Ничего не хочу, только
воздуха чуть-чуть
* * *
Кристина спешно сметает «школьное барахло» в сумку: шариковая ручка, две трети карандаша, найденного на полу в одном из кабинетов, тонкая тетрадь с кучей вырванных листов — одна на все предметы. То же самое происходит с чужими вещами. На плече чёрный потёртый рюкзак, в руках второй — новый, наполненный косметикой, разными тетрадями и кучей учебников. Зачем ей столько вещей? Мишель написала и попросила прийти с вещами — Кристина выполняет. На коридоре стоит гул. Пятиклассники играют в догонялки и с криками бегают из крыла в крыло; девятиклассники судорожно что-то повторяют и сидят как попало: кто-то на подоконнике, кто-то на полу под дверью кабинета, кто-то на чужих коленях — видимо какая-то самостоятельная; Вова из одиннадцатого «А» нахально лавирует между детьми на скейтборде, пока его не останавливает учительница математики — сейчас получит нагоняй и обязательно пожалеет о своих действиях у доски на следующем уроке. Очень хорошо видно одноклассников, которые сидят на рюкзаках в другом конце коридора и, кажется, играют в карты на раздевание: одна из одноклассниц уже осталась без пиджака, ботинок и носков. — Крис, пойдём на перекур. Кира резко оказывается рядом и слабо бьёт по плечу, усмехаясь. Сзади стоит Рони, держит рюкзак Виолетты, пока та завязывает шнурки, и увлечённо разговаривает о чем-то с Алисой. Вся компания в сборе — не хватает только Мишель. — Кир, нас эта вахтерша не выпустит, — говорит Рони. — Она ебанутая. — На хуй пойдет, — отзывается Виолетта, выпрямляя спину. — Рюкзаки у кабинета оставим, пусть не выёбывается. — Нужно Мишель вещи отнести, — встревает Кристина. — Потом с курилкой разберёмся. — Неси тогда, мы вас там подождем, — говорит Алиса, делая шаг в сторону лестницы. Кристина кивает, ладонью машет в знак прощания и резво движется в сторону школьного туалета. Рывком открывает дверь, переступает порог и с силой толкает её обратно. В помещении гробовая тишина — брошенное «Миша» эхом отбивается от стен и звенит в ушах. Из последней кабинки выходит Мишель, кивает в знак благодарности, перехватывает свою сумку и, достав из неё несколько вещиц, подходит к зеркалу. Холодной водой обдает лицо, смывает тушь — благо не водостойкая — и, вытерев лицо рукавом рубашки, наносит её заново. Кристину этот вид радует: вот её Мишель, стоит совсем рядом, красится и никто не может забрать. Можно спокойно подойти, положить руки на талию и уткнуться носом в шею, заставляя тяжело выдохнуть — именно это Захарова и делает. Раньше такого не было. Мишель не казалась вещью, которую кто-либо может забрать. Она всегда была рядом — с первого класса за одной партой сидят. Руки плотнее прижимаются к талии, мнут рубашку ещё сильнее. От неё приятно пахнет сладким парфюмом, кожа тонкая и обжигает, стоит коснуться. При виде Мишель кончики пальцев колет, внутри всё горит, появляется тягость внизу живота, в глазах загораются по-детски похотливые огоньки — она точно самая приятная вещь, которую стоило выдирать зубами. У Индиго даже не было и шанса — Мишель с самого детства была собственностью Кристины. Но перестраховаться стоит.* * *
