Салем

Любимым цветом Лестата де Шевреза всегда был величественный и строгий красный. Он старался задействовать его во всех возможных аспектах своего существования, поскольку считал, что этот цвет позволяет ему выглядеть успешнее и подчёркивает его доминантную натуру. В его перстне был заточён карбункул — винный камень гнева и крови, и смысл его в голове Лестата котировался со смыслом его опасного цвета. Нередко лидер ордена Клыков облачался в красные фраки или жилеты, да и немалое количество залов и комнат поместья облачалось в эти оттенки вместе с ним. Этот дом был угодлив своему властителю. Отстраивая это поместье по кирпичикам в соответствии со своими представлениями об идеальном, Лестат желал создать пристанище для любого дитя ночи. Разумеется, любого дитя ночи, которое ему пришлось бы по душе. Мы не говорим об изгнанных, на чьи головы свалилась государева немилость. Дело было в том, что дом имел особые вампирические черты: он хранил в себе слабый свет, беспомощно окружённый холодным мраком, воспоминания о жестоких убийствах; он был столько же безумно пугающим и мрачным, сколько изнурительно привлекательным и утончённым. Устройство дома, наконец, делало его очень похожим на королевский замок. Роскошный фасад, безмолвно кричащий о богатстве, витражные окна, флюгеры, сторожащие фасад горгульи, просторные залы, увесистые гобелены, подлинные картины и статуи старых времён, фужеры в чистом хрустале, серебряные вилки, золотые подсвечники в гордых изгибах. Право, Лестат считал себя королём. У него ведь даже была тяжёлая хрустальная корона, которую он нередко водружал на свои пшеничные кудри. Эту корону де Шеврез берёг ценой своей головы, и каждый раз, когда она оказывалась поверх её, Лестат скромно напоминал всем, что его власть по природе своей гениальна, ведь за половину тысячелетия ему удалось сберечь столь хрупкий артефакт в безупречном состоянии, притом десятки раз примерив его на себя и показав ему множество дивных светских вечеров. Обязательно, на каждом празднике Лестат облачался в корону, чтобы никто не посмел забыть о его величии. Эту корону, однако, в другое время Лестат хранил в комнате, в которой не бывал никто и никогда помимо него. Потайной проход в его личную сокровищницу, — кому же в голову придёт мысль, что эта корона — единственная его ценность? — скорее всего, находился в одном из книжных шкафов в его покоях, а быть может, под ковром, который де Шеврез стабильно менял на новый раз в неделю — так уж скоро ему приедалась эта мелочь интерьера. Никто не знал. И не то что бы вампиры были так честны, что не позволили бы себе отправиться на поиски чужих тайников. Скорее, сознательность создавала страх не сносить своей головы после расхищения его богатств. Впрочем, была и другая причина — дивная часть всего сообщества клыкастых хищников банально не была осведомлена о потайных комнатах и ходах, спрятанных в поместье. Свободно гулять разрешалось не всем и не везде. Многие двери бывали заперты на тяжёлые замки, заставляя стесняться своего интереса. В тот же подвал или погреб с кровавыми запасами спускаться было дозволено не каждому, что уж говорить о комнатах, в которых спрятано нечто более важное, чем донорская кровь или чужое вино? Среди слуг ходили зомбированные вампиры. Они были на порядок ниже тех, что являлись членами ордена, и к сожалению, их судьба была заведомо предопределена ещё тогда, когда зоркий глаз Лестата мог упасть на их человеческие жизни. Сам он крайне редко покидал поместье, а если покидал, то, непременно, в компании свиты — фон Лабарра и Кавелье. Кажется, довольно давно Лестат впервые использовал силу Гилберта, чтобы создать покорных слуг для своей обители. Ему хотелось, чтобы кто-нибудь всегда поддерживал чистоту в поместье и занимался мелкими грязными поручениями, для которых другие вампиры имели слишком высокий чин. За счёт того, что Гилберт обращал их уже порабощёнными, они всегда были послушны и без лишних нареканий делали всё то, что им приказывалось. Кормили их не слишком щедро, ведь они не просили много, артефактов не выдавали, ведь им незачем было ходить под солнцем. Их способности толком не развивали, ведь у них не было нужды становиться сильными и выглядеть представительно в глазах других легионов. Мнение их расценивалось так незначительно, что у многих даже не было языков — пользуясь полным подчинением, Лестат приказывал им откусить собственный язык и проглотить его, чтобы потом вытошнить. Сделать это он мог как за мелкую провинность, так и в качестве личной забавы, безо всякой основательной причины. И это было одной из тёмных сторон как Лестата де Шевреза, так и всего ордена, ведь никто не задавал вопросов о том, как эти несчастные наполняли собой поместье. Кто эту идею зачал, а кто решил её поддержать. А ведь они были настоящим проявлением безжалостного рабства. У них не было всех тех привилегий, которыми располагал любой член ордена Клыков, понимающий, ради чего ему приходится уступать и жертвовать. Они имели только бесполезное существование, обречённые веками домохозяйничать и терпеть гнёт короля. Надо сказать, в несчастных безвольных слугах и их разрушенных жизнях не скопилось и капли всей той звенящей жестокости, которой обладал Лестат. Он любил унижать, подчинять, доминировать. И если была в нём страсть делать что-нибудь своими руками, то это была страсть сеять хаос. Ему нравилось учинять громкие скандалы, капризничать невыполнимыми просьбами, доставлять окружающим моральную и физическую боль, подстрекая их к размолвкам, дракам, плетению интриг. Он не только считал, что, выманивая худшие стороны своих подчинённых из тени, подготовится ко всем их недостаткам, но и получал истинное удовольствие, когда наблюдал за чужими негативными эмоциями. Из всех традиционных праздников, которые обязательно отмечало сообщество вампиров, его любимым был праздник под интригующим названием Мастера Меча. От других балов его отличала особенная жестокость и зрелищность. Пока для прочих мероприятий заготавливалась хорошая музыка, изысканная выпивка и парадный костюм, для этого точились кинжалы и чистились дула револьверов. Состязания на шпагах и ножах, пистолетные дуэли, рукопашные спарринги — хотя бы в одном из этих поединков каждый посетитель праздника должен был принять участие, чтобы не оскорбить Лестата. Чтобы добавить в процесс перчинки, было принято особое правило — перед началом соревнований каждый участник должен был сделать ставку какой-нибудь значимой вещью, которую, в случае проигрыша, отдавал победителю. Тот, кому удавалось выиграть наибольшее количество сражений, получал не только титул мастера или мастерицы меча, но и человека, которого был вправе осушить полностью, ведь такие игры всегда были беспощадны и отнимали много сил, меняя их на тяжёлые ранения. Это был день, когда проливалось и выпивалось очень много крови. День, когда все становились друг другу соперниками и отчаянно состязались за победу. Нелюбимым же праздником Лестата был день Мира, созданный в честь даты, в которую официально были прекращены судебные процессии над ведьмами. Лестат одобрил этот ежегодный бал, поскольку он являлся напоминанием об одном из триумфов вампирского общества, ведь некогда именно они помогли ведьмам положить конец инквизициям. В остальном, де Шеврез считал этот бал наиболее скучным из всех, так как на него приглашались не только вампиры, но и ведьмы с оборотнями, а сам вечер чуть ли не целиком состоял из подношения венков и жжения свечей в честь почтения памяти мёртвых. Единственное, что де Шевреза радовало — дресс-код мероприятия подразумевал исключительно красный цвет, а это, как можно было запомнить, его любимейший из всех других цветов. С него всё началось. Бархатный алый диван с тёмным дубовым обрамлением и с парой кресел по бокам, красный ковролин на скрипящем узорчатом паркете. Роскошный трескучий камин с парой подсвечников в виде стоящих на коленях ангелов. Низкие рыжие книжные шкафы, закрытые коваными решётками, блестящие от вышивки винные обои и многогранный хрустальный фужер, полный свежесцеженной крови. Её запах перебивал всякое ощущение приятного душка лакированной мебели, пыльного бархата и горящих поленьев. — Ты голоден, Гейдж? Почему никак не можешь собраться? — нарочно качая фужером перед его лицом, спросил Лестат. Гейдж старался не смотреть в пол, на этот расписной ковёр, в который упирались его колени. Но иначе не выходило, иначе его взгляд, полный задетой гордости, утыкался в лёгкую презрительную усмешку де Шевреза, восковые ухмылки Лабарров или сожалеющий взор Ноэля. Всё это было одинаково мерзко. — Не голоден, господин де Шеврез, — солгал Гейдж, чувствуя, что ощутимая жажда встаёт в горле комом. — Вы можете говорить. Он готов был поспорить, что меньше получаса назад эта кровь ещё плескалась в юной здоровой девушке, и взялся бы утверждать, что Лестат сделал этот ход специально, рассчитывая поиздеваться над Гейджем. — Прелестно. «Вы можете говорить», — Лестат чуть накренился вперёд, поддевая подбородок Гейджа пальцами, очень жирно одетыми в перстни. Его тон карикатурно передразнил Гейджа, как бы показывая, насколько тот смешон. — Давно ли ты, Гейдж, решаешь, кто здесь может говорить, а кому следует помолчать, чтобы не показывать своего идиотизма? Гейдж промолчал. Он знал, что ему следовало извиниться, но не мог этого сделать, будучи под натиском упивающихся его униженностью взглядов и преждевременного голода, вызванного дракой с Луизой. Стоять на коленях, целуя Лестату руки, слушать его едкие замечания и пытаться сосредоточиться на чём-то, кроме ясного аромата крови, находящейся едва ли не под самым кончиком носа… Этого было более, чем достаточно, и если прямо сейчас от него требовались извинения, то он куда охотнее бы облился керосином, чтобы сразу после этого прыгнуть в костёр. — Что за игру ты ведёшь, Гейдж Кавелье? — Лестат смерил его подозрительным взглядом, а цепкие пальцы его схватили чужой подбородок до побеления, не позволяя больше глазам Гейджа убегать. Он и полагать не смел, как ярко Форест мог обрисовать события минувшей ночи. Проступок Гейджа не был мелочью, но Форест точно имел достаточную эмоциональность, чтобы преумножить значение этой ситуации в сотни, тысячи раз. А уж когда были такие впечатлительные уши, жаждущие забить кого-нибудь на мясо… Разумеется, Гейдж знал, что Лабарр — мастер приукрасить всё для собственной выгоды, но ему явно было неизвестно, ради чего Форест так сильно старался сделать это. Форесту было нисколько не жаль Гейджа, но и удовольствия от его положения тот не получал. Его радость скорее была обусловлена тем, что он чувствовал, как сильно угодил Гилберту, создав эту ситуацию. Форест находился в явном воодушевлении и с трудом сдерживал своё счастье от предвкушения скорой похвалы, она должна была стать двойной из-за скорости, с которой было выполнено поручение. Правда, ни Гилберт, ни сам Форест не ждали, что шанс подкосить авторитет Гейджа выпадет на карту так скоро. — Ты споришь с лицом совета, ты отпускаешь предательницу нашего кодекса во имя никчёмной человеческой жизни, — укорительно перечислял Лестат, испепеляя душу Гейджа взглядом. — Ты полон детской чистоты и наивности, и, ох, как же это омерзительно для такого важного вампира, как ты, Гейдж! Какой хаос ты намереваешься спровоцировать, позволяя подчинённым и союзникам видеть себя таким бархатистым и мягким? — Человеческая жизнь не никчёмная, — смело возразил Гейдж, оставляя при себе остатки собственного достоинства. — Я считаю, что немного сострадания никого не испортит. — Какова же отвага вкупе со слабоумием, — дерзко хохотнул Лестат, тем самым обесценивания недвусмысленный укол совести, полученный от Гейджа. — Считаешь, что ты лучше меня, раз имеешь слабости, которых я лишён? — Я не говорил ничего о Вас, господин де Шеврез, — снова завуалированно поддел Гейдж, намекнув на то, что Лестат воспринял его слова на свой счёт лишь от хрупкого эго и неуверенности. — Я говорил о себе. О своих качествах, которые не считаю слабостью. — Раз ты не считаешь свой поступок слабостью, то и вины своей здесь не чувствуешь? — испытующе спросил де Шеврез, устрашающе виляя бровями. — Чувствую. Я знаю, что провинился, и Вы уже слышали мои извинения, — в свою очередь, напомнил Гейдж. — Я не считаю сделанный выбор правильным. Но и неправильным тоже. — Извинения… Они пусты как стеклянная банка! — резко повысив тон, Лестат также резко сжал челюсть Гейджа в ладони, будто это было не живое лицо, а череп Йорика, после чего отвесил ему звонкую пощёчину. — Да и чувствуй я твои раскаяния, что толку от извинений? От этих мошек-слов, летающих повсюду в воздухе как наваждение. Мне ни к чему твои извинения, Гейдж. Мне нужна была чёртова голова еретички, перешедшей мне дорогу! Вот, чего я ждал от тебя, а получил я только разочарование, Гейдж. — Мне очень жаль, что я разочаровал Вас. — сказал Гейдж без тени настоящего сожаления, облизывая кровь, которая побежала по губам после удара чужой руки. Его пришлось принять молча, хотя в тот самый момент, как Лестат здорово хлопнул его по лицу перед всеми членами совета, Гейджу едва удалось не схватить Лестата за эту самую руку, не ударить в ответ. Он был похож на вулкан, покуда внутри у него плескалась жаркая ярость, не достигшая пока критической точки, чтобы заиметь возможность вырваться на поверхность и затопить собою всё. Однако, в каменных стенах его сознания было очень горячо, и он был неспособен искренне раскаяться перед тем, кто втаптывал его в грязь за различие внутренних моральных устоев. — Я услышал это. Я услышал твои извинения, Гейдж, и я принимаю их. — сказал Лестат смиренно, конечно же, распознав в словах Гейджа натянутость и ложь. По глазам де Шевреза тоже было очень хорошо видно, что его речь не соответствует мыслям — в них плясали черти с раскалёнными вилами, а это значило, что вечер не закончится хорошо. По крайней мере, не для Гейджа. Глотнув ароматной горячей крови и сыто облизнув измазанные в ней губы, Лестат удовлетворённо замычал, демонстрируя этим жестом, как же прекрасен вкус юной девичьей крови, и отставил бокал в сторону. Он обернулся к трём немым фигурам, всё это время послушно стоявшим за его спиной. — Я полагаю, что необходимо подвластить себе умение прощать тех, кто провинился, — адресовал Лестат трём немым фигурам. — Вы согласны со мной? — Отнюдь… — зарёкся было Гилберт, когда возмущение и обида заставили его попытаться возразить. До сих пор он был на пределе удовольствия, наблюдая за тем, как Гейджа отчитывают и даже бьют, и, конечно, не забывая помечать боковым зрением, как сильно это разочаровывает Ноэля. Но теперь Гилберт выглядел так, словно проглотил живую осу, которая теперь жужжала у него в желудке. — Я сказал, — перебил его Лестат железным тоном. — Необходимо подвластить себе умение прощать. Так или не так, Гилберт фон Лабарр? — Так. — удручённо согласился Гилберт, совсем того не желая, и осторожно склонил голову в знак почтения словам вышестоящего. — Однако… Чтобы простить, нужно увидеть, что виноватый раскаялся, — тонко затянул Лестат, ощутимо повышая тональность своего голоса, чтобы донести до присутствующих щепетильность всех мелочей этой темы. — Увидеть, а не услышать, понимаете? А как же увидеть в грешнике раскаяние, если не наказать его? Только через наказание, через жертву приходит искупление греха, — тут Лестат обернулся обратно на Гейджа, пронзительно посмотрев в его уставшие мучиться глаза. — Кому, как не тебе это известно, преподобный Уильямс? — Так и есть, господин де Шеврез, искупление греха требует жертв, — скрипя зубами, подтвердил Гейдж. Но остановиться на этом, хотя и стоило бы, он не смог. — Правда, в моей вере, согласно Завету, преклонение колен перед причастием не имеет никаких оснований. «Писание — столп истины, звезда на нашем горизонте, ведущая ко Христу», и только оно определяет необходимость некоторых традиций, среди которых нет обязанности становиться на колени во время службы. Стало видно, Лестата это замечание разозлило. Его красные глаза стали сиять ярче от