Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной. Пс 117, 6
Сейчас Хармони Хилл никогда не меняется. Впрочем, знаете, это ведь относится вообще ко всему. Мало что меняется, по большому счету. Ну, может, где-то откроется новое кафе, или наоборот — закроется старое. Построят пару кондоминиумов или снесут трущобный райончик. В Хармони Хилл, правда, и этого не происходит. Поэтому, наверное, здесь так четко видно, как меняемся мы сами. Изменить что-то могут только сами люди. И ни черта непонятно — хороши эти изменения или нет. Тай бы, конечно, мне голову откусил за такие рассуждения — он-то считает, что понятия «хорошо» и «плохо» субъективны... Но это все для "просветленных". А для меня вот четко понятно — только так и бывает. И я не очень люблю все эти изменения. Старик Эли, бывало, говорил, что я живу как в накатанной колее и боюсь нового. Так оно и есть. Потерять привычное и получить взамен кота в мешке? Ну, такое. С другой стороны, моим "котом" оказался джекпот. В восемнадцать лет я развернул колесо своей судьбы и вот теперь — спустя шесть лет — ни о чем не жалею. Разве что по мелочи. И то, только для того, чтобы не сильно расслабляться. Не потерять форму. Не сказать, что жизнь стала совсем уж безоблачной — всякое бывает. Хотя хорошего гораздо, гораздо больше.***
Я выныриваю из прозрачной синевы бассейна, отфыркиваясь плыву к бортику. Солнечные лучи жгуче целуют мокрые плечи, от поднятых брызг в воздухе пляшут радуги. В шезлонге возле бортиков сидит Ксавьер. Мой Ксавьер. В своей неизменно белоснежной рубашке, расстегнутой на груди и с рукавами, закатанными до локтей. Он думает, что спрятал глаза, закрывшись солнцезащитными очками, но я каждую секунду чувствую его ласкающий взгляд. Я улыбаюсь. Кладу локти на мокрый прогретый камень, протягиваю руку и обрызгиваю его водой. Смеюсь. Ксавьер улыбается мне в ответ, поднимает очки, кладет рядом с собой. — «Я знаю: все плечи смело, ложатся в волны, как в простыни» — его голос, тягучий и теплый, словно мед, обнимает меня. — Кроме твоих, да? Кроме твоих плеч? — Кроме моих, — улыбка становится теплее, — выбирайся, Джей. Намажу тебя кремом, пока до углей не сгорел. Выбираюсь из бассейна в его руки, и моей нагретой коже их прикосновения кажутся прохладными, умиротворяющими. Мне хочется просить его говорить что угодно. Просто, чтобы он говорил. Три года назад я влюблялся в него заново. Влюблялся в его голос. И даже сейчас, у бассейна, я не могу контролировать себя, просто слушая Ксавьера. Улыбаюсь, блаженно жмурясь и замирая, но вслух говорю другое. — Все же я обгорел. Да? — Немного. Сосредоточенно втирая защиту в мои плечи, Ксавьер легко касается моей татуировки, и мое сердце замирает. Я медленно выдыхаю, спрашиваю: — Тай вернется сегодня? — Вроде не планировал. Я чуть позже за Тэм съезжу, заберу из школы. Или сам хочешь съездить, Джей? — Да, давай я, — он соглашается без слов — просто трется кончиком носа о мой затылок нежно и щекотно. Огромный рыжий шар солнца катится по выбеленному жарой небу. Расплавленный воздух тих и неподвижен. Я сижу рядом с его шезлонгом на прогретых плитках бассейна и чувствую себя самым счастливым человеком на всем свете. Три года назад — Я стану всем, чего тебе не хватало. Джейден смотрит в черные широко распахнутые глаза собеседника. Смотрит на запавшие скулы, на губы, которые хотел бы целовать всю свою жизнь без остановки. «Тебя. Мне не хватало тебя», — пойманной птицей бьется в висках мысль. И страшно, что он сумеет