Fix you

      Я снова ковыряю и сдираю кутикулу на ногтях, где-то до крови. Это явный признак того, что меня накрывает. Замечаю только когда уже нестерпимо больно и чувствую, как слезы начинают сдавливать глаза, пытаясь вылиться наружу. Боже, как же меня бесило, что я стала такой плаксой. Все эти слова про то, что слезы способствуют улучшению состояния меня тоже раздражали, ведь я знала, что такие приступы вели только к затяжному унынию, которое все время граничило с депрессивным состоянием. Теперь понятно, откуда взялась эта маниакальная тяга к импульсивным покупкам. Пару дней назад я не смогла отвязаться от мысли, что хочу в свою (съемную, на самом деле) маленькую квартирку пушистый прикроватный, а в моем случае придиванный, коврик. Ради этого я даже прибралась, освободив немного места на полу. И когда его наконец привезли, я так с него и не вставала. Стащила подушки и одеяло, укуталась и сделала вид, что мне хорошо. А на самом деле уже не помнила, когда последний раз спала.       Хотя нет, помнила. С ним. Когда это было? С ужасом понимаю, что мы не виделись уже почти месяц. Ну здравствуй, еще один повод довести себя до тревожного расстройства. Наверное, он понял, что что-то происходит, когда я вдруг написала: «Ты мне так нужен». Это было не похоже на меня. Я умела держать себя в руках и ненавидела качать права, поэтому наши расставания проходили обычно довольно спокойно. Мне казалось что подобные сообщения абсолютно не нужны, учитывая тот факт, что мы разговаривали как минимум раз в день, а если у него получалось, то и больше, но я никогда не настаивала. В его словах и интонациях неизменно присутствовало то тепло, которое всегда меня обволакивало до самых кончиков пальцев и проникало внутрь, даже если его рядом не было. Когда мне было особенно тоскливо, я просила его записывать голосовые, которые потом переслушивала, потому что его тембр каким-то образом заставлял меня дышать ровнее. Я как-то сказала, что ему нужно записывать медитации, а лучше аудиокниги. Уверена, тогда бы он помог не только мне.       Когда я писала ему то сообщение, то ничего не имела в виду. Оно просто вывалилось откуда-то и мне сразу захотелось его удалить, пока он не увидел. Но передумала, потому что единственное, чему он действительно хотел научить меня – это доверию. И я решила, что вот и подходящий случай. Сказать именно то, что чувствую в данный момент и не испугаться. Тогда мы о чем-то даже поговорили, я объяснилась стандартными словами, вроде того, что просто скучаю по нему, и была уверена, что звучу довольно убедительно. А потом пролежала без сна всю ночь. Миллионы мыслей роились в моей голове, как жалящиеся осы, и самой лучшей из них была – что он вернется. Не важно, когда, главное – дождаться. Тогда я сделала это своим якорем. Той самой дверью из «Титаника», которая спасла Роуз, только вот то был не океан с ледяной водой, а водопад из беспросветного уныния, который обрушивался прямо мне на голову.       Но в то же время стало очевидно, что он был не только спасательным плотом, но и камнем, тянувшим меня вниз. Он, а вернее чувства к нему, были моей иголкой в яйце, которую я хотела спрятать подальше ото всех, чтобы не разрушить саму себя. Мне в прямом смысле сносило крышу, потому что я всегда слишком рьяно погружалась в любовные переживания, выдумывая себе идеального партнера, идеальные отношения и, самое главное, идеальную себя. Мне так хотелось «подходить», что иногда я видела, как он раздражается. И это снова сводило меня с ума. Я пыталась казаться спокойнее, ответственнее, умнее, смешнее и далее по списку. Ведь для меня он был именно таким. Но это было именно «казаться». Бывало, я сама себя не узнавала, особенно поначалу. Что он вообще разглядел в том монстре, которого я для него тогда выкатывала – мне до сих пор не ясно. А может, он поверил тогда моей неубедительной игре? А может он так и думал, что я спокойнее, ответственнее, умнее, смешнее и далее по списку, чем на самом деле? Но почему тогда даже после всего, что я ему показала настоящего, он остался, ни разу не упрекнув в том, что что-то во мне поменялось? Наверное, когда-нибудь я наберусь достаточно смелости и начну этот разговор, но сейчас готова смириться и с тем, что просто повезло. Повезло как никогда.       