Полузверь и полумесяц

      Ты знаешь, что ты мне нравишься. Читаешь это по моим потемневшим глазам, что неустанно ловят каждое твое движение высматривая долгожданную добычу. Раньше похоть была моей подругой - давала сбросить пар, не забивая до смерти очередного неудачника. Она позволяла брать девушек не разбирая, цепляя вкусные моменты и забывая их почти сразу после того, как уходил хмель. Но теперь всё иначе. Она накатывает как волна, стоит мне увидеть тебя - одетого и серьёзного, и заставляет изнывать от того, что ты ещё не взглянул на меня. Стала мне соперницей за твоё внимание, но открывает в тебе снова и снова так много граней. Знаешь ли ты, насколько мне нравишься, Фел?       Ещё не увидев твоё лицо, когда одежда скрывает твой стан, иссиня-чёрные волосы приковывают взгляд игрой бликов и притягательностью темноты. Они, словно множество зеркал, отражают россыпью позолоты мой жадный взгляд, что уже ждёт, когда ты обернёшься — дабы пропасть в твоих раскосых глазах. О них можно говорить вечно, как об отражении бесконечной души: переливы небес от лазури до бесконечной синевы и тьмы космоса. Обрамлённые ресницами, бесподобно длинными и столь же тёмными, не дают и шанса отвести мой взгляд, трепеща из-за полуприкрытых век — задумчив ли ты или полон блаженства. Острый нос, изящный и тонкий, великолепнее статуй любого бога. И губы, от взгляда на которые я невольно сглатываю каждый раз: на белом лице они полыхают особенно ярко, когда не обескровлены усталостью или ноктумом. Расчерченная тёмной отметиной, сияющей, как и полумесяц, что вновь тянет меня в ловушку: заглянуть в твои глаза и впиться в эти мягкие, сладкие, тёплые и столь желанные губы. Эти символы твоей внутренней решимости, веры, да всё равно чего — будоражат меня, но уже не загадочной холодностью, хоть твоё ровное лицо всегда выглядит так, что словно манит меня скрытой загадкой твоих мыслей. Губами, пальцами — к твоим устам хочется прикасаться снова и снова, словно на тёмной черте эта маска долга трескается, обнажая твою сияющую душу       И этот росчерк спускается ниже, привлекая внимание к шее: к белоснежной и нежнейшей, с не настолько заметным кадыком. Наверное стоит признать — я удивлялся, натыкаясь по проложенному символом пути к дёргающемся горлу, когда ты мог лишь так реагировать на мой взгляд. То и дело в голове возникало: «Оу, а он же действительно парень… Неужели я? К нему? Серьёзно?». Но отношение сильно изменилось, когда только по движению бугорка на шее я могу раскрыть твоё абсолютно бесшумное, но уже тяжёлое дыхание. Скользить по шее губами, языком, чувствуя под кожей пульс, и прикусывать её, подавляя совсем дикие желания добраться до скрытого тепла твоей крови. Синяки на столь белой коже выглядят особенно заметно, становясь предупреждением за километры всем, кто решил оценить твоё великолепие ближе. Ты чувствителен, и я поражён, сколь мало тебе надо, чтобы ты уже вздрагивал от предвкушения — шершавый язык по этой тонкой шее к столь милому и аккуратному ушку. У тебя чуткий слух, особенно когда ты, прижимаясь ко мне, вздрагиваешь от моего шумного выдоха и тихого рыка. И когда ты всхлипываешь, стоит коснуться мочки языком. И вздрагиваешь, когда губы вновь скользят по шее, плечам, ключице, судорожно вздыхая на каждый укус и засос.       А ещё я знаю, что тебе нравится моя грудь. Мне безумно щекотно и приятно, когда ты в неё зарываешься головой, начиная почти по-детски мять накаченные мышцы, снимая накопившийся стресс и я постараюсь, чтобы на этой подушке тебе было ещё удобнее спать. Но ты даже не догадываешься, насколько бесподобна твоя грудь, особенно если пальцами обводить её формы и пробовать языком твои чувствительные горошины. Я не особо игрался с другими в постели, сразу переходя к делу, но тут теряю время в прелюдиях, слушая стук сердца и чувствуя, как извиваешься от ласк твоих сосков, а глаза в этот момент умоляют совсем не о том, чтобы я прекращал, уверяю. Особенно когда твои руки лишь прижимают меня к твоему телу, отрезая даже возможность прекратить свои ласки и