услышать, прочитать ее. Когда Ксавьер делает шаг навстречу, поднимая узкую ладонь, чтобы коснуться его лица, Джейден инстинктивно отступает назад на полшага. Замирает. Смотрит перед собой в землю. Между ними — три года тишины. Молчания. Отсутствия. — Джейден… Этот голос он слышал внутри себя три года. Три года бесконечных мысленных диалогов. Три года вопросов, оставшихся без ответа. Три года назад он слышал, как Ксавьер говорил своей сестре: «Я люблю его». А ему, ему самому так и не сказал! Позволил сбежать, раствориться среди толпы людей. Три года Джейден каждый день мечтал быть рядом с ним. Мысленно молил, чтобы Ксавьер вернулся. Он вернулся. Так просто. А просто ли? — Джейден, не молчи. Скажи что-нибудь. Что угодно... чтобы я шел к черту, чтобы я остался. Скажи что-нибудь. Джейден проглатывает острый комок слов, забивших горло. Чувствует, как под высоким воротником нейлоновой водолазки дергается кадык. Три года… — Где Тэмми? — спрашивает он совсем не то, что хотел сказать. Чужой голос. Чужие слова. Чужой вопрос. Ксавьер опускает ресницы, отступает на шаг. Теперь между ними пропасть. Рукой не дотянуться. Смотрит в сторону. — В Ашхаусе. Я не стал брать ее с собой. Не хотел, чтобы ты думал, будто я использую ее. Подумал, если не захочешь со мной говорить, то так тому и быть. — Могу я ее увидеть? — Конечно. Приходи. Или могу привести ее к тебе. Или Тай приведет... Он не заканчивает фразу, но Джейден мысленно продолжает ее сам: «...если ты не хочешь меня видеть». Джейден хочет. Он хотел бы видеть его каждую секунду. Слушать его вечность, сворачиваясь клубочком в руках Ксавьера. Засыпать рядом и просыпаться. Перед его глазами проплывают сотни рассветов, упущенных ими. Сотни ночей, сгоревших дотла в одиночестве. Он быстро отводит взгляд, склоняя голову. Не хочет, чтобы Ксавьер увидел это. Ксавьер и не видит и все равно произносит: — Tu me manques, — Джейден вскидывает глаза и смотрит удивленно, — Ты у меня отсутствуешь. Джейден учит французский уже полгода: слишком много свободного времени — слишком долгие вечера и пустые ночи. Он беззвучно произносит, выдыхает одними губами: — Я так скучал по тебе. Сейчас В Ашхаусе семь спален: две на первом этаже, четыре — на втором. Одна спальня в мансарде. Это спальня Тэмми. Спальня маленькой принцессы Пепельного дома. Говорливой, звонкой, задорной сестры Ксавьера. Ей уже одиннадцать, и едва ли в Хармони Хилл или в Мэпл Сити найдется другая девочка, которую любят сильнее. Это очень круто. Тэм почти ничего не помнит из первого года своей жизни в Ашхаусе. К счастью, она не помнит ничего и из более раннего детства. Дети забывают быстрее, чем взрослые. Иногда она все еще просыпается с криком среди ночи или под утро плачет во сне, но это просто кошмары. Тэмми носит фамилию Блэкхёрст. Фамилию Ксавьера. Шесть лет назад он признал ее своей сестрой и оформил документы опеки. Кто ее мать, мы так и не знаем. Хотя, возможно, «мы» в этом случае — это только я и Тай... Замок крепко держит Ксавьера в своих когтях и не отпускает. В мои сны он тоже приходит: запахом снега, холодной вороненной сталью пистолетного зрачка — такого же пустого и черного, как глаза женщины, чье имя я хотел бы никогда не знать. Как глаза ее близнеца. В тех снах я спорю с ней, кричу, доказываю. В тех снах я умираю. Ночь за ночью Ксавьер не успевает закрыть меня плечом. Ночь за ночью я истекаю кровью в его кабинете. Во флигеле замка Блэкхёрст. Просыпаюсь, захлебываясь криком и слезами в кольце горячих