с десептиконами, подобными ему, шутки плохи, но непоколебимая воля, минуя возмущённое Эго ало-золотого кибертронца, дрогнула. Вероятно, что аристократ пугал лидера автоботов, чтобы тот понимал — сказки, передаваемые вторым поколением о невероятных способностях избранных ботов, не выдумки, а опасные умения. С такой древней силой придётся считаться, думать о том, как преодолеть её, компенсировать. Родомес медленно опустился на колени и несмело подполз к койке на четвереньках, не противясь, не пытаясь отвоевать контроль назад. Ало-золотой созерцал чужую волю, пытаясь понять, как она проникает в него, на какие точки давит, что блокирует и где перенаправляет его внутренний ресурс. Казалось, что Исправитель уже контролировал мельчайшие процессы внутри его тела, будто внимательный хирург, наблюдающий за работой близлежащих к эндоскелету механизмов. Родомес понял, что именно сейчас Джаз видит его целиком изнутри; это было чем-то похоже на слияние Искр, вот только мрачное довлеющее чувство обостряло все сенсоры, вынуждая испытывать страх за своё существование. Страх немощи. Страх потери себя, контроля над своими механическими частями. Воля Сумрака щупала его везде, куда только можно было переместить фокус внимания, словно тонкие незримые нити опутывали каждую отдельно взятую деталь, проникали и впивались в многочисленные платы. Мерзкое ощущение, словно гигантский спрут исследовал потаённые места и уголки внутри тела: било дрожью, заставляя фильтры беспомощно хватать кислород на повышенных оборотах. Боли, на удивление, не было… Джаз был мрачен, по его лицу ползли бледные синие тени, даже несмотря на то, что алый свет оптики пробивал их, будто резал тонким лазером. Он смотрел на Родомеса суровым, но пустым, безжизненным взглядом, отслеживая постепенность процесса вторжения в чужую суть. Лорд Тьюнбласт был очень аккуратен и бережен, пока не пошел на один этап дальше. Перед оптикой молодого лидера автоботов беззастенчиво стали мелькать образы тех, с кем у него когда-либо была интимная связь, дружба, вражда, споры, ссоры или столкновения. Миллионная вереница из фейсплейтов, просматриваемая на высокой скорости — от этого хотелось закричать, схватиться за собственный шлем и крепко сдавить его по бокам, размозжив себе самому голову. Казалось, что тайный наблюдатель просматривал слепленные наспех куски фильмов из чужой памяти, останавливался в особо заинтересовавших его моментах, потом брал что-то для себя на заметку, выискивая следующий файл. Новым этапом стало закольцованное воспроизведение пойманных в фокус внимания Исправителя личных файлов памяти, настолько интимных и откровенных, что тело Родомеса начало выдавать первые реакции на них. В обычной жизни кибертронцы редко пересматривали подобные истории, они просто оседали где-то на задворках памяти, пока не переходили в статус неважных или удалённых. Родомеса удивило то, что Джаз достал из него даже те файлы, которые он считал безвозвратно утерянными для себя. Там были и горечь разочарования, и месть за потраченное впустую время, и куча поклонников, оставленных без надежды на развитие отношений. Джаз всё понял. По его ироничной ухмылке стало ясно, что он прочитал достаточно, чтобы понимать, каким повесой и нескромным ботом был на самом деле Хот Род. Это позабавило десептикона, который больше привык к проникновению в мир скромного сдержанного архивариуса Ориона. — А ты забавный, — шепнули командиру автоботов в аудиодатчик — монохромный убийца неизвестно когда успел выйти из фокуса оптосенсоров и внезапно оказаться за спиной. Родомес вздрогнул, по обшивке прошлась сладкая волна томной нарастающей страсти. Джаз был так близко, видел все его прегрешения, неудачи, падения и попытку изменить свою судьбу. В обычной жизни без этого подлого вторжения в разум пришлось бы потратить много времени, прежде чем решиться давать подобную информацию о своём прошлом. Прайм начинал сожалеть о сделанном, о том, что так легко подставился, пошёл на поводу у любопытства. Джаз вывернул из него такие юношеские мерзости, которые Хот Род пытал как можно скорее забыть. Там было место для оргий, синтетического энергона и даже для мелких серий краж незначительного добра. Теперь монохромный десептикон наверняка отвернётся от него, будет с отвращением смотреть в его оптику и нахально