Когда плачет синица

– Мне не нравится твое тело. Ты хоть когда-нибудь ешь? – сзади него звучит томный, бархатный голос. Такой прекрасный, красивый, ласкающий слух. Но смысл только отчаянно режет тело, отчего хотелось в эту же секунду умереть без лишней боли, ведь ее и так предостаточно, – ты такой костлявый, боже, – мужчина говорил это с презрением, а Антон ничего отвечать не хотел, он лишь молчал и продолжал как-то контролировать иногда выходящие всхлипы. Да и ясно всякому, что он тут права не имеет выражать свои мысли. Постель казалась грязной, до жути неприятной, а холодный, блеклый свет из старых ламп еще больше создавал пространство отвратительным. Он резко распахнул глаза от боли, когда в него, вместо пальцев, просунули сразу же значительно набухший член. Антон не смог сдержать крика, за что сразу же получил хлесткий удар по пояснице. Стало еще больнее. Внутри все неприятно жглось, обдавая жаром вплоть до головы. От этих чувств хотелось вскрыться. Мужчина ждать, когда он привыкнет, не стал. Больно прижав бедра парня к себе, он грубо толкнулся в тело, приостановив все попытки Антона сбежать. – Перестань, пожалуйста, – он перешел на шепот, такой тихий, но такой неспокойный. Антону было действительно плохо, и алая-алая жидкость стекала на серые простыни. Неужели он достоин только такого? Почему он дает всю свою любовь людям, которые любезно и с большим желанием ее принимают, а Арсений просто трахает Антона каждую, мать его, субботу? Почему он просто не может полюбить его, неужели это так сложно? Тогда зачем мучать других? Он ужасно устал. Послышался какой-то злобный и полностью звериный рык. Это явно не человек, это отвратительное и ужасное животное. Которое, сука, он беспристрастно любит. Арсений с каждой секундой наращивал темп, не обращая внимания на мольбы о прекращении. Его это не волновало. А Антон медленно начинал терять сознание, неосознанно обмякнув в руках этого человека, как ощутил, что по стенкам внутри изливается что-то теплое и жидкое. Вмиг захотелось разрыдаться пуще прежнего. Но не успел – отголоски сознания покинули его. *** Утром, как самую дешевую шлюху, Антона тянут за волосы, заставляя упасть на колени перед сидящим на кресле Арсением. На душе сырость и тоска, в глазах печаль, в мозгах мысль о самоубийстве, которая также быстро гасится здоровым разумом, как и быстро она появилась. – Ну же, поработай своим ротиком, Антош, – саркастически сказал он, нежно потрепав парня за волосы, – ты же так хотел моей любви. Антон снова разочаровался в людях. Но по-прежнему хочет давать любовь. Он послушно расстегивает молнию, сперва перед этим трудно взглотнув. Перед глазами все плывет. Достает из ткани орган и смотрит на Арсения, прямо в его глаза. Смотрит почему-то так нежно и любя, что мужчине становится не по себе от такого взгляда. Антон медленно ведет рукой и, когда понимает, что нужно именно сейчас, открывает рот, обхватывая покусанными губами головку члена. Попов с трудом для себя признает, что действительно возбудился от движений коллеги. Парень посасывает, затем берет еще больше, старается сдержать рвотные позывы и не наблевать на пижамные штаны красивого урода. Ведет внутри языком по нему, и мельком, краем уха слышит нечастые, тихие стоны. Арсений грубо схватил его за волосы и начинал самостоятельно двигаться в его рту. Антон не мог вздохнуть, ему казалось, что сейчас он вновь потеряет сознание. И было, честно говоря, противно. Член упирается в глотку, сам на коленках, словно тебя в рабах держат, что, собственно и являлось правдой. Шаст ощущает, как орган странно дрогнул внутри. Попов не отпускает парня, все еще также держа и чуть ли не вырвав клочки волос. На губах у Шастуна по краям образовались