Жмурки

Yeah, S63 AMG (yeah, yeah, yeah) Летит в ночной Москве Все сучки палят в след Slap bitch, тут семь нулей На мне ща VVS Под жопой V и S Ya, bitch, I got two benz До-дорого? Пиздец — запрещенный Моргенштерн Поговорим о способах описания жестокости. Если писать жесть ради жести, обычно получается смакование жестокости, эксплотейшн. В кинематографе это отдельный жанр, в котором есть свои хиты и даже шедевры. В нем существуют поджанры: блэксплотейшн, сексплотейшн, фильмы про каннибалов, тюрьму, монахинь, нацистов, зомби, эксплуатационная гомоэротика и тд. Иногда черты эксплотейшн встречаются у режиссеров авторского кино. Половина фильмов Тарантино — перепевы винтажного эксплотейшн (особенно «Джекки Браун»). Некоторые критики относят к эксплуатационным хоррорам «Психо» Хичкока. Произведения обычно носят нарочито идиотские названия, которые сразу говорят о том, что будет происходить: «Безумный доктор с Кровавого острова», «Черные киски в блестящих шортах», «Тварь из Черной лагуны», «Жопогоблины из космоса», «Мизулина запрещает интернет» (еще не создано). Сюжет почти отсутствует: в городе появляется вирус, все превращаются в зомби, жрут кишки, мужик жрет кишки крупным планом, в город приезжает невинная молодая монахиня, приглашенная с соседней площадки, где снимали порно, зомби нападают, монахиня жрет кишки крупным планом. Конец. В эксплотейшн есть что-то фарсовое, поэтому жанр отлично работает в комедии. В советском пародийном вестерне «Человек с бульвара Капуцинов» в ковбойский городок приезжает плохой кинематографист с эксплуатационными фильмами. Ковбои, которым прежний кинематографист показывал высокое искусство, насмотревшись треша, начинают вести себя, как скоты, разнося все вокруг, пытаясь друг друга сожрать и тд. — Как вы могли смотреть эту гадость?! — Гадость, гадость! Жуткая гадость! Если б вы знали, как я тоскую по вашим фильмам, мистер Фёст! Они ведь и в самом деле могли сделать меня человеком! Но горькая истина, мистер Фёст, заключается в том, что в нашей стране только деньги могут сделать джентльмена человеком, а фильмы мистера Сэконда приносят мне деньги. Может ли эксплуатация нести мысль, а не только деньги? Может. Если она там есть. Российский фильм «Палач» (1990) относится к эксплуатационному жанру rape and revenge (фильмы, в которых жертвы мстят насильникам). Это умное, психологически глубокое кино с крутой и сильной героиней (абсолютно феминистский образ) и модными в российском кинематографе девяностых слегка мистическими обертонами (помогающий героине мстить криминальный авторитет — это, безусловно, дьявол). На уровне концепции это история о гибели души на пути мести. Все дело в концепции. Если жестокость, даже избыточная, даже эксплуатационная, служит авторской мысли, перед нами не эксплотейшн. Давайте проверим. Во время Великой отечественной войны советский солдат грызет сырое мясо, пока трахает девушку. Эксплотейшн? Первая мысль: конечно. А вот так? Вгрызается, горлом хрипит, клокочет, как янычар какой-нибудь из зоопарка. Инструмент свой при этом задвинуть все-таки не забыл, помнит, зачем пришел, не чокнутый, значит. Как понять подобное явление прикажете? Это уж потом Муха обхохоталась, конечно, а сначала-то, вроде, как-то все-таки дико: при чем тут лягушка, товарищи дорогие, вы что — вообще уже не ориентируетесь в обстановке? Интендант, тем более, не должен голодный-то быть уж настолько, так ведь? Признался он потом, извинялся даже, чудак, — обычай такой у него с детства, не может он с женщинами иначе швориться, не получается, обязательно должен одновременно и девушку тереть, и мясо сырое грызть. Вроде как только от мяса, исключительно, настраивается его инструмент, от мяса и крови. — Михаил Кононов «Голая пионерка» А вот так уже что-то антивоенное, печальное и десакрализирующее советскую действительность, хотя и скандальное (куча издательств отказалась печатать роман). Без черт эксплуатации редко кто-то обходится, поскольку искусство требует поражать воображение, неважно — прекрасным или ужасным. Фламандский художник XVII века Франс Снейдерс писал бесстыдное анималистичное и food porn: натюрморты с дичью, где на столе навалены горы убитых гусей, лебедей и павлинов, или рыбный рынок, где на зрителя прут гигантские распотрошенные рыбины, кучи морских гадов, моллюсков, лобстеров, ракообразных, раковины и даже тюлени (спасибо, что живые). В литературе она тоже распространена. Джордж Мартин обожает food porn, costume porn и геральдическое порно, в мелких деталях описывая одежду, знамена и гербы. Франсуа Рабле со смаком описывал физиологические отправления с мочой, калом и прочим. Многие упиваются описаниями красивой природы и любимых городов, фантасты — технологиями, баталисты — военными сценами. Я (сорри, но я) — фанат описаний обшарпанного быта, и это такое же scenery porn, как описания какого-нибудь мраморного венецианского палаццо: Квартира, он сказал, досталась от бабки: концентрация Совка такая, что никаким евроремонтом не выветрить. Дин знал такие квартиры, в свое