— Ли-и-из, — чужая рука приземляется на плечо. — Лиза! Глаза резко открываются. Лиза буквально подскакивает с места, вертит головой и что-то старательно ищет. Но Мишель рядом нет — только Сверчкова, стоящая у стола. — Ты чего? Идея пару раз ресницами хлопает, по комнате взглядом пробегается, но ничего занимательного не находит. Появляется ощущение, что Лиза совсем из ума вышла. — Где Мишель? — На курилке скорее всего, — выдох. — Я за ней не слежу. — В смысле на курилке? Она только что здесь была, — сейчас всё кажется очень непонятным. — У тебя на нервной почве крыша съехала? — В смысле? — Только что тут был Глебович, который доходчиво мне объяснил, что тихого часа не будет. Мишель не было? — С чего ты вообще взяла, что Мишель приходила? Лиза не верит. Как она могла не приходить, если на губах до сих пор чувствуется сладковатый привкус табака? Взгляд падает на окно — ни одной гирлянды; следом на стол — ни коробки, ни новогоднего хлама, ни разобранной искусственной ёлки. В углу слышится тиканье, часовая стрелка уверенно показывает на девять. — Я её видела сейчас. Лиза приземляется обратно на стул, старательно трёт виски и пытается проморгаться. Голова кажется слишком тяжёлой. — Сейчас ты спала на столе. На ладонях до сих пор чувствуется тепло чужой кожи. На теле до сих пор ощущаются ожоги, оставленные голубыми глазами. Внутри до сих пор всё горит от злости на ёлку, Мишель и весь этот несправедливый мир. Такое не могло присниться. — Но я же видела! — Твою Мишель я специально не звала, — в голосе слышится раздражение, — хотя Глебович очень просил. Вдвоём украшать будем. Она точно была в линзах? — Не моя она, — на выдохе мямлит Лиза. — Не твоя, не твоя, — эта неразбериха утомляет. — Пойдём впахивать на первый этаж, горемыка. — Актовый же на втором. — Ага, а холл на первом, — цокает. — Будем пугать первоклассников. Совсем недавно Идея и Глебович говорили про актовый зал и четвертый урок. Неужели действительно приснилось? Но ведь сны не бывают такими. Всегда снится бред, в котором смысла толком и нет — максимум кошмары, где она снова оказывается дома с живым отцом; а ещё хуже и страшнее, когда снится маленькая тренерская — сон до рассвета как рукой снимает. Единственное, что в последние две недели очень донимает, — это сны, где Мишель видно со спины. Она всегда оборачивается, смотрит холодно, презрительно и просто уходит в пустоту. Но ведь в этот раз она не уходила. Так не бывает. — Скорее они нас испугают, — выдох. — Я точно спала всё это время? — Точнее некуда.* * *
— Держи! Хлипкая стремянка доверия не вызывает. Стоит наступить на первую ступеньку и она начинает трястись. — Держу. Лиза неловко поднимается чуть выше. В одной руке огромный мутный новогодний шар, другой неловко держится за прорезиненную ручку. Нужно выпрямиться, дотянуться до потолочной плитки, приподнять её и закрепить на обратной стороне потолка — ничего сложного. Перехватив потертую верёвку в зубы, обеими руками хватается за ручку и становится на последнюю ступеньку. Кажется, что ничего страшного и нет — спокойно получается стоять. Но только кажется. Как только она выпрямляется и берёт шарик в руки, старая стремянка начинает раскачиваться и равновесие теряется. Лиза с грохотом падает на бетонный пол и недовольно шипит тихое «блять». Пластмассовая новогодняя безделушка треснула. — Хуёво держишь. — Прости! С чужой помощью Лиза на ноги поднимается, старательно трёт ушибленное плечо и бросает злостные взгляды на подругу. Идея невинно хлопает ресницами, складывает руки на груди и всячески делает вид, что она не при чём,— звёзды не в том положении, стремянка слишком старая и её невозможно удержать, сквозняк и вообще Лиза сама виновата. — Ну всё, нам нечего вешать, он треснул. — В коробке таких полно, — цокает. — Принесу щас, погоди. Идея разворачивается, за пару шагов добирается до лестницы, цепляется рукой за перила и спешно поднимается по ступенькам, теряясь в толпе школьников. Лиза привычно кивает и на