рук Ксавьера Блэкхёрста. Замок не отпускает и меня. Его длинная тень дотягивается через мили расстояния из реальности в мои сны, в сны Тэмми. В сны Ксавьера. Нужны будут еще годы и годы, чтобы раны, нанесенные когтями его семьи, стянулись хрупкой коростой новой жизни. Теперь я знаю это. Если бы у меня был шанс все изменить. Если бы был шанс никогда не переступать границ имения Блэкхёрст и никогда не касаться ядовитых шипов его тайн… я бы не стал ничего менять. В миллионах параллельных вселенных я снова стоял бы под прицелом равнодушного "глока". В миллионах параллельных реальностей я бы умирал для того, чтобы хотя бы в одной из них продолжить жить рядом с Ксавьером. Позволять его горячим губам стирать следы слез со своего лица. Позволять рукам прикасаться к моей коже, исцеляя рубцы кошмаров. Я готов тысячу жизней умирать ради одной — в которой я буду просыпаться в его постели. Это моя плата, дань, которую я плачу за счастье. Когда-то очень давно Ксавьер сказал мне, что каждый из нас знает: все страшное с нами происходит просто так, а за все хорошее приходится платить. Я готов платить по счетам. Я готов идти в огонь, чтобы он мог найти дорогу назад. Если бы у меня был шанс все изменить, я бы сам встал под прицел пистолета, чтобы освободить его.***
В пять часов вечера я паркую машину Ксавьера на стоянке возле школы. Тэм, Лиам и Калеб шумной толпой забиваются на широкое заднее сиденье, и в огромной просторной машине моментально становится тесно. Тэм перегибается через сиденья, чтобы поцеловать меня в щеку, и тут же продолжает начатый еще в школе спор с друзьями. — А где Мелоди? — я адресую вопрос заднему сиденью, потому что обычно их четверо. — Мелоди сегодня не пришла. Она типа плохо себя чувствует, — мне отвечает Калеб, самый старший из друзей моей принцессы. — Понял. Все к нам, Тэм? Или кого-то закинуть домой? — К нам! К нам! — хор голосов заставляет меня улыбнуться. На панели управления я отслеживаю, чтобы все пристегнулись, и мы едем домой. Почти двенадцатилетние подростки — это, знаете ли, не так просто: они будут шумно тусить у бассейна, сожрут и выпьют все, что не приколочено к полу, а все остальное опрокинут, уронят, разобьют или обольют соком. Не нарочно. Никто и никогда не делает это нарочно. Я прошу Беллу отправить родителям Калеба и Лиама сообщения о том, что их дети у нас в гостях. Не хочу, чтобы кто-то переживал; Ксавьер бы с ума сошел от волнения, если бы не знал, где его сестра. Иногда Тэм уходит с ночевкой к Мелоди, и это подлинное испытание для его нервной системы. И, нет, за эти три года он так и не привык к этому, но Ксавьер смиряется. Он держит себя в руках. Я улыбаюсь этой мысли, подпевая какому-то ужасному треку вместе с моими полудикими подопечными. Тэм, определенно, заправляет этой шайкой. Она — главарь этой "банды" одиннадцатилеток (хотя Калебу уже исполнилось двенадцать). Когда-то я боялся, что она так и останется нелюдимой зашуганной молчуньей. Но, к счастью, моим опасениям не суждено было сбыться. Тэм сочетает в себе мозги Ксавьера и талант манипулятора, отличающий Алексис. И еще она принципиальна, как Этьен — ее отец. Но все это, как мне хочется верить, только в лучшем смысле. Тэмми не проявляет жестокости ни к животным, ни к людям. Она чутко улавливает страх в человеке и всегда старается поддержать. Она не боится никого в целом свете. И еще она нас любит — меня, Ксавьера и Тайлина. Хотя, чего уж там, Тайлина все боготворят. Он преподает в старшей школе Мэпл