Высокие горы, текущие реки

«Ах, оставьте, генерал. Вы здесь, потому что я выбрал вас, это всë, что вам следует принимать в расчëт». И снисходительная усмешка. Вот и все объяснения, которые Ван Чжи соизволил дать. Чэнь Юэ пришлось проглотить и утереться: внезапный приказ о переводе генерала Чэня из Ляодуна в Хэтао был подписан Сыном Неба, а хороший солдат не обсуждает приказы вышестоящего. К тому же, военный человек всегда на ногах и готов выступать… откуда тогда взялась обида? Он ведь и вправду крепко обиделся на Ван Чжи. Столько лет верой и правдой служил на границе не для того, чтобы попасть в подчинение к евнуху. К тому же, не время было сейчас устраивать неразбериху в Ляодуне, кочевники только и ждали, кто первый моргнëт... Но Ван Чжи всегда получал, что хотел и кого хотел. Поэтому, скрепя сердце, Чэнь Юэ отправился в Хэтао, по дороге уговаривая себя быть разумным, принять это как возвышение, отринуть глупые обиды… А всë же, когда въехал в крепостные ворота и спешился поприветствовать нового генерал-губернатора, не смог разжать челюсти, чтобы внятно произнести вежливые слова. Ван Чжи не изменился с их последней встречи: то же надменное, но живое лицо, не тронутое степным загаром, та же округлость и мягкость черт, плавные движения. То же волнение он вызывал в Чэнь Юэ. Сперва Чэнь Юэ это чувство принимал за тошноту, ведь что ещë может ощущать мужчина, представляя, как изуродовано тело евнуха? Но после нескольких чарок в борделе Хуаньи, где всë пропахло любовными зельями, он понял, что ошибался. Что б там ни представлял разум, желание влекло ко всему мягкому, нежному и ароматному, ко всему, чего не хватает в далëком гарнизоне. И даже теперь, сердясь на Ван Чжи, не мог Чэнь Юэ не смотреть, как солнце подсвечивает нежный персиковый пушок на пухлых щеках. А если укусить эту белую шею… …то можно и отравиться. Вряд ли есть в степи змеи опаснее генерал-губернатора Вана. — Вы недовольны назначением? — спросил Ван Чжи вечером на пиру в честь новоприбывшего генерала. Чэнь Юэ замешкался, делая вид, что допивает чарку. Как ответить, чтоб не солгать, но и не оскорбить? — Я солдат, а не чиновник, — сказал он, со стуком поставив чарку на стол. — Поэтому мне не понять, для чего генерал-губернатор Ван решил ослабить ляодунский гарнизон в то время, как монголы высматривают, где мы дадим слабину. Ван Чжи улыбнулся и сам подлил ему ещë вина. — А вы, значит, считаете себя незаменимым, генерал Чэнь? На языке медок, под языком ледок. Чэнь Юэ выпрямился, отодвинул наполненную чарку. — Это угроза? — спросил он сурово, понятия не имея, что будет делать, если ответ ему не понравится. Но Ван Чжи лишь рассмеялся и снова придвинул ему вино. — Что вы! Это наблюдение. Я евнух и по закону не могу управлять войсками, к тому же, боевых талантов у меня нет. Мне нужен человек, на которого я могу положиться. Неужели я ошибся, решив, что это вы? Он взял с подноса тëмную, крупную виноградину. — Судьба так непредсказуема… мы все под Небом ходим. Ещë вчера чувствовал себя незаменимым, а завтра… Пухлые пальцы стиснули виноградину так стремительно, что сок брызнул во все стороны, осталась лишь вялая шкурка. Чэнь Юэ готов был поклясться, что на мгновение Ван Чжи выпустил когти. — Мы слуги Его Величества. Любого из нас можно заменить, — Чэнь Юэ не дрогнув выдержал холодный взгляд. — Но я полагал, что перед назначением вы посоветуетесь со мной: войска и генералы — не игрушки. Вы как-то сказали, что лишь выполняете волю императора, потому я и зауважал вас, и надеялся, что