мелькнувшей в них злости неповиновению. Он склонился над Гейджем тяжёлой грозовой тучей и вмиг схватил в кулак его пышные кудри, дёргая их на себя. — Я несу иную веру, Гейдж, свою собственную, отличающуюся от других, — глотая слова на половине, Лестат тараторил сквозь крепко стиснутые зубы и с каждой колкой интонацией укреплял свою хватку, поскольку получал настоящее наслаждение от того, как Гейдж пытается сдержать болезненное шипение и не выпустить наружу монстра — конечно же, разговаривать с королём ордена Клыков с красными глазами и наточенными на укус клыками было строго запрещено. А именно сейчас, за последние несколько минут, Лестат сделал практически все вещи, которые способны подвергнуть вампира неосторожности показать свою тёмную сторону. — И ты должен следовать за ней, за моей верой, а не за «своей», чёрт тебя подери. Твоего папашу давненько сожрали опарыши и тараканы, вместе с его сказками о Боге, тебе давно бы пора осознать это. Ты по уши в дерьме, Кавелье, но продолжаешь сквернословить и перечить мне. Скажи, Гейдж, ты желаешь, чтобы я свернул тебе шею прямо здесь и сейчас? Договорив, Лестат оборвал свой яростный тон и резко отпустил волосы Гейджа, позволяя ему, от неожиданности, упасть в прежнее положение и подавиться останками своей гордости, смешавшейся с горечью. — Так какое же наказание вы сочтёте приемлемым, чтобы Гейдж мог заслужить прощение? — как ни в чём не бывало, милостиво отчеканил Лестат, повернувшись ко всё тем же немым фигурам, чтобы те наконец смогли заговорить. Явнее всего он смотрел на Ноэля, вероятно, ожидая услышать его мнение первым делом, но раньше всего выступил Форест. — Я считаю, господин де Шеврез, — заискивающе начал Лабарр, состроив покорное выражение лица. — Что было бы справедливо разобраться с Гейджем по правилам веры, которой он так строго придерживается. Скажем, выпороть его плетьми? А ежели это будет слишком мягко для его твёрдого тела, то раскалёнными цепями — это было бы очень чудненько и крайне поучительно. То, что он предложил, родилось в его голове лишь затем, чтобы Гилберту этот энтузиазм пришёлся по плану. По лицу Фореста было заметно, что он преисполнен гордости и ожидает быть похваленным за свои потрясающие идеи. Гейдж для него не был цельной личностью, скорее средством — расходным материалом, позволяющим шагнуть на следующую ступень грандиозной лестницы почитания. На лице Лестата, как это бывало в важные моменты, не дрогнул ни один мускул. — Ноэль, — железно позвал Лестат, заметив, как отягощённо он наблюдает за тем, что приходится выносить его приемнику. — Разве не твоего отрока судят? Я ожидал, что ты выскажешься быстрее всех. — Я считаю, что Гейдж провинился, — начал Ноэль несобранно, чем показал свою отвлечённость от слова закона. — Было бы справедливо отстранить его от дела, но пытки плетьми и цепями здесь ни к чему. — Ой, господин Кавелье! — приторно вмешался Гилберт, который только и ждал своего шанса высказаться. — Отстранить от дела? Не слишком ли Вы нежны со своим приговором оттого, что наказывается Ваш отпрыск? Ведь он не подрастающий розовый куст раздавил. — Гилберт, — внимательно окликнул Лестат, приставив пальцы к губам в ожидании. — Я слушаю твои предложения, раз уж ты уже бросился критиковать чужие. — Прежде всего, многоуважаемый господин де Шеврез, я считаю, что голос Ноэля нельзя считать релевантным, поскольку он чересчур предвзят, — мягко настаивал Гилберт, чутко сложив ладони вместе и всем своим видом уменьшившись, чтобы преумножить этим достоинство Лестата. — Подумайте только, ведь мы могли бы уже положить конец этим убийствам! Но Гейдж выбрал спасти девчонку, которая даже не уроженка Салема. Закрытый политический конфликт, спокойствие и гармония, авторитет ордена Клыков в глазах вампиров и других альянсов — всё это он променял на одну незначительную персону, до которой никому нет дела. Разве так поступает достойный политик, обязанный всем союзу, на благо которого трудится? Отстранить его от дела или выпороть плетьми — всё равно, что сказать ему «спасибо» и отпустить с чистой душой. Это не проступок, а настоящее преступление против всех нас и нашего общего дела. За подобное стоит немедленно снимать преступника с поста и отбирать у него власть над всеми обязанностями, которые он рискует завалить. На несколько мгновений в зале повисло молчание. Лестат загадочно улыбнулся, постукивая пальцами по дубовому каркасу спинки дивана, Гилберт ждал вердикта своему сочному, чувственному рассказу, Форест восхищённо дышал, наслаждаясь отголосками этой речи в своей голове. Гейдж же тоскливо укусил нижнюю губу и лишь на миг пересёкся взглядом с Ноэлем, которого от этих отчаянных глаз словно коротнуло током. Всем было ясно, что де Шеврез воспринял эту речь вполне убедительной, даже если до сих пор не задумывался над таким серьёзным вердиктом. — Порка уже не кажется мне такой дурной идеей, — вступился Ноэль, чувствуя, что обязан защитить своего приемника. — Быть может, я предвзят, но и господин фон Лабарр точно также — разве что, с противоположной стороны. Будет глупо не признать, что он явно перегибает палку, желая сбросить Гейджа со счетов. Вероятно, в каких-то своих целях, — он бросил на Гилберта бесцветный взгляд, невзначай обнажив его истинное намерение. — В начале процессии господин фон Лабарр и вовсе пытался развить мысль, что Гейдж с Луизой заодно, оттого и отпустил её. Разумеется, я буду вступаться. Даже на судах у серийных маньяков выступают адвокаты, чтобы на преступника не повесили излишних обвинений. Ведь все ошибаются, и как бы ни была прискорбна эта ситуация, ранее Гейдж был послушен каждого поручения и выполнял все задачи с особым изяществом. Что даёт ему право на доверие. — К чему ты клонишь, Ноэль? — заинтересованно спросил Лестат, облизывая губы. Разумеется, он понимал, к чему тот клонит, но желал выслушать, как Кавелье распинается перед ним, выгораживая своего названного сына. — Отстранение Гейджа от поста приближённого совета первородных вампиров принесёт большие убытки, чем его «преступление», — поспешил аргументировать Ноэль. — Это нецелесообразно, господин де Шеврез, ведь занять его место некому. Никто даже из служителей совета не обладает такими опытом и силой, чтобы заменить Гейджа. А рушить состав верхушки власти, вычёркивая сильного союзника, прожившего на свете почти четыреста лет… Задумайтесь о том, что Вы теряете. — В чём-то ты прав… — задумчиво хмыкнул Лестат, видно, засомневавшись в предложении Гилберта, которое так манило его своей решительностью. Пожалуй, единственное, что хоть как-то могло усмирить его жажду драмы и страданий — благосостояние ордена Клыков. Наверняка, Гилберт был демоном, сидящим на левом плече, а Ноэль — ангелом, восседающем на правом. Оба они были важны для Лестата и его решений. Тогда, когда Гилберт требовал быть неукротимым, Ноэль напоминал о последствиях, к которым приводят любые необдуманные поступки, и именно поэтому Лестат так часто прислушивался к последнему. Круг совета был столь узок, что ни одному служителю, и, тем более, нижестоящему вампиру, не было позволено прознать столько же, сколько было известно приближённым. Гейдж не был простой пешкой, и его устранение с шахматной доски сулило сильным ограничением последующих тактических действий и ходов. На фоне хаоса, который мог случиться из-за этого пробела, провинность Гейджа действительно можно было ему простить. — Что же такого важного делает Гейдж? — открыто возразил Гилберт, перестав стесняться. Он понимал, что момент Х настал, и непременно нужно бросить все усилия на удержание своего мнения в авторитете. — Командует вампирами, которых обратил и воспитал Форест? Отвечает на их бестолковые письмеца и рассылает корреспонденцию с брошюрами балов и собраний по почтовым ящикам? Представляет наши интересы перед другими членами союза Крови, как я помню? Проводит суды и казнит преступников? Умора, господин де Шеврез! Здесь нет совсем ничего, с чем не под силу справиться кому-нибудь другому! А Вам, господин Кавелье, — едко отправил Гилберт в сторону Ноэля. — Должно быть стыдно так бесчестно набивать Гейджу цену, когда она, очевидно, не составляет больше бакса. Раз уж Вы так нежны к нему, будьте ему отцом сколько угодно. Однако, в помощники себе найдите более толковую и холодную голову. Ежели не хотите более позориться. — Я не позорюсь, господин фон Лабарр, — благоговейно отозвался Ноэль, не теряя рассудка от колкостей. — Напротив, я строго убеждён, что Гейдж не в состоянии меня опозорить, будучи отражением всего, что я в него вложил. Если он сделал такой выбор — значит, то было необходимо. Наказание будет уместно, но не более. Будьте добры также вести себя достойно. Вы только и делаете, что укрепляете свою позицию оскорбительными замечаниями и попытками принизить, а это не говорит о Вас, как о грамотном специалисте. Ведь чужим унижением прославляется только тот, кто не имеет собственных достижений. — Неужто?! — задето хмыкнул Гилберт, сложив руки на груди. — Разуйте глаза, господин Кавелье! В Вашем мальчишке нет ничего особенного, помимо прожитых им лет. И если есть в этих обстоятельствах нечто, выставляющее кого-нибудь безграмотным специалистом, так это не мои замечания, а Ваше воспитание, данное Гейджу! Вы не научили его соблюдать субординацию и нерушимые законы ордена, так о чём может идти речь? Гейдж некомпетентен! Быть может, он неплохой судебный секретарь, но данная ситуация отлично показывает, что на большее он не способен — это даже не уровень служителя, уважаемый, а Вы просите, чтобы он остался приближённым! — Всем замолчать! — прервал их Лестат, резко стукнув рукой по спинке дивана, с которого он вмиг поднялся. — Я услышал всех вас, а теперь мне необходимо это обдумать, так что проглотите языки, пока я их не отсёк. Придётся к месту, господа: вам двоим лучше бы найти общий язык, ведь я не могу одинаково доверять двум советникам, мечтающим изжить друг друга со свету. Вы должны преследовать цели, прославляющие орден, а не свои личные. Иначе чем вы праведнее Гейджа, коего обвиняете в излишнем самоуправстве? Зал погрузился в томительную тишину. Лестат бродил взад-вперёд грациозным охотящимся хищником, разглядывая унылые картины. Он остановился возле своего портрета и очень долго смотрел на него, элементарно любуясь. Вероятнее всего, он уже знал, какой вердикт вынесет, но Лестат бы изменил себе, если бы нарочно не потянул время, дабы помучить ожидающих его решения господ. — Форест, — загадочно позвал Лестат, отпирая снятым с пояса ключом один из шкафов, в котором ему понадобился другой ключ. — Уведи Гейджа в темницу. Пускай он пробудет там до заката. Я посчитал, что выпороть его будет уместно, однако, лишь после того, как я публично объявлю, что более он не является приближённым совета первородных вампиров. — Господин де Шеврез! — воспалился Ноэль, уязвлённый услышанным во сто крат сильнее Гейджа. — Молчать, Ноэль! — моментально пресёк Лестат, звякнув ключами, что висели в выпавшей вперёд ладони. — Ты принуждён целовать мне ноги за то, что я не назначил Гейджу смертную казнь. За то, что позволил идти с миром и оставаться в низших, но в наших рядах. Что это было, если не акт милосердия?! Однако же, ты смеешь пререкаться! — Но… — Оставь, Ноэль, — умолил его Гейдж, не желая ни секундой дольше слышать этого балагана, основанного на его унижении. — Слово Короля священно. — Хорошо, что ты понимаешь это, Гейдж, — Лестат собачкиным хозяином потрепал Гейджа по лохматым волосам, надменно усмехнувшись. — Через месяцок-другой… Будь любезен доложить мне, каковы на вкус бедность и отсутствие уважения. Я склонен интересоваться жизнью низов, ведь я хороший правитель. Теперь Форест будет исполнять твои обязанности, а расследование продолжится без тебя. Форест тщеславно осанился, заметно вздёрнув подбородок. Лица Гилберта коснулась спесивая гордость, а это значило, что у Фореста вдвое больше причин улыбаться. Их интриги наконец окупились, и это привело к падению Гейджа, за которым, несомненно, таилось и скорое падение Ноэля. С особенной надменностью Форест Лабарр заковал покорно стоящего на коленях Гейджа в наручники и уничижительно велел ему подняться. Гейджа дожидалось заключение в холодном тоскливом подземелье с последующей публичной поркой на глазах у всего ордена Клыков. Форест, поглощённый своей победой, злорадно схватил Гейджа. Он испытывал истинное наслаждение от возможности заточить своего соперника в темнице. С кривой усмешкой он повёл Гейджа по тёмным коридорам, его шаги зловещим эхом отдавались от каменных стен, с удовольствием впитывающих в себя чужие страдания. Когда они достигли подземелья, где ещё совсем недавно томилась Элоиза, запах сырости и отчаяния овладел чувствами Гейджа. Перед ним вырисовывались железные решётки, запечатывающие его душу в своих пределах. Форест, подпитываемый азартом и самолюбием, втолкнул Гейджа внутрь. Дверь скрипнула, и звон ключей на время решил судьбу Гейджа. — Я ведь говорил, Кавелье, — злорадно усмехнулся Форест. — Останешься ни с чем. Ну, и каково тебе осознавать, что ты теперь никто? — Я счастлив, как никогда. — прорычал Гейдж, не теряя своего достоинства. — Неужели? — приторно переспросил Форест, желая раскусить его лицемерие. — Правда, Форест. Ведь теперь я могу быть самим собой, а не вечно обязанным, и это отличает нас. Ты по-прежнему привязан невидимыми ниточками к рукам искусного кукловода, а я буду делать только то, что пожелаю, и самостоятельно принимать решения. — со смелой улыбкой сказал Гейдж, не стесняясь смотреть Форесту в лицо так, будто не стоял перед ним на коленях пару минут назад. — Удачи в начинаниях, грязнокровка, — прошипел Форест, тоже паскудно ухмыляясь. — Посмотрим, как ты заживёшь, лишившись прежнего положения. Могу только предполагать, как худо приходится изгоям. Посмотрев на Гейджа свысока, Форест отступил в тень и покинул подвал, который вызывал у него только отвращение. Гейдж остался один в кромешной темноте и сырости, предоставленный своим грызущим душу мыслям. Осев на холодный пол, он прижался затылком к каменной стене, тяжело выдохнул и прикрыл уставшие глаза. Он пытался снять с себя наваждение, которое испытывал от всех последних событий. Казалось, ему не стереть со своего лица пощёчину Лестата и не снять с себя осуждающих взглядов, которыми его четвертовали в его кабинете. Конечно же, Гейдж не был счастлив прямо сейчас. Хотя в его словах имелась добрая доля правды, и он надеялся, что теперь сможет прожить жизнь, которую столько времени откладывал, его всё же терзала какая-то необъяснимая тоска. Может, Гейдж не ощущал, что теряет нечто важное, расставаясь со своим титулом. Но ему как минимум, не хотелось, чтобы его пороли раскалёнными цепями, да ещё и на глазах у всех, над кем он начальствовал столько лет. Ему не хотелось переживать такое унизительное падение и предвкушать, как общество вампиров воспримет его новое положение. Гейдж никогда не делал никому из них что-нибудь плохое, всегда поступал по справедливости, но это не было гарантией сохранения его репутации. Если Лестат скажет подданным ненавидеть его, то они начнут это делать. К тому же, было обидно осознавать, что столько времени было потрачено впустую. Он положил всего себя на то, чем занимался, и всё свелось к тому, что его выгоняют с позором. Гейджу хватало мудрости и дальше держаться своих убеждений, но сама ситуация от этого казалась лишь более ранящей. Единственное, чего бы сейчас определённо хотелось Гейджу — поговорить с Ноэлем. Всякий раз, когда его одолевали боль и переживания, он мог обратиться к своему названному отцу, и тот обязательно помогал ему растворить все невзгоды, отыскать пути решения проблем. Но Ноэлю, наверняка, не позволят встретиться с Гейджем до тех пор, пока его не выведут из темницы. Разумеется, будь иначе, Ноэль уже бы оказался возле него. И от этого Гейджу действительно становилось тошно. Разглядывая темноту, он со смесью скорби и тоски вспоминал все моменты, которые укрепили его доверие к Ноэлю, позволив потопить ненависть, с коей начались их взаимоотношения.