Да уж, хорошее слово смириться. Уже который день я пытаюсь заглушить этот шум в голове музыкой, по сотому кругу проигрывая так уже надоевший плейлист из одних и тех же треков, но на поиски нового не было никаких сил. Я даже не очень понимаю, что за время суток на улице, потому что шторы задернуты уже давно. Сквозь наушники прорывается какая-то возня, но я сваливаю это на соседей и просто заматываюсь одеялом с головой. Только спустя время чувствую характерную вибрацию от шагов, ведь я до сих пор, как собачонка валяюсь на полу на коврике. Резким движением откидываю одеяло с головы, из уха вываливается наушник. Вижу прямо перед своими глазами две ноги в этих его вечно веселенький носочках. Сегодня вот в разноцветный горошек. Откидываю голову на подушке и впервые за последние дни чувствую что-то, помимо тоски.       Он с каким-то невероятно утрированным кряхтением садится со мной рядом, проводит широкой ладонью по моему скорее всего отекшему лицу и спрашивает: «Ты в порядке?». Это вообще его любимый вопрос. Чаще он говорит только «Иди ко мне». И даже от этого короткого, достаточно формального вопроса, вдобавок к теплу его руки, я начинаю чувствовать свое сердце. Его как-будто облили теплой водой, чтобы оно уже наконец-то оттаяло. От этого у меня загорелись щеки и даже уши. Я как обычно покивала, прижимая его ладонь своей рукой.       «Почему ты на полу?» спрашивает он, проверяя второй рукой не слишком ли пол холодный для таких моих выходок. Я сажусь, чтобы показать ему свое новое приобретение.       «Выглядит не очень-то комфортно» говорит он с сомнением, уже понимая, что ему предстоит.       И вот мы уже вдвоем лежим на этом чертовом неудобном полу, укутавшись в одно одеяло. Он сгреб меня как какого-то кота, крепко прижав к себе, положив свой подбородок мне на голову. Моя щека уперлась прямо в его грудь и я слышала, как ровно бьется его сердце. Лучшая музыка в мире для меня сейчас звучала именно так. Он немного согнул одну ногу, протолкнув ее между моих коленок, отчего я смогла прижаться к нему еще плотнее. От его спокойного дыхания и едва уловимого запаха кофе мне стало легче и я практически сразу провалилась в сон. Как всегда, я не знаю, сколько прошло времени. Все мое время сегодня измерялось его действиями. Я пыталась сосредоточиться на самом лучшем, что было сейчас в моей жизни – на своей к нему любви, чтобы попытаться вытянуть себя из этих леденящих лап апатии. Проснувшись, увидела, что он перебрался на диван, но спустил руку так, чтобы касаться моего плеча. Он знал, что его прикосновения действуют как успокоительное. И внезапная волна счастья прокатилась по всему телу от осознания того, насколько тонко он меня успел узнать.       Наверное, его разбудили мои движения, потому что пока я пыталась найти в себе силы пойти на кухню, поставить чайник, он спустил голову с дивана, чтобы хриплым голосом только что проснувшегося человека протянуть «Хэээй» и попытаться поцеловать меня хоть куда-нибудь. Старательно вытягивая шею, совсем спросонья забыв подстраховать себя рукой, вместо поцелуя он подарил мне всего себя, свалившись прямо на меня и придавив всем своим весом.       «Ну ты дурила!» только и смогла выговорить я в перерывах между стонами. Он так и не поднял головы, уткнувшись лицом в одеяло, поэтому все, что я видела и чувствовала - это как трясутся его плечи, в почти беззвучном приступе смеха, единственным признаком которого были частые то ли всхлипы, то ли вздохи. Как по электрической цепи эта практически истерика передалась мне и вот нам уже обоим не хватает воздуха, чтобы уже наконец-то снова получить способность говорить. «Прекрати, пожалуйста, у меня уже болят щеки!» резкими рывками вырываются из меня слова, но я не в силах остановиться. Я себя знаю и понимаю, что этот эффект еще долго продержится, то и дело выдавая внезапное хихиканье, как будто еще не все молекулы эндорфина высвободились и нуждаются в немедленном релизе.       