своими поступками заслужил ваше уважение тоже. Но теперь слышу в ваших словах иное. На мгновение Ван Чжи как будто растерялся, но мгновение это промелькнуло, как не бывало. Он вновь рассмеялся, похлопал Чэнь Юэ по запястью. — Ах, оставьте, генерал. Вы здесь, потому что я выбрал вас, это всë, что вам следует принимать в расчëт. Потом он деликатно зевнул в ладонь и откланялся, оставив Чэнь Юэ закипать от злости. Но на следующее утро перед казармами ждал, перебирая тонкими ногами, лоснящийся как вороново крыло жеребец. Один солдат удерживал его под уздцы, а другой, завидев генерала, упал в пыль, протянул сияющую кирасу и шлем с алым плюмажем. Принять эти дары значило признать власть Ван Чжи. Отказаться — причинить обиду. И всë же Чэнь Юэ был не из тех, кого можно купить игрушками. Обида так обида, дальше Хэтао человека не сослать. — Верните коня генерал-губернатору, — велел он. — Такой жеребец пристал ему больше, чем мне, все мои лошади — степные, не так хороши, но выносливы. А этот конь — для прогулок. Доспех тоже верните, один парадный у меня уже есть. Отвернувшись от даров, он вскочил на свою ойратскую рыжую лошадку, и с десятком верных людей отбыл за стену — искать стоянку торгутов, которые, по слухам, торговали не только скотом, но и важными сведениями. За десять дней в походе он надеялся развеяться, но лëжа по ночам без сна, мыслями всë возвращался к Ван Чжи. Бороться с ним глупо, да и не выйдет. Обиду лелеять так же глупо и недостойно мужчины, к тому же. Может ли быть, что они друг друга не поняли? Он вспомнил лëгкое замешательство, мелькнувшее на лице Ван Чжи, сделавшее его из змеи снова человеком, которого Чэнь Юэ мог уважать. Евнух, привыкший к дворцовым интригам, может ли сходу понять, как сильно воины ценят прямоту? В конце концов, найдя стоянку торгутов, Чэнь Юэ прежде всего купил у них самое красивое седло. *** Может, Ван Чжи и оскорбился, но мстить не стал. Больше того, когда Чэнь Юэ вечером, умытый и причëсанный, переодетый в новое платье вместо дорожного, явился к нему с докладом, Ван Чжи встретил его не в кабинете с чаркой отравленного вина, а в кухне, с поварским ножом в руке — подвязав рукава белого халата, он нарезал лапшу. Такую картину Чэнь Юэ меньше всего ожидал увидеть, но сделал вид, что ничего не замечает, поклонился церемонно. — Докладываю генерал-губернатору. Вдоль границ всë спокойно, я заручился поддержкой местных торгутов. В обмен на право торговать здесь лошадьми они будут сообщать нам все новости о передвижениях монголов. Ван Чжи взглянул на него нечитаемым взглядом и вновь вернулся к своему занятию. Вода в стоявшем на жаровне котелке уже начала закипать, еë бульканье делало полутëмную комнату уютнее. Чэнь Юэ подобрал с пола торгутское седло и подошëл ближе. Сладкий перец, чëрный перец, понемногу душистых трав, щепотка корицы… Если закрыть глаза, почувствуешь запах родного дома. Как только Ван Чжи узнал этот рецепт? Нарочно, что ли… Но нет, глупо было предполагать. — Простите меня, генерал-губернатор Ван, я был груб. И это после всего, что вы для меня сделали! — Чэнь Юэ нахмурился и с поклоном протянул ему седло. — Я отказался от ваших подарков, потому что недостоин их. Примите от меня это седло, оно подойдëт вашему изысканному коню. — Положите в угол, — Ван Чжи слабо махнул рукой. — И садитесь за стол, скоро будет готово. Чэнь Юэ послушался. Что это за представление? Какой урок этот евнух хочет ему преподать? Он ждал, что никакой лапши ему и вовсе не достанется, но не успела палочка благовоний