October, 1692

За последние несколько месяцев Салем перенёс множество кошмарных событий, но основным из них было впору звать молодого вампира по имени Томас Уильямс, которого обратили против его воли. Он изо всех сил пытался контролировать свою ненасытную жажду, но ему не было позволено запираться в уединении неделями и корить себя за совершённые злодеяния. Изо дня в день Томас был обязан закрывать рот на замок и тенью ходить среди горожан, чтобы те видели, что он живёт такой же жизнью, как и они. В каждом из тех, с кем он приветливо здоровался ежедневно, Томас видел только удобную добычу, от головы до пят покрытую аппетитными венами и артериями. Порой в тихой ночи он не мог сдержать себя и впивался в шеи запоздалых прохожих, высасывая из них душу и жизнь. В эти минуты слабости он ощущал, как его рассудок расщепляется, уступая беспощадной жажде крови. Поэтому, обычно, после заката Ноэль старательно следил за тем, чтобы Томас оставался в своей комнате. Прежде каждую ночь его сажали на цепь, в подвал церкви, как бешеную собаку, а он даже не смел возразить, потому что прекрасно понимал, что его бесконтрольное поведение заслуживает только сырых заплесневелых камней, но не мягкой уютной постели. В последнее время Томас стал несколько спокойнее, и Ноэль сумел убедить Лестата, что тому можно выделить спальню и позволить ночевать в ней, как приличному цивилизованному человеку. Однако, милость Лестата оказалась неоправданной, потому что Томас снова покидал свою постель и отправлялся на улицы спящего Салема, чтобы найти свою жертву. Может, он хотел бы стерпеть, но его изламывало изнутри, и каждый раз он лживо обещал себе, что в этот раз до смерти не дойдёт. Обнаружив пропажу своего приемника, Ноэль отправился искать Томаса и наткнулся на него аж на окраине города, граничащей с лесом. Томас одиноко сидел на поваленном бревне. Глаза у него были пустые, лицо и руки — окровавленные. В одной из рук дымилась трубка с премиальным табаком из Вирджинии, а в другой лежало что-то, что Ноэль даже не сразу разглядел. Сразу после того, как он понял, что в руке Томаса именно ничто иное, как человеческое сердце, он опустил взгляд вниз и увидел под его ногами хрупкое безжизненное тело девушки с разорванной в клочья грудиной. Её внутренности вываливались на сырую от крови землю, смешиваясь между собой, а рёбра были распахнуты как руки, готовые принимать объятия. Было страшно представить, какой мучительной смертью она умерла, и что побудило Томаса сотворить эту дикость. Он мог бы просто выпить её крови, но он решил раскидать её кожу и мясо по кустам, вытащить её сердце и продырявить лёгкие. Ноэль, впрочем, повидал и не такие акты жестокости, но обычно они не бывали беспричинными. Так или иначе, Кавелье сохранял леденящее спокойствие, когда ползал взглядом по внутренним органам убитой девушки. — Изучаешь биологию? — тихо спросил Ноэль, продираясь сквозь ветки, отделяющие единение Томаса от стоящих неподалёку домов. — Проваливай. — строго велел Томас, приложившись окровавленными губами к трубке. — Только после того, как буду уверен, что ты донёс бедняжку до трупной ямы вместе со всем, что из неё выпало, — уклончиво пообещал Ноэль, против чужой воли опускаясь на соседний край бревна. — Что она тебе сделала, Томми? — Сказала, что я изменился, — прошептал Томас, сглотнув при виде сердца, которое держал в своей руке. — Мы выросли вместе. Я не хотел бы услышать сегодняшней ночью, что стал не таким, каким она меня всегда помнила. Стерва… — Это сердце? — уточнил Ноэль, впрочем, понимая, что это так. — Сердце, — тем же болезненным шёпотом ответил Томас. — Я хотел вспомнить, как оно выглядит. Понять, есть ли такое же у меня. Я больше не чувствую, что есть… — Чтобы узнать, есть ли у тебя такое, тебе следовало вспороть собственную грудь, — украдкой сообщил Ноэль, ненавязчиво намекнув Томасу, что всё-таки не стоило потрошить чьё-то тело. — Видишь ли, убивать и потрошить людей несколько… — Она уже была мертва! Какая к чёрту разница?! — воспалённый, выкрикнул Томас так, что с веток соседних деревьев в панике улетели чёрные вороны. Ноэль не сразу нашёл, что ответить. Томас вдруг бросил на землю и сердце, которое так придирчиво разглядывал, и трубку, которую бездумно покуривал за этим занятием, а освободившимися руками, измазанными по локоть в крови, закрыл лицо. — Я не хотел… Я думал, что просто выйду подышать свежим воздухом. Я правда… Не хотел… Я не думал, что она тоже умрёт… — отчаянно прошептал Томас, захлёбываясь горькими слезами. — Послушай, твоя жажда крови — совершенно нормальное дело, — постарался убедить Ноэль, хотя сам уже не был так в этом уверен. — Это пройдёт со временем, и… — Заткнись! Я тебя ненавижу! — снова закричал Томас, после чего только сильнее начал надрываться слезами. — Если бы не ты, я бы не стал таким! Все эти люди были бы живы, мой отец был бы жив, и я был бы человеком. А ты… Ты смеешь обвинять меня в том, что я стал слишком жесток?! Точно также, как и она сделала?! Вы все ничего не ведаете о том, какой шторм происходит у меня внутри каждый чёртов день! Ноэль никогда прежде не был отцом — разве что, номинально, ведь своих детей он вынужден был бросить совсем крошечными. Но в этот самый момент он отчётливо почувствовал то же, что чувствуют все родители, когда их дети заявляют, что переполняются ненавистью к ним и считают их виноватыми во всех своих проблемах. Без ведома Томаса Ноэль всегда защищал его и заботился о нём. Весь прошедший месяц Ноэль вёл его через этот коварный мир, делясь своим опытом в надежде укрепить между ними чувство доверия и понимания. Томас не осознавал глубину заботы, которую Ноэль давал ему посреди этого жестокого мира, наполненного казнями ведьм, церковными бунтами и вампирскими интригами. Ноэль не осуждал его, поскольку понимал, что Томас отчаянно пытается найти себя во тьме и вернуть тот стержень, который, казалось, был у него до злополучной ночи, переменившей всё. Конечно же, Ноэль был для Томаса самым первым врагом, ведь именно он отобрал его человеческую жизнь взамен на вечное проклятие и нестерпимую жажду. Он не догадывался, что в этом хаотичном царстве сверхъестественных существ Ноэль был его единственным союзником, который боролся за хрупкий баланс, сохраняя при этом их собственные жизни. Время шло, и Томас уже должен был овладеть собой, но похоже, что-то внутри мешало ему примириться со своей новой природой, которая, видя в своём хозяине противника, продолжала всячески над ним издеваться. С каждым днём Ноэлю становилось всё сложнее управлять Томасом, хотя должно было происходить наоборот. И Кавелье хотел бы дать своему творению столько времени на взросление, сколько тому будет угодно на это потратить. Но он не мог. Ноэль чувствовал, что с каждым актом неповиновения Томаса к ним обоим приближается нечто устрашающе опасное, и знал, что не должен этого допустить. Вновь столкнувшись с замешательством и гневом Томаса, Ноэль решил раскрыть ему правду. Рассказать о борьбе, через которую им суждено пройти вместе и о холодных битвах, в которых они будут сражаться бок-о-бок. Ноэль надеялся, что его искренность и откровение отыщут отклик в потерянной душе Томаса и помогут ему начать действительно стремиться к свету. — Томас, я не осуждаю тебя, — тихо начал Ноэль, будучи не в силах больше слышать его слёз. — Каждая смерть, которую ты случайно совершил, я скрываю от ордена, потому что хочу помочь тебе. Поскольку господин де Шеврез взял с меня обещание, что ты будешь послушным мальчиком. И как только ему станет известно, что ты не единожды оступился, нам обоим придётся несладко. Думаешь, нас убьют? О, нет, ведь мы оба ещё нужны ему. Он нас не убьёт, но заставит страдать во сто крат сильнее, чем есть сейчас, поскольку его безумная одержимость чужой болью не знает границ, а фантазия пугающе богата на изощрённые способы пыток. Нехотя вслушиваясь в его слова, Томас немного притих, хотя его плечи продолжали кратко содрогаться от рыданий. Ноэль несмело положил руку на его плечо, и не встретив видимых сопротивлений, продолжил свой душещипательный монолог, полный болезненной правды. Обнажающий для Томаса такую реальность, в которой всё это время находился страшный монстр, отобравший у него человечность. — И будет тебе известно, не я решил, что ты должен стать одним из нас, но именно я и только я делаю всё возможное, чтобы облегчить твои страдания. Пройдёт время, и ты увидишь, что можешь соблюдать баланс между жестокостью и милосердием. Я тоже стал вампиром не по своей воле, и моя родина далеко отсюда. Уезжая из Англии, я оставил жену и детей, рассчитывая вскоре вернуться, а угодил в ловушку, которая держит меня здесь уже больше сотни лет. Но я выгляжу спокойным, не так ли? — рассуждал Ноэль, просеивая свои искренние чувства сквозь каждое сказанное слово. — Я понимаю, что ты боишься нового мира, в который попал, и боишься нового себя. Но если ты перестанешь бить меня по руке, которую я тебе протягиваю, я обещаю помочь тебе продраться сквозь паутину политики тёмных сил, научиться контролировать твои вампирские побуждения и найти утешение в мире, который тебя отверг. Томас не желал отрывать рук от лица и возвращаться в реальность. Он трусливо прятался, закрывая глаза, но чужие слова заставили его задуматься. Может, Томас был сбит с толку и испуган, но ему определённо хотелось, чтобы это всё закончилось. Он никогда не старался понять Ноэля, заведомо считая его венцом всех своих неприятностей. И даже после его откровения Томас не был уверен, что ему можно доверять. Ноэль превратил его в вампира, Ноэль заманил его отца в ловушку и порезал ему шею, Ноэль был обладателем непоколебимого холодного ума, что делало его опасным. Но, с другой стороны, Томас понимал, что у него совсем никого нет. Он один во всём мире, разделённом на тех, кто может его предать и на тех, кого может предать он сам. Если он хотя бы попытается найти себе союзника, он ничего не потеряет, потому что, кажется, хуже, чем сейчас, быть уже не может. — Поможешь… Поможешь ли похоронить её? — наконец подняв глаза на Ноэля, спросил Томас и украдкой кивнул на лежащий в его ногах труп. Ноэль посмотрел на его измазанное кровью лицо и без лишних слов кивнул. Разумеется, с этого самого момента они не превратились в лучших друзей до гроба. Но с этого самого момента их прочная связь начала зарождаться. Им предстояло одолеть вместе многое, прежде чем Томас, или, правильнее будет сказать Гейдж, начал бы считать Ноэля своим кровным и духовным родственником. Но, благо, у них было достаточно времени, на протяжении которого Ноэль поклялся оберегать своего приемника ценой собственной жизни.

