И стоило мне прозреть —
словно доску мелком царапали
* * *
Идея в раз десятый набирает телефон подруги, раз в десятый терпеливо слушает протяжные гудки и раз в десятый матерится себе под нос, оставаясь без ответа. У «потеряшки» после выездки в Москву в рюкзаке остался чужой, единственный работающий блок от зарядки и целых две не начатых пачки сигарет — не хочется, чтобы такое добро пропадало. А ещё эта «потеряшка» сутки не отвечает на сообщения: ни на «Как всё прошло?», ни на «Первый день не считается, если что», ни на «Занеси мне мою зарядку с сигами, пожалуйста» и ответа нет даже на «Ладно, я сама зайду». Молчание — знак согласия. Поэтому Сверчкова сутулясь проходит мимо подъездов и машин, петляет из двора во двор и старательно продолжает названивать Лизе. Где её носит вообще? Дорожка между дворами, бегающая ребятня с рюкзачками на спинах — несчастные третьеклассники учатся во вторую смену; мелкие лужи на асфальте, которые нужно перепрыгивать, несколько гудков из динамиков и «абонент временно недоступен». Не день, а сплошные разочарования. За очередным поворотом видна скамейка и знакомый человек: Лиза поджимает ноги, подошвой пачкает древесину, подбородком упирается в колени, руками себя крепко обнимает; на земле валяется рюкзак, который, кажется, битком забит учебниками — домой она, видимо, до сих пор не заходила. — Сука, нашлась! Идея на бег переходит, рукой машет, но ответной реакции нет. Стоит оказаться ближе и в глаза сразу бросается внешний вид Лизы: белки глаз красные, видно множество сосудов в уголках, возле слизистой; волосы лежат отвратительно, как будто их специально взъерошили руками; пальцы изредка подрагивают, а кончик носа дёргается, как у пушистого крольчонка. — Ты может хоть поздороваешься, — дыхание сбито. — Что случилось? Идея на корточки рядом садится, рукой в чужие колени упирается и свободной ладошкой машет перед сосредоточенным лицом. И это работает — Лиза начинает мямлить: — Она на меня поспорила. — Чего? — несколько раз ресницами хлопает, взгляд тупит и переспрашивает: — Кто на кого поспорил? — Мишель на меня. Идея старается информацию переварить: кто такая Мишель, какой спор и в смысле «на меня»? Что вообще успело за день случиться? Но в один момент общая картинка складывается и вопроса «кто такая Мишель» больше не остаётся. Лизу и правда нельзя оставлять одну даже на день — каждый раз это заканчивается неразберихой, причиной которой почему-то всегда становится Гаджиева. — Погоди, ты серьезно? Лиза кивает. Сверчкова на ноги подскакивает, начинает махать руками, ходить из стороны в сторону, пинает эту несчастную скамейку пару раз и злостно ворчит: — Я Мишель голову оторву. Я думала, что эта хуйня бывает только у мальчиков в классе девятом, а тут… Ведьма, блять! Где таких штампуют только… От этого шума у Лизы начинает трещать голова. Вчера было очень обидно, потому что её нагло «бросили». Сегодня стало ещё обиднее, потому что оказалось, что её толком и не «брали» — только один раз и то из-за того, что «надо». Мишель нужно идти не в медицину, а в театр — даже её глаза всегда врут. Вспоминаются наивные мысли о том, что Мишель — это ангел, который достался в награду за худшие лучшие годы жизни. Оказалось, что этому ангелу давно ободрали крылья, сожгли нимб и оставили только красивое ангельское личико. — Лиза, — Идея пару раз щёлкает пальцами перед глазами и с силой тянет за руку, — давай пойдём домой? Лиза отрицательно машет головой. — Пиздец. Идея сейчас очень похожа на ребёнка, который вот-вот начнёт дуть губы и топать ножками. — Ты к ней прилипла? — У нас с ней созависимые отношения. — В смысле? — спину выпрямляет, руки на груди складывает и щурится, стараясь хотя бы одну эмоцию на лице Лизы прочитать. — Я не могу от неё уйти. Увидеть на лице Лизы даже банальную грусть не получается: ни один мускул не дрогнул, взгляд притуплён, губы поджаты. — Ага… От скамейки уйти не сможешь, так? — Так. Одну навязчивую мысль никто никогда не услышит: «И от Мишель».* * *
