космолиса

в космических лесах, во вселенских опорных, безвременных и безмассивных стволах есть местная королева, создающая звёздные вихри движением лап сущность — это космолиса, хранительница рассеивающихся газовых шаров — она скрывается в хвостах комет, отправляет сгущённые порции полярного сияния и кислотные дожди в менее обитаемые края. она добродушная и приветливая — приподнимает хвост, шевелит ушами, впуская в свои владения, проверяет световые годы вечного ничего, но прописывает несколько заповедей для каждого гостя. во-первых, разморозка криокамер как цунами — снятая кожа с грибницы, вырванный из теплой почвы корень, раскусывающая яйцо змея, слепой, не до конца собравшийся из питательного желе цыплёнок не видит двойчатку языка — или все в корне наоборот. малдер ощущает себя скорлупой, а птице внутри срочно требуется наружу, никак нельзя подождать, повременить, отложить, она удивительно громко пищит, разбивает иней на коже рук — кровоточащий поролон срезанного асфальтом колена, дикий грохот приземления, а не падения и мельтешащие сандалии сестры на другом конце аллеи. все стадии формирования цыплят, тонкий яд в пласте змеиного языка, разрушенная глупыми детьми грибница проносится перед носом, едва открытым нижним глазом — малдер выпадает из окна цокольного этажа, онемевшие плечо обжигает металлический холод, хотя кажется, что ничего холоднее тела нет. он слизывает кристаллы льда с губ, размораживание оказывается ощутимее, чем кажется со стороны — курица или полуфабрикатные котлеты уже мертвы, может быть поэтому — снаружи мрака глаз бешено кричит птица — её затыкает чей-то крепкий удар, странно, малдер уверен, что рядом нет наблюдателей — сквозь чьи-то зубы сочится мольба «заткнись», голос надавливает малдеру на виски, чуть поворачивает голову, пальцы кажутся раскалёнными. теперь получается раскрыть верхний глаз, сместить его налево, обжечь светом ледника, плавающего в вышине белизны комнаты, малдер морщит лицо, сбивая с мышц корку льда. над ним воркочет, стрекочет кто-то осипший, что-то приговаривает, приголубливает, малдер плохо различает слова, улавливает «труп или не труп?», затем «точно не труп!», святость голубка испаряется. хотя слова напуганы, как ягнёнок блеском тесака, нацеленным в незащищённую шею — некоторые слова вырезаны им в крепкой древесине, другие мятые — бумажный самолёт, угодивший в ручей. как у папы. шок выбивает, как электрическая волна, несущаяся по оголенным проводам, вскидывается голова, тело отшвыривает от пола дрожащие руки — кожа обваренной рыбы — свет твердеет в теле лампы, плавающая белизна отвердевает в теле стен, малдер раскрывает оба глаза, веки сразу же накрывают мир, как тент, спасающий от метеоритных дождей и этого ужасного света — под чьими-то пальцами квакает матовая кнопка, уходит в электрическую грибницу, теперь мир из-под тента не стерильно-белый, а приглушённо-синий, как слой тяжёлых глубоких вод. малдер приподнимает веки — у водного белка стены жмётся крайчек, отнимая руку от яйца приборной панели, он приветливо машет, вдавливая уголки губ в щёки. малдеру холоднее, чем звезде в бескрайней космической пустоте, несущемуся между звёзд сердцу кометы — космолиса сталкивает лбами, зубами, оставляет между носками сапог ничтожные несколько шагов, ещё четверть секунды, и если она не взмахнет хвостом, то малдер шагнет вперёд, но она взмахивает — крайчек режет кору: «стоп!». шаг назад оказывается шагом в бок, малдер стукается о пластик ящика — не с гайками, отвёртками, шурупами и ломом, а целой кучей проводов, электродов, пастей, накладывающих сухой лёд поверх костей, штука не до конца растаявшему мозгу напоминает яйцо, блестит скромной панелью и единственным красным глазком, крайчек кашляет громче, чем говорит, так, что по потолку пробегает трещина — разламывается пластиковый бисквит — «думал, что я тут один, а если и нет, то вряд ли увижу знакомое лицо». в малдере закипает всемирная злость, она немного подогревает, но не вынимает из цепкого зажима холода до конца. малдер чеканит «в сторону» — лёд падает из формы в бокал, все земные льды вырывают из сердец злость в один оскал — крайчек послушно отходит, малдер с трудом вписывается в дверной проём, точнее перелетает, переплывает его — крайчек звенит сиплым, но уже не дрожащим «куда ты?», но не бросается за малдером в темноту коридоров, провожает взглядом ржавую походку. во-вторых, время — это субстрат, общий страх, малдер чувствует, что прорастает из него, ноги словно тонкие колосья в огромном поле густой травы — он сидит в плавной нише у стекла, то практически не отличимо от железного пласта, только лист блестит весь, а стекло поблёскивает сыпью. малдер