***
Пробравшись в комнату, он принялся дëрганными от нервов движениями взламывать сейф жертвы. Пальцы дрожали от необъяснимой злобы, раздражëнно разбрасываясь всем подряд; он судорожно пытался найти нужные инструменты в пространстве способности. Складки слегка спавшей вбок накидки путались в ногах, но сейчас это не имело для него никакого значения. Носок вычурного сапога неосторожно ступил на ткань шинели, и та под давлением тела устремилась вниз. Воротник в мгновение сцепился на шее Гоголя, попутно утягивая за собой. Он дëрнулся головой в сторону, и под гневный бессвязный шëпот сорвал с себя шинель, недалеко её отбрасывая. Непонятно, каким придурком нужно быть, чтобы проводить контрабандистские сделки в таких местах, как казино, но всё же один придурок твёрдо верил в такой исход событий. Так что перечить у Николая возможности не оставалось: «Ищи документы в сейфе, нам нужны доказательства, даже у владельца казино нет права извлекать содержимое, он даст против нас показания, бла-бла-бла». Как вдруг послышался щелчок дверного замка, и дорогая лакированная древесина стала неторопливо втекать внутрь комнаты. Действовать нужно быстро. Нельзя оставить ни одной улики: по плану нужно телепортироваться шинелью и мгновенно отключить мужчину. Дождаться прихода Сигмы и получить всю необходимую информацию, а затем покинуть казино. Как только чиновник придёт в сознание, местные врачи наплетут ему что-то про «внезапное падение показателей артериального давления вследствие генетической предрасположенности». И ему останется прохлаждаться на свободе максимум двое суток, пока Фукучи разберëтся со всеми бумагами и аккуратно прилижет его грехи Агентству, выдавая обоих с потрохами суду. До удивительного чистый и законный план, что было несвойственно, но очень безопасно для организации. Однако прошла секунда, две, а дверь всё никак не сдвинулась с прежнего положения. «Он прям там решил в обморок грохнуться, задачу мне так упрощает?» — устало предположил Гоголь. Что-то явно пошло не так, но медлить нельзя: рука потянулась к шинели, как вдруг послышался глухой звук падения чего-то очень тяжёлого. Тот инстинктивно отскочил назад, глаза метнулись в сторону перед собой. Высокий книжный шкаф с сейфом, в котором он ковырялся мгновение назад, распластался мëртвым грузом на полу, по краям очертив едва видимые вмятины и трещины. Взгляд в панике пытался выудить понимание происходящей картины, цепляясь за детали. Задняя стенка шкафа блестела в солнечном свете из открытых штор: толстое железо, из него явно сделан весь этот шкаф. Белый кусок ткани едва выглядывал из-под свалившегося сейфа, обозначающего безнадëжно заключенную под собственным давлением шинель. «Ловушка.» — Гоголь мгновенно сообразил, что только что случилось. Оно и было странно с самого начала, как только он прикоснулся к замку сейфа, не говоря уже о том, с какой ожесточëнностью пытался его взломать. Ни единого звука. Значит, вот как теперь работает сигнализация. Довольно хитрый и весьма продуманный механизм. Система безопасности не подаёт никаких сигналов при попытке взлома, однако двери блокируются сразу, не оставляя преступнику возможности побега. На ключе владельца номера есть специальный чип, который при желании попасть внутри во время ограбления мгновенно активирует падение тяжëлого железного шкафа, намертво прижимая вора к полу. Сделано это для того чтобы не наводить большого шума: если сигнализация прозвучит на всё казино или хотя бы оповестит охрану, это создаст большую панику среди посетителей. У мелкого чиновника ведь не должно быть чего-то настолько страшного в сейфе, что секретность этого поддерживается так серьёзно? Как только раздастся сигнал об активации, ближайшее отделение охраны пришлёт людей. Преступника вытащат и уведут, а инцидент останется незамеченным. Это очень интересно, но всё же, откуда в казино такие механизмы? Как Сигма это упустил? Гоголь сразу понял, что ему нужно делать сейчас. О том, чтобы достать шинель в эти никчëмные секунды, и думать нет смысла. Ни в коем случае нельзя дать себя поймать, значит остаётся только одно. Изворачиваться и искать другие пути он никак не намерен — сделает самое простое и