Успокоившись, он все-таки поцеловал меня, но только в глаз, немного поколовшись своей растительностью. «Я кое-что тебе принес» сказал он, поднимаясь на ноги, «Надеюсь, они еще не испортились». Я проследила за тем, как он вышел на кухню, но чтобы увидеть, что там происходит, пришлось все же тоже вылезти из своего убежища. Я как-то рассказывала ему, что еще в той, прошлой жизни, когда у меня был дом, работа и мама, в особенно дурацкие дни я покупала себе роллы, бутылку колы, включала какую-нибудь самую тупую передачу на телике и деградировала до состояния овоща. Роллы были русские, с сыром, огромным количеством риса и соленой рыбой, кола была литровая, а передача называлась «Давай поженимся». Одному богу известно, зачем я ему тогда рассказывала в чем смысл того цирка, который происходил на экране, и даже что-то там показывала в Интернете, пытаясь перевести. В его глазах я видела нескрываемое недоумение, а морщинка между его бровями стала только глубже. Сразу после мне хотелось забыть об этом позоре и надеяться, что он поступит так же. Но как оказалось, он тогда меня слушал.       «Не знаю, похожи ли они на то, что ты пробовала до этого, но я специально не выбирал, а зашел в первый попавшийся. Надеюсь, не отравимся» говорил он, вытаскивая из пакетов контейнеры, от которых пахло рыбой. «Прости, ту странную передачу, которую ты так любишь, мы смотреть не будем, но что-нибудь не хуже мы найти наверняка сможем» неторопясь проговаривал он, пока все это открывал. Я смотрела на его профиль и такое расслабленное, еще немного сонное, лицо, на эти седые участки в его бороде, на примятые подушкой волосы, на нос, такой странной для меня формы, и хотела только одного: чтобы он оторвался от пакетов и посмотрел на меня своими теплыми глазами. За несколько часов он помог мне вернуться в реальность, за несколько минут согрел меня, за несколько секунд напомнил о том, что на самом деле важно. Мне хотелось его отблагодарить. И узнать, надолго ли он тут.       Пока я обо всем этом думала, он успел развернуться ко мне, опершись одной рукой о столешницу и убрав другую в карман джинсов. Он смотрел внимательно, даже слишком, и мне пришлось опустить голову, не выдержав такого напора темных глаз. А потом заговорил. И говорил долго, вдумчиво, взвешивая каждую фразу, скорее всего, боясь навредить мне одним своим неверным словом. Не помню, чтобы видела его таким серьезным когда-либо, в нем чаще всего присутствовал этот легкий, едва уловимый флер игры. Но сейчас он был как огромная каменная глыба. Нет, не бесчувственный, просто его тон не терпел никаких возражений. Казалось, что он раздражен, но это было всего лишь волнение. Он волновался, потому что говорил о своих переживаниях, о том моем сообщении и как это перевернуло для него все с ног на голову, как не находил себе места с тех пор и как тяжело в таком состоянии было сосредоточиться. В его интонациях не было и капли упрека, это все просто накипело и съедало его всю дорогу сюда, ко мне. И я поняла, что он пытался донести. То же, что и обычно – мне нужно больше ему доверять. И меньше бояться. Он говорил, что единственное, что для него действительно важно – это чтобы его близкие были в порядке. Теперь понятно, почему он все время задает этот вопрос.       «И если что-то не так, я должен знать» на этих словах, мне показалось, что у него слегка дрогнул голос. Я подняла глаза и увидела, как он нервно чуть скривил уголок рта, как будто даже прикусив щеку. Единственное, на что мне хватило смелости, это на то, чтобы подойти ближе и взять его лицо в руки. Он опустил голову и коснулся своим лбом моего. Наши носы соприкоснулись и я почувствовала его горячее дыхание. Я аккуратно водила большими пальцами по его лицу, как бы пытаясь показать ему, что все хорошо. Что вот она я тут и никуда не собираюсь уходить. А он выдохнул только       «Поговори со мной».       «Хорошо. Но позже, ты не против?» кивнув, проговорила я, посмотрев ему прямо в глаза.       Следующие несколько часов мы без зазрения совести подрывали свое интеллектуальное состояние под какое-то довольно дебильное шоу, не на шутку переживая за участников и одновременно смеясь над ними. Он все говорил, что роллы просто кошмарные, настолько плохие, что даже вкусные, а я выпила всю бутылку колы. Мы намеренно даже не приближались к тому, что так волновало нас обоих и вели себя как обычно: смеялись, перебрасывались дурацкими шуточками, все время прикасались друг к другу и иногда целовались. И моей благодарности не было предела. Я чувствовала, как мое внутреннее онемение проходит, как эта натянутая болезненная струна внутри ослабевает и в голове