ранки, которые в скором времени будут неприятно напоминать о себе. Арсений снова изливается в него. – Глотай, – приказывает мужчина. Антону не остается ничего другого, кроме как выполнить сказанное. На глазах сохли слезы, на этот раз они не текли по щекам, не размазывались по лицу. Они остались в Антоне. Как и ненависть Арсения к нему, – Умничка. Антон рядом с ним чувствует себя только униженным. Антон с трудом отмахивается от мысли, что не сможет заставить Арсения относиться к нему по-другому. Антон с трудом заставляет себя не думать о заманчивых железнодорожных путях или прекрасных, ведущих прямо в небо, не только в переносном смысле, крышах. Антон с трудом встает, наблюдая, как Арс гаденько ухмыляется, провожая мимолетным взглядом парня, отключившись на более полезное - застегивание ширинки. – Зачем...ты так делаешь? – осмеливается спросить Шастун, невзначай теребя свои браслеты. Его это действительно волновало. – Но ты ведь действительно сучка. Моя сучка, – приторно-ласково сказал он. Может быть, у всех разные проявления любви? Может быть, Антон ошибался, что Арсений его не любит? Нет. Он его просто ненавидит. Это точно. Парень не дурак, понимает. Но почему-то дает с собой так обращаться. Потому что любит, идиот. *** Знаете, люди часто показывают себя с ложной стороны, словно хотят сказать этим, как они во всем прекрасны. Арсения зрители видят как красивого, заставляющего улыбаться всех и вся, человека. Друзья – прекрасного слушателя, который, между прочим, не только послушает ваш отчаянный и глупый монолог, но и посоветует что-нибудь по этому поводу. И только Антон четко разглядывает все изъяны. Как-то хотелось об этом с кем-нибудь поделиться, рассказать, что происходит в твоей жизни, но это попросту было стыдно, начиная как раз-таки с того факта, как он живет. Разве это жизнь? Это так, пустяки. Ему даже приходили мысли наведаться к психологу, но, убедив себя, что все достаточно хорошо и нет нужды, он решился никуда не ходить и вязнуть в собственном болоте океаних глаз. Арс на проекте кажется действительно самым-самым во всех положительных прилагательных. Он даже к Антону хорошо относится на сцене, улыбается рядом с ним, шутит. Тоша ведь думал, что в жизни все будет также, как на сцене. Месяца два назад он признался. Чувственно, чуть ли не крича о любви к нему, он мог бы даже встать на колени, если бы тот этого пожелал. Шаст не думал, как отреагирует Арсений, ему было важно снять с плеч ужасно-давящий груз, в итоге груза стало вдвое больше, а проблем появилось выше крыши. Арсений тогда что-то медленно обдумал, а потом сказал, что будет ждать его каждые выходные. Антон мыслил, что будет им вместе уютно, комфортно, что Арсений - это Арсений с импровизации. Оказалось, что он - та еще мразь. Шаст устал, пиздецки устал. Он заебался быть спасательным кругом для каждого, заебался дарить людям тепло, в ответ получая ничего, заебался бродить на этом свете, давая гастроли и заставляя себя улыбаться. Ему часто говорили, что он носит розовые очки, но ведь ему хотелось просто сделать мир чуточку лучше, осчастливить родных, друзей или даже прохожих! Он хотел раньше помогать, и к нему приходили, делились своими мечтами, проблемами. Но Антон не был Арсением, и давать попутные советы по-просту не мог. Антон был Антоном, ярким человеком, солнышком, красивым парнем, желающим помочь каждому. Он, конечно, помогал, но не так эффективно, как Арс. В любом случае, ему безумно нравилось наблюдать чужие людские улыбки. Безумно нравилось обнимать, чувствовать, как человеку нравится быть в тепле. Безумно нравилось делиться сладким, которое у него было с собой всегда. Делиться собой, в конце концов. Доделился, называется. Сейчас Антон сидел в пустой