самое лучшее, что осталось. Николай стоял без малейшего движения и звука. Ему повезло, что сейф находился в другой комнате, поэтому он стал выжидать, как мужчина окажется в номере. Послышались редкие, неуверенные шаги, и замок двери издал щелчок. Гоголь взял стоящий на полке рядом позолоченный канделябр, и из проëма дверной арки показалась голова с редеющими светлыми волосами. В одну секунду он преодолел расстояние до крупного тела одним большим шагом, и тяжëлый предмет с силой опустился на блестящую от лысины макушку. Со стороны невысокого мужчины в костюме послышался лишь тихий удивлëнный стон, и его тело свалилось с глухим звуком на дорогой ковёр. Маленькие глаза в испуге раскрылись всего на мгновение, но тут же сомкнулись вновь, как только голова со стуком упала на светлый ворс. Из глубокой раны тут же хлынули ручейки крови, заливая вытканные кем-то вручную сиреневые лепестки на ковре. Гоголь стоял, не смея шелохнуться, чему был сам изрядно удивлён. Он никак не мог ожидать, что всё случится так быстро и безвозвратно; он наклонился к телу, чтобы рассмотреть поближе и убедиться. Николай опустил голову всего на несколько сантиметров, но этого было достаточно. Мëртв. Однако взгляд задержался на чертах лица, и через секунду в помутнëнном сознании всплыла ужасающая мысль. Он в тревоге отшатнулся, и над ухом раздался противный вой сигнализации. «Чëрт…успел.» — констатировал он в своей голове. И был прав, ведь жертва оказалась достаточно умна, чтобы активировать вторую сигнализацию. Эта была уже официальной, и Гоголь знал о ней: экстренная кнопка на случай вторжения возле дивана в главной комнате. Безо всяких предисловий включит громкий сигнал, оповещая остальных посетителей об опасности, и вызовет охрану. Перестраховался этот жирный коррупционер, конечно, безуспешно, но даже после смерти знатно поднасрал Николаю.***
Схлопнув корпус телефона раскладушки, в спешке тот подбежал к упавшему сейфу и, поддевая плоским донышком канделябра тяжëлое железо, он использовал его качестве рычага, оттянув шкаф в сторону. Это оказалось гораздо тяжелее, чем предполагалось; всë-таки, такая махина определëнно нацелена раздавить преступника в лепëшку. Гоголь стал быстро выдëргивать шинель и, расправившись наконец с куском ткани, подбежал к широкому панорамному окну. Пальцы выверенными движениями заскользили по петлям на оконной раме, правильно подобранным образом раскрывая створку. Окна в гостиничных номерах не должны открываться ни под каким предлогом, но Гоголь знал это место достаточно хорошо и мог пользоваться такими лазейками. В комнату ворвался поток холодного воздуха, и предметы зашатались на поверхностях мебели. Он вернулся к мужчине и схватил его за голень, стал притягивать труп ближе к себе. Одно движение — и бездыханное тело вылетает из окна казино, обещая через несколько минут превратиться в кашу из костей и мяса. За ним же отправляется и позолоченный канделябр, явно намеревающийся убить кого-то по приземлении. Размахом руки Николай захлопывает створку, и в следующую секунду скрывается в ткани шинели, навсегда покидая это место.***
В бледном свете широких мониторов едва виднелись очертания окаменелых пальцев, размеренными движениями постукивающих по поверхности стола. Маленькая стеклянная миска потускнела от пыли и грязи, но сейчас использовалась не по назначению, так что это не имело никакого смысла. Достоевский растëкся по старому компьютерному креслу, напряжëнно застыв в непонятном положении. Бесконечная темнота обволакивала каждый сантиметр этой комнаты, но его чëрные растрëпанные волосы услужливо обходила стороной: чернее любой бездны, они медленно поглощали за собой его раздражëнное лицо. Он тупым взглядом смотрел на наполняющуюся пепельницу перед собой, и, казалось, даже не дышал, лишь иногда только поднося тлеющую сигарету к стиснутым в линию губам. Подушечки пальцев обледенели от нервов, а кутикула у ногтей сочилась кровью, стекая маленькими каплями на обшарпанное дерево. Сзади послышался шорох, а затем глухой звук приземления чего-то тяжёлого с небольшой высоты. Это был Гоголь. Он выглядел встревоженным, даже напуганным. Цилиндр сильно съехал в сторону, светлые пряди