пол возле ножки этой несчастной стремянки усаживается. Ладонью до сих пор трёт плечо, взглядом сверлит стену, рассматривает жалюзи на окнах и невольно вспоминает ритмичные щелчки степлера. Ну ведь не могло такое присниться. Стоит остаться с собой наедине, мысли опять собираются в кучу. Прыгают друг на друга, кажется, играют в догонялки и собираются в огромный клубок, который придётся распутывать несколько часов, дней или недель. Сейчас голова напоминает огромный улей, в котором жужжат десятки пчёл. Ещё чуть-чуть и этот «улей» треснет. На губах опять чувствуется привкус сладковатого табака, вишневый блеск для губ — неужели правда из ума вышла. Мимо пробегает первоклассник, спотыкается о ногу Лизы и со звонким шлепком падает на пол. — Прости, — сдержать неуместные смешки очень тяжело, — всё хорошо? Мальчишка подскакивает на ноги, нелепо отряхивает свои штанишки, бросает робкое «извините» и быстро убегает в сторону столовой. Лиза невольно вспоминает себя в первом классе: хулиганистая, шумная, начитанная девочка с длинными русыми волосами и огромными белыми бантами. Начитанность осталась, шумность и хулиганистоть улетучелись — спасибо социуму. Иногда становится тошно, как только вспоминаешь, что ты с собой на всю жизнь. Детская закомплексованность, постоянное желание кричать, как только что-либо идёт не так. А «не так» идёт всегда и всё; у Елизаветы Андрющенко точно. Но из образа выходить не положено — доломают окончательно, стоит косо посмотреть. Даже с коллективом никогда не везёт — постоянно была и будет в положении загнанного в угол зайчика. Нужно знать только то, что положено; говорить только то, что положено; и вести себя так, как положено, — простая истина, о которой трубят из каждого утюга. Советский союз давно распался, а моральные принципы и культ зависимости от мнения других остались; плотно укрепились в подкорке сознания старого поколения и теперь это старое поколение подгоняет под свои рамки абсолютно каждого — классика. И в какой-то момент действительно начинаешь верить в то, что эти рамки правильные — о них талдычат абсолютно все. Если они правильные, то Лиза — самое настоящее отродье: в гардеробе уже давно нет ни одной юбки, платьев и подавно; волосы короткие, выкрашены в чёрный, на шее красуется вычурная татуировка, которые обычно набивают мужчины. Девушки так не выглядят. Девушки не целуются с другими девушками, роняют слезы только из-за парней и не содрогаются при упоминании имени какой-нибудь взбалмошной инфантильной блондинки. Не удивительно даже, что её часто путают с парнем, — действительно похожа. Становится стыдно перед матерью и бабушкой. С детства хотели вырастить принцессу: заплетали косички, думали отдать на танцы и мечтали выдать замуж за принца. Не сложилось ни с чем. Мучительный выдох, ноги поджимаются, лоб соприкасается с коленями — хочется под землю провалиться и больше никогда никому на глаза не попадаться: ни маме, ни учителям, ни одноклассницам, ни Идее, ни Мишель. Лиза дёргается, поднимает голову и растерянно смотрит по сторонам, когда среди разных голосов мозг цепляется за один — Мишель спускается по лестнице. Взгляд старается зацепиться за каждую деталь: она в белой рубашке, на щеках нет веснушек, линз тоже. И рядом стоит Кристина, нагло держит за талию и прижимается ближе. Точно приснилось. Мишель всё-таки не было. И опять становится очень обидно: они бы могли просидеть до пяти утра на кухне, поговорить о чем-то неважном, а наутро, после «мне пора», разойтись; но это точно повторилось бы ещё раз. Больше не повторится. Лиза ненавидит минуты, когда Мишель видит; а ещё больше ненавидит секунды, когда её слышит. Ненавидит, потому что ближе быть невозможно, хотя очень хочется. В этом мире есть вещи, которые нельзя получить, как бы ты не старался. Взаимность явно относится к ним.* * *