Nowadays

Муниципальный архив Салема представлял из себя тесное пыльное местечко, пропахшее старыми бумагами. Гробовая тишина была здесь хозяйкой и отгоняла от стен помещения даже свет, в котором отчётливо были видны летающие в воздухе пылинки. Тяжёлые металлические шкафы, чьи ящики хранили в себе летопись городской жизни, запутывали взгляд, несмотря на выцветшие маркировки. Со стороны всё смотрелось довольно прилично, но для того, кто решался проникнуть в пещеры прошлого, очень скоро становилось ясно, что по архиву прошёлся целый хоровод искусных в своей безответственности сотрудников; многие документы были перепутаны, лишние папки тут и там вылезали в местах, где не доставало подходящих. Морана сидела на скрипучем деревянном стуле и разглядывала большую справочную книгу, написанную от руки крайне неаккуратным почерком. Листая страницу за страницей, она с большим трудом сохраняла концентрацию, чтобы вычленять что-то нужное для себя. Прячась за рваной корочкой книги, на столе лежал листок бумаги. На него Морана простым карандашом выписывала обрывки информации, которые казались ей хоть малость полезными. Заметки выходили довольно скромными. — Как Вы, мисс Сибли? — Эрин опустился на соседний стул, который самолично переставил из-за соседнего стола. Его глаза чуть поморщились от назойливого жёлтого света, исходящего от грустной настольной лампы. — Два часа времени и сотня нервных клеток были потрачены на то, чтобы узнать, что между Мэри Сибли и моей мамой в нашей семье ни разу не рождались девочки, — мрачно сообщила Морана, скучающе подперев щёку кулаком. — Допустим, это объясняет, почему моя мама могла не знать о своих способностях. Но что это нам даёт? — Спокойствие, — невозмутимо отозвался Эрин. — Мы, по крайней мере, знаем, что Ковен не замешал в каком-нибудь заговоре против Вашего рода. — Вздор… Я несколько раз пролистала одни и те же страницы, чтобы убедиться, что не упустила семейных ответвлений под новыми фамилиями. Мне кажется, будто моя глазная боль несоизмерима с крупицей информации, которую я узнала, — буркнула Морана утомлённо, одним только тяжёлым взглядом доказывая, что осталась недовольна результатами проделанной работы. — Наверняка, не стоило ожидать большего от путешествия в муниципальный архив. Но мне по-прежнему необходимо выяснить, почему о моей маме молчат, а мне не дают знать, что я достойна претендовать на место жрицы. Эрин призадумался и стал напряжённо постукивать по столу пальцами. В гробовой тишине, царящей здесь, это лёгкое неосознанное действие звучало почти как тревожный бой медного набата. Морана с минуту смотрела в отягощённое думами лицо Эрина, прежде чем решилась продолжить. — Гейдж Кавелье сказал, у Мэри Сибли было много врагов, — невзначай упомянула она. — Она отобрала титул силой и готова была уничтожить всякого, кто препятствовал её планам. Быть может, правда лежит на поверхности. Вряд ли жителям островов очень хочется, чтобы море почаще выходило из берегов. — Вы правы, — подхватил Эрин, щёлкнув вдруг пальцами. — Полагаю, они опасаются того, что Вы, как и Мэри, решите затеять локальный переворот. Потому что понимают, что у Вас это получится. — Скрывая от меня правду, они значительно повышают вероятность этого. — мрачно оповестила Морана, строго сведя брови к переносице. — Я не ослышался? Откуда в Вас взялась эта воинственность? — на сей раз Эрин имел смелость отвлечься от важности дискуссии и пошутить. — Очевидно, заразилась от кого-нибудь, кто слишком часто находился поблизости, — вполне себе однозначно осветив его колким взглядом, отозвалась Морана. — На самом деле, мистер Каомханах, я не полна жажды мести и не собираюсь двигать власть в сторону, дабы навести свои порядки. Однако, теперь моё доверие к старшим ведьмам мертво, а это значит, что моя сила потенциально направлена против них. — Это верно. Если бы ваши отношения не имели подводных камней, о которые Вы можете запнуться босыми ногами, право, Вы куда охотнее оставались бы верной для них и их порядков, — логично помыслил Эрин, с порицанием покачав головой. — Боюсь, внутри Ковена есть нечто, о чём не способны поведать городские архивы и даже бессмертные, внимательные вампиры. Какая-то правда, которую ведьмы охраняют и которую можно выхватить только из их рук… Их приглушённые голоса вдруг по наитию стихли. В тесном подвальном помещении повисла испепеляющая тишина, а двое его единственных гостей обменялись длинными взглядами, которые выглядели оглушительным балаганным воем, поскольку не позволяли двум их собеседникам разобрать мысли друг друга. Тогда, когда и Эрин, и Морана вроде как собирались что-то сказать, тишину разорвал телефонный звонок. Оба дёрнулись, забеспокоившись о том, что старушка Митчелл вот-вот выйдет к ним со свёрнутой в рулон газетой, скрипнув дверью, и отчаянно отлупит их за то, что вошли в архив и не выключили звук мобильных телефонов — здесь, как в библиотеке, шуметь было строго запрещено. Настолько строго, словно один бесконтрольный чих или неосторожно обронённый смешок могли заставить стены развалиться как карточный домик. Отыскав в кармане телефон, Эрин откинул крышку и сразу же принял вызов, даже не посмотрел, какой номер высветился на крошечном пиксельном экране. Он приложил трубку к уху и почти шёпотом протянул холодное «слушаю». — Добрый день, мистер Каомханах, это офицер Роджерс, — возбуждённо послышалось из трубки. — Мы напали на след.

*

Джеймс покидал участок затемно и вновь переступал его порог на рассвете. Для оперативного сотрудника режим дисбаланса в распорядке дня был обычным делом, но казалось, никто не вгрызается в расследование с таким же усердием, с каким и Джеймс Роджерс. Его усилия были титаническими. Всего за неделю он сумел с должной честью принять обстоятельства, которые всякого здорового человека могли бы привести на порог психиатрической лечебницы. И чувствуя себя крайне неуверенно в новых реалиях, он продолжал упорно идти вперёд, спотыкаться и снова выравнивать шаг. Джеймс храбро держал в руках спутанные нити, создавшие адский клубок, полный таинственных хитросплетений и мудрёных узлов. Он неустанно перебирал все его многочисленные концы, по полной отрабатывая каждую шаткую версию, хватаясь за каждого бесполезного свидетеля и за каждую притянутую зацепку. Его дело, несомненно, впору было звать истинным подвигом. Джеймс отлично чувствовал риски и полностью осознавал, какое проигрышное положение занимает в этой проклятой цепи. Но это не останавливало его на пути к правосудию. У него было неприлично мало времени, но он стремительно погружался в эти бурные воды, учился сотрудничать с теми, кого не понимал и боялся, вынужденно признавал новые методы расследования и новые риски для собственной жизни. Каково же было его необузданное счастье, когда привычные методы расследования помогли выйти на след. Курсируя по базам данных, обзванивая и опрашивая людей, Джеймс уже почти не питал надежды отыскать преступницу. Всё началось с фоторобота. Получение такой ценной подсказки было безошибочным предзнаменованием чего-то хорошего. Джеймс знал, стоило только углубиться в детали жизни погибшей Клэр Принстон, и результат не заставит себя долго ждать. Офицер — это подшефская должность, состоящая из безукоризненного выполнения приказов свыше. Несомненно, слухи о том, что дело может достаться капитану Уайту, рассеялись быстро. Такое серьёзное преступление всенепременно должно было расследоваться под чутким командованием шерифа. И хотя тот исправно руководил процессом, Джеймсу впервые довелось побыть таким самостоятельным. Лицо, поразительно схожее с описанным под руку художника, обнаружилось на совместной фотографии выпускников салемского университета 2013-го года. Дальше дело оставалось за малым: запросить из университетского архива данные о бывших студентках факультета рекламы и связи с общественностью, отыскать среди них одно конкретное досье, и вот на руках у Джеймса уже была вся необходимая информация о человеческом воплощении Луизы. Может, больше она не была человеком, не училась в университете, не появлялась на работе и не проживала по старому адресу. Но кладезь информации о её прошлом определённо претендовал на огромную ценность. Хотя бы потому, что они с Клэр Принстон действительно были знакомы, и их роковая встреча означала, что Луиза не постеснялась обратиться к призракам прошлого. Скул-Стрит, окружённая тремя кладбищами, слыла одной из самых неспокойных улиц района. Обветшалые одноэтажные домики с заросшими газонами и скопищами мусора по всей округе больше напоминали убыточный трейлерный парк, находящийся на грани разорения. Подбитые заборы, перегоревшие фонари, заклеенные окна, грязные детские бассейны с гнилой листвой и жуками, похожие на бродячих несчастные голодные собаки, принадлежащие детям из нищих семей — цитадель бедности находила для себя место в каждом уютном городке, в котором, казалось, жизнь не может не походить на утопию. Люди — виновники всех бед, расхитители свободы воли, дарованной Господом, становясь маргиналами и изгоями, сбивались в кучи и круглосуточно ошивались по злачным местам вроде этого. Здесь можно было наткнуться на притаившегося под круглосуточным минимаркетом барыгу с пакетом грязной противозаконной дряни, на его поношенную подружку с жёлтыми зубами и синяками на руках, на её сидевшего за разбой и поножовщину брата, на их страшно пьющего отца или вечно измождённую домашними скандалами мать. Что касается отцов и матерей, люди, подарившие жизнь Луизе, которую в здешних местах впору было звать Сьюзен Браун, отметились в полицейской базе данных как закоренелые нарушители порядка. Брауны жили на шестидесятой Скул-Стрит. По стечению обстоятельств, через дорогу от них находился ухоженный дом с небольшим амбаром и прицепом, на котором стоял катер дежурной службы береговой охраны. Амбар принадлежал образцовой домохозяйке Пэтти Уилл, а катер — её мужу, Питеру Уиллу. Как и в любой семье, у них не обходилось без ссор и недопониманий, но в целом их можно было назвать счастливой парой и добропорядочными гражданами. Чего никак нельзя было сказать о Браунах. Практически каждое утро, день или вечер Уиллы могли видеть из своих окон что-нибудь примечательное. Джоша Брауна, заснувшего на пыльном крылечном коврике с полупустой бутылкой пива в руках. Дженну Браун, устало развешивающую постиранное бельё на верёвки с новым синяком под глазом. Или их очаровательную, но несчастную дочку Сьюзен, нехотя бредущую к дому с большим ранцем наперевес. Когда Сьюзен была маленькой девочкой, ей пророчили такое унылое будущее, что среди лучших его исходов находилась преждевременная смерть от передозировки наркотиками или от руки не рассчитавшего удар бойфренда. Однако, вошедшая в трудный переходный возраст, Сьюзен не спешила следовать чужим предсказаниям. В четырнадцать лет она начала курить сигареты, и это было худшим из её прегрешений. Сьюзен не была девочкой-ромашкой, хотя её часто можно было увидеть в пышной белой юбке и длинных гольфах. Отпетой бунтаркой, вопреки ожиданиям общественности, она тоже не являлась. Сьюзен отличалась острым языком и тяжёлым взглядом, но получала отличные отметки в школе и никогда не бывала замешана в том, что должно было преследоваться по закону. В пятнадцать она стала пренебрегать комендантским часом: могла вернуться домой запоздно или вовсе объявиться у родного порога на следующий день. Было бы странно её за это осуждать. Она не коротала ночи в полицейском участке и не находилась среди трудных подростков, которые слишком рано пристрастились к тому, что способно состарить организм человека лет на десять за рекордно короткие сроки. Она ночевала у подруг или у парней, наслаждаясь спокойной обстановкой, горячим ужином и свежей постелью, потому что ей очень не хотелось находиться в четырёх стенах, которые то и дело сотрясались от скандалов, учинённых родителями. Когда Сьюзен выпустилась из школы с отличными рекомендациями, в свои объятия её принял местный салемский университет. Благодаря хорошим результатам экзаменов и положительным письмам от учителей, ей удалось получить грант, который частично покрыл стоимость обучения. Этот грант был безумно приятным жестом, который Сьюзен, право, заслужила. Но, к сожалению, ей всё равно пришлось по уши влезть в студенческие кредиты, чтобы иметь возможность учиться в университете и закончить его. К тому же, грант не предусматривал койки в общежитии и покрытия прочих расходов, связанных с питанием или проездом. Поскольку Сьюзен являлась уроженкой Салема, а университету, с его ограниченным бюджетом, необходимо было привлекать талантливых студентов из других регионов. Сьюзен была рада, что в её будущем начал маячить неплохой диплом, однако, её невоплощённой мечтой было поступление в гораздо более престижный колледж и переезд в большой мегаполис, полный возможностей. Помечтать о светлом ей временами нравилось, но Сьюзен выросла реалисткой и потому знала, что такое ей не по зубам: цены на обучение в больших городах заоблачные, а она, хоть и отличница, но никак не гений, и не смогла бы претендовать на более впечатляющий грант, чем тот, что получила. Не то что бы её планы на жизнь были столь фееричны, что для их воплощения непременно требовалось закончить самый именитый университет, но ей очень бы хотелось уехать подальше от своей семьи, с которой она вынуждена была оставаться вплоть до получения диплома. Параллельно обучению Сьюзен устроилась на работу, на которой пахала как проклятая, но почти