— Я спросить забываю, — Кристина пальцем показывает на стол, где стоит ваза с букетом, — а откуда цветы эти взялись? — Лиза притащила тогда. Внутри при упоминании Лизы что-то неприятно колет. Чувство стыда за такой грязный поступок опять подкрадывается и, кажется, очень хочет задушить. — А чё незабудки? Ты же вроде ромашки любишь. — Ага, — от осознания начинает колоть ещё сильнее, — ромашки. Мишель с детства любит только незабудки и говорила Кристине про это очень много раз — перед каждым восьмым марта. При Лизе это было мимолётно упомянуто во время телефонного разговора. — Крис, — тихо говорит Мишель, — давай этот спор останется между нами? Я ей в глаза смотреть не смогу. — А зачем смотреть? Раньше тебе на неё плевать было. Кристина хмурится и с интересом рассматривает зажатую Мишель: она сидит рядом, поджимает ноги и взгляд в одеяло тупит; пальцы прижаты к коленям и изредка подрагивают. Непонятно, как у неё до сих пор не затекли ноги. А ещё больше непонятно, в чём её проблема — уже второй день ведёт себя как подбитый котёнок. — А зачем ей говорить? — Чтобы посмеяться, — голову забрасывает, случайно ударяется о стену и тихо ойкает. Мишель не смеётся, как обычно; и вообще никак не реагирует: просто продолжает прожигать мысленную дыру в кровати и часто моргать. Кристина молчит секунд так десять — не знает даже как на эту просьбу ответить. Мишель уже «у неё в руках». Сидит рядом, позволяет к себе прикасаться, когда вздумается; говорить всё, что вздумается, и целовать, когда вздумается. Но кажется, что этого недостаточно. Хочется до конца добить несносную Индиго. — Ради меня так сложно не трогать её? Но держать Мишель возле себя хочется намного больше. — Хорошо, я ничего не скажу ей. — И остальные тоже, так? Кристина вздыхает и нехотя отвечает: «Так».* * *
С горем пополам Лизу притащить домой всё-таки получается. Она нехотя плетётся по лестнице, ищет ключи, впускает подругу и пальцем показывает в угол комнаты, где со вчерашнего дня стоит мокрый рюкзак. На полу даже небольшая лужа появилась, потому что никто сушить его и не собирался. — Ты под дождь вчера попала? Идея начинает в мокрых вещах копаться, находит зарядку и, скрестив пальцы, вставляет её в розетку — работает. — Ага. Куртка остаётся возле кровати — её даже на вешалку вешать не собираются. Лиза на кровать падает, лицом к стене разворачивается и глаза прикрывает. Надеется, что получится уснуть — проспать проблемы проще, чем переживать или решать. — Лиз, не хочешь поговорить? Идея на край кровати усаживается, вздыхает и руку на плечо чужое кладёт. Недавно Лиза светилась, была слишком полна радости и любви к жизни и к Мишель. Буквально за день она умудрилась перегореть, как старая лампочка в подъезде — смотреть больно. — Не хочешь поговорить. — Не хочешь… Мне идти, получается? — Щелкни замок, — рука оказывается под подушкой. — До завтра. Сверчкова вздыхает, скрипя кроватью и душой встаёт, раскладывает вещи по карманам и, бросив тихое «до завтра», уходит. Входная дверь закрывается, давая чувство свободы. Она осталась одна, в своей комнате, где никто не видит — можно дать волю слезам. Реветь хочется из-за всего: из-за разрушенной и сожженной иллюзии возможных отношений, которая была старательно построена в голове; из-за разбитых розовых очков-сердечек, которых не существует материально, но через которые слишком хорошо был виден образ идеальной Мишель; из-за обиды и осознания того, что Гаджиева — это те же грабли, что и всегда. Дышать становится тяжелее, всхлипы эхом проносятся по комнате. Щёки краснеют и непонятно почему: от нелепых капающих слёз