Одни дома: манул, горностай, ребёнок в кошачьем ошейнике

      — Миссис Райхенберг, ваши туфли.       — Спасибо, Долли. Тебя мальчишки не загрызут?       — Постараюсь отбиться, — Долли исполнительно склабилась.       Улыбка Стеллы, её ласковый взгляд были оплатой за туфли — и за то, что двенадцатилетняя Долли согласилась быть старшей в доме на время её отсутствия. Стелла, однако, не знала, что семь лет назад у Долли была занимательная привычка. Когда в доме её отцов появлялись гости, она прятала их обувь. Её отцам было искать тяжелее всего — на запредельной высоте третьей полки шкафа в коридоре.       Выводы Долли были просты и однозначны. Чем дольше человек ищет обувь, тем дольше останется. Стелла всё ещё улыбалась, Долли тоже — не показывая зубы.       Вышел Эрик и, соприкоснувшись с ним взглядами, Долли перестала улыбаться. Обмен сдержанными кивками, шорох верхней одежды.       Долли наблюдала. Ей было интересно, как проходит Рождество в других домах.       Райхенберги возникли в социальной оранжерее Маунт Ройял Террас недавно. Заблестели на парковке белым кроссовером. Говорят — непонятно, правда, кто — что они приехали из Нью Йорка. Один из пап Долли — Нил — улыбчиво кривился, видя их издалека, помахивал рукой и тут же спешил её опустить, сопел в замешательстве. Долли, не понимая, враждебность это или неловкость, держалась за его спиной.       За неудавшимися снеговиками и домашними заданиями, зимними контрольными и недолгим кашлем Долли не заметила, как именно её родители сошлись с Райхенбергами.       Эрика Долли одобрила. Эрик назвал деревянные фигурки её папы — второго, Дилана, хотя Долли отцы часто казались одним организмом — «потрясающими». Долли тогда ликующе хихикала и кивала, но не подошла.       С Нилом Эрик говорил об изобразительном искусстве. Может, именно с Нила всё началось? Нил ведь был художником или дизайнером, или фрилансером… Три взрослых голоса обсуждали что-то о «выкладывать» или «продавать» или «в подвале», мелькнула фамилия «Густавссон», которую Долли не сразу связала с дядей Уильямом. Может, началось с дяди Уильяма? Он же, вроде, певец, вроде знаменитый… Ничего не было понятно.       Нил с Диланом упростили «ничего» простым приглашением:       — Ты хочешь познакомиться?       Локоть Нила лежал на столешнице, плечи Дилана были расслаблены. Их глаза, все четыре, потеплели при виде Долли. Безопасно.       То ли под её требовательным взглядом, то ли подражая её родителям, Эрик обратился к ней с уважительным:       — Мисс Вермиллион, — не подыгрывая, не наигрывая, не переигрывая.       Она уже была слишком стара для такого — когда она такое говорила, отцы понимающе смеялись — но, будь Долли шесть лет, она бы точно спрятала ботинки Эрика в карманы отцовского пальто.       Стелла в их доме не бывала. Стеллу Долли знала издалека — и сдержанно раздражалась. Даже Эрика временами хотелось треснуть. В присутствии Стеллы в нём просыпалось что-то непонятное. Он будто постоянно распускал перья и не хотел упустить её внимание — или гордился просто тому, что стоит рядом с ней.       Неужели влюблённые так себя ведут? На кой чёрт тогда это нужно?       Когда Нил с Диланом — «образцы умных людей»; когда Долли это сказала, они неловко о чём-то переглянулись, прежде чем поблагодарить — шли по улице, они просто шли. Иногда останавливались: Дилан вытирал Нилу очки. В мысли Долли тогда редко приходили слова вроде чрезмерность, претенциозность или надрыв, так что она, не в силах описать разницу, которую видела, кипятилась молча.       Провести Рождество у Райхенбергов Долли согласилась и вопреки тому, что это предложила Стелла, и из-за этого. Она надеялась, что, посмотрев чужой дом и чужую жизнь, поймёт и перестанет душить себя раздражением — но чету Райхенбергов куда-то пригласили, и вот они, как послушные куклы, шуршат пальто.       «Мои папы бы никогда не бросили детей на других детей просто потому, что какой-то влиятельный их куда-то пригласил и «неприлично» сказать нет. Нет — значит нет, дети — значит дети!» Долли сопела, но кипятилась всё ещё молча.       — Закрывайся, — ласково попрощалась Стелла.       «Закрой рот».       Злость мешала формулировать, Долли злилась ещё больше. Стелла будто издевалась — предполагала своим тоном между ними какое-то понимание или дружбу. Какая к чёрту дружба? Она пригласила — и она же уходит! Что это за дружба такая?       Райхенберги исчезли в исполосованной снегом Балтиморской ночи и закрыли дверь машины; Долли закрыла входную дверь.       Из гостиной послышались голоса, и она зашагала туда. Приосанилась, вскинула подбородок. Ей двенадцать, Теодору и Виктору по четырнадцать — но за старшую она, так что пусть слушаются.