квартире. Везде погашен свет, темно, и только свет уличных фонарей бьет в окна. Он устало потирает глаза, накрывает полностью лицо руками. Ему хочется плакать, но он не может, и остается только истерично биться об стенку и истошно кричать. Наверное, он перепугал всех соседей. На пол, разбиваясь, падают чашки, тарелки, подаренная мамой ваза(неизвестно, для чего Антону, по мнению матери, было нужно это), – летят куски зеркала, в которое только что ударил он. В ушах звон битья предметов об твердый ламинат. Так приятно ему еще никогда не было. По косточкам неприятно стекает кровь, и он невольно вспоминает прошлую субботу, глядя на вытекающую жидкость. На языке почему-то чувствуется горечь. Антон оглядывается вокруг, каждый раз останавливаясь на разбитых вещах. Видит, как светится телефон в конце комнаты, вероятно, кто-то звонит. Ни с кем говорить не хотелось. Хотелось только лечь и заснуть навсегда. *** – Не берет! – кричит Дима, набирая вот уже шестнадцатый раз номер друга. Они решили собраться и отдохнуть вместе. Выпить, поесть, посмеяться. Но сегодня, видимо, для Позова спокойствия никакого не будет. – Да не ори ты, господи, – хмурясь, говорит Арс, чем привлекает на себя удивленные взгляды, – что? Не нужно так смотреть. Я уверен, с ним все хорошо. Спит, скорее всего, – тихо добавил он. Дима смешно фыркнул, но звонить, все-таки, перестал. Услышав, как в дверь кто-то постучал(действительно, зачем нужны звонки?), Сережа встал с нагретого дивана и двинулся к прихожей. Это прибыл курьер, принесший все еще горячую пиццу. *** Каждую субботу Антон приходил к Арсению. Сам не понимал, для чего. Наверное, из-за надежды, теплеющей в его сердце. Сегодня же идти к Попову желания совершенно не было. Антон остался дома. В своих душащих четырех стенах, со своими не самыми радужными мыслями и желанием не продолжать жить дальше. Погром в доме он все никак не мог убрать; а, вот, вчера к нему приходили соседки, чуть ли не угрожая моментальным вызовом ментов. Он думал, думал, думал. Истерзал себя мыслями и обидами. Начинал ощущать любовь как нечто горькое на вкус и ничтожное на вид. Терял смысл жить с каждой секундой. И ждал звонка. Ждал, как верная собака своего хозяина, отчаянно, прожигая имя пользователя и мешкаясь, стоит ли удалять или блокировать номер. Но звонка не поступало, и он лишь убеждался, что не нужен. Да, ему звонил дима, пару раз Сережа, да даже Паша! Но Арсений...ни разу. Неужели, для него он – никто, пустое место, которое в любой момент можно заменить другим псом? Опять хотелось заснуть. И голову захватили мысли об этом. Интересно, будет ли кто-то скорбить? Нет? Плевать. Антон медленно пошел на кухню. Открыл холодильник, вынул из него все упаковки таблеток, которые только были. Решил, что уж наверняка. Вот аспирин, вот успокоительные, вот какие-то от кашля, вот пачка фенибута. Где-то в разуме легла больная фантазия, что это неправильно. Что скорбить будут, и очень сильно. Антон ей не верил, он лишь поудобнее устроился на полу, и под тишину принялся глотать таблетки, пару раз сделав глотки воды. Звон в ушах. Накатила приятная усталость. Теперь он никогда не проснется. С потери сознания Антона прошло около двух часов, как во входную стали с силой стучать, вот-вот грозясь её выбить. В скважине просунулся ключ, повертевшись в проеме два раза и отворив дверь. На кухне ярко горел свет, Арсений это приметил сразу, и только потом перевел испуганный взгляд на тело, валявшееся внизу. Подбежав к нему, он пытался прощупать пульс, но безнадежно - он ничего не нашел. Сердце ухнуло куда-то вниз. Куда-то на то же дно, куда только сегодня спустился Антон. Сейчас ему, может быть, и не плевать. Но любить его он все равно не стал и не станет.