Антология "Бесконечная действительность"

      Среди тёмной, как чёрная краска из самой дешёвой краски на рынке, продающейся за гроши, тьмы; среди тёмной тьмы, которая распространяется в одиноко пустой квартире. Среди тёмной ночи, которую не могли осветить ни блёклый, но не менее таинственный свет луны, ни небольшие островки света от городских фонарей; то и дело казалось, что кто-то есть в той бескрайней тьме. Меня никогда не покидало ощущение тревоги, мне казалось, что я всегда был с ней в изящном танце. Иногда казалось, что мы с ней неразлучная пара, где я — это главный источник страха и всех тревог, я лишь сосуд с бесконечной энергией, испить которую невозможно. Но всё это звучит лишь как легенда для забвения — долгого, справедливости ради, бесполезного и крайне уморительного.       Я смотрю то на своё отражение, осознавая, что я не тот, кто находится за пределами зеркального мира, то на свои руки — и не всегда могу понять действительность. Мне всегда казалось, что нынешняя реальность — она чертовски бесконечная. Знаете, как история о вселенной? Вопрос риторический, и мы немного отступаем от мысли. Мне кажется, я совсем забыл, к чему вёл. Кто-то напомнит мне суть?       Я посмотрел на свой чемодан, забитый вещами, пачкой сигарет со вкусом вишни, и на белый, как фарфор, бокал, который был пропитан насквозь запахом кофе — он распространялся по всей квартире. Сколько себя помню, я мечтал о многих вещах, начиная с простого человеческого счастья, заканчивая героином, дешёвым, простым, но таким искренним. Я любил и ненавидел наркотики, я обожал красное вино вместе с тарелкой сыров. Чтобы тарелка обязательно была голубая, а на ней всегда лежала пара кусочков пармезана. Но не всегда находились лишние центы в кармане на булку хлеба, чего уж говорить о наркотиках и алкоголе.       История кажется слишком навязчивой? Или, быть может, переполнена лишними деталями? Как вам навязчивая идея о том, что в прошлой жизни я был неуверенным в себе писателем? Писателем, который так и не добился успеха и спился в канаве в обнимку со своим вшивым недописанным романом, который продавался за копейки — с ними ты не сможешь купить себе и рулон туалетной бумаги. Хоть мои творческие потуги были всегда со мной в детстве, начиная от стандартного желания рисовать красками, использовать холсты, смотреть в интернете картины с холодным Провансом, смотреть и пытаться понять смыслы оттенков цветов и увидеть, что один тон — это тон другого оттенка. Или другая затея — писать, пытаться писать, и, может быть, если бы я не слышал каждый раз крики и упрёки, что я должен был стать врачом, то давненько бы уже спился с депрессией и желанием прокрутить барабан револьвера с одним патроном во рту.       Даже слушать себя не хочу, остановите меня.       Употребив очередную порцию быстрого дофамина, который достать стало не сказать что сложно, я пытался понять простую истину бытия — каков смысл жизни, есть ли жизнь на других планетах, что стало причиной моего отвратительного образа жизни с десятками пустых склянок из-под бурбона, вина и дешевой водки, от которой могли бы отказать глаза. Быть может, я смог бы получить дар предвидения, но, увы и ах, мы обитаем в тех условиях, какие у нас есть.       Казалось, лишь спустя пару мгновений, как я теряю чувство беззаботности, как нарастает чувство пустоты, тревоги, которую я так глушил, которую так гнал от себя, оно вновь вернулось. Головная боль и лёгкая сухость во рту — я не понимал, я пил или нюхал, какое-то странное похмелье состояние. Тремор рук, тяжелая голова и дикое желание повторить свое наркотическое приключение прямо сейчас. Нарастающая паника сменялась на странные боли в теле. Я завалился на бок с неимоверной болью — казалось, что я не могу дышать. Дотянувшись до телефона, я смог набрать номер скорой, прекрасно понимая, что мне нужна помощь, и уже не просто медицинская, а психологическая.       А дальше — сплошное слайд-шоу из воспоминаний: тошнота, карусель, очередная тошнота, отключка сознания и вновь повтор. Повтор не менее пяти раз, пока всё не закончилось одним — каким-то штекером, торчащим в руке. Быть может, передозировка, а может быть, новый прекрасный элемент в моей наркозависимости. Очнулся я уже в стенах старой, обшарпанной, как мои внутренности после нескольких клизм, больнице. Старый, холодный и тусклый свет, странные звуки, пиликающие на всю палату, и общий гул, который меня не покидал. Чувствовал ли я себя получше? Наверное, я могу сказать, что да. Было ли мне здесь уютно? Нет, пожалуй, только тревожно. Тревожность далеко не иррациональная, а из-за клеток на окнах и странного дыхания других людей в палате что угодно хотелось, но точно не спать.       