вся её зарплата уходила на выплату кредитов, и аренду жилья потянуть было невозможно. Словом, её жизнь никогда не была простой, но как всё пришло к тому, что имелось сегодня, оставалось тайной, покрытой мраком. Распутывать эту загадку следовало постепенно, восстанавливая паззл по кусочкам. Подробное досье и изучение информации о родственниках помогло составить только рамку от всей картины, и эту рамку необходимо было постепенно расширять к центру. Поэтому первым делом полицейские занялись выяснением фактов о её жизни после окончания университета. Визит в копирайтерское агентство, в котором работала Сьюзен, не дал подсказок о её нынешнем местоположении, но позволил кое-что прояснить. Поговорив с коллегами девушки, Джеймс услышал, что та была довольно спокойной и не слишком общительной, но никто не считал её странной или подозрительной. Сьюзен знали, как ту, кто говорит чётко и по делу, лишая речь неформальных подробностей. Она также слыла довольно отзывчивой, поскольку всегда откликалась на просьбы о помощи. Она умела работать в команде, не нарушая единого настроения и не отличаясь страстью всё попортить. Но, тем не менее, Сьюзен была сама за себя и как будто бы не считала себя частью команды, вся её доброжелательность оканчивалась там же, где и обязанность выполнить что-либо. К примеру, когда её коллеги любили собираться за одним столом в ресторанчике или в пабе после рабочей недели, она всегда вежливо отказывалась. На темы, не касающиеся работы, она не говорила, поэтому никто не мог назвать её подругой или хорошей знакомой даже при положительном отношении к ней. Друзья вне работы у неё, кажется, были, но нередко Сьюзен замечали в заведениях общественного питания или в парках в чинном одиночестве. Как и ожидалось, в последние пару недель на работе она не появлялась. Но предположение Джеймса о том, что Сьюзен бесследно исчезла, однажды утром не появившись в офисе ни к означенному времени, ни с большим опозданием, оказалось неверным. На самом деле, Сьюзен предупредила, что будет отсутствовать, и стоит уточнить, сделала она это, положив на стол начальника заявление об увольнении по собственному желанию. Когда Сьюзен собирала в коробку вещи, освобождая свой рабочий стол, — отметили коллеги, — она выглядела умиротворённой и не спускала с лица лёгкой улыбки. На вопросы о причинах ухода и дальнейших планах на жизнь она отвечала уклончиво, упоминая только, что собирается начать новую жизнь — «совсем-совсем другую». Джеймс поехал в агентство один, но даже без помощи спецотряда он проанализировал собранные данные и дошёл до осознания, что Сьюзен планировала стать вампиршей. Нельзя было с концами исключать версию, что она действительно всего лишь собиралась уехать куда-нибудь подальше от Салема и начать всё с чистого листа, но на пути у неё резко и неожиданно встал некий злодей, который жестоко порушил её планы. Однако, в нынешних обстоятельствах, в это верилось куда менее охотно, чем в то, что на момент своего увольнения Сьюзен успела добровольно заключить тёмную сделку с таинственным носителем хищных клыков. Следующей точкой на маршрутной карте была шестидесятая Скул-Стрит. Туда Джеймс уже направился не один, а в компании шерифа, спецотряда и ордера на обыск. — Тоскливое местечко, — вылезая из машины, Эрин неприязненно огляделся и даже заметно поёжился. — Уродись я в таком, вздёрнулся бы раньше, чем мне бы предложили стать вампиром. — Действительно, — утомлённо вздохнул шериф, хлопнув дверью со стороны водительского кресла. — Кажется, будто во всём Салеме нет места хуже. — Напоминаю, что на соседней улице находится магазин маскарадных костюмов, — мрачно отшутился Джеймс, косо поглядывая на дом, в который предстояло стучаться. — Уверяю вас, вся нечисть собирается не здесь и даже не на каком-нибудь шабаше. А именно там. Видели это столпотворение аниматоров, дерущихся за страшные лохмотья, в которых они потом бродят по центру, развлекая туристов? — Давайте уже преступим к делу, — велел Форест, брезгливо озирающийся по сторонам. Выглядел он так, словно боялся, что к нему прилипнет бедность. — Никогда раньше не участвовал в полицейских рейдах. — Несмотря на то, что мы имеем ордер, я бы всё-таки не назвал это рейдом. Мы не планируем вышибать дверь и наводить дула на всё живое, что за ней прячется, — щепетильно поправил шериф. — К тому же, мы ещё не дождались мистера Кавелье. — Ох, запамятовал. Он не сможет прийти. — как бы невзначай пробросил Форест, который только и дожидался момента, когда речь зайдёт об опоздании Гейджа. — Почему это? — неравнодушно поинтересовалась Морана. — Полагаю, потому что у него нет ключей от темницы, в которой его заперли, — равнодушно протянул Форест, поглядев на Морану с гордо вздёрнутой головой. В тот же момент, когда все резко на него уставились, он с трудом сдержал злорадную ухмылку. — Видите ли, совет посчитал, что проступок Гейджа непростителен. Можете так не смотреть, никто не собирался покушаться на его жизнь. Однако, приближённым совета он больше не является, поэтому господин де Шеврез велел мне доложить вам, что его следует снять с расследования. — Почему мы узнаём об этом только сейчас? — сходу предъявил Эрин, чьи руки сложились на груди наравне с тем, как брови натянулись в явном недовольстве. — Почему вы называете то, что он спас невинной девушке жизнь, непростительным проступком? — тоже высказалась Морана и тоже крайне взыскательно. — Это какая-то нелепица, — наиболее уравновешенно отозвался шериф. — Этот мужчина находился во главе стола ещё тогда, когда моя бабуля гадала, родится у неё мальчик или девочка. А теперь вы решили снять его с поста из-за трагичных обстоятельств, которые не оставили ему иного выбора? — Позвольте и мне сказать, — вдруг вклинился Джеймс, от которого меньше всего ждали внятной точки зрения. — Вы можете уволить его с должности этого своего клана. Но разве не шериф должен распоряжаться о том, кто продолжит участвовать в полицейском расследовании, а кого следует отстранить? Я имею в виду, что, в соответствии с нашим кодексом чести, мистер Кавелье заслуживает благодарностей за храбрость и героизм, но не изгнания. — Вам ли, офицер Роджерс, давали слово? — высокопарно хмыкнул Форест, поглядев на него, что на придорожную грязь, приставшую к обуви. — Орден Клыков назначил вам помощников, он же будет распоряжаться, кого из них отозвать. — Я больше склоняюсь к тому, что, раз мистер Кавелье остаётся членом ордена, вы обязаны были обсудить со мной вопрос его участия в расследовании, — строго отрезал шериф, заострив взгляд на бесстыдном лице Фореста. — Если мне не изменяет память, то его роль при ордене не так важна, как-то, что он имеет право представлять его до тех пор, пока имеет право на членство. Однако, как бы я ни возмущался вашей самодеятельностью, спешу заметить, что здесь мы собрались не ради душевных бесед или жарких дискуссий. Не стоит решать такие вопросы посреди улицы. — Я согласен, — холодно поддержал Эрин. — Так или иначе, мы приехали сюда по делу, с которым следует разобраться. Казалось, новость о принудительном увольнении Гейджа заставила каждого, кто с ним работал, задуматься. Несмотря на то, что все они, за исключением шерифа, были знакомы с мистером Кавелье около недели, этого времени хватило, чтобы заиметь о нём хорошее мнение. К тому же, Форест был единственным, кто считал, что отпустить Луизу во имя спасения жизни Эмбер Коллинз было непозволительной осечкой. Но, как бы то ни было прискорбно, другой факт был нерушим: все они приехали на шестидесятую Скул-Стрит, чтобы встретиться с семьёй Браунов и опросить их об взаимоотношениях с дочерью. Нельзя было стоять между их домом и полицейской машиной полчаса, выясняя отношения правых и виноватых. Джеймс с шерифом шли по разбитому тротуару практически в ногу, но перед крыльцом Джеймс опередил его и первым постучался в дверь. — Какая смердящая вонь здесь стоит. — ошиваясь неподалёку и выпиливая взглядом дырявый проволочный заборчик, Эрин как мог обходил крыльцо дома стороной. Словно навязчиво опасался, что черепичный навес от одного дуновения ветра грохнется на головы незваных гостей. — Тоже чувствуете? — Форест чертыхнулся от скрипнувших деревянных перил, к которым ненароком прикоснулся, и поглядел на Эрина, который безмолвно кивнул ему. — Как будто здесь кто-то умер… — Верно, мистер Лабарр… Что-то сгнило. — неприязненно констатировал Эрин, с тяготой понимая, что отделаться от преследующего запаха не выйдет. Как оборотень, он вынужден был не больше, чем элементарно смириться со своим тонким чутьём ароматов. — Загаженный райончик, — дожидаясь хозяев дома, Джеймс нервозно притопывал ногой и зачем-то глядел на наручные часы. — Но драматизировать не стоит. — за него закончил шериф и постучался в дверь ещё раз, более напористо и шумно, чем то сделал Джеймс. Однако, и в этот раз не произошло никакого чуда. Полицейские постучались ещё несколько раз — всё та же тишина сопровождала их действия. На ожидание ушло несколько тяжёлых минут, и каждый член операции начинал немного нервничать. Им не хотелось, чтобы что-нибудь шло против планов, потому что, в данном случае, каждая неурядица могла иметь глобальное значение. — Никого нет дома? — озадаченно предположила Морана, переминаясь с ноги на ногу. — Ломаем дверь, — решительно велел шериф. — У нас нет времени дожидаться хозяев, зато есть ордер, позволяющий пройти внутрь без их приглашения. — Предлагаете прострелить замок? — Джеймс озадаченно почесал затылок и скривил губы. Как и упомянул шериф, к рейду они не готовились, поэтому у них не было за пазухой мобильной группы захвата, которая облегчила бы взлом двери. — Что-то мне подсказывает, что эта дверь достаточно хлипкая, чтобы снести её с петель без особенных усилий. — издали сказал Эрин, взгляд которого внимательной птицей навис над этим зрелищем. — Позвольте мне, — неожиданно вызвался Форест, расталкивая сотрудников полиции. — У меня достаточно силы, чтобы выбить замок. Джеймс растерянно отошёл в сторону, невольно потеснив плечом Морану. Та тоже отодвинулась, и втроём они практически одновременно посмотрели на шерифа Аркетта, который с лёгкой руки дал Форесту добро разобраться с замком. Форест резко схватился за ручку, заранее приложив хорошее усилие к тому, чтобы вывести механизм из строя. Он навалился на дверь плечом, оказывая дополнительное давление. Правда, делать этого не было нужно — дверь не только была не слишком прочной, но и к тому же оказалась не заперта. Однако, Форест, не допустив такого варианта, не только вырвал ручку из двери, но и ненароком завалился в тёмный коридор, споткнулся о задравшийся край коврика и повалился на пыльный пол, когда дверь поддалась и открылась внутрь. — Небеса явно не благословляют меня на добрые дела, — не успев осознать ситуацию, протянул Форест. — Дьявол… Здесь невыносимо воняет! — Разве… Вампирам можно проникать в чужие дома без приглашения? — сунув голову в проём, спросила Морана. — Дьявол-дьявол-дьявол! Я же сойду с ума! Тихе, почему же ты отвернулась от меня?! — панически завопил Форест, на четвереньках несясь к порогу, который ему нельзя было пересекать. Только вновь оказавшись на крыльце, он поднялся на ноги и стал второпях отряхиваться. — Думаете, пронесло? — Думаю, то страшное, что должно было случиться, уже непременно бы случилось. — приблизившись к крыльцу, Эрин нахмурился и нехотя одолел ступеньки. — Что это может значить? — недоумённо спросил Джеймс, пытаясь протиснуться в дом через выползающего оттуда Фореста. — О, мой Бог! Похоже, здесь действительно кто-то умер. — Вероятно, хозяева, — пустым тоном ответил ему Эрин. — Это объясняет, почему мистер Лабарр не столкнулся с последствиями после нарушения вето. Этот дом больше никому не принадлежит. — Фортуна всё же при мне, — пробормотал Форест, но поначалу постеснялся возвращаться в дом. — Я должен был ощутить, как мою голову сдавливает в тиски, едва только чужая энергетика обняла бы меня. Стараясь не толпиться, группа торопливо просочилась в дом. За дверьми холодного коридора их ожидал погром. Было заметно, что хозяева не поддерживали жильё в чистоте. Обеденный и кофейный столы, полки и поверхности комодов — всё было завалено бычками, журналами, баночками из-под духов, таблеток, упаковками из-под салфеток или чипсов, любым мусором, который только можно себе представить. Грязная плита и тумбы в углу, отведённом под кухню: липкие лимонадные кляксы, крошки кофе, сахара, заплесневелого хлеба. При одном взгляде хотелось взять в руки швабру и моющие средства. Однако, вездесущий беспорядок был усугублён. Некоторые элементы в пейзаже позволяли понять, что здесь не только долгое время не проводили уборку, но и основательно набедокурили в какой-то определённый момент. Пыльный красный диван, перевёрнутый, лежал спинкой на полу. Подушки рассыпались возле. Оторвавшийся карниз нашёлся под подоконником со скомканными шторами. Оказался вынут кухонный ящик со столовыми приборами, также распластавшимися по полу. Но примечательнее всего было не это. — Внимание! 