небрежно рассыпались по его настороженному лицу. Он был излишне напряжëн сейчас: мышцы лба даже не сосредоточили брови к переносице, глаза распахнулись в раздражении, а челюсти будто онемели. Его одежда выглядела очень неаккуратно; что уж там говорить о шинели, от прежнего состояния которой остался только её размер. Он тяжело дышал и всё никак не мог начать разговор, обещающий быть не самым приятным. Он молча выжидал и надеялся, что Фëдор сам начнёт его, однако тот даже не шелохнулся, когда позади него выросла крупная фигура из пространства способности. Тот лишь твёрдо смотрел на пепел в старой посудинке, иногда заслоняя свои очертания бледным дымом. Достоевский крайне редко курил, просто не имел такой привычки. Увидеть его с сигаретой в руках можно было только в комплекте с омертвевшим от раздражения лицом. Когда привычные покусывания пальцев до крови уже не могли утолить бушующий стресс внутри, он прибегал к вдыханию тяжëлого табачного дыма. Придя уже в откровенное бешенство, Гоголь резко взмахнул рукой и развернул к себе безучастно покоящееся на стуле тело. Фëдор не изменил своего положения: сидит всё так же, обессиленно развалившись и удерживая в руке тонкий окурок. Он только через пару мгновений нехотя поднял на него свой незаинтересованный взгляд из-под тяжёлых век, что показалось снисходительным и отрешëнным жестом. В его лице читались омерзение, неприятие, редко случавшееся напряжение. Не выдержав такого безразличия, Николай стал в гневе выплëвывать слова, обозначая начало конфликта: — Ты в своём уме?! У тебя совсем мозгов не хватает, чтобы догадаться отправлять меня туда? — дрожащим от злобы голосом выкрикивал тот. Фëдор едва пошатнулся, но тут же загорелся ненавистью в ответ. Он был даже рад такому началу, ведь теперь он не будет выглядеть уж слишком истерично, когда станет высказывать свои недовольства. Он так и выжидал момента, когда выплеснет Гоголю в лицо всё, что копил последнюю неделю на его счёт. Веки раскрылись совсем немного, глаза стали смотреть с нескрываемым гневом и отвращением. — Даже не смей упрекать меня в чëм-либо. Ты всю неделю вëл себя, как бестолковый практикант, и портил каждое задание, куда бы тебя не отправили, — отрезал каждое слово, как раскалëнным ножом, Фëдор. В его голосе уже не прятались нотки раздражения: все эмоции вылезли наружу, и теперь он будет говорить только то, что думает. Его слова звучат строго, с укором. Гоголь опешил от таких претензий. Переполненный чувствами, он даже не смог совладать со своим дыханием, и в судорожном выдохе едва послышался удивлëнный смешок. Он опëрся обеими руками в подлокотники кресла и, неосознанно придвигаясь лицом ближе, стал отвечать под напором сверлящих глаз. — Бестолковый практикант? Ты хоть немного вообще заботишься о планах организации, или совсем уже поехал со своими крысами? — пожалуй, теперь он выглядел куда более устрашающе, чем его оппонент, — Может мне выдать тебя Фукучи, чтобы он тебе мозги вправил? Это было довольно серьёзной угрозой. Конечно, изгонять Фëдора никто не станет, но его ценность и преданность организации пойдут под сомнение. Это лишние разборки, которые ему совершенно не нужны; тем более, если их спровоцирует Гоголь. Он удивился этому совсем немного, но тут же принял атакующую позицию вновь. — Хах, хорошо. — Достоевский едва заметно усмехнулся, на секунду отведя взгляд, — Он тебе каждую косточку в теле вправит, если ты перед ним появишься в ближайшие дня два, — он соврал. На самом деле, главе нет никакого дела до таких мелочей в исполнении задач. Уверенно смотря перед собой, Фëдор глубоко затянулся и отвëл кисть в сторону. — Это ты обо мне заботишься так, что по подвалам днями запираешь? От Фукучи прячешь? — Гоголь нависал на тело в кресле сверху, подсознательно желая такого близкого контакта. Ему хотелось быть ближе к Фëдору сейчас, хотелось сломать его своим пылом, хотелось, чтобы их обоюдный гнев сталкивался вплотную. Они оба были сильно разгорячены и ему хотелось ощущать это телесно; непонятно, каким образом конкретно, но он хотел Фëдора сейчас. Достоевский чувствовал это безумие в паре сантиметров от себя, чувствовал, как горячий от напряжения воздух обжигает