***
Итэр наблюдал за сестрой весь день, пытаясь выгадать подходящий для встречи момент. Но она все время была с кем-то. И это злило. Выполняла поручения в сопровождении этого бесполезного летающего существа. Упала со стены разрушенного временем здания, когда попыталась увернуться от зарядов Стража Руин. Так мило шипела от боли, что Итэр готов был покинуть укрытие и постараться утешить. Но вокруг сестры мельтешило белое нечто. Громко беспокоилось, никак не помогая. А Люмин притихла и слушала с лёгкой улыбкой. Потом меч в ножнах убрала да использовала, чтобы опереться и встать. Держалась за бок, спускаясь с гор Ли Юэ. Больно же. А это белое создание беспокоить не хочет, потому и воркует, что всё хорошо. Переводит тему на еду, и создание тает. Чем она это заслужила? По пути они встретили девочку в оранжевом, собиравшую стеклянные колокольчики. Итэру бы радоваться, что нашелся кто-то, кто Люмин поможет, а он не мог. Чувствовал острое, граничащее со злостью раздражение, наблюдая, как активная девочка с короткими темными волосами помогает сестре присесть и почти силой впихнет в её руки промасляный свёрток с едой. А потом, наслушавшись комплиментов своему кулинарному искусству, вовсе отдаст свое копьё. Легко так. Просто потому что опираться на него удобнее, чем на меч. Друзья... Как же здорово, что они у Люмин есть. Что без него она не умрёт истекая кровью где-то в забытом богами месте... Они её любят. А она... Кажется отвечает взаимностью. Привязывается. Это его пугает больше всего. Итэр не хотел, чтобы люди этого мира вставали между ними. И не хотел, чтобы сестра по-настоящему полюбила кого-то, кроме него. Обычно они не привязываются. Конечно, ведут себя вежливо и дружелюбно. Помогают легко. Но они никогда не нуждались в других людях. Не отдавали им частичку себя. И не брали чужие частички в замен. Могли слушать переживания и горести, но в сердцах их не оставляли. А Люмин начинает искренне переживать и радоваться за людей. И она так старалась вникать в то, что говорит белое существо. Вовлекается эмоционально. Следит за собой, чтобы не расстроить. Заботится... О нем никто не заботиться. Обидно и холодно. Итэр боялся, что эти яркие переживания, разделенные с людьми, сделают его лишь блеклым воспоминанием, к которому уже ничего не чувствуешь. Да, часть жизни. Но оставшаяся в далёком прошлом. Нет, он слишком соскучился. Слишком завидует теплу и вниманию, которое даёт и принимает сестра. Ему необходимо было напомнить. Поторопить. Устыдить за счастье. Итэр уже предвкушал скорую встречу: Люмин устала, так что должна пойти отдыхать в номер. Но, спустившись с гор и оставив белого компаньона дегустировать новые блюда той активной девочки — Сян Лин — сестра не пошла отлеживаться, давая телу отдых. Не пошла ему — брату — на встречу. Она в который раз собралась проводить вечер с человеком. Одним и тем же. Это воспринимается как пощечина — больно и унизительно. Они никогда не запрещали друг другу проводить с кем-то время на стороне. Иногда "разделяли" человека, который понравился. Не относились к этому серьезно. Просто... Развлечение. Но идти за ним, когда тело болит? Когда валешся с ног от усталости? От разочарования и ревности под кожей чешется. "Сестрёнка, это просто поразительное постоянство и эниузиазм" — хотелось выплюнуть ей в лицо при первой возможности. Это не похоже на простую интрижку. Они гуляют и разговаривают. Люмин проявляет нежность, касается. Принимает подарки, смеётся время от времени... И позволяет поразительно много. Сестра довольно привередливая. Не любит когда все идёт не так, как хочет она. Это касается даже мест поцелуев. А за боль и унижение легко убить может. А тут соглашается на это добровольно. Не один раз. Итэр уже был раздражён и зол, поэтому оставил попытки подкараулить на улице и решил подождать в номере, который снимала Люмин. Помещение небольшое, но пребывает в бардаке. Книги и свитки валяются. Все, вроде как, научные. Интересно. Взяв первую попавшуюся книгу — она оказалась по географии Тайвата — принялся читать, устроившись на кровати сестры. Пахнет ей — свежо и остро. Холодным ветром, мятой травой. В голове ничего