догореть, как Ван Чжи поставил перед ним дымящуюся миску и сам устроился напротив. Чэнь Юэ осторожно попробовал бульон, невольно улыбнулся. — Совсем как дома! Благодарю вас. Ван Чжи поднëс было палочки ко рту, но замешкался. — Вы ведь из Чэнду, а это рецепт из Гуанси, — голос у него был усталый, лицо печальное. Чэнь Юэ невольно почувствовал теплоту в душе. Этот Ван Чжи молод, а взвалил на себя такую ношу: управлять войсками на границе. Неужели готовка — его единственное отдохновение? — Я родился в Гуанси, моя мать была оттуда, — Чэнь Юэ шумно втянул лапшу, утëр бородку. — Мой отец хотел, чтобы я с детства привыкал к службе, так что подолгу я на одном месте не задерживался. Покинул те края, когда мне было семь, оставил за спиной могилу матери… да самые безоблачные годы. Ван Чжи взглянул на него исподлобья, внимательно, словно впервые видел. Чэнь Юэ ждал улыбки или куртуазной фразы, да так и не дождался, — Ван Чжи продолжил есть как ни в чëм не бывало. — Пожалуй, между нами возникло недопонимание, генерал Чэнь, — негромко сказал он наконец. — И всë же вам не стоило меня оскорблять. — Не стоило. — Чэнь Юэ отложил палочки. Поднялся, обошëл стол и церемонно поклонился. — Поэтому я нижайше прошу прощения, генерал-губернатор Ван. Скрипнул отодвигаемый стул, тëплые руки легли на предплечья. — Будет вам, выпрямитесь. Я сам виноват, забыл, какой вы сложный человек. Доедайте свою лапшу. Чэнь Юэ выпрямился, и вдруг, не думая, коснулся кончиками пальцев плеч Ван Чжи, чтоб хоть как-то выразить… Ван Чжи замер, взгляд его оледенел. — Что вы делаете? Чэнь Юэ и сам не знал. Единственное, что пришло ему в голову — обратить всë в шутку. Он стиснул хватку крепче, сверкнул глазами и улыбнулся. Кое-кто говорил, что он, обычно такой суровый, взглядом высекает искру, а улыбкой разжигает пламя. Почему бы и нет. — Вы больше не во дворце, теперь мы с вами боевые товарищи, — он слегка встряхнул Ван Чжи, похлопал его по мягкому, атласному плечу. — Поэтому давайте оставим церемонии. Ван Чжи улыбнулся, отступил на шаг, заложив руки за спину. — Некоторые церемонии я всë же хотел бы сохранить, — он окинул Чэнь Юэ взглядом с ног до головы, словно к жеребцу на рынке приценивался. — Есть лишь один повод, по которому вы имеете право до меня вот так дотронуться. Можете им воспользоваться, скажем, сегодня в полночь. Чэнь Юэ решил, что ослышался. Неужто… — Правильно ли я вас понял, господин Ван? — он нахмурился. — Вы мне любовное свидание предлагаете? Ван Чжи криво усмехнулся. — Какие изящные слова использует генерал. Я вам предлагаю соитие без лишних переживаний. И не делайте вид, что впервые об этом слышите: юный господин Цуй из Ляодуна и актëр Цзя из столицы считают вашу компанию приятной. Мне интересно, правы ли они. Чэнь Юэ мысленно выругался. Актëр слишком болтлив, молодой Цуй слишком наивен, не стоило им доверять. Впрочем, к делу это мало относилось. Никаких препятствий для свидания Чэнь Юэ не видел: в крепости всë было спокойно, вокруг на много ли ни дымка, ни огонька, значит, ночь предстояла тихая. Выбор Ван Чжи его тоже не удивил: себя Чэнь Юэ считал статным мужчиной, не хуже императорских гвардейцев, отчего же опасный степной волк не понравится придворному, которого в столице окружали лишь изнеженные куропатки? Могло быть лишь одно препятствие… Но вблизи Ван Чжи пах корицей и мëдом, вовсе не так, как должен пахнуть евнух, мочащийся через гусиное перо. Возможно, тело его, гладкое, полное и белое, не так уж страшно изувечено. Промелькнула шальная мысль заключить его