ухмыляться, обнажая свои острые клыки. — Это всего лишь ты, Род, — прозвучало ответом на его опасения. — Твоя жизнь, то, что ты успел накопить в себе. Я не из тех, кто осуждает. Если бы ты видел мою жизнь так же, как я сейчас вижу твою, ты бы узнал и прожил множество неприятных моментов, сложных для здорового восприятия психическими синапсами. Как Исправитель я проживаю твою жизнь вместе с тобой, а потом, когда ты уверишься в том, что всё для тебя кончено, что это и есть финальная часть, итог, черта — я гашу Искру, если она того заслуживает. Никакой боли в этом нет, если только я не захочу, чтобы ты её ощутил. Саботажник мягко коснулся широких объятых графическим рисунком пламени грудных пластин Родомеса, осторожно прошёлся вниз пальцами, словно вычерчивал что-то своеобразное на обшивке. И Прайма качнуло от такого сильного вожделения, что он не сдержал мучительного стона и в этом извергнутом звуковом стенании приоткрыл рот. Порты все разом разогрелись, будто внутрь наливали тёплую патоку, ласкали их всем, чем только можно было бы ласкать. Они пленительно-тягуче отзывались в нейросети, наполняясь вязкой горячей смазкой, сокращались, не понимая, под какую комбинацию параметров подстраиваться, словно вполне себе органические мышцы. Новая команда от Сумрака заставила статного гордого лидера автоботов стянуть с себя паховую пластину, распластываясь перед своим мучителем на всеобозрение. Родомес откинул шлем назад в немом крике, переживая странные и непонятные ощущения между безумием и легким каскадным оргазмом. — Хочешь моего унижения, Джаз? — собрав силы ментального поля, сквозь стоны с горечью выдавил из себя Родомес, понимая, что оказался в полной власти Лорда Исправителя. Ни сбежать, ни скрыться — время будто перестало существовать, замерло, пожирая мнемо-поля страстью, прожигая насквозь разум. Интерботы вели бы себя скромнее, чем Родомес Прайм, умолявший о соитии. Искусственно вызванное вожделение было доведено до абсолюта, и мелкая дрожь била по всей нейросети. Джаз вынул ки-гару изо рта, потом глубоко затянулся, с наслаждением, оттяжкой, как сделал бы это тот, кто уже воплотил все свои грязные задумки с несчастной жертвой. Десептикон казался таким холодным и невозмутимым, словно его не трогал вид чужих открытых, источающих похоть и жар систем. Это обижало. — Зачем? Ты просил показать, какой я монстр. Ты хотел убедиться в том, что я не зайду далеко и что на самом деле я лучше, чем я есть. Я хочу показать тебе, что ты связался не с тем ботом, — Джаз медленно выпустил кольцо дыма в лицевые пластины Прайма. — Я монстр. И если ты до конца честен со мной, то лучше тебе знать об этом неоспоримом факте. На базе врага выживают только такие, как я, прошедшие через всю возможную грязь, чтобы потом с гордостью выйти на площадь с алым знаком на груди. Ни моё происхождение, ни сделанное для автоботов никогда не изменят того факта, что я монстр. Сейчас ты почувствовал на себе, что такое быть моей игрушкой. — Боишься быть уязвимым, вот и пугаешь. В тебе нет ничего такого, чего бы я не ожидал от тебя, — Родомес помотал головой: ему с большим трудом давалось каждое сказанное слово, ведь системы буквально вопили и умоляли о разрядке. Хотелось вытряхнуть чужой голос из своих аудио, выдворить эти отвратительные незримые энергетические щупальца и взять контроль над навязанными чувствами. Обещанной страшной боли и угнетения систем не было — Джаз щадил его даже здесь, прекрасно осознавая, что если он повредит хотя бы один незначительный кластер, то его задержание в бриге уже вырисуется в строгий приговор. Десептикон тем временем успел нагло оседлать бёдра командира, устроившись чуть выше его оголённых и пышущих жаром систем. — Так, значит, меня тоже приговорят? Ясно. Что ж, так, в конце концов, и должно быть, Прайм. Используй это во благо. Конечно, я бы не хотел умереть так, но… Что поделать? — Джаз лёг на широкую ало-золотую грудную пластину, протянул левую руку к фейсплейту Прайма и осторожно провёл указательным пальцем по его губам. — Ты очень красив, Родомес. У тебя ещё будет столько всяких ботов на пути. Ты такой горячий сейчас… Джаз отметил, как его системы дробит мелкая лихорадка, как контроль слетает и кликами позже он сам вовлекается в чужое поле, слишком насыщенное образами слияния и секса. — Джаз… — Прайм