не откладывалось, пока Итэр пытался убедить себя, что она не сделала ничего плохого: он сам совсем недавно проводил время с другим человеком. Люди бы назвали это словом "изменял". Но он даже лица его не помнил. Да и что такое для них "измена" они вообще не обговаривали. Люди говорят, что измена — предательство. Тогда она ему изменяет. И Итэр, отложив книгу, пытается решить, какая измена ранит его больше: с кучей друзей, или с одним... Человеком. С одним. Множеству достается понемногу. Тому рыжему — слишком много. Люмин не было так долго, что он задремал, укутанный в её запах. И проснулся, когда уже было темно. Не сразу понял где находиться и что происходит. Но убаюкавший запах постели смешивался с новым. И все прояснилось до невидимых шипов между ребрами. Сестра, видимо, заметила его на кровати. Но глазам не поверила, замерла. А Итэр не захотел спешить, думая над дальнейшими действиями. Лежал себе молча, наблюдая, как медленно она выходит из ступора. Стараясь от него взгляда не отводить ищет свечку, зажигает. Он не растает в неровном свете. Может не надеяться. Когда теплый свет разогнал тени, Люмин вскрикнула, сама себе рот рукой зажав. Свечка упала из её рук и потухла. Выглядела сестра так, словно труп любимого человека увидела. Итэр неторопливо встаёт, сладко тянется со сна. Шаг к ней делает — она от него. Заслуженно натыкается на что-то. Падает, тихо вскрикнув. Ему бы успокоить, но он не может отказать себе в удовольствии бесшумно приблизиться, нависнуть, попытавшись в лицо заглянуть. Страх — тоже неплохое наказание. Но сестра, рвано вздохнув, отворачивается заторможенно. Это уже совсем оскорбительно. Итэр хватает её за щеки, чтобы повернуть к себе. Чувствует, как она дёргается, пытаясь отползти. Свободной рукой берет за плечо. К себе наконец лицо поворачивает, хотя Люмин упирается. Уже отпустить готов, но замечает: она собирается закричать. Рот он ей зажимает машинально, замечает как дрожат плечи. Чем же он её так напугал? Бледностью? Неожиданностью визита? Или совсем себе не верит? Решила, что кошмар очередной снится? Итэру очень захотелось узнать, что он в них делает. Он собирается прошептать что-то вроде: "у нас не бывает галлюцинаций, успокойся" или "рано меня хоронишь". Собирался, но почувствовал, как Люмин впилась зубами в ладонь, которой он ей рот зажимал. Итэр рефлекторно руку отнимает. Пытается понять как реагировать, но сестра не дает времени на размышление: она точно бьёт в колено. Приходит его очередь падать: сильная боль молнией пробегает по ноге, заставляя забыть об укусе. Итэр руки перед собой выставляет. С его губ стон срывается, а за ним — лёгкий смешок. Он никогда бы не подумал, что всерьез будет делать что-то, чего сестра не хочет, а она — сопротивляться отчаянно. Люмин отползла и, видимо, встать собиралась. Но отползла недостаточно. Итэр её за лодыжку схватил и на себя с силой дёрнул, заставив по полу проехаться. Предусмотрительно поймал другую ногу — кажется, ему хотели дать в челюсть. Или хоть куда-то. Положение интересное. Сестра лягнуть, вырваться пытается, привстает, морщится болезненно. У нее такое выражение лица, что Итэр тянется невольно. Поцеловать хочеться. К неудовольствию чувствует, как его пытаются отпихнуть. Но все равно мажет губами по бледной щеке. Прохладной и несмотря ни на что мягкой. Его проглотила бы нежность, если бы не две вещи: сестра залепила ему пощечину; вблизи запах недавней близости с другим мужчиной такой сильный, что тошнит. Отвращение, смешанное с желанием как-то ответить за такой прием и... за всё, заставляет его по лицу её ударить наотмашь. Голова мотнулась, но сестрёнка ни звука не издала. Итэр только заметил, как она воздуха глотнула и губы сжала. От этого жеста внутри тянет. Хочется... Просто хочется до дрожи в руках. Но у него есть самоуважение. Встав рывком, не смотря на непрошедшую боль в ноге, хватает сестру за запястье. Она встать так и не успела. Открывает за спиной своей портал — чернеющий провал в пространстве. Ныряет в него — Люмин тащит волоком. Кажется, она все же вскрикнула, оказавшись в воде небольшого озера, находящегося далеко от Ли Юэ. Итэр посмотрел на неё брезгливо, ушибленную щеку потёр — как раз раненой рукой — на ладони отпечаток зубов, но крови вроде нет. Ну и чего орать? Вода теплая. Он её не держал — она отползла.***