1-АR-10 на 1SPD-00, код-2, обыск по ордеру, у нас в доме два трупа IC1: мужчина и женщина средних лет, трупам не меньше нескольких дней, приём. — шериф поднёс к губам рацию, и прежде, чем зажать тангенту, велел всем замолчать. — 1SPD-00 на 1-АR-10, 10-3, приём. — послышалось из шипящей рации. — Мы находимся в северном районе, шестидесятая Скул-Стрит, приём. — кратко изложил шериф, не спуская взгляда с причины вызова. — 10-4, отправляю отряд в северный район, на шестидесятую Скул-Стрит, приём. — ответила рация. — 10-4, конец связи, — со вздохом произнёс шериф и возвратил рацию на пояс, задержавшись внимательным взглядом на бледном мёртвом теле. — Отряд скоро будет. — Я полагаю, стоит радоваться. Похоже, мы обнаружили первую кровь. — уверенно предположил Форест, обходя по кругу изувеченный труп. — Она… Убила своих родителей? — обеспокоенно уточнила Морана, на которую неприятное впечатление произвела не столько близость к активно разлагающимся телам, сколько сама ситуация, которая поспособствовала их появлению. — Я уверен, она их ненавидела. — смиренно вздохнул Эрин, которому такое тоже было непросто понять. — Судя по всем обстоятельствам… — Джеймс опустился на корточки, закинув руку на колено, и изучил взглядом один из трупов, притом искренне стараясь не вывернуть на него свой ланч от навязчивого душка мертвечины, бьющего в нос. — Криминалистам будет виднее, когда они досконально изучат тела. Но на них, похоже, отсутствуют трупные пятна. Обычно такие появляются, когда кровь стекает в низлежащие отделы. Это значит, что на момент смерти тела были обескровлены. Двое убитых расположились в разных концах комнаты. Было сложно восстановить картину событий, но до приезда подмоги спецотряд успел провести небольшой мозговой штурм и выдвинуть несколько правдоподобных предположений. Похоже, первым делом Луиза набросилась на своего отца, который, вероятно, сидел на ныне упавшем диване перед разбитым теперь телевизором. Его руки и ноги были свободно откинуты в разные стороны. Шея была разорвана, и хотя сейчас этот участок тела уже активно гнил, держа в своих объятиях полчище маленьких белых склизких червяков, украдкой можно было заметить, что укус не был аккуратным. В остальном, на первый взгляд, иных повреждений на теле не было. Казалось, у него не оставалось и шанса на спасение: наверняка, Луиза повалила его на пол вместе с диваном и почти беспрепятственно выпила всю кровь. Джош Браун так и не смог подняться с пола прежде, чем оказался убитым. С Дженной Браун, скорее всего, вышло более жестоко. У неё из груди торчал увесистый кухонный нож с запёкшейся кровью на блестящем лезвии. Это позволяло предположить, что Дженна Браун, ставшая свидетельницей убийства своего мужа озверевшей дочерью, надеялась защититься и успела схватить в руки нож — который, верно, достала из выскочившего на пол кухонного ящика. Имея огромное преимущество в силе, Луиза, конечно, сумела не только выхватить нож из её рук, но и обезвредить им новоиспечённую соперницу. У Дженны Браун был один аккуратный укус на запястье, но, похоже, что большую часть крови Луиза выпила из раны, открывшейся в груди. Что было совсем неудивительно, ведь её не мог не сманить запах крови. Общая картина выглядела достаточно уныло. Активная биодеградация, стойкий запах мочи и кала, вышедших из трупов, задубелая от кровоподтёков одежда, вздутые животы, опарыши и мухи, с удовольствием поедающие мёртвую плоть. Они шевелились так активно, что тихий скользкий звук их кишения в тканях перебивал лишь тошнотворный гнилостный запах, захвативший пространство. Наверняка, в этом рассаднике антисанитарии и при жизни хозяев было достаточно вредоносных насекомых — как минимум, им на глаза попалась кучка упитанных красно-коричневых тараканов, которые совсем не стеснялись чужого присутствия, сбившись в горсть и с большим аппетитом поглощая человеческие останки. На высохших слизистых распахнутых глаз было видно застывший ужас, бледно-зеленоватая кожа покрылась волдырями в местах, до куда ещё не успели добраться голодные микроорганизмы. Приехавшие к месту преступления криминалисты установили, что, судя по степени разложения и прошедшему окоченению, трупы пролежали здесь около недели. Этот срок замечательно укреплял предположение, что Джош и Дженна Браун оказались первыми жертвами новообращённой вампирши. — Меня искренне колышет один вопрос… — Эрин жадно вдыхал свежий воздух, стоя возле крыльца. Отголоски сладковатой вони, наполненной всеми ферментами разложения, всё ещё его беспокоили, но после длительного нахождения вблизи с трупами, это уже казалось раем. — Как и где произошло обращение вампирши. Её транспортировка в дом… Почему это осталось незамеченным? — Мы обнаружили откинутый люк, ведущий под дом. Полагаю, там она была спрятана. — ответил Джеймс, по-солдатски приложившись к сигарете. — Неужто в этой хибаре сыскался подвал? — искренно изумился Форест. — Я бы не назвал это подвалом. Под многими домами есть пустое пространство, глубиной с фундамент — пара-тройка футов, не выше. Там находится отопительная и канализационная система, прочее. В подобных районах такие места нередко становятся тайниками, где можно найти наркотики, оружие, краденные деньги или даже человеческие останки, — пояснил Джеймс, удивившись тому, что это требуется. — Наверняка, Сьюзен Браун прекрасно знала, в какое время её родителей не бывает дома или когда они наименее бдительны. Её могли обратить здесь и спрятать под дом или что-то вроде того. Проснувшись, она бы с лёгкостью выбралась и неожиданно напала. — Какое-то непродолжительное время она даже могла прятаться в доме, — помыслил Эрин, задумчиво хмыкнув. — Представьте себе, какая дурная репутация была у Браунов. Прошла неделя с их смерти, и никого в округе даже не смутило, что они оба исчезли. Сколько так они могли бы ещё лежать, если бы нам не понадобилось опросить их? — Такое окружение… — зазвучало сзади голосом шерифа, который тоже, наконец, смог позволить себе перекурить. — Кто-то вполне мог навестить их и обнаружить трупы. Но посчитать, что сообщать полиции об этом будет как-то неправильно. Тот, кто заявил об убийстве, нередко сам оказывается среди подозреваемых. Маргиналам с условно досрочным точно не нужны лишние проблемы. — Верно. Почтовый ящик переполнен счетами и пожелтевшими газетами, — рука Джеймса, держащая сигарету, подалась в сторону объекта, о котором он говорил. — Соседи точно что-нибудь подозревали, но им было бы гораздо проще умолчать. Так или иначе, мы пойдём их опрашивать. Может, кто-нибудь видел подозрительных типов, ошивающихся здесь под вечер, или слышал что-нибудь. — Самое гадкое в этой истории то, что теперь, когда она объявлена в розыск, нам будет ещё сложнее найти её, — вклинился Форест. — После того, как Гейдж так благородно отпустил её, она прекрасно понимает, что нам известно, как она выглядит. — Возможно, обыска в домах вампиров было недостаточно, — выковал Эрин. — Стоит установить постоянную слежку за членами ордена. Кто-то из них точно связан с Луизой, будучи её прародителем. Однако, вряд ли кто-то из них настолько глуп, чтобы прятать её в собственном доме. Корреспонденция, телефонные звонки и и-мейлы. Наблюдение. — Вы в своём уме, мистер Каомханах? — возмущённо охнул Форест. — Исключено! Ни один член ордена Клыков не потерпит такого унижения. — Ох, неужели… Точно… Точно! Прошу прощения, мистер Лабарр, — обтягивая слова заметной иронией, заговорил Эрин. — Я обязан был как-то позаботиться о чувстве достоинства этих безгрешных ангелов. Но что же тогда делать? Пожалуй, я знаю: давайте закроем дело, и пускай Сьюзен Браун ступает с миром, продолжая безнаказанно убивать. Ведь расследование — дело неэтичное. Приходится заглядывать в чужие дома, рыться в чужих вещах. Это совершенно неприемлемо. — Вы смешны, — рыкнул Форест, уколовшись о чужой сарказм. — Довольно утрировать. — Я тоже считаю, что члены ордена должны находиться под наблюдением. Одного запрета на выезд из города, который вы ввели, недостаточно, — вступился шериф Аркетт, вытаскивая из кармана пачку сигарет и коробок спичек. — Тот, кому нечего скрывать, отнесётся с пониманием к временному ужесточению порядков. Если вы, как глава ордена, не обладаете должным авторитетом, чтобы ваш указ восприняли с достаточным смирением, то дело далеко не в том, что мы предлагаем вам сделать невозможное. — Неужели? Скажите это в лицо господину де Шеврезу, — уязвлённо хмыкнул Форест и, защищаясь, сложил руки на груди. — Я не намерен слушать эти унизительные глупости. И, тем более, докладывать о них вышестоящим. — Ваш многоуважаемый господин де Шеврез, видно, является искажённым воплощением Мидзару, Кикадзару и Ивадзару? — язвительно выплюнул Эрин, готовый начать конфликт. — Потому что, если он не слепой, не глухой и не немой одновременно, то я решительно не понимаю его приказа уволить мистера Кавелье, а не Вас, мистер Лабарр. — Это верно, — ловко подловила Морана, увидев суть его претензии. — Будь здесь Гейдж, он бы не стал также глупо пререкаться и попробовал бы найти пути к примирению сторон. Умейте усмирить своё эго, когда есть нечто гораздо более важное! Халатность — вот как называется Ваше нежелание сотрудничать вкупе с беспочвенными обидами. — Вздор! Не нужно переходить на личности, — опалённый обидой, Форест несколько запнулся, но уже через пару мгновений продолжил с чётким возмущением. — Халатность, это не моё, выдуманное вами, нежелание сотрудничать, а его легкомысленный поступок в том переулке. Довольно лезть в наш дом со своим уставом, это просто непозволительно! Мы сами в состоянии решить, кого уволить, кого повысить, а за кем установить слежку! Ежели на этом всё, то я вынужден откланяться! С этими словами, полными вскипающего чувства раздора, Форест хлопнул дверью своего автомобиля и умчался на скорости, вдвое превышающей здешнее ограничение в двадцать пять миль в час. — Считают, будто лучше нас, да? — злобно хмыкнул Джеймс, затоптав бычок от сигареты. — Возможно ли это как-нибудь поправить? — Очень сомневаюсь, — остывая от приступа агрессии, поразившего жаром грудную клетку, отозвался Эрин. Он всё также смотрел вслед улетевшему прочь Порше, продолжая говорить. — Одному дьяволу известно, что за вакханалия творится за стенами поместья ордена Клыков. Мне необходимо доложить обо всём вожаку и старейшинам, я намерен призвать их собрать совет договора Проклятой Крови. Если мисс Сибли мне посодействует и убедит верховных ведьм в необходимости приструнить орден, то, возможно, мы сумеем продиктовать им свои правила. Но сейчас, сдаётся мне, они чувствуют полную распущенность, несмотря на то, что виновны во всех наших бедах. — Если есть такая возможность… Я полагаю, нужно сделать это сегодня же, — ненавязчиво посоветовал Аркетт. — мистер Лабарр препятствует расследованию, не говоря уже о том, что мы лишились ценного кадра в лице мистера Кавелье. Такими темпами, мы начнём уступать заговорщикам ещё сильнее, а это недопустимо. На том они и порешили. Эрин проводил Морану, с котом на руках, в свой Пикап, вновь предложив ей свою помощь в преодолении дороги до дома. «Кто же теперь будет приглядывать за Салемом?» — обеспокоенно думала Морана, кусая губы, когда садилась в машину шамана. Она не знала, куда ей теперь деть своего фамильяра, больше было некого просить присмотреть за ним. Может, для расследования появилось много неприятных деталей. Но, для самой Мораны, всё же было важнее то, что касалось её самой. Быть может, — полагала она, — наступило время во всём сознаться. Да и, вероятно, занятые подготовкой к собранию альянсов, они отреагируют на новость о новом друге Мораны не так остро? Оставалось надеяться. Полицейские остались на месте преступления. Необходимости удерживать спецотряд больше не было, но шериф и офицер ещё должны были находиться там, где были обнаружены два трупа. — Шериф, я совсем ничего не понимаю, — признался Джеймс прежде, чем они направились обратно в дом. — С каждым днём становится всё хуже и хуже. Я чувствую, как сильно нас ущемляют. Как вы сохраняете самообладание, зная, что совершенно бессильны? — Спокойно, Джеймс, — Аркетт отечески положил ему на плечо свою крепкую руку и ободряюще улыбнулся. — Это холодная война, а в ней у каждого есть шансы. Скажи, насколько внимательно ты читал моё письмо? — Я запомнил, что нет никого опаснее вампиров, — вычленил Роджерс, припоминая охапку косых строчек, которые скрижалями ложились на его мозг. — Они это понимают, и это развязывает их руки. — Помнишь ли… Я упоминал, что у меня имеется свой информатор, — шериф заговорил сакрально тихим голосом, прежде всего оглядевшись, чтобы убедиться, что поблизости никого нет. — Он один из них. — Вампир?! — охнул Джеймс, с трудом удержав тон голоса в подобающей такому разговору громкости. Шериф утвердительно кивнул. — Но… Как такое возможно? — Видишь ли… Среди членов ордена есть те, кто заинтересован в том, чтобы власть вампиров не была абсолютной, — стал разъяснять Стивен. — Эта тень определённо играет на их стороне и что-нибудь от меня умалчивает. Но этот инкогнито мыслит достаточно трезво, чтобы осознавать реальное положение дел. Есть вещи, которые должны быть рассекречены во имя общего блага. Так что… У нас есть некоторые рычаги влияния. Рано или поздно он или она станет твоим союзником, но, надеюсь, ты понимаешь, что ни ведьмы, ни оборотни, ни прочие члены ордена не должны узнать об этом. — Разумеется, шериф, — прошептал Джеймс убеждённо, всем своим взглядом показывая непоколебимую собачью верность, какую испытывал по отношению к Аркетту. — Быть может, я подводил Вас по своей неосторожности или неуклюжести. Но Вы можете быть уверены, сейчас я… Понимаю всю ответственность, которой удостоен. Что бы ни случилось, я не позволю себе облажаться и подвергнуть наше общество опасности. — Отлично. Идём, нам нужно поскорее закончить с этим. — шериф тепло улыбнулся, и придерживая Джеймса за плечо, направил его к крыльцу.