его кожу. Он всё же был спокоен и не придавал большого значения таким недовольствам — его вообще мало волновало, в каких условиях будет жить Николай. Но это место он подобрал специально, чтобы поиздеваться. Тот нагло выдохнул дым прямо в лицо напротив, безучастно проговаривая: — Нет, я отправил тебя туда, куда посчитал нужным. — Он стал отодвигаться от распалëнного злобой Гоголя, как бы желая показать своё безразличие. Ему не было всё равно: таким образом он выплëскивал свою обиду. Отсутствием интереса, цинизмом, высокомерием. Хотелось показать ему, что его эмоции ничего не стоят, что всё это глупая и бессмысленная истерика с его стороны. — Если бы косячил поменьше, может, я и понежнее был бы, — гордо протянул тот высоким голосом. Ему хотелось высмеять, обесценить, поиздеваться. Николай знатно надоел ему своими поступками в последнее время, чем сильно разозлил Достоевского. Такие чувства, как гнев и раздражение, тот мог проявлять исключительно с помощью своего непомерного садизма. Он потянулся кистью вперёд, к шее Гоголя, и с особой жестокостью затушил окурок о мягкую кожу. Вдавливая бычок сильнее, он хотел убедиться, что оставит ожог, что тот оттолкнëт его от себя куда подальше. Гоголь, не ожидая такой дерзости, пошатнулся от боли и отступил назад. Он сдавленно прошипел сквозь зубы, тут же направляя пальцы к обожжëнному месту. Проведя пальцами по маленькой ранке, он быстро замахнулся рукой вперёд, тыльной стороной ладони выбивая сигарету из чужой кисти. — Мразь... — тот даже усмехнулся такому нахальству, оставшись в стороне. Он видел, как Фëдор самодовольно улыбается, несмотря на своё раздражение и отвращение. Достоевский знает, что больно. Знает, что неприятно. И искренне этим наслаждается. Он любит унижать своими поступками и словами, показывая своё положение. Где бы и с кем бы он ни был, он всегда будет считать себя выше других. Сейчас он хотел издеваться, чтобы выместить свою злобу на Гоголя. Он порицал его и считал провинившимся в недавних инцидентах, значит, тот заслуживает быть наказанным таким отношением. Он заслуживает быть измученным за то, как докучал Фëдору в последнее время. За то, сколько нервов на себя потребовал и сколько потребует в последствии. И этого не будет достаточно, разумеется. — Не переживай, я уже нашёл тебе хоромы на ближайшие три дня. Отправишься в склеп в эти два часа, Фукучи отозвал охрану с похмелья. Высунешься хоть на миллиметр — сдам без промедления. Будешь сам свои пролëты разгребать. «Склеп». Это поистине страшное место для любого человека. В организации так прозвали специальную постройку, которая была предназначена для пыток и сокрытия трупов. На глубине в несколько десятков метров под землёй вырыто и обставлено небольшое помещение, со всех сторон застроенное толстыми вольфрамовыми стенами. В него невозможно войти и нельзя выйти: все входы и выходы перекрыты самым прочным материалом в природе. Вся эта сложная конструкция создавалась исключительно для пользования ей Гоголем. Только он имеет возможность попасть туда с помощью шинели, взяв с собой пленных или какие-то особо секретные документы и материалы, а потом покинуть его. Переместиться в «склеп» можно только из одной точки: на поверхности, ровно в тридцати метрах от помещения под углом в девяносто градусов, есть специальная постройка, охраняемая отрядом людей из организации. Доступ к нему есть не у каждого члена Смерти Небожителей, а в случае раскрытия только лобби кем-то из приблизившихся, его уничтожают на месте без промедления. Гоголю необходимо попасть в лобби и пройти верификацию, а затем проследовать в определëнную точку, чтобы использовать способность. Он попадëт в лифт, который при активации спустит его ещё на несколько метров под землю, где и находится само помещение «склепа». Вход и выход строго контролируется охраной, а внутри него существуют специальные механизмы, которые вынудят задержавшихся покинуть «склеп» в одно мгновение. И это действительно ужасающее место. Нет ни окон, ни дверей, ни солнечного света, ни единого звука вокруг. Есть только несколько маленьких комнат с тëмно-коричневыми от ржавчины стенами и одиноко висящая лампочка в главной из них. Стул