или смущения, которое разгорается, стоит только глазам намокнуть. «Горькая правда лучше сладкой лжи» — так всегда говорит мама. Тогда почему после всплывшей правды стало намного хуже? Эта правда ощущается как скрежет мела по школьной доске — заставляет морщиться, вызывает мурашки и желание по-детски закрыть уши, чтобы никогда больше её не слышать. Даже стыдно становится: ей вертели как могли и хотели, а она повелась и поверила. Повелась на внимание и поверила уродливым карим глазам с постоянными голубыми линзами. Лиза за свою слабость себя же ненавидит. Ранимость и слезливость — черты дураков и дур. Но остановиться не получается. Она готова простить Мишель многое: грубость, обман, пренебрежение и даже чёртову «измену». Но в этом нет смысла, потому что всегда было и будет плевать. От этого становится ещё обиднее. «Так бывает с любым» — в голове повторяется из раза в раз. Такое могло произойти с кем угодно. Просто в очередной раз не везёт именно Елизавете Андрющенко. Видимо, в род доме ей на спину приклеили бумажку с надписью «я так люблю глотать обиду», которую она почему-то до сих пор не заметила. Уснуть сегодня точно не получится: по окнам начал барабанить дождь, навязчивые мысли о произошедшем берут голову штурмом, глаза почему-то становится страшно закрывать даже на пару секунд, домой скоро вернётся мама. Интересно, Идея сильно намокнет? Кажется, что в комнате стало слишком душно — появляется желание выйти на балкон. Лиза желанию поддаётся. Выходит из комнаты, плетётся на кухню, открывает старую деревянную дверь и следом за ней окно — ветер моментально отрезвляет. Ладошки складывает и на улицу высовывает, пытаясь поймать капли. Пальцы обдает холодом, стоит небольшому количеству воды разбиться о тонкую холодную кожу. Интересно, что чувствует человек, когда умирает? Ветер становится сильнее, ветки деревьев сильно раскачиваются и очень громко хрустят. Капли стали крупнее и больнее бьют по холодным ладоням. Каждая капля разбивается о кожу так же, как надежды на взаимность. Лиза уверена, что будь у неё язва — она бы назвала её «Мишель». Постоянная неприятная боль, совместимая с жизнью; но не думать о ней невозможно. Резко приходит осознание: вариант быть «терпилой» и продолжать «глотать» Лизу больше не устраивает — сдерживать эмоции и страдать от них же больше не получится. Интересно, где и с кем сейчас Мишель? Она радуется тому, что наконец-то избавилась и выиграла свой спор? Ладони полностью мокрые. Кажется, что если взять из ванной мыло, то получится помыть руки. Мишель точно стала последней каплей и последними «граблями».* * *
— Сверчкова! Басистый голос звучит очень резко, заставляет дернуться и развернуться на все сто восемьдесят градусов. Высокий мужчина лет двадцати пяти с тёмным «ёжиком» на голове спешно поднимается по лестнице, подходит ближе, кивает в знак приветствия, брови в привычной манере хмурит и говорит: — Ты же знаешь, что мне от тебя нужно? — Здравствуйте, Егор Глебович, — Идея улыбается и телефон достаёт, начиная кому-то писать. — Вам нужна я и ещё две девочки на пару часов? — Звучит странно, но да, — губы расплываются в усмешке. — Ты, Андрющенко и Гаджиева. От упоминания Гаджиевой Идею передёргивает — Лиза и Мишель «наилучшая» комбинация. — Может без Мишель обойдёмся? Мы с Лизой всё очень быстро сделаем! Сообщение с предложением официально прогулять уроки отправляется контакту «Лиза». — Мне нужно трое, а она у вас рукастая и высокая. Из ситуации нужно как-то выкручиваться. Очень не хочется, чтобы нервная система подруги в очередной раз страдала из-за какой-нибудь выходки Мишель или, ещё хуже, желания в очередной раз «поиграть». — Давайте тогда Антона позову? Он тоже высокий и рукастый. — Знаю я вашего Антона! Он скорее в окно выпадет, чем гирлянду повесит, — педагог руки