время они пожили в них достаточно — пенсионерки им сдавали углы. Каждый раз это была словно одна и та же квартира, без отклонений. Запасы хозяйственного мыла, завернутые в порыжевших членов политбюро; отсыревшие спички, трущиеся бочками об иконостас Черненко; разложившаяся гречка на антресолях; бугры линолеума, вздутые на полу; мельхиоровые ложки, фанерные шифоньеры, телевизор «Изумруд», потому что все умрут. Иногда эксплотейшн работает не для удовольствия автора и шока аудитории, а как прием. Помимо зашкаливающего количества убийств, расчленений и надругательств, «Американский психопат» содержит перечисление миллиона брендов: Они стоят в баре с стаканами шампанского в руках, я прохожу мимо и направляюсь к превосходно одетому парню мексиканской наружности, сидящему на диване. На нем двубортный шерстяной пиджак и такие же брюки от Mario Valentino, хлопчатобумажная футболка от Agnes В. и кожаные туфли от Susan Bennis Warren Edward (носков на ногах нет). Почему это не работает в фиках, когда авторы пишут: «На нем был светлый костюм, синий галстук и пальто Hugo Boss»? Потому что «Американский психопат» — это сатира на консюмеризм, а единственное брендовое пальто не выполняет никакой функции. На пальто надо повесить цепи, глаза забаррикадировать авиаторами, сыпать названиями брендов, и слэп, битч, ты удачно эксплуатируешь образ поднявшегося пацана, как Моргенштерн. Эксплуатация, работающая с формой, стилистикой — это эстетизация. Стиль барокко с его избыточностью, пышностью, гротескной роскошью, когда черепа покрывали позолотой и строили роскошные часовни из костей. Это красота уродства, облагораживание ужасного, театрализованное зрелище, гран-гиньоль. Современные хорроры пытаются перещеголять друг друга в эстетизме. Это главный прием «Парфюмера» Патрика Зюскинда, жонглирующего отвратительным, ужасным и прекрасным в одном романе. Серийный убийца охотится за девушками. В финале его пожирают нищие. Абсолютная эксплуатация, но эстетический шедевр. «Подмастерье парфюмера Жан-Батист Гренуй, — гласил приговор, — должен быть в течение сорока восьми часов выведен за заставу Дю-Кур и там, лицом к небу, привязан к деревянному кресту и ему будет нанесено двенадцать ударов железным прутом по живому телу, каковые удары раздробят ему суставы рук, ног, бедер и плечей, после чего он останется прикрученным к кресту до его смерти». На этот раз палачу было категорически запрещено оказывать преступнику обычную милость — удушение ниткой после раздробления суставов, — даже если предсмертные мучения будут продолжаться несколько дней. Затем труп следовало закопать в живодерне, а место не отмечать. <…> В этом запахе была свежесть; но не свежесть лимонов или померанцев, не свежесть мирры, или коричного листа, или кудрявой мяты, или березового сока, или камфоры, или сосновых иголок, не свежесть майского дождя, или морозного ветра, или родниковой воды… и одновременно он источал тепло; но не так, как бергамот, кипарис или мускус, не как жасмин и нарцисс, не как розовое дерево и не как ирис… В этом запахе сливалось и то, и другое, летучее и тяжелое, но они не просто смешивались, а были чем-то единым и к тому же небольшим и слабым и в то же время прочным и крепким, как кусок тонкого переливчатого шелка… Эксплуатация не равна романтизации. Авторы эксплотейшн отлично знают, что изнасилование — это плохо, пожирание кишок — отвратительно, порно — это порно, а зомби — зомби зомби. В этом и смысл. Взять все это и раздуть до предела, наслаждаясь тем, как хрустят кости, хлюпают кишки и кричат жертвы. Это может быть чьим-то кинком. Романтизация — тоже кинк. Автору нравится идея изнасилования (в отношении персонажей, а не в жизни), но он не может себе в этом признаться, поэтому пытается выставить явление в положительном свете. Эксплотейшн может быть идеей (конфетка из дерьма), а может служить идее (мажем конфетку дерьмом). Романтизация служит одной идее: доказать, что дерьмо — это конфетка. Авторы обычно знают, когда романтизируют. Но иногда увлеченность персонажами может свернуть в эту сторону. Насторожитесь, когда вы начинаете оправдывать зло тяжелым детством, психологическими травмами и обидами. Это может быть объяснением поведения персонажа, но не оправданием. К романтизации относятся сакрализация, упомянутая в статье, хотя у нее более глубокие корни. Русская литература сакрализировала страдание. Это сохранилось в нашей культуре, где кажется, что счастье — для слабаков и бездуховного Запада, а русские со своей духовностью должны страдать, страдать и страдать. «Бог терпел и нам велел». Скоро рассвет, выхода нет Ключ поверни и полетели Нужно писать в чью-то тетрадь Кровью, как в метрополитене Выхода нет Выхода нет — группа «Сплин» На Фикбуке подобное явление известно как «стекло» — фанфики, со смаком расписывающие страдания персонажей, особенно душевные. Похрустели стеклом? Погрызли кишки? Одели персонажа с ног до головы в Hugo Boss, чтобы его краш обалдел от такой красоты? В следующей части — о другом способе описывать жестокость.