для пыток с креплением, несколько тумб с инструментами и разной химией для утилизации тел, какие-то шкафы в другой комнате. Ну и сам склад для трупов. Ни единой души вокруг, ни одного доступного занятия. В таком месте легко сойти с ума, чем и пользовались в качестве пытки для некоторых жертв. Это даже не заключение в клетку, это погребение заживо. Гоголь дëрнулся, распахнув глаза. Неужели всё настолько плохо, что ему придётся прятаться от Фукучи в таком месте? О чëм Достоевский вообще говорит? — Что ты несëшь… Какой склеп?! — в бешенстве вскрикнул тот, разведя руками. Он всё никак не мог поверить и хотел только, чтобы ему объяснили всё досконально, прямо сейчас. — Тебе повезло, что Фукучи в таком состоянии и у тебя есть возможность туда попасть. Я разберусь со всеми последствиями и выставлю тебя невиновным; скажу, что тебя ранили и ты оправлялся. За эти три дня ты должен превратить своё тело в правдоподобную кашу. Меня не волнует, каким образом. — Серьёзно высказал тот, не показывая никакого волнения. Он действительно хорошо сориентировался и сейчас хочет помочь Гоголю. Это, конечно, жëстокий исход, но они оба останутся живы. И это конечно было ложью. На самом деле Николай не убивал чиновника. У этого старого хрыща были свои замашки, и в казино он развлекался совсем не с местными красавицами из эскорта. Он прибыл туда со своим торговым партнëром, который по совместительству оказался его давним любовником. Встречались они, усердно стараясь это скрыть, в одном номере, входя туда по очереди. И сегодня выброшенным из окна с пробитой канделябром головой оказался совсем не тот контрабандист. Гоголь понял это в тот момент, когда вглядывался в лицо жертвы после убийства. Его настолько плохо осведомили о деталях задания, что не дали толком понять, как выглядит нужный человек. Однако он был наслышан об этой истории о сотрудничестве с Агентством, поэтому взглянув на убитого, сразу понял, что это не он. Николай стоял неподвижно, пытаясь осознать услышанное. Почему он должен это сделать? Не случилось ведь ничего страшного, почему он вынужден отбывать такое строгое наказание? Фëдор лишь расслабленно поглядывал на его недоумевающее лицо и покусывал губы. Конечно, он обманул его. Пусть терпит теперь за свои косяки. Всеми силами пытаясь скрыть бушующее внутри восхищение своим собственным манëвром, он подавлял победоносную улыбку. Бросив на того последний равнодушный взгляд, Достоевский развернулся в кресле, придвигаясь ближе к столу и возвращаясь к работе. Пальцы направились к маленькому куску железа, именуемому кнопочным телефоном. Раскрыв его, глаза стали пробегаться по последним сообщениям от главы организации, надеясь увидеть там что-то ободряющее. — Но ведь я не убивал его. За спиной твëрдым тоном констатировали факт. Глаза Фëдора раскрылись, но этого было не видно человеку сзади. Пытаясь понять, не хотят ли его обвести вокруг пальца сейчас, Достоевский остановил свой задумчивый взгляд на экранчике телефона, стараясь осознать степень осведомлённости Гоголя. Он не сделал ни движения, желая не подать виду и сохранить возможность действовать, исходя из назревавшего в голове плана, каким бы он ни был. Прерывая судорожно бьющиеся в голове мысли, неторопливые шаги приближали тело, стоящее за спиной. Фëдор отвёл взгляд в сторону, намереваясь развернуться и переубедить Гоголя, как удерживаемое пальцами руки устройство вдруг пропало. «Федя, чë за херня? Кто у вас там такой рукожопый, что не того чинушу кокнул?» — послышался сонный голос Фукучи из динамика. — «А, впрочем, неважно. Этому придурку после пьянки плохо стало, и Сигма всë из него вытащил, пока тот был в отключке. Документы из сейфа он тоже забрал, так что с этой частью покончено. До связи.» Оставленное после пропущенного звонка голосовое сообщение раздалось в пространстве комнаты. Молчание воцарилось в ней, разрушая последние капли надежды Фëдора выйти сухим из воды. Ни один из них не решался заговорить. Достоевский вдруг понял, что это сообщение не находилось во вкладке «непрочитанное», и его дыхание остановилось под влиянием неведомой силы. Он ощутил прикосновение холодного металла к своим пальцам, в которых только что был