Сити. Всего восемь часов английской литературы в неделю, и этого, честное слово, достаточно, чтобы Тэмми считалась королевой и средней, и старшей школ: все знают, что этот невероятный эпатажный преподаватель не может устоять перед наивными глазищами Тэмми Блэкхёрст. Она, вообще-то, считается его как бы… племянницей? Вроде того. Разумеется, никто и никогда не называет Тая дядей. Вполне вероятно, за попытку назвать его дядей или, того хуже, дядюшкой, он мог бы выцарапать глаза. Ага, Тай по-прежнему носит длинный черный или бордовый маникюр. В "Эльфийскую пыль" они ездят изредка и я, как бы это сказать, спокойно к этому отношусь. Я уверен в Ксавьере. Иногда я езжу с ними, чтобы потанцевать или даже немного выпить. Но только когда Тэмми у Мелоди, разумеется. Одна она не остается. Через сорок минут мы паркуемся у Ашхауса. Лиам и Тэмми первыми выскакивают из машины и бегут к бассейну. Тэмми кружится, раскинув руки. Лиам нарезает вокруг нее круги, имитируя гул самолета. Калеб обменивается со мной сочуственным взглядом через зеркало заднего вида. Ему нравится ощущать себя взрослым, поэтому я сдерживаю смех. Он мне нравится. Такой спокойный и основательный парень. Его родители живут через две улицы от нас, и они, что бы там Тай ни выдумывал про оценочные суждения, они — хорошие люди. Иногда я думаю: может, лет через миллион, Тэмми будет встречаться именно с ним? Ну, я бы хотел, чтобы она выбрала кого-то спокойного и уравновешенного. Конечно, еще рано думать о таких вещах. На уме у нее сейчас только куклы, единороги и фруктовая жвачка. Наверное. Калеб собирает рассыпанные по заднему сиденью тетради, учебники, наушники и три рюкзака. И выходит из машины тоже. Я завожу авто в гараж и обхожу дом, чтобы не мешать Тэм и ее друзьям. — Мелоди снова не приходила в школу, — бросаю я, заходя на кухню. — Мелоди? Странно, — Ксавьер ловко нарезает авокадо, не отрывая ножа от доски. — У них дома все нормально? — Тебе лучше знать, — я пожимаю плечами и ничуть не кривлю душой — Ксавьер не отпустил бы Тэм ночевать непонятно к кому. — Родители Калеба подают на развод. Надеюсь, мальчик останется в Хармони. — Ого! Я не слышал. Калеб в курсе? — Не знаю. Может быть, — нож на секунду ложится на стол, и Ксавьер опрокидывает авокадо в салатный боул. — Не упоминай при нем, на всякий случай. Что я хочу еще сказать? Я хочу сказать, что это был абсолютно обычный день. Один из многих. За последние три года таких вот дней была тьма-тьмущая. Просто еще один обычный спокойный день. Чуть скучноватый. Все как я люблю. Я бы очень, очень-очень хотел, чтобы он таким и оставался. Но в этот момент я слышу вибрацию мобильника. Это мобильник Ксавьера. Он всегда на беззвучке и жужжит, как рассерженный шмель в окно. С моего места не видно, кто звонит, но Ксавьер хмурится, и мне вдруг хочется накрыть его мобильник ладонью. Попросить не отвечать. Мне становится страшно. Конечно, я этого не делаю. И он отвечает. — Привет, Элейн, — голос ровный и приветливый, но между бровей уже залегла почти незаметная складка. Мой мир уже падает в пропасть, наш общий мир. Весь город сползает в бездну страха, но мы еще не знаем об этом. Весь этот ужас начинается с этих двух слов «привет, Элейн». Элейн Хоппер — мать Мелоди. Роберт Хоппер — её отец. И они звонят Ксавьеру, чтобы спросить, не поехала ли их дочь с нами. Они хотят узнать, не играет ли Мелоди сейчас на нашем заднем дворе — после школы Мелоди часто бывает у нас. Только не сегодня. Сегодня Мелоди не было в школе.