Быть... Императрицей?

Прошло больше месяца с тех пор, как пропал их сын, и матриарх королевства была готова пожать руку любому, кто хотя бы намекнет, что "С Докча всё будет в порядке". Её пропавший сын - это не нормально. Её единственный пропавший ребенок был НЕ В ПОРЯДКЕ. И даже несмотря на то, что Аид время от времени успокаивал её, её тревоге и гневу не было конца. Это был факт, что, хотя королева была милосердна, она также была очень привередливой и жестокой. В юности она была успешным командующим собственной армией, в то время как Аид выполнял дипломатические и руководящие обязанности в герцогстве Стикс. Это не означало, что король был слабаком в искусстве владения мечом, напротив, он был очень утончен в обращении с оружием ... Просто не так хорош, как его жена. Было хорошо известно, как хорошо она владеет мечом, и лучше было держаться подальше, когда королева была в таком настроении. Во дворце стало известным фактом, что быть сраженным мечом Аида было более милосердно, чем Персефоной, потому что весь гнев, который она, милая натура, сдерживала, вырвался наружу в этот момент. И, к сожалению, даже при доброй воле Аида было почти невозможно рассеять кислое настроение Королевы. "Жена, пожалуйста, Перси—" Король собирался закончить, когда его жена подняла свой меч в его сторону. "Любовь моя, опусти свой меч". Король умолял. Если бы это был кто-то другой, это было бы расценено как государственная измена. И если бы это был кто-то другой, кто-нибудь обязательно вмешался бы. Все слуги с напряжением наблюдали за этой сценой, за Персефоной, пребывающей в очень скверном настроении, с мечом в руках, с до боли перепуганным Королем на полу перед ней. Персефона оставалась неподвижной, меч все еще был занесен над ее головой. Она ждала, пока Аид продолжит. "Пожалуйста?" Добавил Аид, неуверенный, было ли это правильным словом. Королева опустила свой меч и вложила его в ножны. Еще больше ее разозлило то, как её муж сказал ей "успокойся", когда даже рыцари ордена Темнейшего Источника не смогли найти единственного наследника королевства. Её терпение по отношению к рыцарям Королевства на исходе.Это терпение толщиной с бумагу - единственное, что мешает ей отправиться на поиски своего сына за границу. "Муж, я нежно люблю тебя, но если ты ещё раз скажешь мне успокоиться, я тебя порежу", - сказала она, постукивая по мужу ножнами своего любимого меча. Старейшины храма Шакьямуни горячо молились о возвращении их любимой жрицы. Их колени онемели от безжалостной преданности. Могущество Храма Шакьямуни болезненно зависело от политической и магической силы жрицы. И впервые за тысячу лет Жрица оставила свое место открытым. Жрицам не разрешается выходить за пределы священной территории, поскольку Священные тексты намекают на потерю магической силы. Старейшины не были уверены, сохранила ли Жрица всё ещё свою божественную магию, или она была запятнана нечестивыми землями. Они даже не знали, была ли Жрица похищена или ушла по собственной воле. Статуя императрицы лунного света все еще светилась оттенком слоновой кости, что означает, что она все еще признает Ю Сана своим сосудом. Что указывало на надежду, что принцесса вернется. Старейшина Сунь Укун опустил голову на мраморный пол. Честно говоря, ему было наплевать на богиню лунного света. Но чтобы поддерживать баланс сил внутри королевства, он должен был поддерживать образ мудреца, благоговейного существа. Часть его была счастлива, что Ю Сана покинула храм, пусть и временно. Он заботился об этом ребенке с тех пор, как она была совсем крошкой. Богиня лунного света любила её, но это было проклятием для любой жрицы, получившей такую милость. Это означало жизнь птицы в клетке. Сана всегда смотрела за большие окна Храма и пыталась дотянуться до тех мест, до которых не могла дотянуться руками. На это было жалко смотреть. Часть Сунь Укуна желала, чтобы она больше сохраняла свою свободу, и чтобы девушка никогда не возвращалась в такое гнетущее место. В конце концов, он чувствовал определенное родство с тем, что оказался в ловушке. Будь у него такая возможность, он бы поднял свой средний палец к виску, богине и всему миру. Поскольку храм был также его позолоченной клеткой. Пленник золотой повязки, если угодно. Всегда доставлял невыносимую головную боль и ненужные задания, которыми, честно говоря, он не мог заниматься. Когда он медленно поднял голову, сильное свечение окутало храм. Можно было почувствовать гул сильной магии, и внезапный порыв теплого воздуха, неестественный для севера, пронесся сквозь него. Глухой удар. Посреди молитвенного зала появились четыре фигуры, распростертые на полу. Три женщины и один мужчина. Они были одеты слишком легко для северного холода, и на их коже был заметен легкий загар. "ВАША СВЕТЛОСТЬ, ЖРИЦА ВЕРНУЛАСЬ!" - Крикнул один из верующих, привлекая внимание к группе. Одна из них, одетая в желтый сарафан, с сумкой в руках, на самом деле была Ю Сана. Звук звучной пощечины эхом разнесся по территории дворца. Даже наблюдавшие за происходящим слуги вздрогнули от удара. "НИКОГДА БОЛЬШЕ ТАК НЕ ДЕЛАЙ!" - Крикнула королева, прежде чем крепко обнять своего сына, похлопав его, чтобы проверить, нет ли травм, и ущипнув за слегка загорелые щеки. "Ты наказан!" "Мне двадцать восемь лет, мама, я думаю, что смогу пережить, когда буду выходить из дома какое-то время". Докчя ответил, что его щеки, которые были воспалены, прежде чем стали болеть еще сильнее, когда его матушка начала свое наказание. "ТЫ БЫЛ "ВНЕ ДОМА" БОЛЬШЕ МЕСЯЦА. ПРИЧЕМ БЕЗ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯ." "Если бы я попросил разрешения или оставил записку, вы бы меня отпустили?" Ответ принца ошеломил королеву и короля, которые, хотя и выглядел обеспокоенным, решил позволить своей жене выместить все свои разочарования на их сыне. "Нет". Аид немедленно ответил, понимая, но не впечатленный действиями своего сына. Он молил Богов, чтобы его сын не перенял выходки своего дяди Зевса. "Видишь, мама". "Мне все равно, старик ты или ребенок, ты мой сын. И я просто хочу, чтобы ты был в безопасности. И я не могу быть уверена, что ты в безопасности, если я не могу тебя видеть." Персефона всхлипнула, обнимая своего сына немного крепче, чем раньше. Её беспокойство улетучилось от этой привязанности. Докчя чувствовал себя виноватым за то, что заставил своих родителей волноваться. Но теперь его сменило чувство вины за то, что он заставил плакать свою чрезвычайно добрую мать. Принц обнял её в ответ, похлопывая по тому месту, до которого мог дотянуться. "Мне очень жаль, мама". Он повторял до тех пор, пока слезы королевы наконец не прекратились.