дать тебе передохнуть. Эти изящные руки: от тонких и длинных пальцев искусного музыканта к аккуратным запястьям и накаченным до стального монолита плечам и предплечьям, что не торопясь поддаются моим касаниям и тают как воск, давая ощутить всю упругость мышц, что идеально сплелись в твоём великолепном теле. Они выглядят на фоне моих незаметными, но настолько рельефны, что сложно поверить, как их владелец в закрытой одежде походит на обычного доходягу. И напряжённые крылья спины привлекают взгляд узором, по которому невозможно не провести ладонью, опровергая ощущение нереальности от твоего совершенства. Но ты существуешь, выгибаясь ко мне, когда моя ладонь неспешно поднимается по твоей спине, желая чувствовать тебя ещё ближе. Чтобы твой плоский животик прижимался ко мне рельефными кубиками — ни грамма жира или неуместных перекаченных мышц, сочетая с несгибаемой силой — нескончаемую грацию. Как ты изгибаешься, стоит мне пригвоздить твои руки над головой и провести языком по чувствительной впадинке подмышек, впитывая тонкий и будоражащий запах, сочетая в живом человеке свежесть вечернего ветерка и жар летней ночи. Даже твои шрамы, которых ты почему-то стесняешься, рисуют узоры твоей бесконечной внутренней борьбы и силы. Я думал мои шрамы лишь доказывают мой авторитет, но твои вызывают трепет, особенно когда среди белёсых линий я вижу ещё розовые, что напоминает мне, как часто ты ходишь по острию. И как ты самозабвенно идёшь в мои лапы, прижимаясь всем своим великолепным телом ко мне.       Ты прекрасен в таргонских одеяниях, в ионийской одежде, в моей домашней рубахе, но великолепнее всего ты обнажённый, когда я могу повалить тебя на кровать и обездвижить поцелуями твоих замечательных ножек, не давая и шанса на побег. Твои ступни так изящны и на редкость чувствительны, что любое касание к ним покрывает твои ноги мурашками, и каждый пальчик ждёт своего поцелуя, напоминая мне, что ты весь молочно-белый и сладкий, что хочется вылизывать каждую часть тела до онемевшего языка. Подниматься к щиколоткам, проводить пальцами по накаченным икрам, с небольшим сопротивлением разводить колени — всё ещё стесняешься своих желаний и тела, ты слишком мил в своём смущении, чтобы я мог даже возмутиться. В отличии от многих качков — твои ноги натренированы в аккурат твоим рукам, и это очень хорошо можно ощутить, когда ты зажимаешь меня своими бёдрами, что выглядят слишком соблазнительно, чтобы на них не появлялось засосов. Можно продолжать твои терзания, выцеловывая твой пах — несмотря на холод гор твоё тело почти лишено волос, и те до невозможного мягкие, словно запечатлев на теле твою истинную чистоту и невинность на фоне бесконечной крови. Я же уже привык и лезвием и травами убирать звериную щетину, что пытается прорасти — рабочая привычка, но твои пальчики чувствуются ещё острее, а твои губы слишком хорошо выглядят на моём стволе без помех. Скажи мне до тебя, что от вида чужого стояка я буду обливаться слюной — не поверил бы. Розоватый, заметно изящнее моего, но почти сравнимый по длине, ювелирно изукрашенный аккуратными венами, что пульсируют и пробуждают голод. Там ты тоже обычно по началу стесняешься, но пару движений по внутренней стороне бедра и красновато-розовая головка является на свет, вздрагивая от лёгкого дуновения. И мне нравится вылизывать твой леденец, несмотря на солоноватый вкус: мне хочется рычать от удовольствия, когда он пульсирует в пасти, когда твои пальчики тянут меня за пряди и ты сам сипло постанываешь мне в такт, с трудом сдерживая бёдра до самого конца. Но если оставить его в изнеможении и спуститься языком ниже – ты будешь оставлять мерцающие следы на своём животе, взглядом умоляя дать тебе ещё больше. Стоит развернуть тебя и поставить на четвереньки, как голод только усиливается. А как иначе, если у тебя такая накаченная и упругая попа, такой красивый изгиб спины и предательски соблазняющее колечко, что сжимается от нетерпения. Раньше моя звериная похоть реагировала на что-то особенное — большая грудь, широкая задница, кукольные глаза, но тебя мой зверь готов сожрать целиком за то, насколько ты идеален. Твои ягодицы, обычно подчёркнутые обтягивающими штанами, идеально умещаются в моих ладонях, чтобы, сжимая их и раздвигая, проскользнуть языком в расслабленную от ожидания и возбуждения дырочку.       