на груди складывает. — Ходячее недоразумение. — Не выпадет! Я за него ручаюсь. И сразу же язык прикусывает, мысленно за свои же слова себя отчитывает. Отвечать за Антона совсем не хочется — он же точно что-то порвёт, сломает, упадёт со стремянки, повесится на гирлянде, устроит апокалипсис и всегда найдёт повод, чтобы получить нагоняй от кого-нибудь. — Приказы командира не обсуждаются. Будете познавать жизнь верных рабочих нашей страны! Несмотря на грозный вид, грубые черты лица и вечную недовольную мину, Глебович — самый добродушный человек в этой школе. Тот самый случай, когда первое впечатление очень обманчиво. Только его милосердие с добротой сейчас злостно шутят и старательно прячутся где-то внутри. — Звучит не очень позитивно. — То, что я отмажу вас от уроков, должно звучать очень позитивно, — усмехается. — Что у вас сейчас? — Блять, — тихо шипит, как только смотрит на время. — Ой, простите. — Высоцкая? — Она самая. — Точнее и не скажешь, — Глебович недовольно цокает. — А после? — Математика, — уголки губ приподнимаются — на втором уроке как раз стоит проверочная работа. Единственная проблема — это Мишель. — Ну, значит на втором уроке ноги в руки и с вещами ко мне в кабинет. Будем заниматься новогодним оформлением холла. Радость стала значительно меньше. Подготовка к новому году — это все девять кругов ада, которые нужно просто пережить. Без дела не остаётся никто: кто-то таскает тяжёлые коробки из кладовки, кто-то украшает кабинеты; а кто-то самый невезучий натирает мозоли ножницами и вырезает бумажные снежинки для окон. Но самое отвратительное — это «новогоднее оформление холла». Кто-то постоянно крутится под руками и ногами, младшие классы бегают в столовую и ничего перед собой не видят — постоянно с ног сбивают; а хуже всего — это завучи, долгом которых, видимо, является отравить работу окончательно. — В ноябре? — Так распорядилось руководство, а мы вопросов не задаём. — Это ваше руководство… — Тихо, у стен есть уши, — перебивает, переходя на шёпот. Серьезная интонация в сочетании с улыбкой кажется очень забавной. — С золотыми серьгами? — глупая шутка про одного из надоедливых завучей, который постоянно «стучит» на своих же коллег и никогда не снимает серьги-кольца с огромным диаметром. — Не поясничай, — сдержать смех очень тяжело. — Марш на урок.* * *
Голос пожилой учительницы звучит монотонно. После бессонной ночи Лизу так и тянет лечь спать прямо на этой потрёпанной парте. — Лиз, ты читала? — Идея подругу в бок пихает, не давая полностью уснуть. — Читала я, — поднимает голову и глаза трёт, пытаясь сфокусировать взгляд на доске. — Только я не понимаю, почему она тридцать минут затирает про силу, если мы проходим «Собачье сердце». — Ты хотя бы знаешь, про что она затирает, — Сверчкова тихо посмеивается. — Щас краткое содержание почитаю. — Ещё и отличница, — усмехается, наблюдая за попытками подруги незаметно достать телефон из сумки. — Там собаке человеческое сердце пересадили, вроде. — Поэтому и отличница, — телефон оказывается на парте. — Хочешь жить, умей вертеться. Идея быстро находит нужный сайт, пробегается взглядом по предложениям, пытается вникнуть в основную суть произведения и выдаёт: — Не сердце, а мозг. — Мне бы так, — Лиза отмахивается и обратно голову на руки укладывает. Резкий хлопок книги по столу заставляет дрогнуть и всё-таки до конца проснуться. — Андрющенко, не спим! В классе повисает гробовая тишина. Даже Виолетта замолкает и наконец-то отворачивается от Киры, упираясь взглядом в парту. — Людмила Ивановна, я не сплю, — жалобно тянет Лиза. — Молодец. Учительница брови хмурит и светлые короткие волосы старательно поправляет. Ощущение, что за одно неверное слово она устроит публичный расстрел. — Отвечай на заданный вопрос. Каким образом за пару секунд эта сварливая