простонал его имя, выдохнув облачко пара. — Я не отступлю… и не уступлю тебе! Родомес понял, какой механизм управления использовал десептикон, чтобы выбивать из него эту бешеную чечётку, колоколом отдававшуюся от моторного отсека до шлема. Эго. Джаз управлял его возмущением, гордостью, несогласием, обидой, страхом оказаться в чужой власти — ловил оттенки опасения за себя, за сохранность личного. И как только он осознал это — контроль исчез. Испарился, как дым его проклятой ки-гары! — Это всё? — Родомес широко улыбнулся, смотря на недоумевающее лицо своего избранника, который буквально отдёрнул руку от блаженно раскрытых губ. — Джаз, я знаю, что ты не причинишь мне вреда. Я это чувствую. Я не боюсь, что ты сойдёшь с ума, я тебя поймаю, — с этими словами лидер прихватил диверсанта, сидящего на нём верхом, за бёдра. Ало-золотому начинала нравиться эта игра, это возбуждало куда больше, да и саботажник хорошенько разогрел его лидерский аппетит. Ситуация резко поменялась, что вызвало и замешательство, и какую-то долю облегчения в оптике десептикона. Джаз впервые проиграл. И причина была в том, что этот ало-золотой внимательный и проникновенный автобот нашёл в его Искре укромное место, откуда стали звучать позабытые ритмы любви. Саботажник внимательно смотрел в бирюзовую оптику, улыбаясь уголком губы, в котором всё ещё торчала ки-гара. Пальцы командира автоботов переместились с бёдер выше, и Джаз снова ударил его волной подчинения, но она разбилась, не принеся никакого вреда недавнему узнику его опасной мнемотехники. — Видишь? Тебе больше не нужно бояться этого. Я буду рядом и не отвернусь от тебя, мой монстр, — бирюзовые линзы смотрели на саботажника с нежностью, пониманием, и Джазу стало некомфортно от этой честности. — Идиот… — угрожающе прорычал Джаз, продолжая выискивать изъяны, ковыряться в мнемо-полях Прайма, но там не было ничего, за что он смог бы уцепиться. От ярости он даже откинул в угол злосчастную ки-гару. Родомес хищно заулыбался. — Проиграл — плати, — лидер приподнялся, подхватывая своей огромной рукой монохромный корпус под пояс, коснулся горячим поцелуем чужих губ, с наслаждением перекладывая свои сильные пальцы второй руки на выступающие части грудных пластин диверсанта. Джаз не знал, что ему делать, но не отвернулся, не сорвался с места, а, подчинившись влиянию чужих достаточно сильно фонивших полей, будто заразился этим влечением. Их глоссы ласкали друг друга, глубоко перетекая изо рта в рот, то яростно, то нежно, словно танцевали. Чёрные пальцы саботажника стали исследовать яркую лидерскую обшивку, забираться под стыки брони, прокатывая на кончиках тонкие приятные токи — видимо, аристократы любили иначе, чувствовали иначе, и это восхищало. У Родомеса не было опыта обращения с таким тонким и изящным существом, но он не торопился поражать партнёра знаниями, нагло выкачанными из библиотеки Башни Справедливости. Он позволял Джазу погасить свой страх и неприязнь самого себя всего лишь терпеливым ожиданием и присутствием рядом — это было именно то, что смогло раскачать темперамент упрямого десептикона. Поля Джаза вспыхнули, словно кто-то резко включил ближний свет фар, осветил его настоящую натуру, уступая силе и настойчивости. Десептикон был очень темпераментным и страстным, да настолько сильно, что от его полей помутилось в голове и оптика слегка пошла волнами ряби. Игривая улыбка на устах Прайма появилась в ответ на это, как тёплый солнечный лучик, когда он почувствовал, как Джаз намекает на то, что хочет внутрь — наглый чёрный палец проник в углубление открытого разгоряченного порта и принялся ласкать там, исследовать, но так мягко и нежно, словно не сильно настаивал. Родомес застонал, когда осознал, что сейчас его давняя потаённая мечта слиться с Джазом наконец-то осуществится — наконец-то его ожидания окупятся сторицей! Монохромный словил этот стон, сцеловал с губ, заглушая, воруя — десептикон казался голодным до подобных ласк, взаимодействия, он тянулся всеми полями, всё ещё пытаясь подмять лидера под себя. — Джаз… стой, — зашептали лидерские губы. — Ты уверен, что хочешь поиметь меня первым? Я понимаю, ты доминант, но… — Хочешь сохранить свой статус Прайма, а не моей личной игрушки? — с ехидцей ответил ему Лорд Исправитель. — Хотелось бы. Я как-то слабо себе