Одни дома: манул, горностай, ребёнок в кошачьем ошейнике

      Теодор был зверьком комнатным и нежным. Зимой на улицах Нью Йорка он бы не выжил, на улицах Балтимора — подавно. Хотя бы потому, что сейчас сидел в коротких штанах. Привык к отоплению.       На его голенях белело сплетение тонких шрамов. Как от переломов. Виктор пристыженно отвёл взгляд.       Когда он смотрел Теодору в глаза, тот всегда улыбался — искренне и растерянно.       Почему так важно, чтобы он не был выносливее, сильнее?.. Красивее?       Хотя он, конечно же, не был! У Теодора были совиные брови, от природы нисходящие. Ему было бы самое то играть задир в подростковых фильмах… Зачем?       Зачем он так? Теодор, и Долли тоже, дети как дети. Нормальные, счастливые — в отличие от него… А с какой стати ему не быть счастливым?       Она ушла.       …Это нормально. Её пригласили. Пригласил рыцарь английской королевы, историк, религиовед, влиятельный — как она могла отказаться? Это было бы неприлично. Её мир — не улица. Она ведь не должна всё время сидеть с ним…       — Что делаете?       У Долли был звонкий и резкий голос. Теодор с улыбкой выпрямился и кивнул:       — Сидим.       — Существуем, — Виктор насмешливо склонил голову, подражая исподлобному, волчьему взгляду Долли, — или надо разрешение спросить?       Долли захлопала глазами:       — Разрешения спрашивать не надо.       — Это хорошо. Что мне в моём же доме не надо спрашивать разрешения существовать, — слова обожгли горло, встали комом и потянули под землю; Виктор не подал виду. Это же не его дом.       Стелла оставила за старшую кого-то чужого… Виктор даже предполагал робко, если поверить, потом разубеждаться будет больнее, всё равно потом окажется, что он всё понял неправильно — но, может, она хотела указать ему на его место?       На Рождество?..       Семейный праздник. Идиот. Идиот.       Слова Теодора Виктор осознал не сразу:       — …ссориться. Мы ничего не делали. Виктору, может, обидно.       От осторожности, с которой Теодор мазнул по нему взглядом, Виктору не было обидно — ему хотелось сбежать, расплакаться и огрызнуться одновременно. Долли обиженно встряхнула руками:       — Я просто спросила, что вы делаете!       — Ну а мы сидим. Виктор, ты… Ты на что-то обиделся?       У Теодора был прямой взгляд — распахнутый, как дверь дома. Совиные брови обеспокоенно хмурились.       Он не врал. Плечи Виктора упали, расслабившись — от поражения. Нечестно огрызаться на такую… Наивность, на такие шрамы на ногах.       — Не обиделся. Долли… Извини.       — Ладно. Не сидите долго на ступенях, холодно, — Долли ещё раз осмотрела их, поджав губы, и затопала к дивану. Подобрала свою огромную книгу, вынула из середины закладку, сбросила тапочки, устроилась на диване с ногами и принялась читать.       Отлично. Ей есть чем заняться, Теодор тоже не потеряется — им-то бояться нечего. Виктор приготовился встать. Он не хозяин, а бездомный кот, которого впустили — от него гостеприимство не требуется.       Рождество — цифра в календаре. Ничего ни семейного, ни праздничного в ней нет. И в том, чтобы подождать, пока эта цифра поменяется, в одиночестве, тоже ничего такого нет. Если сравнить с тем, как проходили его прошлые Рождества, вообще не на что жаловаться.       Виктор едва успел взяться за перила, как Теодор торопливо спросил в пустоту:       — А если бы вы могли изменить себе внешность, что бы вы сделали?       Виктор уставился на него. От недоумения угрюмость как рукой сняло. Когда Теодор понял, что Виктор не заговорит, он отвернулся и шёпотом позвал:       — Долли. Долли?       — М? — Долли подняла хмурый взгляд от книги.       — Если бы ты могла изменить себе внешность, что бы ты сделала?       Её лицо смягчилось, глаза загорелись идеей:       — А я постоянно могу менять внешность или только один раз?       — А если постоянно?       — Тогда я могу стать каким-то миллионером, зайти в его банк, взять у него денег и принести домой.       Засмеявшись, Виктор тут же испугался — по взгляду Долли не сразу было понятно, обиделась она или нет.       — Очень продуманно, — оправдался он.       — Я много думаю про такое.       — Долли, — Теодор умоляюще хмурился, — я же серьёзно.       — Не знаю. Я бы, может, постриглась. Так… — Долли заложила волосы назад, как будто уже показывала парикмахеру. — Вот как-то так, чтобы по-квадратному. Они потом, когда не такие короткие, будут прикольно торчать, как у обезьяны.       — Я бы себе почистил ноги, — Теодор потёр свои шрамы, — всем всегда неловко, когда они на них смотрят. Неловко и грустно, мне потом тоже.       — У тебя с ногами всё нормально, — выпалил Виктор, — ноги как ноги. Главное, что ты можешь ходить.       Взгляд Теодора из удивлённого стал радостным:       — Спасибо… А ты? Ты бы что изменил?       Проследив за опасливым взглядом, который Виктор обратил к Долли, Теодор двинулся ближе. Шепнул:       — Если не хочешь, можешь не говорить.       Долли читала — либо не слушала, либо притворялась… Теодор уже не смотрел своими большими, обеспокоенными глазами — к Виктору было повёрнуто только его ухо. Виктор забормотал:       — У меня был бы аккуратный нос, не такой длинный. И я не был бы таким тощим.       — Ты правда худой, — опять этот внимательный, сожалеющий взгляд. Виктор не знал, оскорбляться ли, бежать ли, драться, — очень. Но у тебя же хороший нос.       Слово поймало Виктора врасплох. Хороший. Не красивый и не уродливый.       — Острый и хороший, — подтвердил Теодор и улыбнулся. У него были голубые глаза.