женщина успела что-то спросить? — Можете повторить, пожалуйста? — В чём сила человека? Лиза старательно делает умный вид, думает, что ответить, и пытается игнорировать тихие смешки подруги — думать получается хуже всего. — В Ньютонах, — и под полный непонимания взгляд Людмилы добавляется: — Точнее не человека, а вообще любая. — Это, конечно, похвально, что вы физику знаете, но у нас урок литературы. Идея смех еле сдерживает, утыкается в плечо подруги лбом и закрывает рот рукой. Ощущение, что она вот-вот задохнётся. — Если урок литературы, то сила в любви. Взгляд невольно падает на Мишель. Кажется, что она весь урок на последнюю парту у стены и смотрит. Стоит взглядам пересечься, она сразу же отворачивается, стыдливо опускает голову и старательно делает вид, что что-то пишет. — Уже лучше, — тон становится чуть снисходительнее. — Почему? — Без понятия, — печами пожимает, следя за меняющимся выражением лица. — Вы так всегда говорили, а ещё про неё постоянно в книгах пишут. Без публичного расстрела сегодня точно не обойдется.* * *
Кабинет педагогов-организаторов давно принадлежит не учителям, а ученикам, которые как-либо участвуют в творческой деятельности школы. Посреди огромного помещения большой круглый стол для учащихся, в углу небольшой для учителя; куча шкафчиков забиты чужими красками и кистями, на открытых полках валяются тонны разного реквизита для театральных постановок, повсюду валяются вещи учеников, оставленные на «временное» хранение; а под столом со старым компьютером есть отдельная картонная коробка, где хранятся разные детские игрушки, случайно попавшие в стены этого кабинета — тут всегда царит творческий хаос. Но самым главным достоянием всегда была висящая на двери бумажка, на которой года три назад какой-то уникум с корявым почерком догадался написать «царство блядства и разврата». Дверь кабинета с треском закрывается. — Коза, блять! Лиза недовольно бросает рюкзак у ножки круглого стола, садится на скрипящий стул и злостно бьёт кулаком по столешнице — кажется, что ещё несколько таких ударов и появится трещина. — Почему она пиздит про силу, если произведение вообще не про это? — Ну не кипишуй, — Идея смеётся и поглаживает подругу по плечу, в попытке успокоить. — Не кипишуй, не кипишуй, — старательно передразнивает и забавно кривляется. — Лучше бы секретом успеха поделилась. У Сверчковой пятерка за то, что она весь урок смеялась! — Ловкость рук и немного жульничества, — неловкий смешок. — Не переживай ты так! Зато уроки прогуляем. Лиза очень забавно злится: недовольно цедит фразы сквозь зубы, хлопает дверьми, швыряет свои же вещи и напоминает неловкого косолапого мишку. — Ага, на первом этаже в холле, где нас съедят первоклассники, — голова с грохотом приземляется на стол. — Скорее бы выпуститься отсюда и съебать подальше. — Ага, — Идея садится на соседний стул, в привычной манере забрасывает ногу на ногу. — Вся эта неразбериха наконец-то закончится. — Слава богу, — недовольно бурчит Лиза. — Я уже так заебалась. — Верю, — ладонь приземляется на тёмную макушку. — Будем после вручения аттестатов всем классом пить шампанское в каком-нибудь лесу. — И слушать «Ламбаду»? — Конечно, — тихий смешок. — Так и будет. — Я надеюсь, что наши родители хотя бы раз нормально что-то организуют. — Мы точно единственный класс, который останется без полноценного выпускного. Одиннадцатый «Б», начиная с пятого класса, всегда славится своей несобранностью и безалаберностью. Единственное «сборище идиотов» в параллели, которое никогда и ничего не может сделать по-человечески: ученики никогда не могут правильно выполнить поручения и постоянно портят жизнь честным трудящимся этих стен; родители, в свою очередь, никогда не могут сделать всё вовремя, дружно игнорируют любые собрания и просьбы явиться в