Раздражающие пустота и темнота сменялись тревожным светом и не менее тревожными медицинскими сёстрами, которые передвигались будто бы роботы. На их лицах нельзя было увидеть ничего: казалось, что вместо лица была одна сплошная маска.       Но что показалось странным — посреди ночи с поста медсестёр задорно играл джаз по радио желтоватого цвета. Казалось, несмотря на свою холодность, что-то внутри медработников радовалось, сжималась, а быть может, даже билось чаще, а кровь текла еще быстрее по венам. Не мне вас осуждать, пока у меня по венам текут наркотики. Вы радуетесь простой истине.       Моё передвижение заметила одна из медсестёр, которая попыталась вступить со мной в диалог:       — Больной, вернитесь в свою палату, — будто бы прошептала она, смотря своими пустыми глазами в черную тьму вдоль длинного коридора.       — А давайте знакомиться? — ловко перешёл в стадию отвлечения я и взглянул на весьма тревожную и жуткую девушку в халате белого, как бумага для принтера, цвета.       Девушка еще долго смотрела на меня, но затем положила свои вещи, ушла в темноту и, вернувшись через пару мгновений, предложила мне лечь в своей палате, пока не кончится раствор, который был подключен через специальный шнур к моей вене.       Единственное, что я смог разглядеть на посту, — это карта, напоминавшая карту таро, а именно — карту Башня. В башню ударила молния, и все люди из неё выпали.       По ним гадают? Я долго пытался всмотреться в неё, но поняв, что это может быть просто потерянной картой кого-либо, взял её и подошел к первой попавшейся медсестре.       — Это случайно не Ваше? — учтиво доложил я медработнику свою мысль и показал ей карту лицевой стороной.       — Нет, это не моё, — строго отреагировала сотрудница больницы и испарилась, будто бы вода под знойной жарой.       Я забрал карту себе, еще немного посмотрел на неё и положил во внутренний карман рубашки, в которой я хожу по отделению. Если кто-то захочет у меня уточнить, почему я хожу в рубашке, — на дворе осень, а в больнице холодно. Либо я просто чувствую озноб и тошноту. И я могу примерно понять причину этого всего: это лишь последствия, так сказать, похмелье после недлительного веселья. Я чувствовал, как быстрее во мне начало биться сердце, как кружилась голова; я понимал, что скоро упаду в обморок, я шел, облокотившись на сухие больничные стены — такие же сухие, как сброшенные листья деревьев в жарком августе. Пытался опереться на стулья или подоконник, но понимал, что начинаю теряться в пространстве. Я чувствовал помутнение рассудка, лёгкую тревогу, как в школе, когда тебя вызывают к доске, а ты ничего не смог выучить, а потому готовишься ко всеобщему позору и порицанию.       Сзади меня окликнула очередная медсестра, которая не менее механическим, как у робота, голосом, лишенном всякой эмпатии, попросила меня вернуться в свою ужасную и наводящую страх палату. Я послушно последовал в неё и лег на пружинную кровать, которая была до ужаса невыносимой. Я чувствовал, как каждая пружина желала впиться в мою спину, добраться до позвоночника, до спинного мозга и уничтожить его, как я уничтожал свою психику наркотиками.       Медсестра села рядом, посмотрела на меня своими глазами, которые я впервые смог разглядеть под тонной непонятной пыли и маской. Я видел, как в её зрачках отображался аппарат, который стоял рядом с ещё одним членом моей палаты и которому было сложно дышать. Медсестра немного неловко, но в то же время небрежно установила мне систему. С чем она была, мне не ответили, но единственное, что я помню — после неё меня жутко повело в сон.       Медсестра еще недолго смотрела на меня. Я с затуманенным разумом пытался зацепиться за любую деталь в её внешности, но понимал, что она лишь одна из бесконечных медсестёр, которые едва ли могут что-то показать или ответить. Но она сказала лишь одно — лишь тихое и неловкое «простите», будто бы скрываясь ото всех остальных медработников. Она казалась потерянной, опустошенной. Я чувствовал с каждой секундой всё большее желание закрыть глаза, хотелось отпустить руку, перестать так сильно вжиматься в больничную койку. Я всё хуже слышал звуки аппарата жизнеобеспечения, который шумел на весь этаж.       