Держа сестру в объятиях, Итэр думал, что не смотря на грубость, все сделал правильно. Вода её взбодрила. И кажется Люмин поняла наконец, что все взаправду, спросив тихо: — Зачем? — голос хриплый, но на удивление сухой. Ноток упрёков или истерики не слышно, и Итэр почему-то чувствует разочарование. Хотя вроде бы должен быть доволен. Впрочем, когда она такая... Посчитавшая, что с ней поступили несправедливо — защищаться будет до конца. Не факт, что получится надавить, как он хотел — Люмин закроется, воспринимая каждое слово как нападку. Впрочем, в чем тут она неправа будет? Кожа ее совсем ледяная. Итэр вспоминает, что собирался вернуть сестру в номер, которому они добавили бардака своей возней. Вспоминает, вновь материализовывает портал за своей спиной. Мягко за собой утащить пытается. А она опять упирается, обжигая взглядом. Смотрит не с ужасом. Смотрит как на врага. Да, он угадал — она будет защищаться до последнего. Сейчас лучше отпустить. Уйти, дав остыть и ей и себе, но он не может остановиться. Жутко скучает и ревнует. Её хочется. Но он ненавидит этот взгляд — сухой и горячий, как тлеющие угли. Он заставляет его чувствовать вину — не её! Раз так... Вспыхивает желание правда заслужить этот взгляд. Будет справедливо. Люмин понравится? Точно, ей же такое действительно нравится. От этих мыслей мурашки отвращения по телу пробежали. Итэр отпустил сестру, словно сдаваясь. Позволил отступить на пару шагов, скользнув взглядом с лица на шею. Как давно он не касался ее губами легко. Собравшись, Итэр материализовывает новый портал за спиной сестры и, рванувшись вперёд, толкает в темноту. Она кажется закричала от неожиданности и боли, но он не уверен. Для него мир приобретает четкость, когда сестра кусает губы, пытаясь его с себя спихнуть. Он только прижимается, давая прочувствовать весь смысл положения. Люмин не сможет вырваться. Итэр — может сделать все, что захочет. Она смело встречается с ним взглядом. Он видит: сестра понимает его. Не до конца, правда. Злится на его прошлое поведение. На нынешнее положение. Ненавидит за бессилие, которое заставляет чувствовать. Ненавидит. Это чувствуется особенно хорошо. Это непривычно, и почему-то действует подобно алкоголю. — С каких пор тебе это нравится? — спрашивает Люмин, оставив попытки спихнуть его с себя. В голосе её любопытство, в которое завернуто презрение. А паники и след простыл. Итэр невольно улыбнулся, понимая, что сестра не попросит отпустить или хотя бы быть мягче. Потому что считает это жалким. А на сегодня ей этого уже хватит. Она так считает. Он — нет. Нежно проведя рукой по её щеке, Итэр наклоняется. Мягко трется носом, почти касается уха. Люмин отвернуться не пытается. Просто... Смотрит. Неприятно. — Мне? Мне не нравится. Я для тебя стараюсь. Нужно же... Соответствовать. — он чувствует, как сестру передёргивает, аккуратно зажимает мочку её ушка между пальцами. Трет немного. Она молчит, и лицо её все такое же бледное. Кажется, он недостаточно хорошо выразил свою мысль. Нужно попробовать ещё раз. Положив ей руку на щеку, старается пояснить: — Соответствовать тому, к кому ты даже в таком состоянии полезешь, — Итэр с нажимом проводит по тому месту, за которое она днём после падения держалась, морщась болезненно. Без удивления отметив, как напряжено её тело, как сама она воздуха глотнула и закусила щеку изнутри, Итэр вздохнул тяжело. Значит Люмин накричалась? Или он недостаточно больно бьёт? Или не совсем туда? Немного тактику поменял, пальцами надавил между ушибленными ребрами — так же травмированная зона, но ощущаться должно иначе. Сестра мило брови ломает, едва дыша. А он не закончил: — Или дело не в нем? — как должно быть странно смотреть на неё с таким жгучим отвращением и упрёком, но Итэру не странно. Он хочет задеть так, что она не смолчит. А то бесит эта... Кукольность. — Может дело в том, что ты шлюха без капли уважения к себе? Бежишь, прихрамывая, как собачонка к тому, кто... — последнее слово он выбирал