*

Немного подумав, Морана всё же решилась попросить Эрина оказать ей поддержку. И он, разумеется, не отказал. Отчасти Сибли понимала, что присутствие шамана способно лишь временно сдерживать гнев Гвинервы; как только Эрин откланяется и выйдет за порог, ей основательно достанется. Но, с другой стороны, Морана ничего не могла с собой поделать. — Добрый день. Я прибыл, чтобы доложить о срочной необходимости устроить собрание альянсов. — как и полагало, сообщил Эрин. Морана стояла чуть поодаль, держа на руках кота, и отчего-то чувствовала, как её окружает нерушимая стена, за которой можно спрятаться от любой напасти. Она знала, что эта стена вскоре растворится сама собой. Это укореняло внутреннее чувство беспокойства. Пока Гвинерва обсуждала с шаманом вопрос о собрании, Морана чувствовала на себе её тяжёлый взгляд. Она не задала ни единого вопроса о том животном, которое увидела на её руках. Морана осознавала, что Гвинерва всё поняла без слов. Любая ведьма отличит фамильяра от обычного зверя с первого взгляда. Как только Эрин, за неимением причин задерживаться, попрощался с новой жрицей и вышел за порог, испепеляющий взор Гвинервы чугунной тучей опустился на хрупкие плечи Мораны. — госпожа Берк… — несмело начала Сибли, глотая тяжесть. — Ничего не хочу слышать, Морана. С этой минуты ты не покидаешь резиденцию Ковена без экстренной причины. Твоё счастье, что сейчас ни у меня, ни у Бретты нет времени заниматься этим. Но, как только окончится собрание альянсов договора Крови, ты меня выслушаешь. Каждое её слово, вытекая из изящных губ, превращалось в только что заточенное лезвие, которое летело в Морану и протыкало её насквозь. Гвинерва Берк выглядела спокойной, как и всегда. Она никогда не снимала с лица маски, не позволяла даже предположить, что в ней плещется хоть капля настоящих чувств или сострадания. Но даже тихая и чинная, её речь способна была уничтожить оппонента, не оставив от него даже мокрого пятна. Морана знала, что ей крепко достанется. — Ступай к себе в комнату. А своего беса отдай мне, у меня найдётся для него свободная клетка. — подытожила Гвинерва, полностью обесточив Морану своим выговором. — Нет! — возразила она уверенно, и только успев осознать, как грубо перечит властительнице, поспешила рассыпаться в мольбах. — Госпожа Берк, прошу Вас, Вы не можете разлучить нас и тем более посадить Салема в клетку! — Так его зовут? Прелестно. Салем, иди ко мне, — поманила Гвинерва, когда Салем перебежал с рук Мораны на её плечо и гордо повернулся к Гвинерве пушистой задницей. — Ладно, несговорчивое создание. Отдай его мне, Морана. Вы будете видеться во время кормления. — Что?! — в Моране вспыхнула настоящая обида, с какой было крайне сложно совладать. — Вы хотите сказать… На какой срок Вы его заберёте? — На такой, какой сочту нужным. Ты не готова к фамильяру, Морана. И ты получишь его тогда, когда я распоряжусь об этом, — холодно выковала Гвинерва, ровно держа спину. — Отдай его мне. — Нет! — уже вполне осознанно отказалась Морана, сделав два шага назад. — Раз уж нам удалось заключить договор, значит, я была к нему готова. Не смейте разлучать нас! Казалось, запала Мораны хватило бы на то, чтобы развязать целую войну с непрерывными залпами пороховых пушек и кровавыми схватками. Она была не намерена сдаваться и уступать своего единственного верного друга даже госпоже Самайн. Но каждому, кто имел честь говорить с Гвинервой Берк, стоило знать, что эта женщина никогда не оставляла своих целей недостигнутыми. Сопротивление Мораны было храбрым и героическим, но уже через десять минут она была заперта медным ключом в своей тесной комнате, а Гвинерва, с гордостью звеня связкой с двумя ключами, разъединившими бьющиеся в унисон сердца, и с ржавой клеткой, в которую поместился мистический кот, спускалась по лестнице. Она зашла в одну из комнат и водрузила тяжёлую клетку на толстый деревянный стол. Обстановка здесь была не самая худшая. Тусклый свет проникал в помещение через эркерные окна, застеклённые разноцветным витражом. Всюду видал сладковатый запах сушёной лаванды, которая стояла в вазе из мутного стекла неподалёку от стопки старых книг. Гвинерва отряхнула руки, одетые в серебряные кольца с большими изумрудными и рубиновыми камнями, поправила полы чёрного готического платья и открыла один из ящиков комода, занимающего угол комнаты. Спрятав в него ключи, она также кое-что оттуда достала. Из холщового мешочка на стол тонкой линией посыпалась чистая кристаллическая соль, которая очертила клетку. Замкнув линию, Гвинерва посмотрела на Салема, который уставился на неё в ответ и продолжительно зашипел, ощетинившись. — Я знаю, соль тебе не по душе. Но мы оба понимаем, что это необходимо, ведь простая клетка не способна тебя сдержать. Теперь и не надейся сбежать к своей хозяйке. — с победоносной ухмылкой произнесла Гвинерва, прежде чем покинуть комнату и запереть дверь — теперь Морану и Салема разделяло аж три замка. — Ты уверена, что это правильное решение? — обеспокоенно спросила Бретта. — Изабелл бы поступила также. — руководствуясь собственными моральными принципами, утвердила Гвинерва. Её взгляд не соприкасался со взглядом Бретты, они шли чуть поодаль друг от друга — госпожа Берк намеревалась готовиться к собранию, а мисс Соулик торопливо следовала за ней своими старыми ногами. — Не уверена. Стоило спокойнее принять её фамильяра, ведь Мори уже не малышка, и она не может всю жизнь оставаться без помощника, — мягко возразила Бретта. — Морана заслуживает большего доверия. Она не как её мать… Она другая. — Неужели? — едко усмехнулась Гвинерва и даже затормозила в проходе, уронив на Бретту свой соколиный взгляд. — Быть может, поэтому она даже не спросила у меня разрешения прежде, чем это сделать? Потому что заслуживает доверия? Ты ведь прекрасно понимаешь, когда именно она провела обряд. Сразу после того, как завершился шабаш. А значит, после того, как я стала госпожой Самайн. — Это, конечно, неправильно, — Бретта немного замялась, но продолжала стоять на своём, и более того, с честью приняла взгляд Гвинервы своим. — Но таким поведением ты вызываешь лишние подозрения. Она не стала спрашивать благословения, потому что знала, что мы бы его не дали. Мы во всём её ограничиваем, и взрослея, она всё чаще станет это замечать. Стоит умерить предвзятость, дать ей поверить в то, что она такая же, как и все. И тогда, поверь, не нужно будет опасаться плачевных последствий. — Возможно, если чего-то не стоило делать, то это назначать её на расследование. Как видишь, избыток свободы не идёт ей на пользу. Вопреки твоей уверенности в обратном. — неукротимо надавила Гвинерва. — Но и разлучать их неправильно. Разъединить ведьму и фамильяра — всё равно, что отобрать новорожденного ребёнка у матери. Ты ведь знаешь, что станет, если… — Бретта рвано вздохнула, прежде чем продолжить, и эту короткую паузу Гвинерва использовала, чтобы отобрать у неё слово. — Перестань об этом, Бретта. Морана должна знать последствия своего непослушания и помнить, кого ей стоит уважать. Если она будет послушна, то через пару дней я освобожу этого беса и позволю им воссоединиться, — милостиво заявила Гвинерва. — Я заперла их обоих, чтобы она не натворила глупостей. Но если даже это не остановит её в том, чтобы вновь меня ослушаться… То, право, она сама будет виновата во всех последствиях. На этом их разговор окончился. Собрание альянсов было решено провести на территории оборотней, так как они выступили стороной, запросившей его. Эрин позволил себе небольшую уловку: заранее осведомил ведьм о необходимости проголосовать за проведение собрания, чтобы у ордена не было возможности предварительно связаться с Ковеном и уговорить их не отправлять запрос со своей стороны. Поскольку, согласно правилам, если обе стороны уже проголосовали «за», третья обязана явиться. Но если проголосовала только одна сторона, то другая имеет право отказаться, и собрание не состоится. Теперь у вампиров не было выбора, они должны были принять условия. Несколько машин прибыло на Ривер-Стрит. Некоторые оборотни с любопытством выглядывали из окон или даже выходили из домов, чтобы увидеть, что ведьмы и вампиры приехали на их улицу. Это событие не было частым и желанным. По правилам, сторона, запросившая собрание, не только встречала гостей на своей территории, но и произносила первое слово, которое должно было чётко обозначить причину сбора всех немаловажных личностей в одном месте. Во главе стола поместился Алан Бейкер, Долан Бейкер и Эрин Каомханах заняли ближайшие к нему места. Через один стул, для демонстративного сохранения дистанции, по правую сторону села Гвинерва Берк со своими приспешницами, а по левую — Лестат де Шеврез и двое древних вампиров. Форест Лабарр до участия в совете допущен не был, поскольку, из вредности, оборотни обозначили его чин слишком низким для данного собрания. Устав позволял сохранять мобильность участников собрания, назначая для каждого отдельного случая допустимый титул присутствующих — иногда собирались только руководители, иногда, как сейчас, они и их ближайшие помощники, в третьем варианте могли присутствовать и представители более низших должностей. — Я, Алан Филипп Бейкер, предводитель общины оборотней, сегодня созвал срочное собрание сторон союза Проклятой Крови, чтобы поднять немаловажную тему… — старательно скрывая волнение, Алан отчеканил заученные строчки и украдкой бросил косой взгляд на своего отца, чтобы припомнить, что следует сказать дальше. — …Неповиновение ордена Клыков. Всем вам… Известно, что на данный момент полиция Салема и специальный отряд, состоящий из представителей сторон союза Проклятой Крови, проводит расследование по делу о вампирше, не состоящей в ордене Клыков, — соответственно, не облагаемой правилами договора Проклятой Крови, — и нарушающей закон. Итак, Форест Дальвин фон Лабарр, приближённый совета первородных вампиров ордена Клыков, представитель расследования со стороны ордена Клыков, изъявил своё нежелание сотрудничать с расследованием от имени господина Лестата де Шевреза. — …От моего имени?! — краснея от возмущения, переспросил Лестат. — Это походит на бред. — гордо высказался Гилберт, не дожидаясь, когда его спросят. — Прошу слово для меня, — Эрин поднял руку, и дождавшись права голоса, поднялся, когда Алан опустился обратно на стул. — Я, Эрин Каомханах, потомственный шаман из общины оборотней, выступаю на правах представителя стороны оборотней в расследовании и на правах свидетеля конфликта. Сегодня были обнаружены два трупа, которые, предположительно, являются первой кровью новообращённой вампирши. Мы ищем любые способы оптимизировать расследование, поскольку в деле фигурирует уже шесть жертв, пять из которых были убиты. Сторона людей, сторона оборотней и сторона ведьм сошлись во мнении, что правителям ордена Клыков необходимо установить постоянное наблюдение за членами альянса с целью выявления их причастности к несанкционированному обращению вампирши. Однако, Форест фон Лабарр отказался передавать приказ вышестоящим и покинул место преступления. Его поведение расценивается как нежелание сотрудничать и препятствование расследованию. — Слово вожака, — как только Эрин сел на своё место, Алан поднялся и продолжил. — Я прошу орден Клыков прокомментировать сложившуюся ситуацию и предложить пути решения конфликта, прежде чем дать слово Ковену и перейти к решению следующего вопроса, затрагивающего обвинение. — Слово первородного вампира, — Лестат гордо взлетел со стула, уколов Алана Бейкера острым взглядом. — Я, Лестат де Шеврез, первородный вампир ордена Клыков, принимаю обвинение, поступившее со стороны общины оборотней. В целях исчерпания конфликта я обязуюсь привести в исполнение приказ о принудительном наблюдении за членами ордена Клыков. По ледяному сиянию его голубых глаз было видно, что Лестат в ярости, которую очень тщательно маскирует, припасая для соответствующей публики. Он уже знал, как отчитает Фореста и Гилберта за такой феерический позор. В его глазах, ситуация, по которой созвали собрание, была абсолютно мелочной и не казалась достойной для того, чтобы ему пришлось покинуть поместье и выслушивать чужие претензии. — Слово жрицы, — раздался громовой голос Гвинервы, когда она поднялась, ожидая, что Лестат сядет на своё место. — Я, Гвинерва Берк, верховная жрица Ковена ведьм, считаю, что Форест фон Лабарр должен понести наказание. — Какое наказание Вы предлагаете? — спросил Лестат, вынужденный, прежде всего, выслушать предложения. — Я полагаю, Вы вольны самостоятельно выбрать подходящее под нарушение наказание в соответствии с кодексом ордена Клыков. Коллективно обсуждать этот вопрос не считаю нужным. Главное, чтобы преступление было наказано. — покровительствуя своим клыкастым союзникам, заявила Гвинерва. — Имею возражение, — бойко встрял Эрин. — Я считаю, что наказание должно быть выбрано общими усилиями. — Голосование, — громко объявил Алан Бейкер. — Голосуют те, кто считает, что орден Клыков должен самостоятельно вынести выговор для Фореста фон Лабарра. Было несложно предугадать, кто поднимет руки. Разумеется, приспешницы жрицы проголосовали вместе с ней. К ним присоединились и все представители вампиров, а с ними поднялась и рука Долана Бейкера — итого набралось семь голосов из девяти. — Голоса учтены. Голосуют те, кто считает, что выговор должен быть выбран общими усилиями совета сторон союза Проклятой Крови, — впрочем, ощущая бессмысленность этого действия, Алан всё же последовал соблюдению формальностей и провёл голосование за вариант, при котором поднялось лишь две руки. — Методом голосования, было принято решение позволить ордену Клыков самостоятельно разрешить вопрос, касающийся Фореста фон Лабарра. По итогам обсуждения вопроса, заключаю следующее: орден Клыков обязуется самолично проверить каждого вампира Салема на подозрительную деятельность, далее, орден Клыков также обязуется провести местный суд над Форестом фон Лабарром, обвинённом в отказе сотрудничать с расследованием. Возражения имеются? Эрин определённо имел возражения, но посчитал, что высказывать их нет никакого смысла, поэтому по комнате растянулось молчание. По прошествии десяти секунд, данных каждой из сторон поразмышлять над наличием возражений, Алан Бейкер продолжил. — Переходим к следующему вопросу. Ковен ведьм и община оборотней, в лице представителей расследования, возмущены тем, что орден Клыков принял несанкционированное решение снять с расследования приближённого совета первородных вампиров ордена Клыков Гейджа Арлена Кавелье, — Алан говорил столь гипнотически и отчуждённо, что было видно, как он читает чужие строчки со своей головы. Впрочем, пока он успешно следовал всем протоколам, предъявить ему было не за что. — Стороны обвинения считают недопустимым, что подобные вопросы решаются без их ведома. Я прошу орден Клыков прокомментировать сложившуюся ситуацию и предложить пути решения конфликта. — Слово первородного вампира, — Лестат прочистил горло и вновь вспорхнул со своего места, притом оценивая присутствующих всё более тёмным взглядом. — Я, Лестат де Шеврез, первородный вампир ордена Клыков, отвергаю обвинение, поступившее со стороны общины оборотней и Ковена ведьм. Моим сегодняшним указом, Гейдж Арлен Кавелье более не является приближённым совета первородных вампиров ордена Клыков. И я считаю, что слово в решении подобных вопросов остаётся за мной и за моими ближайшими союзниками в лице древних вампиров Гилберта фон Лабарра и Ноэля Кавелье. Данное решение было принято нами и не подлежит обнародованию. — Прошу слово для меня, — потребовал Ноэль, лениво поднявшись со стула. — Я поддерживаю высказывание господина де Шевреза. Орден Клыков вправе самостоятельно назначать или снимать своих представителей с расследования, не советуясь об этом с другими сторонами. Наш действующий представитель, Форест фон Лабарр, осведомил вас о нашем решении, и вы обязаны были его принять. — Имею возражение, — снова воспротивился Эрин. — Я считаю ваше решение ошибочным с дипломатической точки зрения. Гейдж Кавелье не имел никаких нареканий и принимал активное участие в совместном расследовании. Форест фон Лабарр, несомненно, принёс делу пользу: активно участвовал в патрулировании, возглавляя смешанные отряды, искал зацепки и прикладывал усилия к поимке преступницы. Он — ценный кадр в оперативной работе. Однако, Форест фон Лабарр некомпетентен в дипломатической стороне вопроса и не имеет навыков в ведении переговоров между сторонами, с чем прекрасно справлялся Гейдж Кавелье. Мы не оспариваем ваше право на распоряжение кадрами, однако, мы вынуждены запросить нового дипломатического посла для продолжения расследования. — На данный момент мы не располагаем такими кадрами, — невзначай пробросил Ноэль, позволив Лестату и Гилберту ощутить, как они проваливаются впросак. — Орден Клыков принимает ваше требование, однако, мы запрашиваем временной ресурс на решение вопроса. — Мы вынуждены отказать, — впервые за всё время спокойно, но строго высказался Долан Бейкер. — Поимка преступницы не терпит отлагательств, сотрудничество сторон должно быть налажено сейчас же. — Поддерживаю. — холодно вступилась Гвинерва, показывая, что благосостояние Ковена находится в приоритете перед дружбой с вампирами. — Я предлагаю оставить Фореста фон Лабарра единственным представителем под мою ответственность, — заступился Гилберт. — Он будет осведомлён о своих нарушениях и наказан. Уверен, что акты неповиновения с его стороны не повторятся. — Как занятно, — едко хмыкнул Ноэль, потирая щетину. — Вы просите второй шанс для него, господин фон Лабарр? Разве не Вы сегодня заявили, что на посту данной важности прощение проступков непозволительно? — Отставить, — рыкнул Лестат. — Я обязуюсь предоставить дипломатического посла в ту же секунду, как Форест фон Лабарр нарушит установленные правила. В зале для совещаний загорелись жаркие споры. Долгое время никто так и не мог прийти к согласию. Только ближе к закату было принято решение утвердить последнее предложение Лестата, и это говорило о том, что вампиры, своего рода, одержали сокрушительную победу, покинув поле боя с наименьшим количеством морального урона. Словом, было стойкое ощущение, будто собрание провелось практически напрасно. Оставалось только надеяться, что Форест получит по заслугам и впредь будет осторожнее в выражениях.