Все вещи с пола отправляются под кровать — чтобы глаза не мозолили. Содержимое отцовской пепельницы вытряхивается в окно, шерсть кота вытряхивается с ковра, посуда спешно моется, вся просрочка из холодильника выкидывается в отдельный пакет. — Мишель, — цедит Маша, когда сестра случайно задевает её локтем. — Прости, — взгляд сосредоточен на дате производства. — Двенадцать месяцев это ровно год? — Ну всё, совсем кукуха уехала, — смеётся тихо, вытирает тарелку полотенцем. — Да, год. — Отлично, ещё один йогурт улетает, — Мишель бросает очередную банку в пакет. — Ненавижу йогурты, — высказывает своё «фи» Маша. — Я тоже. — Я думала, что ты их любишь, — вздох, — поэтому брала. — Я тоже брала, потому что думала, что ты их ешь. — Обманули друг друга, получается, — последняя тарелка отправляется на полку, кран закрывается. Мишель кивает, бросает ещё несколько пластиковых баночек в мешок и, взяв бутылку алкоголя, спрашивает: — А чё мне с пивом делать? — Запихни в комнату до лучших времён. Мишель отставляет стеклянную бутылку на стол и с хлопком закрывает холодильник. Теперь всё это безобразие нужно вынести. Взгляд падает на окно: к подъезду подъезжает знакомая машина. — Приехал наш конец, — Мишель тяжело выдыхает. Приезд родителей — звоночек к тому, что почти спокойная и размеренная жизнь заканчивается на ближайшую неделю или, ещё хуже, месяц. «Опять не убрано, вы же девочки» — хочется бросить тряпку прямо в отца. «Покажи дневник» — появляется желание вырвать все страницы, на каждой написать проклятия в адрес учителей, залить эту несчастную книжечку бензином и поджечь; потому что сколько стараний ни прикладывай, игра никогда не стоит свеч — всегда делает недостаточно. «Мы такого хорошего мальчика тебе нашли, надо вас познакомить» — каждый раз хочется послать родителей подальше и разложить по полочкам причины, по которым никакой «мальчик» не нужен; а ещё лучше собрать вещи, хлопнуть входной дверью и уехать подальше, в какой-нибудь Милан без денег, чтобы больше никогда подобное не слышать. И обиднее всего из-за того, что никогда нет банального «как дела». Машка сразу же рядом оказывается, с интересом всматривается в номера и через пару секунд кивает. — Наконец-то вернулись, — в голосе слышится детская, неподдельная радость. Мишель берет бутылку со стола и всучивает сестре со словами «прячь быстрее». Следом хватает пакет и спешно выбегает из кухни. Пара ловких движений в прихожей и на ногах уже появляются отцовские сланцы, дверь открывается — главное убрать из квартиры, выкинуть можно и завтра.* * *
— Как в школе? Высокая женщина спокойно сидит на стуле, с интересом наблюдает за зажатой дочерью и постоянно поправляет русое каре, пряди которого вечно попадают в глаза. — Да нормально, мам, — тихо бурчит Мишель. Маша вовсю орудует на кухне: ставит четыре чашки, в две насыпает чай, в две кофе; с интересом слушает чужой разговор и изредка смеётся с постоянных выдохов сестры. — А оценки? — красные губы расплываются в улыбке. Она всегда пользуется только этой помадой. — По химии и биологии твердые пятерки, не переживай. Мишель постоянно фыркает, закатывает глаза и недовольно выдыхает после каждого вопроса — показательное отвращение так и хлещет. — Мальчика не нашла? — матушка всё никак не унимается — проходится по шаблонным