первые минуты после освобождения считает, что это заброшенный завод по производству тортов, где четверть века назад находят труп кондитера, самой хорошенькой девчушки на производстве, с разрезанной грудиной и сердцем на лбу вместо вишенки — дуги коридоров прокрашены в разные цвета, точно фабрика конфет, а не неизвестная, постоянно гудящая, летящая в никуда мини-планета. малдер ходит шатко, словно циркуль без иглы или карандаша, вспоминает, как подниматься по лестнице, открывать двери, уходящие в толщу стены, а не откалывающиеся от неё. выбирается в маленькую комнату досуга, гостиную, вместо атрибутов для выдавливания розочек из безе бескостные мешки для отдыха, бархатные софы и выпуклое, выбивающее дух окно — мозг неохотно тянется к слову «иллюминатор» — за ним бескрайние, абсолютно черные поля, но это не плодородная земля, а пустота. усыпанная не звёздами, а слезами огромного внеземного существа, это всё несерьёзно, как детские вопросы, фокус поврежденного сознания, пока что невидимых врагов или этого напуганного, но складывающего руки в замок перед собой крысёныша — ровно до секунды ещё одного мирского обвала, выстрела острой пули в висок, это внушительнее, крупнее и разрушительнее простого стекла, в конце концов, то может быть экран или другая иллюзия. малдер обнаруживает рубку, каморку, комнатку под лестницей для волшебника или тощей поломойки, уставленную непривычно тонкими, а не горбатыми мониторами, с аккуратными стопками бумаг, белые срезы, расправленные уголки, изучай, пользуйся — только стопки уложены на изгибающемся под углами комнаты столе, а не в ящиках, у тех выгрызены позвонки замков — им точно кто-то помог раскрыться. малдер перечитывает пару-тройку скреплённых работ, догадывается, кто сворачивает замкам шею, затем понимает, зачем и силится не представлять — не хочет, боится до дрожи в руках, до судорожного проглатывания языка в шорохе отпечатанных бумаг — сколько времени лежит в проклятой пластиковой скорлупе. века, тысячелетия, от родителей не осталось и надгробных могил, или несколько десятилетий, и они только увеличивают дозу мазей от артрита и капель против забывчивости, замыленности головы. мир становится неустойчивым, как расплавленное стекло, идёт волнами при приветствии и прощании со сном — трижды малдеру кажется, что он засыпает и просыпается в разных местах, дважды, что автомат, выдающий консервы и питательные тюбики перемещается на коротких ногах в балетных, но тяжеленных прыжках и единожды малдеру снится сон. ведь космолису нельзя увидеть, особенно, если пристально глядеть в иллюминатор, все плывут в ней, она плывёт во всех — и только изредка, на перекрестке тяжёлой яви и лёгкого, как пыль, сна малдер замечает рыжину её необъятного хвоста, такую знакомую рыжину — она испаряется, растворяется, как только вскидывается голова и в лоб впечатывается железная деталь корабля. малдер перемешивает сон движениями век — где же его земная лиса, не полубог и не глава галактик, а чертовски сильная девочка — её правнуки изобретают начинку для плоских компьютеров или она нянчит третьего ребёнка, или всё так же гладит лацканы жакетов, спускается в подвал в поисках ответов, разбирает волокиту, только совершенно одна. малдер чуть косит глазом — из-под плеча добрая рука протягивает бутылку из тёмного, цвета йода и кричащей раны, стекла, даже крышка от неё понимает, что укупоривает максимум лимонад, и ни градусом крепче — обычно малдер не суёт нос в противоположную часть корабля, но в этот раз соглашается, касается толстого дна баночного стекла — крайчек садится напротив, ниша сгибает его. в третьих, космолиса тоже может не знать, что от себя ожидать, как склеивать совершенные действия, вести из пункта «а» в пункт «б», она летает между самых близких карликов из планет, до которых миллионы световых лет и прижимает уши к затылку — сущность-бог крайне несправедлив и часто заводит в тупик — никакого электричества между ладоней, никакой сладкой ярости, гадости под подслащенным лимонадом языком, только стук бутылок о кожу корабля. крайчек в затемнении от иллюминатора оказывается немного красив, не так уж молчалив, и совершенно не глуп — оказывается, он знает больше, чем беспилотник наблюдает звёзд за весь черепаший полёт — заговоры и шифрованные разговоры в огромных залах, умные дядюшки с застёжками для шёлковых галстуков, их подопечные быстро щёлкают орешки, но они пешки. «мне больше всего нравятся слоны» — негласный жребий, азарт в пленке чьих-то глаз, и это всё много дней назад — малдер перебивает его, говорит, достаточно, цифры здесь ни к чему, обнаруживает ладони крайчека в своих руках — тот по-мальчишечьи фыркает «ладно».