представляю, что такой огромный я буду под тобой, — честно признался Прайм. — Это нелегко поддаётся моей логике, хотя я не хотел бы обижать тебя отказом. Делай как считаешь нужным… мне слишком горячо сейчас, и я скоро просто взорвусь. — Понимаю. Но ты сам принёс эту клятву, я не трогал эту связь. Это… слишком интимно. Не находишь? — Милый, я весь твой, скажешь лечь портами кверху, заткнуться и получать удовольствие — лягу. Но не в первый наш раз. Джаз удивлённо мигнул оптикой. Для Родомеса это было настолько важно, что он не побоялся озвучить свою просьбу. Он хотел быть сверху не ради удовлетворения прихоти и давления над могущественным существом, просто именно так он хотел выразить свою заботу и защиту о нём. Совсем как Оптимус… — Я готов выслушать твои предложения, — десептикон медленно развёл перед Родомесом свои шикарные округлые серебристые бёдра, намекая, чтобы ало-золотой снял с него паховый щиток. Родомес понял, что с ним играют, но уже не боятся, скорее просто затягивают процесс этого первого момента, чтобы насладиться им. — Моё предложение, — осторожно коснулся святая святых Прайм, — заключается в том, чтобы ты позволил доставить себе удовольствие и признал меня Праймом. Десептикон наклонил голову вбок, наблюдая с едва раскрытыми от возбуждения губами, как оголяются его идеально сложенные системы перед любовником. Джазу очень нравилось, когда Оптимус медленно входил в него, ещё больше он обожал созерцать, как чужой коннектор проникал внутрь, выталкивая из порта часть яркой вязкой смазки. Однако Родомес удивил его даже здесь. Он осторожно прихватил чужую скрутку, мягко погладил её, любуясь формами и красотой бегущих по гладким магистралям неоновых огоньков. Джаз весь пульсировал, сдерживаясь, отодвигая просьбы требовательных сенсоров приступить к делу как можно скорее. Ало-золотой подхватил своего партнёра под бёдра, переместил ближе к своему фейсплейту и, наклонившись совсем близко к порту, запустил в него глоссу. У Джаза всё поплыло перед оптикой, и он в немом крике запрокинул голову назад, никак не ожидая таких вот манёвров. — О-о-ох-х-х! Родомес хищно ухмыльнулся только уголками губ, наблюдая за тем, какие яркие эмоции отражаются на фейсплейте вечно строгого саботажника. Это было даже лучше, чем в чужих воспоминаниях — Джаз был таким темпераментным и живым, что через каких-то десять нанокликов его мнемо-поля умоляли поиметь его в этот самый порт со всей лидерской мощью. Черты прекрасного аристократического лица будто разгладились, сделались мягче, пряча непривычный для многих несведущих оптик хищный оскал. «Так вот ты какой… когда настоящий», — Родомес нежно поцеловал его скрутку в навершие, после невесомо коснулся губами внутренней поверхности правого бедра и снова посмотрел на блаженное и затуманенное лицо партнёра. Тщательно скрываемый сексуальный голод десептикона выглядел так невероятно возбуждающе! Это был совсем другой Джаз — пленительный хищник, наслаждавшийся жизнью, коннектом, излучавший столько жизнелюбия и самоотдачи в процессе, что Родомесу было сложно поверить в это! На него порозовевшей от изнеможения и похоти оптикой взирал прекрасный хищник, острастить которого мог только очень сильный и уверенный доминант. Моторный отсек Прайма работал на таких повышенных оборотах от созерцания подобного зрелища, что ало-золотой упустил момент, когда его настоятельно и требовательно притянули за затылок обратно к порту. — Ещё… глубже… — не своим голосом умолял Джаз. Он вдруг от уверенного и насмешливого тона ушёл в отстранённые вибрации, хрип и стоны, словно саботажник умирал от собственных переживаний. Родомес снова запустил свою умелую глоссу, погрузив её глубже, пачкая подбородок и рот смазкой распалившегося десептикона. Собственное желание поймать Джаза и натянуть его до упора на себя было таким явным, что саботажник даже тихо засмеялся. — Хочешь меня трахнуть? Родомес замер, остановился, отвлекаясь от интимных ласк. — Да я тебя уже не трахнуть, а выебать готов, Джаз, — возбуждённым шепотом проговорил Прайм, тихо рассмеявшись. «Так выеби… Я хочу этого, Прайм. Я хочу тебя…» — зазвучало в голове ало-золотого миллионами голосов всех тех, с кем он когда-либо имел связь. Родомес не знал, что на него нашло, что побудило его подхватить диверсанта под бёдра, прижать к себе как самое