школу, а ещё очень недолюбливают директрису. Был случай, когда один из учеников «случайно» разбил окно головой своего друга, — учителя собирались коллективную докладную писать, чтобы больше никогда не иметь дел с этими «отвратительными детьми». Но так и не написали — инцидент со «случайно» снятой с петель дверью кабинета химии навёл очень много шума, перетянул одеяло внимания на себя и отвлёк от этой идеи с концами. — Главное, чтобы никто случайно в лесу не проснулся. — И это тоже обязательно пройдём! Зато запомним на всю жизнь. — Вот бы мне отшибло память когда-нибудь. Ни школьные будни, ни хмурые лица учителей, ни смеющихся одноклассников, ни эти проклятые двойки, ни Мишель запоминать на всю жизнь не хочется. — Мечтай. Лиза вздыхает — знает, что всё точно пойдет наперекосяк. Идея перебирает чужие волосы и поглаживает макушку — всё как Лиза любит. Наконец-то можно расслабиться.* * *
Становится дурно, как только Лиза начинает смотреть и говорить, что сила в любви. Появляется желание превратиться в надпись матом на чьём-то доме, стать пятном вина на старом диване, навсегда остаться только на фотографии в чужом альбоме слева, на заднем плане — просто исчезнуть из её жизни, оставив после себя только историю сообщений, нелепые просьбы прощения и засос на шее. Всё что угодно, чтобы больше никогда ей на глаза не попадаться. «Врать — стыдно и неприлично» — так всегда учил отец. Тогда почему Мишель настолько завралась, что сама же в своей бессовестной и неприличной лжи теряется? Когда Лиза отворачивается, становится ещё хуже. Лучше бы она продолжила злостно сверлить взглядом — так хотя бы понятно, насколько сильно Мишель облажалась. Внизу живота неприятно тянет, внутри всё мечется и непонятно, что с этим делать. Рядом сидит Захарова, нагло держит ладонь на чужом бедре и косо смотрит то на Гаджиеву, то на Индиго. Она всё прекрасно понимает; но ничего делать не собирается — главное, что Мишель рядом и никуда больше не денется. Кристине нужна Мишель, Мишель нужна Лиза, Лизу всячески отводит Кристина. Мишель становится очень душно. Кажется, что ещё несколько минут в этом кабинете и она упадёт в обморок. — Крис, — к чужому уху наклоняется и шепчет, чтобы только ей было слышно, — забери мой рюкзак, пожалуйста. — Ты куда? — тихо спрашивает Кристина. — Плохо мне. Захарова взглядом по чужому лицу сверху вниз пробегает: от глаз к губам. И кивает, отворачиваясь. Учительница уже успела отчитать Андрющенко за «неприемлемое поведение», ручкой поставить двойку в журнал и переключиться на Сверчкову. — Людмила Ивановна, можно выйти? — Мишель отвечающую одноклассницу перебивает и руку выше тянет. В ответ быстрый кивок — Мишель выдыхает. С места подскакивает, в коридор выходит, спешно пробегает несколько кабинетов и закрывает за собой дверь туалета. Курить сейчас хочется очень сильно, но возможности нет — на дверях кабинок давно нет щеколд, а ручка окна скручена и есть только у уборщицы. Не везёт. Взгляд невольно падает на зеркало у раковины — Мишель становится ещё хуже. Карие глаза кажутся уродливыми, губы слишком большие, глаза слишком узкие, кожа слишком бледная, волосы отвратительно лежат, тушь отпечаталась на нижнем веке — утром толком накраситься не успела, веснушки не нарисовала и про линзы забыла, потому что проспала. Но хуже всего, это не выглаженная белая рубашка — вся в складках. Хочется под землю провалиться и там навсегда остаться. Как на такого гадкого утёнка смотреть можно? Противные мысли от себя старается отогнать. Плакать в школьном туалете — не лучшая перспектива; хотя желание неимоверное. На телефон приходит уведомление — нужно отключить звук. Маша пишет очень «вовремя».5 ноября
Машка 09:38 Родители сегодня вечером приедутМишель Гаджиева 09:39
Вот и кончилась свобода
С концами или потом опять уедут?