*

С солнечного зенита прошли часы. Решимость Гейджа окрепла в гнетущей тишине подземелья. Солнце начало спускаться к горизонту, отбрасывая длинные тени на влажную почву, прохлада охватила землю. Гейдж не мог предположить, сколько сейчас времени, потому что в месте, где его заточили, не было ни часов, ни окон. Звук приближающихся шагов разнёсся по коридору, заставив сердце Гейджа участиться. С каждым шагом тяжёлое ожидание росло. Дверь со скрипом распахнулась, и Гейдж с готовностью поднялся, чтобы выйти. После собрания вампиры едва успели добраться до поместья в срок. Форесту должно было хорошенько достаться, потому что Лестат находился в неутолимом гневе, требующем выхода через чужие страдания. Быть может, он не счёл бы провинность Лабарра серьёзной, если бы самолично не столкнулся с принесённым ею позором. Но, в любом случае, у него не было времени наказывать Фореста, потому что первым в очереди находился Гейдж. Царственное присутствие самопровозглашённого короля усиливалось собравшимися в зале суда вампирами, ожидающими сочного зрелища. Пришли многие из тех, кому пришлось подвинуть дела ради посещения этого спектакля. Не все присутствующие были наполнены радостью от предвкушения падения Гейджа, но те из них, кто не оказался преисполнен жаждой захватывающей сцены, чувствовали себя обязанными здесь присутствовать. Гейдж, несмотря на своё избитое состояние, стоял прямо и с честью встретил взгляды наблюдающих за ним товарищей, которые пришли засвидетельствовать своими фотографирующими глазами его унижение. Натянутая решимость сменила страх в его глазах. Он не отводил взгляда и не смел смотреть себе под ноги, нет, открыто окидывал своим всеобъемлющим взором хорошо знакомые лица, заставляя их тесниться и первыми опускать головы. Среди всех отметилась Жаннетт Шамплен, которая смотрела с несоизмеримой тоской. Её сердце болело за Гейджа, так как она была больше других убеждена, что он не заслуживает такого наказания. Гейджа немного разозлило, что она пришла. Именно через её отягощённый скорбью взгляд Гейдж почувствовал себя жалко. Когда его поставили на колени и велели по пояс раздеться, тьма сгустилась. Он глубоко вдохнул, чувствуя, как звон в ушах одолевает сладкие речи Лестата, глумящегося над его уязвимым положением. Началась порка. Гейдж явно пропустил этот момент и ощутил, что всё началось, только тогда, когда его оголённой спины коснулась тонкая опалённая железная цепь. Он сдержался, закусив губу, и не позволил себе закричать. Первый удар вбил в него тяжёлые воспоминания о детстве, когда его с замаха били за невинные мальчишеские шалости. Перед глазами померещился отец с толстым кожаным ремнём, крупная пряжка которого всегда задевала нежную кожу особенно больно. Второй удар позволил ему ощутить, как разрывается обожжённая плоть, как новая рана ложится поверх прежней, усиливая приливы адской боли. Гейдж тяжело выдохнул через нос и смело посмотрел в толпу, затаённо впускающую в свои уши лязг горячих цепей, гневно ударяющихся о позвоночник. Третий удар оказался особенно кровавым, когда цепь отлетала от спины, оставшиеся на ней тёмно-бурые капли полетели в воздух. Гейдж невольно мотнул головой, и пышные кудри свалились на его лицо, спрятав побежавшую по щеке слезу. Он всё также не выронил ни звука, и это было физическим свидетельством его силы. Четвёртый удар выбил из него ещё несколько слёз, которые застелили глаза. Он прокусил губу до крови, и теперь тонкая струйка, огибая подбородок, росла по шее и груди. Гейдж знал, что должен перенести эти ужасные муки достойно, но не знал, где ему найти силы, чтобы это сделать. Пятый удар заставил его обессиленно чертыхнуться, бесконтрольно наклонившись корпусом вперёд. Гейдж вовремя выставил руки вперёд, чтобы не пропахать носом залитый его собственной кровью пол. Раны затягивались всё медленнее, вся его спина была в утекающей из тела крови, а боль только продолжала нарастать. Пока порка продолжалась, произошло нечто неожиданное. Вампиры, ещё совсем недавно горячо поддерживавшие наказание Гейджа без особой на то причины, начали сомневаться в своих действиях. Чрезмерная жестокость наказания стала очевидной, поскольку стойкость и достоинства Гейджа сияли сквозь его мучение. По толпе начал разноситься шёпот сомнения, ропот сожаления и неуверенности. Многие вампиры посчитали, что это зрелище не может принести ожидаемого наслаждения. Перед ними страдал тот, кого они уважали — страдал несоизмеримо с причиной, по которой его отправили на это страшное издевательство. В этот момент орден Клыков стал свидетелем не только стойкости Гейджа, но и коррупции, которая запятнала их стремление к справедливости. Кто-то тихо и почти не слышно заявлял, что это следует прекратить. Некогда единый фронт обвинителей начал рушиться, их убеждения пошатнулись. Лестат, почувствовав перемену настроения в воздухе, наблюдал за разворачивающейся сценой. — Семь… Восемь… Девять… — Остановиться! — голос Лестата неуправляемой грозой разлетелся по просторному залу, полному изысканного золота, горящего воска и воспалённых глаз. Порка прекратилась, и в зале воцарилась глубокая тишина. Гейдж тяжело дышал, чувствуя, что его спина горит и разрывается от боли. Раны больше не заживали, а перед глазами всё шло пятнами от чрезмерной кровопотери. — Господин де Шеврез, назначено ещё шесть ударов. — робко напомнил Гилберт. — Довольно с него. Хватит! — Лестат вспыхнул спичкой, полностью погрузившись в ярость, которая затуманила ему голову. Никто не мог понять, что за мысль овладела первородным вампиром. Он был охвачен бесконтрольной злостью. Выдернув из рук Фореста остывшую цепь, Лестат хлёстко полоснул ею самого Фореста сквозь одежды. — Это тебе за то, что ты позоришь честь ордена Клыков перед договором Крови! А теперь проваливайте все, Бруты! Исчезните, пока горит чёртова спичка, иначе каждый отхватит сполна! И ты Гейдж! Убирайся! Убирайтесь все! — словив приступ ослепительного безумия, завопил Лестат. — Предатели! Держите крепко свои головы! Я всех вас сожгу, нечестивые Иуды, вы пудрите мои мозги, садитесь на них как мухи! Презираю! Тяжёлая окровавленная цепь развивалась в воздухе, пока все, находившиеся в зале, толпились у выхода, желая покинуть поместье до тех пор, как случится что-нибудь страшное. Казалось, одного Гейджа не затянуло в круговорот толпы. У него не было сил, чтобы подняться на ноги, поэтому Ноэль схватил его под руки и настойчиво повёл прочь, приговаривая, что ему уже сполна досталось. Оставшись в одиночестве, Лестат шатнулся и грохнулся на свой трон, оглядывая опустевшее помещение помутнённым взглядом. Он вдруг ощутил, что всякий из его подданных был сожжён в пламени греха и лжи. Один из присутствующих опозорил его сегодняшним днём перед всеми членами альянса, но, что было во много раз хуже, Лестат понял, что кто-то из тех лиц, смотревших за казнью, был создателем Луизы и совершенно бесстыдно занимал одно из мест. Занимал одно из мест, сладострастно наблюдая за тем, как карают того, кто не удержал её в своих руках. Лестат действительно был на грани того, чтобы уничтожить каждого, без исключения, и остаться единственным вампиром на всей планете. Создать себе новый клан, новых преданных союзников. Несколько минут эта наивная идея крепчала в его голове, пока он не обозвал себя глупцом и не закрыл, отчаянно, лицо руками. Всё, что он создал, всё, что укреплял более пятисот лет, начинало шататься. — Мне нужна кровь… — прошептал Гейдж, приложившись виском и ладонями к холодной стене. На его плечах висел пиджак, брюки, сзади, пропитались стекающей по спине кровью. Кожа горела, каждый след от розги наполнялся мучительной болью, заставляя испытывать агонию ужаса. Гейдж не мог открыть глаз, потому что увидел бы перед ними только головокружительную муть. Тело требовало подпитки, но Гейдж знал, что ему не положено. Ещё перед выходом в зал он услышал, что не получит ни капли крови из донорского фонда, а выйти на охоту сейчас не представлялось возможным — Гейдж знал, что разорвал бы в клочья первого прохожего, не озаботившись о том, чтобы эта сцена не встретила свидетелей. — Я хочу убивать… — бессознательно выронил он, вытирая ладонью собственную кровь, засыхающую на губах. — Боже… Чувствуя, как подгибаются ноги, Гейдж последовал за внутренним импульсом и начал спускаться вниз по стене, но Ноэль удержал его на весу. — Выпей моей, — оглядевшись, чтобы убедиться, что в коридоре больше никого нет, велел Ноэль. Он протянул Гейджу своё запястье, наскоро расстегнув золотые запонки, которые с глухим звоном ударились о пол. Гейдж, не помня себя, прилип ртом к его коже и метко прокусил вены, почуяв поблизости слабый аромат проклятой крови. Снизу он вцепился в запястье Ноэля ладонью, и хватка его укреплялась по мере того, как крупные глотки наполняли пересохшее от застывших в нём криков горло. Ноэль с честью терпел приливы боли, прекрасно понимая, что они не сравнятся с теми, которые испытал его сын. — Хватит, — заботливо велел Ноэль, оттолкнув от себя лоб Гейджа. — Сейчас ты не видишь меры, но перебарщивать не стоит. Потерпи секунд десять, начнёт легчать. Гейдж бессознательно кивнул, подтирая чёрную жидкость с щеки пальцами, которые оказались облизаны. Он застыл в неведении, наполняясь силой, которую отобрал у своего названного отца. — Прямо как раньше… Помнишь, Томми, как я поил тебя своей кровью, чтобы ты перестал убивать людей? — хрипло усмехнулся Ноэль, отыскав слабый повод для улыбки. — Точно… — постепенно приходя в себя и чувствуя, как боль отступает, хмыкнул Гейдж. — А потом я узнал, что это лишь плацебо. — Я всегда говорил, что тебе следует научиться верить в то, что ты способен держать себя под контролем, — припомнил Ноэль. — Пусть кровь вампира не утоляет голод, она даёт силы на заживление. Это главное. Прими душ, переоденься и езжай домой. Ты вынес это с достоинством и можешь собой гордиться. Гейдж слабо кивнул, мысленно восхваляя небеса за то, что мучения постепенно его покидают. Ещё меньше минуты назад он хотел разорвать кого-нибудь на куски и обмазаться в чужой крови, но сейчас он почти чувствовал себя готовым вымыть прилипшие ко лбу кудри, оттереть с тела запёкшуюся кровь и сесть в автомобиль, чтобы доехать до дома. Он всё ещё не верил, что порка кончилась — казалось, проще было принять мысль, что во время неё он сошёл с ума и теперь летал в вымышленных мирах, пока его тело находилось всё там же, в луже крови под натисками раскалённых цепей. Ему было плевать, что случится дальше. Самое страшное оказалось позади.