дорогое сокровище, затем подняться неведомо в каком необъяснимом порыве и донести до стены. Уперев монохромный корпус в стену спиной, Прайм осторожно усадил его на свой подрагивающий в нетерпении коннектор. Джаз поморщился только в первый момент, пока подстраивал порт под куда более мощный и объемный инструмент настоящего аристократа. Что и говорить — Родомес обладал породой и прилагающимся к ней достоинством размером куда большим, чем тот, к которому привык Джаз. — Тш-ш-ш… сейчас, погоди, — шептал он своему горячему любовнику, от корпуса которого было так жарко, что Исправителю казалось, что ало-золотой расплавит его, как мерцающий огнём жёлтый гигант. Родомес едва сохранял контроль над своей бушующей на всех уровнях страстью и осторожно двинул бёдрами, погружаясь внутрь под моментально подстраивающиеся накладки порта. Там было так влажно и тепло, что лидер заурчал как лев, облизывая шейные магистрали Джаза в ненасытном порыве обладать им. Монохромный десептикон плыл в невесомости от неимоверно сладких ощущений внутри себя — партнёр одиночными медленными толчками ласкал его всего изнутри, заставляя почувствовать себя наполненным, развратным, открытым и таким желанным. Джаз стонал, запрокидывая голову. Бессовестно, громко, не стесняясь выражать восторг от коннекта, от заполненности внутри себя и неописуемого жара, который исходил от обоих. От их корпусов испарялся конденсат, когда охладительные системы отказались тушить перегрев такого уровня вполсилы. Джаз нашептывал что-то почти неслышно, робко, словно молился кому-то над ними. Но Прайм успел разобрать эти слова, и это приятно удивило его… Его имя. Джаз шептал его, словно просил о чём-то. — Родомес… Родомес… Саботажник ухватился за затылок командира, притягивая его к себе для поцелуя, а сам тем временем резко обхватил его за поясницу бёдрами, увеличивая погружение до упора. Стон диверсанта прямо в губы отозвался в ало-золотом таким невыносимым приступом страсти, что он несколько последних толчков сделал слишком резкими, глубокими, быстрыми. Джаз забился в его руках и кончил, феерично исторгнув из навершия своего коннектора вязкий неоновый эякулят. Десептикон вскрикнул и тут же прихватил острыми клычками тыльную сторону своей ладони, чтобы заглушить стенания, которые могли бы вызвать нездоровый интерес у охраны брига. Родомес в ответ громко охнул, казалось, совсем чужим для него голосом, будто он принадлежал не ему, а первородному Прайму. Это было настолько хорошо, что мысленно лидер автоботов поклялся себе, что никогда и ни за что не отпустит своего вредного кота гулять по чужим базам. С десептиконом он впервые кончил так ярко и сильно, что все остальные его победы в коннекте перестали иметь какое-либо значение. Они не вышли в перезагрузку, но едва гоняли атмосферу по вентсистемам, продолжая гладить друг друга по броне, ласкать и целовать. Они смотрели друг на друга голодными, озверевшими от страсти оптосенсорами, столкнувшись шлемами лоб в лоб. Они не насытились, но предчувствовали, что разумнее было бы остановиться именно сейчас. — У тебя такое… было когда-нибудь? — едва отдышавшись, спросил Родомес. — Нет, — лизнул его в испачканный смазкой подбородок Джаз. — Я никогда раньше не спал с аристократами. Ты мой первый Лорд из Дома Справедливости. — А Проул? — Нет. Интерфейс был больше из медицинских целей, чем из… — Джаз запнулся, потом медленно припал к губам Прайма, чем вызвал у него удивление. Поля саботажника так нежно ласкали его, что не нужно было никаких слов, никаких объяснений с его стороны. Джаз наконец-то открылся ему. Родомес был теперь уверен, что в него влюбились. — Род, не оставляй меня. Если с тобой что-то случится и я не буду рядом, я не переживу этого и погасну от горя, — тихим шёпотом признался Джаз. — Я не знаю, как ты это провернул, но моя сила на тебя не действует. Я впервые жизни ощущаю себя свободным от проклятья. Спасибо… — Это хорошо или плохо? — надлизовый щиток Родомеса вопросительно взметнулся вверх, а губы уложились в мягкой улыбке. Джаз выдержал паузу. — Хорошо. Я не смогу навредить тебе ни-ко-гда. Даже если окончательно спячу. — Ты боялся именно этого? — Прайм поцеловал шейные магистрали Джаза, носовым конусом нежно потерся о щеку со шрамом. — Очень боялся. Правда. Как я тебе уже и говорил — ты мне нравишься.