вопросом, ответы на которые никогда не меняются. Мишель не успевает начать возмущаться, нагло врать про «учёба на первом месте» и вообще что-либо сказать — из соседней комнаты слышится басистый голос отца: «Регина-а, где мои носки?» Регина смеётся, бормочет что-то про детство мужчин до сорока, заправляет прядь за ухо и плавно поднимается со стула. Мишель выдыхает — есть пара свободных минут без бессмысленных расспросов и имитации интереса к жизни детей. — Мариечка, мне без сахара, — бросает, обернувшись прямо у порога. — Помню, мам, — отзывается «Мариечка». Женщина улыбается ещё шире, кивает и спокойным шагом выходит из кухни. Из соседней комнаты почти сразу слышится «Тёма, ты слепой?» и тихие смешки матери. — Наконец-то, — шепчет Мишель, роняя голову на стол. — Мариечка, мне одну ложечку. — Просто Маша! — Просто Маша, одну ложку сахара, пожалуйста. — Просто Мишель, иди… — Тихо, мат — это плохо, — Мишель поднимает голову и тихо усмехается. — Запомнила? — Заткнись.* * *
Без «крепкой искренней дружбы» с Мишель жить возможно. И даже почти полноценно — не хватает только здорового сна по ночам, концентрации на уроках и гордости, чтобы перестать бросать на неё редкие взгляды; но перестать не получается, потому что она из раза в раз сталкивается с безжизненными голубыми линзами — а сталкиваться с ними очень хочется. Продрать глаза утром получается, в лучшем случае, после третьего будильника. В худшем — не продрать вообще, и получить нагоняй от классного руководителя за прогул. В этот раз получилось из-за хлопка дверью. Лиза старается не закрывать глаза, тянется, пару раз зевает. Входная дверь хлопает — Наталья ушла на работу. До первого урока есть ровно час. Телефон пищит от уведомления.15 ноября
Рыба 07:03 Старуха, на уроки идёшь?Елизавета Андрющенко 07:02
Не иду
Рыба 07:03 Прекрасно. Через пару часов буду у тебя с тортом Рыба 07:04 Кстати, первый снег опять на твой день рождения пошёл. Видела? После «первый снег» Лиза подскакивает с кровати, подбегает к окну и и нехотя выглядывает: земля покрыта тонким слоем белых снежинок. Сразу же захотелось лечь обратно, укутаться в пуховое одеяло, прикрыть глаза и не покидать постель хотя бы до марта (а ещё лучше до мая). Зимой холодно, мокро и очень скользко — отвратительно. Пальцы спешно бьют по экрану, печатая ответ.Елизавета Андрющенко 07:06
Не приходи, я хочу одна побыть
Рыба 07:06 Без проблем. Только без глупостей Телефон выключается, откладывается на подоконник, окно открывается — нужен хотя бы глоток свежего воздуха. В комнату бьёт холодный ветер, загоняет под кожу мурашки и старательно пытается выкурить из головы дурные мысли. Получается у него это из рук вон плохо — они всё равно берут верх. В голове снова и снова прокручиваются события последних двух месяцев — отвратительно. Лиза перестала верить в мужчин уже давно — после «инцидента» в тренерской. После «инцидента» с Мишель, Лиза перестала верить в людей. Даже в Сверчкову.* * *
За дверью слышен визг матери, звук бьющегося стекла и хриплый крик отца. Кристина выдыхает, вставляет ключ в замок и поворачивает — дверь открыта. Быстро и очень тихо заходит в квартиру, опускает глаза вниз, когда пробегает мимо комнаты родителей, но всё равно замечает: у отца в руках какой-то металлический прут. Нужно просто молчать и стараться не слушать. Приходится перепрыгивать через гору разбросанных в коридоре вещей и закрыться на замок в своей. Пытаться помочь мамочке бесполезно — всё равно простит и всё это повторится в следующую пятницу; всегда повторяется. Рука рефлекторно тянется к