телефон, и опасливо навёл взгляд на свою руку. За широко раскрытыми веками читались настоящий испуг и потерянность. Перед глазами мелькнула красная перчатка, услужливо вкладывающая украденное устройство на прежнее место. Теперь всё стало ясно. Гоголь держал дистанцию и стоял поодаль с самого того момента, как его использовали в качестве пепельницы. Его лицо вдруг расслабилось и приняло освежевший вид. На губах расцвела непонятная улыбка. Рука вынырнула из ткани шинели, возвращаясь в былое положение. Он чувствовал себя слишком хорошо сейчас: то был резкий подъëм от отчаяния и поражения к безоговорочной победе. Предвосхищение и азарт сочились из каждой клеточки его тела, не находя себе места. Мысли в голове сумбурно сменялись одна за другой, пока на замену всем ним не пришла та самая, особенная мысль. Такие мысли порождают в человеке настолько сильные чувства, что вынуждают любое сопротивление погибнуть на просторах разума в одно мгновение. Такие мысли не предполагают наличие вдумчивости и выбора в решении, за ними безотлагательно следует действие. Такие мысли называются эмоциями, и сейчас это был безудержный гнев. Спокойствие и удовлетворëнность мгновенно исчезли с лица Гоголя, не оставляя за собой ни единого следа. На смену ним не пришло ничего: мышцы словно окаменели, не подавая признаков жизни. Любое движение и звук были неумолимо стиснуты одним единственным желанием, заполонившим собой всë его сознание. Больше всего на свете сейчас ему хочется выпороть Фëдора. Он уже давно ходит с этой мыслью и каждый раз натыкается на это желание, когда Достоевский ведёт себя вот так. Гоголю и самому неизвестно, откуда оно растёт и почему имеет такую большую власть над ним, но если быть честным, он и не хотел этого знать. Ему просто хотелось отхлестать эту мразь чем-нибудь посерьëзнее, чтобы выбить напрочь всю эту дурь, которая у него изо всех щелей лезет. Гоголь не может терпеть его высокомерие и эгоизм, он не может терпеть, как тот позволяет себе обращаться с ним, как любит издеваться и не чувствовать при этом совершенно ничего, кроме удовольствия. У них и без того были довольно сложные отношения в силу характеров: Фëдор слишком холоден, самолюбив и изворотлив, чтобы принимать и выражать все чувства, что есть между ними; а Николай слишком настойчив и импульсивен, чтобы с этими чувствами смочь совладать. Для себя ни один из них не скрывал, что имеет эти чувства, но определить и структурировать их друг с другом никогда не решался. Формально их можно было считать любовниками: работа в одной организации сплочала их на нескольких столах, креслах, диванах, в разных отелях и подвалах, у некоторых стен кабинетов и пыточных. Они давно знали друг друга и понимали, чего хотят от секса, поэтому с этим у них никогда не было проблем. Вполне вероятно, что они просто пользовались друг другом, ведь каждый раз снимать себе проститутку при возникновении желания, которое никак не будет ей удовлетворено, довольно изнурительно. Однако со шлюхами для пользования не сидят редкими вечерами на крышах городских высоток, обсуждая прошедшие сложные дни и выстраивая планы на будущие. С ними не распивают чаи в комнатках убежищ за просмотром глупых комедий по старому телевизору. С ними не отлëживаются в объятиях по утрам в жëстких кроватях, посмеиваясь со смешных случаев в совместной работе. И всё же они желали ими оставаться. Организация, исполнение, секс, ссора, исполнение, игнор, организация, секс. И только иногда маленькое проявление заботы или любви, которое тут же подавлялось каким-то внутренним страхом. Свои невысказанные чувства они сполна выражали в половых актах, не стесняясь и не нежничая друг с другом. Ограничения, жестокость, унижения, громкие стоны и крики — всё это преувеличение и компенсация того, что осталось за растворëнными ядом сомнений признаниями. Гоголь сразу понял, что этот конфликт возбуждает в нëм какие-то новые, особые чувства. С самого того момента, как он принялся лезть в лицо Фëдора, желая быть к нему ближе, он желал каким-то новым образом заполучить его. Он не ощущал, что хочет секса с ним, не ощущал, что ему будет достаточно. Он будто знал, что Достоевский догадается, ведь он