и пропитывал ядом так долго, что пришлось взять паузу, — приласкает? О, взгляд поменялся. В темноте расширенных зрачков колыхнулось удивление, мелькнула сталью обида горячая. Интересно. Сестра машинально попыталась привстать. Итэр надавил на её грудь, прибивая к пыльному полу. Люмин кажется задыхается от возмущения. Щеки трогает краска. Он готовится слушать гневную речь, и потому сухое и шелестящее, как кучка осених листьев: "а тебя это как касается?" — его разочаровывает. И задевает. Новая волна возбуждения накрывает с головой. Все, что касалось одного, всегда касалось и другого. Не бывало "ты" и "я". Были "мы". — С каких пор не касается? Я же твой старший брат. — старается звучать приятно. Даже смеется, но смех выходит холодным. А сестра, вновь побледнев, ему в глаза заглядывает. Голову по-птичьи набок наклоняет, так что длинные пряди красиво качаются. И мягко да терпеливо, слово трехлетке, объясняет: — с тех пор как брат мой умер. На мгновение Итэру кажется, что его оглушила оплеуха. Он моргает, трёт переносицу, пытаясь переварить смысл сказанного. Да, он ведёт себя по отношению к ней непривычно жестоко. Но это... Казалось заслуженным. А сейчас он уверен, что это заслужено. Значит "мертв"? Замахнулась на их связь, ценее которой нет ничего? Разрывает так легко эту ниточку, что двоих связывает с рождения? Толкает в могилу и — о как цинично — идет создавать такие связи с другими? А как же он? Должен гнить и не мешать? Обида и гнев ледяными руками за горло держат. Ребра разрывают. В сердце когти вгоняют. Итэр заставляет себя жестоко улыбнуться, хватая Люмин за горло. Она даже не вздрагивает, только зубы сжимает. К боли готовилась? Напрасно, он же не такое чудовище, каким она его рисует. Отпускает шею, бархатно говорит: — Вот как? Я запомню. Давая понять: "я тебя услышал". И ничего это уже не исправит. А она, его маленькая циничная предательница, все никак замолчать не может. Усмехается горько: — А смысл? — По губам её ударить хочеться, но Итэр только нежно скулу гладит. Говорит: — Я буду напоминать, — губы сами в болезненную улыбку изгибаются, голос надрывается, — надо же помнить? Нельзя забывать. Нельзя бросать в яму, ловко пронзив сердце. Он знает, что сестра боится. Но черты её лица это чувство не исказило. Такие же точёные... Как у него. Почему-то смеяться хочется, но не выходит: горло эмоции сжимают так сильно, что не вздохнуть. Люмин облизывает губы сухие, ресницы опускает, смеясь издевательски: — Я — забуду. А мертвые помнить не способны... — он чувствует, что она хотела добавить: "иначе бы не поступали так". Но не добавляет. Не потому, что он делает ей какое-то зло. Сестра просто замолкает, повернув голову на бок и глаза прикрыв, словно обессилев. Итэр смутно понимает, что слова эти и её обожгли. Что сказаны они, чтобы... Ранить в ответ? Но она первая напала. А он ещё не отомстил. Ещё не ранил по-настоящему. Но это поправимо. Итэр хватает её за щеки, поворачивает обратно к себе. А она, такая бледная и холодная, почти как мертвая, не открывая глаз тихо шепчет, что устала. Так просто! Будто это может её оправдать, а его — остановить. Но внутренности жалость и тоска пронзают, причиняя острую боль, почти заставляющую жалко согнуться пополам. Он всегда старался избавить её от любого дискомфорта. Берёг. Зацеловывал разбитые коленки и локти, в теплые золотистые глаза заглядывая. Бережно распутывал колтуны, в которые частенько сваливался шёлк волос: в детстве она игнорировала существование расчёски. Добросовестно сон сторожил, а она... Во всем отвечала тем же! На переносицу давит, хочется носом шмыгнуть, но Итэр удерживается, с трудом глотая воздух: он оставляет горький привкус. Как будто то светлое и далёкое прошлое может сейчас на что-то повлиять! Сестра его, вообще, похоронить и забыть решила, так что пусть даже не рассчитывает! Ударить хочется. Укусить хочется. Стараясь дышать ровно, Итэр бережно берет её лицо в ладони, наклоняется, прижимаясь лбом ко лбу. Под кожей закипает. А он так же мягко интересуется: — Правда? И что же тебя так измотало? — воспоминание о том, что совсем недавно её трогал другой мужчина, она о нем