У людей, которым делали операции, часто спрашивают, чувствовали ли они что-то, пока спали, пока были в отключке. Я слышал, что нет и они удачно просыпались лишь после того периода, когда им делали операцию. Как удачно и как удобно. Я помню странное, я помню, будто бы просыпался посреди какого-то мероприятия, когда был окружен врачами. Видел эти лампы в операционных, но тут же сразу слышал голоса врачей, медсестёр и иного медперсонал, но отключался снова. Это не было долгое путешествие по лесам и морям — это казалось сном, в котором не было ничего, кроме просто бесконечного белого шума в голове: только его ты долго и ярко чувствуешь и видишь.       Чувствуешь, пока не просыпаешься посреди операционного процесса. Только есть загвоздка: из-за анестезии ты не можешь толком говорить, вся твоя речь — это нечленораздельное мычание с пусканием слюней. И я стал тем самым счастливчиком: я не чувствовал боль, но начинал приходить в себя.       Врачи продолжали выполнять свою работу, пока я не начал активно мычать. Это заметили медсестры, которые дали мне очередную порцию анестезии, а затем появился повторный белый шум в голове. Я успел увидеть кровавые пятна на перчатках врачей и медсестёр, как кровь стекала с койки на медицинский пол.       Я чувствовал, будто бы из меня выкачивали лишнюю жидкость, выкачивали всё и вся. И ощущения были странные, начиная от простого желания пить, заканчивая невероятной сухостью во рту и дикими болями по всему организму.       Я открыл глаза, и казалось, что я и дальше не видел ничего, казалось, что всё — белый лист бумаги, который повесили передо мной. Пытаясь встать с кровати, я испытывал нереальную боль в области груди, глаз и даже живота. Шёл наощупь и не мог увидеть себя в зеркале.       Я стоял напротив зеркала, я знал где оно, я знал его форму, но я не видел себя, и, трогая болезненные места, я нащупал швы. Казалось, что мне что-то вырезали и очень криво заштопали, будто мешок с картошкой.       До меня не сразу дошло: я не слышал звука своего сердца, я не мог видеть, не мог пить и есть. Казалось, я стал заложником ситуации. Я не мог ни позвать на помощь, ни спастись. Я оказался взаперти. Но я примерно понял, куда мне идти и как найти выход из этой ужасной больницы.       Под покровом ночи, когда пост медсестры был пуст, когда все, кто только мог, уснули или почтили мир иной, я проследовал на выход. Я долго не мог привыкнуть к тому, что шёл наощупь, что ничего не видел и не чувствовал толком. Я перебирал ногами и едва перебирал руками.       Я нашел кнопку, и казалось, что эта кнопка — кнопка вызова лифта. Я истерично нажимал на неё десятки раз, пока не услышал заветный звук открывания дверей, а когда заполз в лифт, то почувствовал, что со мной в лифте стоял ещё кто-то.       — А вы тоже ничего не видите и не чувствуете? — женский голос отразился от стен.       — Да, а Вы? — полный храбрости, уточнил я.       — Еще и шрам на животе и на груди есть. У Вас тоже он есть? — продолжила странный диалог женщина.       — Да, это так. А как Вы здесь оказались?       — Я любительница героина и в целом наркотиков. Помню всё смутно, но теперь я здесь, пытаюсь спастись с помощью лифта. Едва ли нащупала эту чёртову кнопку, — твёрдо ответила женщина.       Я продолжал находиться в смутном состоянии и не мог ничего себе объяснить. Я услышал, что дверь открылась, раздались звуки аппаратов и громких разговоров. Я медленно двигался, а куда — я так и не понял. Я всё сильнее чувствовал странный металлический запах в воздухе. И чем дальше я шёл, тем сильнее он становился.       Я кричал о помощи и желании спастись, но слышал одно — как ко мне подходили такие же люди. Я чувствовал их рядом, но как только приблизился к ним, они вцепились в мою глотку с двух сторон и жадно кусали её. Я свалился на пол и, крича от неимоверной боли, тем самым подозвал ещё больше людей. Я понимал, что истекаю кровью и меня продолжают кусать и, кажется, есть.       К моему телу подошла та самая женщина, вытащила из моего внутреннего кармана карту таро, которую я подобрал на этаже, и воткнула мне в глотку. Я истекал кровью, но по мере моего отбывания в мир мертвых слышал, как женщина удалялась от меня и как громко хлопнула дверью. И как прогремел её искромётный и безумный смех.