уже не так шумно. А потом, в минуту затишья, когда мы просто сидели, даже не прижимаясь друг к другу, он проговорил, смотря в экран телевизора, но не видя картинки «Я ведь испугался, когда вошел и увидел тебя на полу». Я не сразу поняла, что он сказал. Но потом, спустя секунду или минуту, не знаю, до меня дошло. И дошло все сразу. На меня навалилось это каким-то тяжелым грузом, который после должен был сулить блаженное облегчение. И я вспомнила, как в один из самых обычных вечеров, когда мы просто лежали лицом к лицу на этом самом диване и обменивались какими-то новостями за день, он внезапно замолчал на какое-то время, впившись в меня тем самым своим серьезным взглядом, как бы раздумывая над чем-то и когда снова заговорил, то рассказал о своей маме. Он тогда говорил долго, снова подбирая каждое слово. А мне было страшно от того, насколько хорошо я все понимала, как будто его слова и эмоции были моими собственными. На удивление, мы не проронили тогда ни одной слезинки. Мы как будто просто очистили свои сердца и впустили туда друг друга окончательно.       И сейчас, вспоминая его приглушенный голос тем вечером, его глаза, наполненные тяжелыми воспоминаниями я поняла, почему он так хочет, чтобы я говорила. Но выдавила только «Прости меня». Он поднял руку, как бы давая знак «стоп» моим словам и помотал головой. Я немного напряглась, но он сказал, что в его голове и мысли не было заставить меня испытывать вину за его же волнения. «Я прошу лишь о возможности вовремя подставить тебе свое плечо. Ну или руку, ногу, спину, в конце концов». Он сказал брать от него все, что понадобится, все, что по моему мнению, может мне помочь. А он готов будет отдать. «Меня страшно пугает то, что я не могу вытащить тебя, эта задача по силам только тебе самой. Но я хочу, чтобы ты знала, что я хорошая опора». Мне уже доводилось слышать подобное, но никогда я не чувствовала в себе готовность принять помощь. А теперь понимала, что должна это сделать и даже не ради себя самой.       Этот непонятный день/вечер/ночь заканчивается как обычно: я мою посуду, пока он в душе, а после он раскладывает мой диван, пока я пытаюсь смыть с себя свою депрессию. И мечтаю, чтобы это было так просто. Стоя под обжигающими струями воды, я пытаюсь понять, с чего начать. Как объяснить ему, что происходит. Но в голове нет ни одной подходящей мысли, отчего на меня накатывает отчаяние и злость за неспособность даже рассказать о себе самой. Это же не сложно, правда?       С тяжелым вздохом валюсь на свою половину дивана и закрываю глаза. Когда я вошла, он сидел уже в своей футболке, накинув на ноги одеяло, с какой-то книжкой в руках. Но стоило мне войти, он переключил свое внимание. А когда я рухнула рядом, все еще не снимая халата, он отложил книгу. Почувствовав движение с его стороны, я открыла глаза. Увидела, как он выбирается из-под одеяла и тянется ко мне. Протягиваю к нему руку слегка еще розовую от горячей воды и получаю поцелуй в запястье. Он ложится сверху, практически всем своим весом вдавливая меня в диван. Я тяну его футболку вверх, хочу, чтобы он ее снял. Я люблю касания, люблю чувствовать под своими пальцами кожу. Он поддается, параллельно развязывая пояс моего халата, чтобы сделать то же, что и я: почувствовать как можно больше. Кажется, что в его глазах по прежнему присутствует тревога, а его прикосновения какие-то особенно нежные сегодня. Но может мне просто именно кажется из-за обостренных чувств. Как во время не слишком высокой температуры, когда каждое касание жалит как крапива. Он перестает поддерживать себя локтями, накрывая меня всем телом, зная, как я это люблю. В такие моменты я как будто в нем растворяюсь. Прижимаю его руками, сгибаю ноги и сжимаю своими бедрами его. Он утыкается носом мне в ухо и становится немного щекотно и от его дыхания и от волосков на его лице.       «Я дома» вырывается из меня.       Он гладит меня по лицу и спрашивает:       «Тебе не больно?»       «Нет»       «Не тяжело?»       «Нет»       «Не страшно?»       Немного помедлив, говорю «Нет»       «Are you OK?» снова задает он свой вопрос, приподняв голову и пытаясь прочитать что-то по моему лицу.       И я не сразу, но сделав над собой усилие медленно веду головой из стороны в сторону и одними губами беззвучно отвечаю «No».