Всё проходит

Родители с детства учили его, что ситуаций, из которых не может быть выхода не существует. Но жизнь с каждым днем всеми способами старалась его избавить от этого принципа. Мать в его шестнадцать подарила серебряное кольцо с гравировкой: «Всё проходит» На внутренней стороне этого кольца было: «И это пройдёт» К восемнадцати годам он смирился с тем, что утерял украшение где-то в своей комнате. В вечном, гнетущем и разрастающемся бардаке терялось слишком многое в его жизни. В нём он потерял вторую золотую серьгу с уха, колпачок от любимого крема. Здесь же утеряна вера в людей, счастливые и беззаботные подростковые годы, слёзы и смех над тупыми шутками из интернета. В разбросанных вещах, вырванных листах из тетрадей, книгах и в непроизвольном порядке стоящих на столе чашек из под чая и кофе. В пустых банках, бутылках на столе, забитой пепельнице. В горьком сигаретном дыме и сладком паре вейпа. Он потерял себя, свои мысли и этот принцип, которому учили его родители. Капли крови с вскрытой кожи на предплечьях тупым ножом или осколком от разбитой матерью тарелки. Она должна была прилететь куда-то в голову, но разбилась, в итоге, об стену. Он никогда не хотел умереть по-настоящему, мысли кричали об этом, а сердце сжималось в сбитом ритме крича об этом. Но умирать он никогда не хотел. Хотелось исчезнуть. Хотелось остаться в покое, безопасности, в месте, где нет боли. Может, это и звалось желанием облегчить свои страдания смертью, но только в его словах, мыслях и потаенном крике это было отчаянной надеждой, что умирать для этого необязательно. Что это существует где-то здесь, где можно дышать. Где нет темноты, где можно дышать, мыслить, влиять на что-то и улыбаться. Где можно плакать, кричать, смеяться. Но с каждым днем это сжималось вокруг шеи, перетягивая трахею, вдавливая кадык внутрь, заставляя задыхаться. Приходя на учёбу он думал о том, как сильно он хочет домой. Возвращаясь домой он думал о том, как сильно хочет сбежать. Слышать от человека, от которого ты зависишь, который должен быть тем, кто дарит безопасность, уверенность в завтрашнем дне, хотя бы до твоего блядского совершеннолетия по закону, что он не знает как вас кормить, и как вы будете выживать до конца месяца – ужасает. Особенно когда ты слышишь об этом лет с десяти каждый месяц. Это заставляет что-то переворачиваться в желудке, а глаза после этой фразы бегают в панике, которая выжигает на подкорке мозга то, что останется шрамом на всю жизнь. Нищета. Он не ненавидит её за это. Он знает, что это обстоятельства. Что она сама страдает с каждым днем, как сильно старается, но не вывозит. Он ненавидит себя и эти обстоятельства. Не будь его и их, возможно, было бы лучше. Он бы не был сломан к двадцати годам, не сжимался бы от боли и не плакал бы в общественном транспорте от того, что денег на проезд для завтрашнего дня уже не осталось. Он бы не пропускал учёбу для того, чтобы остались хоть какие-то гроши до конца месяца. Он бы не существовал. Его бы не было. Не было бы этой комнаты, беспорядка и удушающего запаха табака, въевшегося даже в голые стены без обоев и какой либо краски. Старые книги бы не пылились на полках вместе с гитарой, на которой он толком и не играл. Он ненавидел счастливых. Он ненавидел тех, у кого уже есть билет в эту жизнь. Ненавидел тех, кто никогда не пробовал в своей жизни лепешки из муки, соли и воды, приготовленных на сухой сковороде без масла. Ненавидел тех, кто никогда не шёл пешком домой через лес и резкий спуск к берегу с острыми камнями. Ненавидел тех, кто мог взять вещь в магазине без мысли не платить за неё и сбежать как можно быстрей. Тех, кто этого никогда не делал от безысходности. Он ненавидел отчаявшихся. Ненавидел тех, кто опустил руки. Ненавидел тех, кто не ходил на учёбу до отчисления, в угоду своему пьянству. Ненавидел тех, кто опустился до того, что нюхает всякую дрянь, скуривает то, что предложат и сидит в старой машине с чужими мужиками старше лет на тридцать. Ненавидел тех, кто пускает всё на самотёк. Тех, кто никогда не бил себя за слёзы по лицу со всей силы в бешенстве от собственной слабости, а утопал в слезах, бросая всё на половине пути. Он ненавидел себя за одиночество. За то, что не мог никогда удержать людей рядом с собой, даже когда ничего не рассказывал о своей боли. Ненавидел за то, что не мог никогда удержать людей рядом с собой, даже когда делился о переживаниях и слушал внимательно о чужих. Он ненавидел себя за те слова и эмоции, которые говорил и испытывал. Ненавидел себя за смех над глупыми шутками. Ненавидел себя за брошенные от страха слова о том, что хочет уйти. Теперь он один в своей прокуренной комнате, задувает свечу и смотрит на свои руки. Татуировки закрывают шрамы. Возможно, не стоило так торопиться их забивать. Возможно, он испортит красивые рисунки, ставшие частью его тела, как портил всё вокруг себя. Он до сих пор помнит боль в руках после того, как испачкал подоконники своими нелепыми рисунками в пять лет. Он думал, что пишет пейзаж, но солнце в его картине улыбалось ему. Трава была высокой, а яблоня цвела, хоть и в тот день уже попадали яблоки. Мать била по рукам от собственного страха, что придётся менять окна хозяйке дома. Рисунки оттерлись легко, но он плакал всю ночь и молился на коленях в надежде, что хотя бы бог заставит его мать простить его за это. Она закрыла его в комнате на ночь, где он и изуродовал эти подоконники. Он до сих пор помнит вину за то, что даже не делал. Он помнит, как от ненависти к себе в тот день разбил себе ноги кулаками и исцарапал ногтями бедра до крови, чтобы себя наказать за то, что даже не делал. Она думала, что он своровал те деньги в свои девять лет, но их ему дала просто так добрая одноклассница. Он потерял в этом всём себя, свои мысли и этот принцип, которому учили его родители. Он остался один к своим двадцати. Его мечты о том, как он хочет быть счастлив. Его мысли о том, как сильно он хочет исчезнуть.