думала, касалась... Грудную клетку что-то жгучее заполняет. В горле плещется. Язык щипет. Кажется, что не ему одному. Люмин медленно, не до конца поднимает ресницы. Смотрит на него сквозь их мягкий светлый веер, а губы её вытягиваются в сладкой-сладкой улыбке. Словно она вспоминает нечто, что принесло ей море удовольствие. Нечто, чего она ещё желает. Собирается что-то сказать, но он перебивает, удерживая на губах улыбку: — Так понравилось? — Люмин поднимает взгляд, и он понимает: она тоже из себя улыбки выдавливает. Дразнит? Продолжает ранить? Упрямая сука. — Очень, — ощущается так, словно в лицо ему плюнули. Итэр, прилагая море усилий, чтобы просто в горло не вцепиться, грубо переворачивает её на живот. Сестра задушенно стонет от боли — ушибы о себе знать дают — он чувствует: Люмин так напряжена, что, кажется, вообще не дышит. Наклоняется, почти оставляет укус на холке, но удерживается и на ухо шепчет с энтузиазмом: — Значит и сейчас понравится. Она возиться, шипит — змейка юркая и ядовитая. Бросает: — Сомневаюсь. Итэр мысленно засчитал очко в её пользу. Попала метко: ревность подогрела, самооценку задела. Он не хуже человеческого мальчишки. Он — выше. Он существо, сотканное из света и золота. Из того же, что и Люмин. Итэр не собирался приносить ей физический вред, оставлять следы. Потому что он — лучше. А ещё сестрёнка неплохо переносит физическую боль. Душевную — хуже. — Я помню, что ты устала. Не переживай: со мной тебе не придется старатся, как с ним. — Единственный плюс, — отвечает она, и голос звучит куда более хрипло, чем ранее — приятное замечание. Чем дальше, тем больше сыпется её выдержка. Сестра упряма, не любит показывать слабость. Но всему предел есть. Итэр смеется, уже рот открывает, чтобы сказать: "что есть", но Люмин оборачивается через плечо. Глаза снова совсем черными кажутся. Сестра изящно ведёт плечом. Он засматриваться невольно, а она, словно намеренно внимание усыпила, безжалостно бьёт: — Ты ещё ничего не сделал, но все сравнения с ним уже проиграл. В пух и прах, — Люмин проглатывает смешок, — Человеку, который меня пару месяцев знает... — и смеется звонко, глядя в лицо. Даже сейчас... Так хорошо понимает. И использует это. Но он тоже её понимает, поэтому отвечает ударом на удар: — Метко бьешь в мое мертвое сердце... — тянет, почти поет, желая вбить в неё: я тебя никогда не прощу. А вот ты... Мертвым простительно куда больше, чем живым, правда? Она замолкает, сама отворачиваясь. Голову на скрещенные руки роняет. Итэр старается не порвать платье, не повредить нежную кожу под ним, торопливо раздевая. Сестра почти не сопротивляется. Только разок пытается лягнуть наугад — Итэр крепко прижимает её к полу, проводит рукой между четко очерчаных лопаток. Кожа молочно белая, красивая, но на ней темнеют чужие следы, всё портя. Кажется, он сам не заметил, как как-то мерзко это прокомментировал, потому что Люмин бросила пренебрежительно: — Зато все было добровольно. Не как... — Она замолкает, не желая проговорить вслух. Но он четко слышит: "не так как сейчас". Сейчас недобравольно. В этом смысл, но почему-то холодные и колючие, точно снежинки, мурашки бегут по спине. Звучит... Как будто ногтями по стеклу водят. Он гладит, но и цепляет ногтями иногда. Целует выпирающий позвонок. Как тысячи раз до этого. Грудь и глотку смех царапает: — Так я во всём проигрываю? Что же делать? Итэр от нее уже ничего не ждёт, но сестра предлагает пойти, да и утопиться, а потом, вдруг, четко добавляет, снова обернувшись: — Или пойти к кому-то другому. Ты... — он её за щеки ловит, приближается так, что чувствует её дыхание на своих губах. Люмин не разочаровывает. Не краснеет, не пытается взгляд отвести: — К кому-то другому иди, лицемерная ты святоша, — она не могла знать, проводил ли он в Тайвате время с кем-то другим, но угадала. Проводил. Но это просто секс без эмоциональной близости. И, если бы её вина была только в этом, они бы так сейчас не лежали. — Пойду, но позже. Я же не ты... Так пренебрегать своей половинкой не могу, даже стоя одной ногой в могиле. Хочеться крикнуть: "это ты подтолкнула, дура!", но он молча стягивает платье до конца — до