карману, достаёт телефон. Пальцы, кажется, живут своей жизнью и пишут привычное сообщение брату: «Ночью не дома». Ответ приходит быстро: «Ночью на смене». Кристина тихо хмыкает, бросает рюкзак в дальний угол — до понедельника про него можно забыть — за пару нажатий на экран сообщает Виолетте о своём скором визите и быстро распихивает вещи по карманам: телефон, две сторублевых купюры, оставленные Денисом на столе, и ключи. За стеной слышится глухой звук удара железки по плоти, очередной громкий вопль. Нужно просто молчать. Сразу же вспоминается детство: первая поездка семьи к друзьям на дачу. Ощущение, что Кристине снова пять, что мир опять кажется чуть ярче, люди чуть добрее и будущее чуть светлее. Вспоминается, как улыбающийся старший брат научил играть сестру в карты, но она всегда ему проигрывала. Вспоминается, как отец о чем-то говорил с другими «взрослыми», пил стопки полные «воды», громко смеялся и постоянно обнимал любимую жену; а потом отправил детей играть в другую комнату, потому что «нельзя вам слушать разговоры взрослых». Вспоминается, как какой-то мужчина, чьё имя сейчас вспомнить не получается, принёс им с Денисом шуршащий пакет, который был до верху полон разными конфетами. А потом вспоминается, как они с братом вечером решили выбежать на улицу, чтобы поиграть в мяч; забежали за угол дома и увидели отца, бьющего «любимую» жену с криками о какой-то непонятной детям «измене». Быт съедает всё самое лучшее — даже «окрыляющую любовь». В тот момент в светлой детской голове что-то щелкнуло: «все мужики — козлы». Удары прекращаются, остаются только громкие всхлипы — значит всё в порядке. Ощущение, что стены в этом доме сделаны из картона. Под окнами слышится свист колёс, мигалки и громкие голоса — опять скорая, опять увезут либо какого-нибудь торчка из подъезда, либо какую-нибудь покалеченную семейной жизнью женщину, либо какую-нибудь маленькую старушку; в этой панельной могиле ничего не меняется. Вспоминается, как лет пять назад на такой же скорой увозили маму. В голове тогда тоже что-то щелкнуло: «не хочешь тонуть — топи». Слышатся медленные шаги по коридору. Они проходят вдоль стены, останавливаются где-то в районе ванной. Дверь хлопает, из крана начинает течь вода; но даже она не глушит полностью всхлипы и рваные вдохи. К этому невозможно привыкнуть, сколько ни старайся — всегда страшно; можно только смириться и перестать испытывать жалость — сама виновата, потому что из раза в раз прощает. Кристина хочет сбежать отсюда в мнимую счастливую жизнь; уехать куда-нибудь подальше, желательно до беспамятства в кого-то влюбившись. Но повторять ошибки матери она не собирается — лучше будет контролировать полностью, чтобы было невозможно надавить на плечи и погрузить голову под воду. И плевать, что в итоге начнет топить она. Так лучше.* * *
Солнце прячется за горизонтом, в окнах мигают глаза панельных домов, улицы пустеют: только пара дворовых котов, алкаш из соседнего подъезда и шумные подростки на лавке в соседнем дворе. — Скажи, что я на ночёвке у Кристины, — Мишель недовольно фыркает. — Да плевать им, успокойся. Поздно воспитывать уже. Из трубки слышится недовольное бурчание сестры, причитания о том, что «тебя скоро изнасилуют на твоих тусовках», а в конце недовольное «ладно» и гудки сброшенного вызова. Постоянное желание всех научить жизни раздражает. — Ну чё, всё нормально? Мишель кивает. Кира вальяжно садится на синий капот старого Опеля, рыскает по карманам и недовольно выдыхает, когда ничего не находит. — Сига есть? — Греби. Небольшая чёрная сумка