Вначале ты подолгу не мог расслабиться, и я аккуратно разрабатывал твою дырочку языком и пальцами, давая твоему телу наконец ослабить вечный контроль и отдаться волнам удовольствия. Но теперь вылизывать тебя сравни кошачьей мяте — что я бы мог посчитать чрезмерным с другими. От твоего вкуса моё тело сходит с ума, и язык старается забраться как можно глубже, чтобы раствориться наконец в твоём присутствии. Но и ты уже перестаёшь сдерживать себя, впиваясь ногтями в постель и толкаясь навстречу, что тебя приходится удерживать на месте. После стольких пережитых встреч мы привыкли друг к другу и уже не стесняемся нашего голода. Ты извиваешься с тяжёлым дыханием, что походит на рык, зазываешь дать тебе больше, чем мои огрубевшие пальцы, что так приятно растворяются в твоей тесноте. И до тебя я бы не медлил, решая только свои проблемы, но с тобой хочется каждый раз ещё немного : ещё постоять в объятьях, ещё раз поцеловать твои сладкие губы, ещё ласкать тебя, смотря, как ты сгораешь от желаний. Но отвлекаясь от игр я вновь могу подняться и разглядеть твои покрасневшие ушки, великолепную спину и ягодицы, что прижимаются к паху, показывая, что ты хочешь сейчас и выбивая этим искры из глаз. Я наверное крупнее других мужчин (по крайней мере покрупнее тебя), но твоё тренированное и раскалённое долгими играми тело без труда принимает меня всего с первого раза, сводя с ума внутренней мягкостью и сжатием, что, кажется, я готов кончить только от этого. Своим ротиком ты не раз показывал, как тебе нравится мой ствол, развлекаясь с ним и иногда заглатывая целиком — но я сам бы не хотел повредить и без того измученное ядом горло. Но с другой стороны в тебе так приятно: я чувствую твою дрожь и как ты сжимаешься от моих грязных словечек, как наконец даёшь себе расслабиться и отдаёшься мне целиком, подмахивая своей жажде и сводя меня с ума снова и снова. И дразнить тебя неспешными движениями, а после вбиваться в тебя в звериной ярости — каждое мгновение думать только о том, как ты подаёшься навстречу, впиваешься в меня своими коготками, если я повалил тебя на спину или как ты сам насаживаешься на меня, выгибаясь и припадая ко мне рваными от тяжёлого дыхания поцелуями. Я раньше лишь брал то, что мне причитается, но тебе я готов отдать всё — и тело на растерзание твоим острым зубкам, и душу, чтобы ты мог укрыться от твоей леденящей судьбы. Видя твои сияющие глаза — я готов отдать ещё больше. И меня преисполняет странный трепет, когда из всех возможных благ и сокровищ — ты выбираешь мои объятья. Сколько бы я не спал с иными, любить тебя — это совершенно иное, выше любого победного титула и желаннее любого злата и шёлка. С твоим появлением снова и снова мой мир наполняется совершенно новыми красками, что я бы иначе не увидел ни с кем иным. И даже в самой жаркой ночи, слыша из рваных вздохов своё имя я почти не верю ушам и своему счастью, срываясь в обезумевший танец двух тел, пока мы не упадём от бессилия. С нашего первого раза ты стал выносливее, изводя своей теснотой и ощущением приятной пульсации, что бывает и я не выдерживаю первым, даря тебе удовольствие после руками или ртом, желая ещё раз почувствовать тебя – от вибрации в горле до еле слышного благодарного стона. А после на плечи ложится приятная усталость высвободившейся страсти — и в такие моменты мне хочется обнимать тебя, чувствуя твоё расслабленное тело в своих руках и обещая тебе добыть хоть звезду с неба, хотя тебе самому эти звёзды намного ближе. Оставаясь после наедине с собой я понимаю — ты мне не просто нравишься, я действительно люблю тебя, Фел. И действительно скучаю, предаваясь каждый вечер воспоминаниям, пока в тишине мой загривок не начнёт подниматься в ощущении самой желанной добычи рядом, что сама уже крадётся в мои объятья.