того только спину оголил. Только сейчас замечает отсутствие нижнего белья, смеётся жестоко, заставляет себя присвиснуть. — Тем более я не могу сейчас уйти! — проводит по аккуратным ягодицам, сжимает одну, — Ты же... — Ты так себя преподносишь. Или позволяешь с собой обращаться. Все одно. Никакой трагедии в этом не будет... — Она дышит часто. Панику все меньше контролирует. Итэр наклоняется, снова касается губами и дыханием уха: — Я освежу память о себе. Напомню. Накажу. Утолю жажду по тебе хоть немного, пусть и так извращенно. И... Разделю наконец свою боль с тобой. Раньше мы всегда так делали. Так сильно помогало... Он приподнимает бедра сестры, ставля раком. Молчание и бездействие её кажутся совсем неестественными, но все логично: она прекрасно понимает, что противостоять не может, а жалко возиться и просить... Унизительно для неё. Итэр проводит рукой между её половых губ, невольно представляет, как стенки влагалища натирал чужой член, как клитора и спайки половых губ касались чужие руки. Представляет и говорит вслух, словно сам с собой: — Что-то я отвык. — Люмин сама напомнила о других. И прекрасно знает, что единственная женщина в его вкусе — это она. Она всегда легко относилась к его предпочтениям. Сама могла вылизать сзади или трахнуть пальцами, лишь бы угодить. Но в отношении себя ничего такого не позволяла. "Просто не нравиться". "Неприятно и бессмысленно". Смысл уже есть. Физически больно он не сделает. — Все хорошо, — почти серьезно успокаивает вслух. Сестра теперь скорее собой пахнет, чем кем-то ещё: искупалась, вспотела. Острый запах пота. Жар от кожи — ненависть согрела? Снова возвращается к холке. От выступающего позвонка до растрепанных короткий прядей на затылке языком мажет. Люмин не оборачивается, когда он оставляет шею, опускаясь. Чтобы она не думала, решив притворяться куклой, он вредить не собирается. Широко мажет языком между ягодиц, поглаживает подушечкой большого пальца, надавливает. Затем проникает на половину первой фаланги, трется о стенку, оттягивает, тыкается языком. После нескольких движений убирает палец, понимая, что так проще смазывать слюной и поглаживать. Мышцы гладкие и горячие — приятно. Сосредоточиться на простых механических движениях легко. Скоро Итэр чуть прикусывает левую ягодицу — оттягивает правую. Проникает двумя пальцами — начал с одного. Он старается, делая все медленно. Пальцы давит вниз, под разными углами сгибает. Дискомфорта быть не должно. Может даже приятно станет немного. Но слышит тихое: — Не старайся, — ему бы невинно спросить "что", но он и так понимает. Для неё это что-то, что нужно пережить. А он тянет, проявляя заботу, которая в этой ситуации — насмешка, не более. Не только, конечно, но... — Извини, но я привык доставлять партнеру удовольствие, а не драться в постели, — Ну вот опять. Всё к этому возвращаются. Люмин не комментирует привычки, просто слабо называет извращенцем и придурком. Потому что явно не птички ему нашептали подробности свиданий. И потому, что... Нет тут для неё удовольствия. Кажется, сестра очень долго над чем-то думала, потому что в следующий раз заговорила только тогда, когда он вынул пальцы, растянув достаточно. Когда шумно вздохнул, сплюнув на ладонь и по члену растер. Она оборачивается. Даже в темноте Итэр видит покрасневшие щеки и влажные следы на них. Надо же — беззвучно плакала. Смотрит почти затравленно. Итэру хочеться спросить: "о чем же ты думала?", но он молчит. Сестра первая прерывает тишину, в лицо ему глядя: — Не надо. Итэр снова чувствует, как мурашки опять пробегают по спине. Чувствует тяжесть в груди. Но злость никуда не девается. Даже малая её часть, хотя Люмин через себя перешагнула: значит ей нестерпимо плохо. Наоборот, он будто злится сильнее, хотя не может понять на что. Но спрашивает скучающе: — Что не надо? Сестра мило хмурится, жуёт губу нижнюю, не находя слов, но он услужливо подсказывает: — Насиловать? — Она вздрагивает, будто от удара, но кивает. Болезненное веселье со спины обнимает, на ухо шепчет, искушая. И Итэр поддается. — Почему? — Спрашивает, а лицо от улыбки сводит. — А зачем надо? — Он замечает, что Люмин едва голос