Машка 09:39 Не знаю. Надо форточки открыть будет, курягаМишель Гаджиева 09:40
Не нуди! Сама скоро начнёшь
Машка 09:40 С такой сестричкой реально начну — Вот коза, — губы расплываются в кривой улыбке.* * *
Дверь кабинета снова открывается. В проёме появляется Глебович, который очень возмущённо говорит с кем-то по телефону. Лиза поднимает голову со стола. Рядом с ним стоит Мишель. Смотрит на учителя, на Мишель и сразу же злостно упирается взглядом в глаза подруги. Сверчкова губы поджимает и плечами жмёт. Но Лиза не уходит и ничего не говорит — отказываться от возможности пропустить пятый урок химии не собирается даже из-за Мишель. Глебович телефон в карман кладёт, вперёд Гаджиеву пропускает, закрывает дверь и поправляет съехавшую набок бумажку — при входе в этот кабинет очень часто хлопают дверью; слишком часто. Учитель к рабочему столу подходит, берёт ножницы и спрашивает: — Кто из вас самый ответственный? Мишель и Идея, как по команде, показывают на бедную сонную Лизу — ошибка. — Андрющенко, берёшь Гаджиеву под свою ответственность и украшаешь этот кабинет. Лиза готова придушить и Идею, и Мишель. — Сверчкова, идёшь со мной вскрывать коробки. — А как же актовый зал? — спрашивает Идея. — Его на четвёртом уроке берём, когда у малышни уроки кончаются. Возражения не принимаются. Вся эта ситуация кажется очень странной и очень похожа на злую шутку. Отвратную, самую неудачную в мире шутку. — Знала бы, что в этой школе используется рабский труд, пошла бы в другую, — недовольно бубнит Лиза. — Скажи спасибо, что стены подсобки красить не заставляют, как десятые. — Спасибо. Глебович усмехается, подходит к одному из шкафов, достаёт оттуда огромную коробку, ставит на стол, смотрит на Сверчкову и бросает краткое: «Идём». Идея кивает и уходит вслед за ним, тихо закрывая за собой дверь — хоть кто-то ей не хлопает. Лиза остаётся один на один с Мишель — хуже и быть не может. Трель звонка заставляет гул на коридоре стихнуть — все разбрелись по кабинетам. Часовая стрелка часов задерживается на двенадцати. Часы не тикают — странно. Лиза встаёт со стула, подходит к коробке и начинает вываливать кучу новогоднего барахла на стол: бумажные гирлянды, картонные буквы на потёртой верёвочке, из которых составлена надпись «с новым годом»; небольшая разобранная искусственная ёлка, куча игрушек, для её украшения и маленькая фигурка деда мороза. Мишель за каждым действием внимательно следит. Её взгляд прямо ощущается на коже. Ещё чуть-чуть и останутся ожоги. — Особое приглашение надо? — недовольно цедит Лиза. — Мы так до ночи стоять можем. — Прости, — Мишель губы поджимает, взгляд в сторону отводит и шепотом добавляет: — Задумалась просто. — Не знала, что ты обладаешь такой способностью, — каждое слово звучит очень грубо. — Крепи на жалюзи гирлянды, ты выше. Мишель кивает, делает пару шагов и оказывается совсем близко. Лиза снова может рассмотреть пухлые губы, россыпь веснушек, макияж и неживые голубые глаза. Зачем она носит эти отвратительные линзы? Степлер и гирлянды оказывается в тёплых руках, Лиза переключается на ёлку и садится за учительский стол — её нужно ещё как-то собрать. До верха окна дотянуться и у Мишель не получается — именно в этом кабинете они очень высокие. Нужно либо брать стул, либо становиться на деревянный подоконник. Она выбирает второй вариант. Лиза эту глупость замечает, но не реагирует — за безопасность и жизнь Мишель она точно беспокоиться не собирается. Но почему-то беспокойный взгляд оторвать не получается. Несколько щелчков степлером и одна гирлянда крепко держится — уже что-то. — Подай вторую, — Мишель