открывается. Среди ненужного хлама найти потрёпанную пачку Винстона получается не сразу. Кира тихо ругается себе под нос, перерывает все вещи и с видом победителя достаёт небольшую коробочку. — Ты серьезно в эти глупости веришь? Кира тихо усмехается, как только открывает пачку. Достаёт перевёрнутую фильтром вниз сигарету и протягивает Гаджиевой — в бред про желание не верит, но не забирает. — Мало ли сбудется, — Мишель неловко улыбается, хватает сигарету и начинает искать зажигалку. Кира с привычной кривой ухмылкой достаёт вторую и отдаёт пачку подруге. Чиркает пару раз колесиком, делает несколько «холостых» затяжек и, увидев растерянную рожицу Мишель, бросает «хватит таскать столько хлама», протягивает свою зажигалку. Гаджиева кивает, садится рядом и повторяет привычные махинации за Медведевой. Повисает тишина. Дым отдаёт приятной горечью, слабо бьёт по горлу и плавно растворяется в воздухе после каждого выдоха. Крохотные снежинки падают на землю весь день. Попадают в глаза, оставляют мокрые следы на руках и всячески намекают о приходе скорой зимы. Плечи Мишель невольно подрагивают — олимпийка, нагло украденная у Кристины, не спасает. Слишком холодно. Взгляд карих пробегается снизу вверх, изучает подрагивающее тело и застывает от столкновения с голубыми. Кира щёку закусывает, думает о чем-то и через пару секунд выдает: — Не замёрзнешь в платье своем? — Закаленная. Кира хмыкает, делает очередную затяжку, снимает с плеч чёрный плащ и набрасывает его на хрупкие прямо поверх кофты. — А если порву? — Рви, всё равно мамки. Мишель пару раз хлопает ресницами, тупит взгляд, но после хриплого «чё застыла» всё-таки надевает. За спиной слышен писк домофона, хлопок железной двери и громкий смех. Обернувшись, Мишель видит: Виолетту с двумя бутылками водки в руках, которую на плечах несёт Кристина; и Рони с огромных шарфом, который у неё никак не получается по-человечески завязать. Кира сползает с капота, громко свистит, поднимает руку и всячески привлекает внимание подруг, чтобы они точно нашли машину. — Они уже накидались, что ли? — тихо спрашивает Мишель, сдерживая нелепую улыбку до ушей. — Не должны были, — Кира щурится, всматриваясь. — Алису проебали где-то, черти. — Она не с ними была, — сообщает Мишель. — Домой после школы пошла, будет через пару минут. Кира кивает и продолжает следить за действиями подруг. Вот Кристина спускается по лестнице, чуть ли не роняет Виолетту, и громко кроет матом выпавший снег; вот Рони всё-таки завязывает свой шарф и забирает бутылки; вот Кристина поскальзывается и всё-таки роняет Вилку с плеч. — Дебилы, — шипит Медведева, прикладывая ладонь ко лбу. — Поможем? — Нет, я хочу посмотреть, чем всё кончится. Виолетта подскакивает на ноги, говорит тысячу проклятий на, кажется, не русском языке, хватает небольшой ком грязного снега и кидает прямо в куртку Кристины. Захарова стоит в ступоре несколько секунд, но стоит Малышенко драпануть, сразу хватает такой же снежок и швыряет его в убегающую — мимо. — Дегенераты, — Кира отмахивается, отворачивается и обращается к Мишель: — Как думаешь, я успею сходить в ларек, пока Куня придет? — Не успеешь, — Мишель качает головой и пальцем показывает на угол дома. — Вон она. Алиса машет рукой, ускоряет шаг и забавно дёргается, когда в неё неожиданно прилетает снежок — Виолетта стоит от неё в метрах пяти и давит свою глупую улыбку. — Долбоёбы. Кира ещё раз свистит, активно жестикулирует руками и всячески старается привлечь внимание взбалмошных подруг. Постоянно вздыхает, вываливает всё больше оскорблений и уже собирается