Верлибр: Птички Юга

Микки бежал через лес, не разбирая дороги и, кажется, уже не ощущая собственных ног. Его глаза слезились от летящей в лицо дорожной пыли, вздымающейся под весом тяжелых сапог, а легкие — горели так сильно, что не было никаких сил терпеть. Но он продолжал бежать, тихо поскуливая, сжимая кулаки и стараясь подавить непреодолимое желание обернуться. В его голове все еще гонгом звучал голос Карла: предсмертная мольба, переходящая в сдавленный хрип и клокот крови в горле. Они боролись. Да, Микки и Карл отчаянно боролись за свою жизнь, ровно до того момента, пока Микки не получил сильный, тупой удар по голове, и не потерял сознание. Парой минут позже, когда парень через силу разлепил оплывшие веки, он стал свидетелем того, как тяжелый костяной каблук, украшающий сапог их мучителя, с замаха, хрустко — проломил грудную клетку его лучшего друга, выбивая из раздавленных легких предсмертный хрип. Последнее, что увидел пришедший в себя Микки, перед тем, как с нечеловеческой скоростью рвануть прочь, было освежеванное тело его друга. Карла подвесили вверх ногами, будто безликую свиную тушу, с которой неспешно стекала горячая кровь, насыщая пульсирующую, дымящуюся кору древней сикоморы, — одной из тех, о которых в городе было так много легенд. Слезы и кровь застилали глаза, но Микки отчаянно хватался за надежду на спасение. Поэтому он продолжал бежать, даже когда мышцы его неподготовленных ног свело и прошибло болью, а грудная клетка практически воспламенилась от раскалившегося воздуха в легких. В какой-то момент, Микки вдруг понял, что уже в пятый раз пробегает мимо одного и того же сучковатого пня, изрезанного перочинным ножиком. Наверняка многие поколения жителей изгалялись над его стволом, ведь у влюбленных частенько принято вырезать имена друг друга на коре дерева. Зачем он сейчас раздумывал об этом? Микки сказать не мог. Как и не мог объяснить всё то, что сейчас происходило с ним. И произошло с его другом детства — Карлом. Почему невинное желание покурить травку вдалеке от любопытных глаз, вдруг обернулось кровавой бойней, похлеще, чем в заправских слэшерах? Резкий, сильный удар по солнечному сплетению. Микки невольно затормозил и согнулся пополам, задыхаясь от жгучей волны боли, сковывавшей все тело. Звезды полетели у него перед глазами, но он не успел повалиться на землю: чьи-то сильные руки бескомпромиссно подхватили его за шею, и раздался мерзкий, хрусткий щелчок, откуда-то со стороны позвонков. — Вот так, Микки-малыш. Теперь ты будешь более послушным мальчиком, верно? — до зубного скрежета знакомый голос ударил по сознанию, но Микки, в плену боли и ужаса, не мог понять, кому он принадлежит. Перед глазами поплыл туман, дышать стало еще тяжелее, но теперь парень и вовсе не мог двигаться: после того странного щелчка, все тело обмякло, будто мешок с мукой, и даже язык больше не слушался. Все, что он мог, это невнятно мычать, пока мучитель налегке тащил его обратно в сторону чащи, оставляя за собой след из разворошенных листьев. Фелис шумно вдохнула и резко распахнула глаза. Пару раз моргнула, окончательно возвращаясь в сознание и, наконец, обнаружила себя в машине. Всё в том же стареньком «Кадиллак Бруэм», в котором находилась в прошлом часу. И, собственно, часов пять назад — тоже. — Дурнойсон? — звонкийголосОливиизаставилФелис невольнопоморщиться. Социальный работник, курировавшая Фелис с самого первого дня её… потери. Молодая женщина была отличной специалисткой своего дела, чутким человеком и заботливой личностью, но сейчас… сейчас всё, чего хотела девочка — этопробыть как можно дольше наединес собой. Но вот не вовремя