тоже хочет этой близости в таком эмоциональном возбуждении. Это лишний раз утвердит его владение ситуацией, лишний раз покажет его контроль и хитрость. Это выводило Гоголя из себя. Ему хотелось иметь абсолютную власть над Фëдором, хотелось ставить его в самое беззащитное положение, ему хотелось владеть. Он ведь нисколько не боится Николая. Он ведь всегда уверен в том, что всё под его влиянием, что чего-то очень неожиданного и серьёзного вне его случится не может. Он понимает, что тот никак не сможет его убить, как бы ему того не хотелось. Гоголь не может позволить себе лишиться единственной возможности обретать именно такую свободу. Так он ограничит себя только больше, будучи привязанным к человеку, которого больше нет. Фëдор знает, что он и есть его свобода, что он и есть его клетка. Что он его самое большое желание и самый строгий запрет. И Гоголь никогда не решится избавиться от него. Фëдор понимает, что тот не станет терзать его серьëзными пытками или побоями — в этом нет никакого удовольствия. Кровь и кости Николай видит и извлекает регулярно, в этом уже нет ничего удивительного. Вдобавок тот негласно считается чуть ли не телохранителем Достоевского в организации — за владение боевыми искусствами у того никто не спрашивал, поэтому за травмы будут требовать с Гоголя. Об изнасиловании Фëдору волноваться всë так же нет необходимости — их секс и так извращëн до невообразимого, что никакой болью или унижением его уже не проймëшь. Он и так всё знает наперёд, он слишком в себе уверен. Как бы Николай не пытался его сломать и довести до состояния безвольной каши, он всё равно чувствовал, как тот возвышается над ним. Даже когда Фëдор дрожит и мечется по поверхности, на которой его разложили с два часа назад и трахают уже в который раз, он всё равно чувствует себя победителем. Среди широко распахнутых в громком стоне очертаний губ всё равно прячется самодовольная улыбка, не признающая ни единого факта контроля над собой. Ему нужно что-то большее. Что-то, что заставит Достоевского признать поражение и подчиниться чужой воле. Что-то, чего он никак не сможет предугадать и будет вынужден только хлопать глазами в непонятном испуге. Желание, подкреплëнное неистовой яростью, распаляло с каждой секундой. Но Гоголь был в восторге от этих чувств. В этом влечении было что-то особенное, такое манящее и по-настоящему новое: это гораздо интереснее, чем просто секс или пытки. Ему так надоел этот вечно спокойный, высокомерный и бесчувственный Фëдор. От каждого его движения веяло какой-то загадочной, удивительной красотой: то была недоступность к уникальному, поистине великолепному и утончëнному произведению искусства, скрывающемуся в нëм. Он был изящен, аристократически аккуратен в любом проявлении, внушал непомерный страх и вместе с тем восхищение. Холодное и циничное поведение закрепляло на его равнодушном лице эту неестественную, божественную красоту. Но Гоголю хочется видеть его другим. Хочется просто знать, что этого закрытого и гордого эгоиста можно приставить к стенке и выпороть, как жалкого мальчишку. Что он не такой непоколебимый и загадочный, что он будет безудержно реветь и царапать короткими ногтями все ближайшие поверхности, пытаясь сдержать болезненные стоны. Ему хочется видеть эти красные от ударов ягодицы, залитые слезами стеклянные глаза, смотревшие совсем недавно с отвращением, вспотевший лоб и растрëпанные чëрные волосы. Он ни секунды не подумает об этом более, он твёрдо решил, что должен схватить Фëдора прямо сейчас и отхлестать, как можно быстрее и сильнее. Достоевский сидел с ошеломлëнным видом и не смел сдвинуться с места. Он не успел понять, почему позволил этой минутной слабости возникнуть в нëм, но уже через пару мгновений решил предпринять попытки упростить ситуацию. Он смог развернуться меньше, чем в четверть оборота, как перед его глазами пространство вмиг устлала чëрная бездна, ставшая стремительно поглощать его внутрь себя. Голова быстро исчезла в складках шинели, а за ней в ту же секунду отправилось и всё остальное тело. Николай с предвкушением бросил последний взгляд на опустевшее кресло, а затем поспешно скрылся в ткани способности следом за пропавшим.