контролирует — дрожь пробивается, как росток. А Итэр, совсем как дурачащийся ребенок, козыряет: "я первый спросил". Странное удовольствие в груди ворочалось от того, что сестра сдалась. Согласилась с унизительной позицией жертвы. Она хмурится, пытаясь найти ответ, хотя отлично понимает, что правильного тут нет — он просто издевается. — Потому что... — охает болезненно, лицо руками закрывает, — ты победил: я не знаю, что сказать. Хорошо твое... Красноречие. Или бессердечие? Итэр зевает, слушая, как Люмин пытается продолжить. — Потому что это неправильно для тех, кто... — Замолкает, сглатывая. Итэр и без продолжения понимает: "для тех, кто любит". Потому что они всегда друг друга любили больше, чем самих себя. Разве даже злясь, можно причинить боль самому ценному? Оказалось: можно. И это даже приятно. Как болячку раздирать. Итэр упивается её унижением, неуверенностью. Это смягчает боль от тех ран, что она нанесла. Но голову кружит, а мысли — туманит. Как обезболивающие с наркотиком. — Для тех, кто умер? — Взгляд у нее совершенно неживой, что у куклы, но он жизнерадостно продолжает: — Да, обычно мертвые ведут себя по-другому. Люмин мотает головой зачем-то, с заметным усилием взгляд не опускает: — Я сказала так, потому что ты меня очень ранил, — Голос тихий такой, но надрыв все равно слышен. Итэр приятно удивлен, это опять тянет присвиснуть. Она дошла до оправданий! Вероятно, завтра в Сумеру снег пойдет. — Но я исправлюсь, — тихо и ласково обещает, снова к ней наклонившись. Намеренно игнорирует ею сказанное, мягко в плечо целует. — Я так ждала нашей встречи... Я... А сестра все говорит. И паника становится такой ощутимой, что хочется на вкус попробовать. Итэр проводит языком по шее — артерия рядом. К ней тянется, чувствует как Люмин вздрогнула и зашипела: — Не трогай. — Паника горячая и соленая. Он целует выше и смеется, отмечая, что сестра все же пытается избежать прикосновений. Остаётся только сжать в объятиях. Как же далеко он может её завести? Как глубоко утянуть? Любопытство и азарт горло сушат, в тело невидимыми иглами впиваются. — Да, я вижу как ждала... — А она его будто не слышит, только повторяет, что ждала, а потом срывается: — А ты?! Ты встречи искал?! — Так мило обвиняет, злится. Дышит так, будто очень-очень долго бежала. Загнанно. Он молчит, но ей видимо собеседник уже не нужен. Остаётся только улыбнуться на её: — В чем ты меня обвинять пришел? Мы сотни раз были с другими. И никогда никто не воспринимал это как что-то плохое, заслуживающее обвинения. Хочеться сказать, что она прекрасно знает: дело не только в этом, но вместо этого он спрашивает невинно: — А когда это было? — Обвинение. Люмин смотрит во все глаза. Заторможенно припоминает насильное купание в озере. Он только отмахивается, говоря, что она не в себе была, а вода хорошо в чувство приводит. Ну вот. Смотрит обиженно, как в детстве. Брови сводит, взгляд опускает. Как тут не улыбаться мягко, чувствуя слабость и острое желание додавить: — Я не верю. Сестра от него отползти пытается, он только молча ловит и, берясь накручивать одну из её длинных прядок на палец, тянет сладко: — Ты тоже хороша в красноречии, но чего-то не хватает... Она задыхается от бессилия, но пытается что-то сказать. Итэр облизывает пальцы и ещё разок смазывает напряжённые мышцы анального отверстия. Люмин, кажется, забывает о чем говорила, и просто бормочет, что искала. Он жестоко интересуется, что же она потеряла такое? — Что с тобой сделала бездна? — Отчаянно так спрашивает, прикрыв лицо руками опять. Он почти слышит, как внутри у нее что-то ломается. Чувствует себя победителем, взглядом впитывая это отчаяние. Настроение так поднимается, что он милостиво разрешает во всем бездну винить, правда добавляя, что так легче. Легче для такой слабой сестрёнки. В красках описывает, как бездна уничтожила в нем все хорошее, но чувствует её дрожащие пальцы на своей руке. Это неожиданно. Тянуться к нему пытается, хотя отталкивала. Он пальцы стряхивает, отмечая прилив вины и злости: что она придумала? — Ой, извини, я нечаянно, — твою руку оттолкнул. А Люмин будто и не замечает. Шепчет, и шепот пробирает