разрядившиеся наушники этому явно не способствовали. — Да так. Ничегонового, — избегая зрительного контакта, девушка тяжело выдохнула и пожала плечами. Скинув ботинки, она поджала под себя ноги, уютнейзакутываясьв старыйвязаныйкардиган. Еслибытьточней — кардиган её отца. Ныне — покойного. И теперь, вероятно, он уже мог считаться её кардиганом. — Ох, милая, — Оливия покачала головой и кинула взгляд на зеркало заднего вида. Не заметив реакции со стороны девушки, она продолжила. — Ты же… принимаешь те таблетки, которые тебе выписала доктор Эрден? — Разумеется, Оливия. Если бы это было не так — ты бы узнала об этом первой: без них я бы вообще не спала, — Фелисхмыкнула, всемтеломповорачиваясь к окну, и подпираялбомстекло. Её поза и весь вид говорили о том, что к разговору она совсем не расположена. Остаток дороги они провели в молчании, под тихий ритм блюза начала тридцатых, едва различимо звучащий из колонок машины. Когда Теннесси остался позади, местность стала резко приобретать сельский вид: многоэтажек становилось всё меньше, поля — всё больше, а заправки мелькали уже не так часто. А когда время перевалило за полночь, шоссе и вовсе накрыло ливневым дождем. На горизонте, то и дело, сверкала молния, и с каждым поворотом, у временами дремлющей Фелис всё больше создавалось впечатление, что они въезжают не в «новаторский городок» (как выразилась Оливия), а в гротескную сельскую местность с дурным прошлым, и беспросветным будущим. Впрочем, сама Фелис не была особенно против такой перспективы: её нынешнее положение мало чем отличалось от того состояния, в котором находились полуразрушенные, сгоревшие и заброшенные дома, то и дело мелькавшие за окном. Наконец, КадиллакОливии свернул с дороги на видавшую-виды щебенку, неровно постеленную прямо поверх лесной дорожки, и, спустя десяток минут, они, наконец, добрались до конечной точки своего пути. Дом, в котором Фелис предстояло провести два года до своего совершеннолетия — оказался весьма внушительным старым особняком, с виду, заставшим и пережившим гражданскую войну. Выполненный в южном колониальном стиле, он гордо возвышался тремя этажами над землей, а выгоревшая мятно-зеленая краска фасада, только прибавляла ему артистичности. Каноничные белые ставни ярким пятном выделялись на общем фоне, будто украшение из взбитых сливок на торте. Шесть светлых колон, парочка балконов и окошко на треугольном чердаке — завершали композицию. «Идеальное место для взращивания в себе декадентности», — зачарованно рассматривая особняк, Фелис вылезла из машины, утягивая за собой старенький рюкзак: немного одежды, сэндвич, планшет для рисования, ноутбук и сменные носки. Помедлив, девушка глубоко вдохнула, и подняла голову вверх, устремляя взгляд на еще темное небесное полотно, усеянное россыпью трепещущих звезд. В городе небо никогда не бывает таким чистым, и полюбоваться звездами перед рассветом удается крайне редко. А здесь — всё, как на ладони. «Вы же слышите меня сейчас, да, мама? Как бы я хотела, чтобы вы оба были здесь», — прикрыв глаза, Фелис выдохнула и позволила одинокой слезе скатиться по щеке. Боль и тоска с силой сдавили гортань, но девушка тут же сжала кулаки, не позволяя себе раскиснуть. — Милая?.. — Рука Оливии легла на плечо Фелис, и она невольно вздрогнула, переводя взгляд на куратора, — Пойдем в дом, солнышко. Мисс Фоксберри уже поставила чайник и… знаешь, этот дом не так уж и плох. Возможно, здесь ты сможешь… снова обрести себя. Как думаешь, Фелис? Сможешь попытаться? — Я… — девушка еще раз кинула взгляд вверх, будто бы ожидая чьего-то немого согласия, — да, Оливия. Я сделаю всё, что в моих силах.