пальцем на украшение показывает и руку в сторону Лизы тянет. — Подойди и возьми. Мишель плечами жмёт, ловко с подоконника спрыгивает, берёт несколько одинаковых гирлянд и пальцами по рядом лежащей руке проводит. Под холодную кожу забираются толпы мурашек. Лиза готова поклясться, что Мишель — это её личный бес, который был послан свыше в наказание за что-то. Только до сих пор непонятно: когда она так нагрешила, и за что ей такое красивое наказание. Собрать эту отвратительную ёлку нормально не получается. Ощущение, что она старше Лизы и всей этой школы в целом — такую в последний раз она видела у бабушки в далёком детстве. Железный прут вкручен в подставку, осталось разобраться со «слоями» веточек, которые выглядят одинаково. Человеку, придумавшему эту конструкцию, хочется оторвать руки. Мишель начинает что-то тихо напевать себе под нос, из угла комнаты слышится тиканье часов, щелчки степлера ритмично сообщают о том, что второе окно уже украшено. Весь этот шум, нахождение личного беса рядом, факт того, что Лиза даже с искусственным деревом справиться не может, — всё это медленно и очень верно выводит из себя. Ещё чуть-чуть и Лиза взорвётся полностью — этот день отвратителен. Щелчки степлера заканчиваются — Мишель разобралась с окнами. Пара секунд и резкий грохот проносится по комнате, вслед за ним протяжное «ай», несколько матов и недовольное шипение — всё-таки она упала. Лиза недовольно вздыхает, подходит и руку тянет, чтобы пострадавшую поднять. Мысленно себя несколько раз проклинает и обещает, что в последний раз как-либо с ней контактирует. Так сложились обстоятельства, она этого не хочет. Мишель помощь принимает, поднимается на одну ногу, на свободный стул с чужой помощью садится и, штанину джинс приподняв, старательно лодыжку трёт, чтобы боль унять. — Сильно болит? Мишель кивает. — Дай гляну, не сломала ли, — это точно только обстоятельства. — Да не сломана, нормально, — губы расплываются в кривой улыбке. — Я же будущий медик, знаю, что такое перелом. — А я бывший спортсмен, — Лиза садится на колени и мягко убирает чужие руки, — знаю, как перелом выглядит. — Откуда такие познания? — Учили профессионально ломать конечности обидчикам. Теплая кожа обжигает холодные ладони — Лиза уже и забыла эти ощущения. Вспоминать их не хочется, но забывать их не хочется ещё больше — замкнутый круг. — Мне сломаешь что-нибудь сейчас, да? — Если понадобится. Мишель начинает улыбаться шире. — А Крис чего не трогала тогда? Случайно была задета одна из болезненных точек. — Тебя ебёт? — брови сводятся к переносице. — Не бью людей больше, пусть радуется. — Прям не бьешь? — В любой момент могу начать, — челюсти плотно сжимаются. — А чего переставать тогда было? Воспоминания о старой школе и воплях одноклассницы начинают мешать дышать. — Завались, — злостно цедит сквозь зубы, — щас твою целую лодыжку реально сломаю. И этот бес правда замолкает. Взгляд ореховых с чужой ноги переходит на глаза: сегодня, на удивление, карие и, кажется, полны живой искренности и теплоты. Но всего лишь кажется, потому что она никогда не играет по-честному. Это точно. Мишель наклоняется чуть ближе. Лиза готова порвать её на клочья. Но почему-то, несмотря на грубость, угрозы и показательное отторжение, Мишель хватают за рукав фиолетовой футболки, тянут ещё ближе, чуть ли не роняют со стула, и жадно целуют. Лиза теперь ничего не понимает. На губах чувствуется привкус сладковатого табака, Мишель перенимает инициативу. Мишель — это правда крохотная язвочка на нёбе, которая зажила бы, если к ней не прикасаться языком; но ведь не удержаться.