по костей, разгрызает их, пытаясь полакомиться содержимым. — Прости, что ждал меня так долго. Совсем один. Я... Виновата перед тобой. Ему хочеться успокоить её. И за это он её почти ненавидит. — К кому ты обращаешься? — выходит совсем сухо и жёстко. Сестра, не смотря на посыл, прямо отвечает, что к нему — к своему брату, к Итэру. В ее голосе слезы звенят. Осталось совсем немного. Он её по бедру и боку гладит, каждым словом метя в сердце: — Ты кажется что-то перепутала... — Люмин снова извиняется, уже захлебываясь слезами, но он продолжает: — Ты опоздала. Она, к его удивлению, кивает, держась за голову и рыдая, зажмурившись. Пожалуй, такой: лицо в красных пятнах, да ещё и опухло, сама — дрожит и не способна и слово нормально сказать — он её всего раз видел — когда их родной мир в прах превратился. И точно не хотел видеть ещё раз. Он не мог сказать, где именно хотел бы остановиться, но эту остановку они проехали. Итэр гладит сестру по спине, чувствуя, как её тело сотрясают рыдания. Отмечая, что кожа горячая, как при болезни. Но все равно целует в плечо, прижимает к себе. Гладит везде: по плечам, бокам, скользит по ногам руками. Губами тычется в шею, не пытаясь коснуться лица. Искренне хочет извиниться за перебор, хотя не простил. — Что я могу сделать? — сквозь всхлипы, совсем тихие слова пробиваются. Итэр не совсем понимает к чему они относятся, но отвечает: "ничего". Снова целует пылающую кожу нежно, мягко губами сжимает, чуть втягивая. — Чего такая грустная? Обидел кто-то? — Совсем не простил, но это её состояние боль причиняет, словно это его режут, бьют, душат. Люмин пытается перестать плакать: он видит. Но не получается. Только воздух ртом глотает, мотает головой: — Я тебя ранила! — Нотки истеричные непривычны, но картину дополняют. Итэр не может остановиться, простить и отпустить легко. — Не грусти, в жизни всякое бывает. Вина её должна притихнуть, когда он доведет начатое до конца. Сестра чувствует намериния. Отпускает свои волосы, утыкается лбом в скрещенные руки, кажется полностью смирившись. Итэр бережно из её волос цветы вытаскивает, в сторону откладывает. По голове гладит. Переворачивает на бок, придерживая за талию. Плавно собой заполняет. Никакой реакции. Долгожданная близость странная. Ощущается, как еда без специй. А ещё чувствуется отвращение. Не к кому-то конкретному — в целом. Он осторожен. Двигается медленно, стараясь давить так, чтобы принести хоть немного удовольствия, хотя это глупо. Жар и давление сильное, трение приятное. Но все это будто не совсем с ним. Приглушённо. Сравнимо с тем, как через толщу воды звуки доносятся. Сестра кашляет — горло пересохло? Её Итэр слышит удивительно четко. Как в бреду она говорит, что виновата и согласна на все, если ему легче станет. Его передёргивает. Он хочет прошипеть, что лучше бы она дальше лежала трупом, но вместо этого бросает ядовиную отмазку, мол, бездна поменяла, успокойся. А сам двигатся бережнее, чем в их самый первый раз, когда они — неловкие подростки — пытались всю глубину любви своей выразить. Сестра смотрит на него, слабо пытается насадиться, как-то поучаствовать. От этого ему становится нехорошо. И ей, очевидно, очень нехорошо. Совсем нехорошо. Кожа под руками — точно камень, за день нагретый солнцем — очень горячая. И под ней мышцы напряжённые. Итэр больше не может продолжать. Выходит осторожно, отпускает. Ожидает, что Люмин останется лежать, как марионетка, которой нити обрезали, но она рывком садится, морщится от боли, но обнимает его. Его, после всего. Лбом утыкается в грудь. Совсем горит. Кажется, плачет и извиняется снова. Он не различает слов, только понимает: вот что в её кошмарах. Вина. И он, говорящий, что слишком поздно. Отталкивающий. Итэр не хотел снова отталкивать её, но и оставаться не мог. Только из объятий постарался высвободиться, когда она совсем притихла. Но заметил, что Люмин просто обмякла в его руках. Отрубилась. Ему стыдно воспринимать это как удачу, упрощение. Итэр бережно уложил сестру в кровать, укрыв одеялом. Это не сильно поможет. Но это все, что он может сделать сейчас. Кроме, разве что, принять её недавнее предложение утопиться.