идти к ним, чтобы за шкирку притащить каждую к машине; но не успевает. Стоит сделать шаг в сторону девочек, в затылок прилетает что-то холодное, с хрустом разваливается и попадает за шиворот. Кира разворачивается на пятках: за спиной стоит Мишель, невинно хлопает ресницами и ехидно улыбается — странный контраст. — Дьявол в ангельской оболочке, блять, — шипит Медведева. — Я не ношу Прада, вообще-то! — Мишель фыркает, показательно дует губы и складывает руки на груди. — Бабы, чё за артобстрел начался? Рони оказывается рядом, с опаской оборачивается, смотрит на бросающихся снегом подруг и протягивает бутылки Кире. — Тут ещё один партизан, не верь её честным глазам, — Кира усмехается, кивает головой в сторону Мишель и перехватывает бутылки. — Мишель вообще никогда нельзя верить. — Да вы охуели! — Мишель разводит руками, недовольно смотрит то на одну, то на вторую. — Я самый честный человек в этой компании вообще-то. — Пиздишь! — кричит Виолетта, подходя к машине. Вслед за Малышенко плетутся: Кристина, отряхивающая волосы от снега, и Алиса, на штанах которой видны мокрые пятна. Повеселились вдоволь, теперь придётся терпеть неприятную мокрую одежду и холод. — Кир, а тачка откуда? — интересуется Рони. — У друга взяла погонять. — Мы все не влезем, товарищи, — констатирует Алиса, как только подходит вплотную. — Кто-то один в пролёте. — Чур я в багажнике, — Виолетта с неподдельным восторгом тычет пальцем в сторону задней части машины и, кажется, вот-вот запрыгает на месте. — Я тебе дам в багажнике, — цедит Кира. — Гаишники остановят и проснёмся в отделении. — Да не остановят нас, чё ты нудишь. — Могут остановить. — Ну остановят и остановят, какая разница? — Мне на работу завтра, а я буду торчать в… — Давайте просто разделимся, — встревает Рони, — и поменяемся потом. — Умно, — через несколько секунд молчания выдаёт Виолетта. — Спасибо, — Рони самодовольно ухмыляется. — Нравится быть умником, что ли? — Вилка не унимается. — Фильм — дерьмо, — вклинивается Мишель. Малышенко и Вербицкая молчат пару секунд, смотрят друг на друга, смотрят на Мишель и хором выдают: «Завались». — Алё, как делиться будем? — Кристина в эту затею не верит максимально. Поэтому бросает косые взгляды, показывает своё пренебрежение в тоне и нагло отворачивается к Мишель, чтобы взять из сумки сигарету. — Самые адекватные едут на машине туда, чтобы потом самые пьяные поехали обратно, — на эту выходку Рони не реагирует — давно пора привыкнуть. — Тогда Куня и Рони сейчас едут со мной, — констатирует Кира. — И кого-нибудь третьим можем взять. — Меня третьим! Голубки сами доберутся. — Ладно, Вилка третья, — выдыхает Кира. — Всё решили, всех устраивает? — Ага, не будем в метро трястись, — передразнивает Виолетту Мишель. — Крысы, — добавляет Кристина. — Просто здраво мыслим, — Алиса дурашливо показывает кончик языка и открывает дверь, усаживаясь на переднее сиденье. — Ну чё, едем? — Погоди, — Медведева пересчитывает по головам толпу подружек, выдыхает и сообщает условия сегодняшней «гулянки»: — С парнями не зажимаемся, в комнаты не уходим, с чужих стаканов не пьём. Виолетта, наркоту с алкашкой не мешаем. Все запомнили? — А не с парнями можно? — Мишель усмехается, доставая из пачки очередную сигарету. — Тебе ни с кем нельзя, — цедит Кристина, косясь на подругу. — Все запомнили? — повторяет вопрос Кира. — Про наркоту не обещаю, — Виолетта показательно зевает, но сразу же выпрямляется стрункой, как только замечает грозный взгляд. — Ладно, запомнили. И через несколько секунд шепотом добавляет: — Но не выполним.