в объятия прямо сейчас, чтоб растрепались волосы, сбилась повязка на лбу, но Чэнь Юэ читал трактаты Сунь-цзы, знал, когда идти в атаку, а когда отступать. Он усмехнулся уголком рта, слегка склонил голову. — Раз вам всë известно, нет смысла скрываться. Разрешите этому Чэню откланяться до полуночи. Он знал, что до полуночи много раз пожалеет о своём согласии, но отступать не хотел. Лишь одна мысль преследовала его: что в мужской близости евнуху? Зачем ему это? Не желает ли Ван Чжи изощрённо унизить обидчика? *** Чэнь Юэ действительно пожалел о том, что согласился. В полночь он пришëл в кабинет генерал-губернатора, неожиданно скромный для столичной персоны: дубовый стол с изящными письменными принадлежностями, за ним — чеканная картина изображает цветение сливы. В нише ваза, расписанная тончайшим голубым узором, над ней каллиграфия, написанная чьей-то уверенной и быстрой рукой: «Преданность и искренность». Столик с жаровней — для чаепитий, прогнувшиеся под грузом документов книжные полки, за полупрозрачным красным пологом — ложе. Были во владении генерал-губернатора и другие комнаты, но любой, только войдя, понимал, где тот на самом деле живëт. Сейчас на жаровне согревался не чай, а вино. Хозяин же кабинета стоял у книжной полки, разглядывая какой-то свиток. Обычной головной повязки не было, богатых одежд тоже — лишь белый халат из тонкого шëлка. Чэнь Юэ сглотнул: халат этот едва прикрывал обнажëнные икры… Значит, нательным бельëм Ван Чжи решил пренебречь. — А, генерал Чэнь. Похвальная пунктуальность, — Ван Чжи расстелил свиток на столе, прижимая его кончиками пальцев, чтоб не свернулся. — Вот, взгляните. Это самая новая карта, которую мне удалось достать. Пунктирными линиями обозначены маршруты перегона ойратских табунов и стад. Некоторые племена предпочитают не сталкиваться друг с другом, некоторые наоборот прекрасно ладят. Мне нужны здесь соответствующие отметки. Чэнь Юэ подошëл к нему вплотную, но склонился скорее не над картой, а над аккуратным, розовеющим ухом. — Вы разве за этим меня позвали? — вполголоса произнëс он, стараясь не глядеть на карту, хотя внутри всë зудело: посмотреть, разобраться! Но вот Ван Чжи обернулся к нему, заслонив свиток. — Вы интересный человек, генерал Чэнь, — промурлыкал он. — Сперва я думал, что в отношении службы вами руководит трезвый расчёт. Но потом понял, что это — скрытая страсть. Скажите честно, если я предложу вам выбор, займëтесь мной или картой? Чэнь Юэ не отвëл взгляда. Если уж начистоту, он не терпел двусмысленностей и предпочëл бы провести эту ночь, соотнося линии на карте с донесениями разведчиков. Но сказать об этом самодовольному евнуху было ниже его достоинства. К тому же, прижиматься к его мягкому, тëплому телу было так приятно, что Чэнь Юэ без раздумий заключил его в объятия, и вызывающе страстно впился поцелуем в нежный рот. Ответ его ждал сдержанный, словно Ван Чжи терпел поцелуй из вежливости, как часть некоего ритуала. Выждав для приличия несколько мгновений, он оттолкнул Чэнь Юэ, так и не разомкнув губ. — Будет вам, — снисходительно бросил он. — Я не сластолюбив, долгие поцелуи и ласки меня не интересуют. Лучше выпейте и раздевайтесь. — Тогда что вас интересует? — Чэнь Юэ налил себе подогретого вина, запить раздражение. Обычно любовникам нравилось его раздевать. Все они были люди штатские, для них касаться его кольчуги и плотного армейского халата, трогать шрамы на обнажëнном теле было всë равно что прикоснуться к приключениям. Ван Чжи этим было не пронять. Но если любовник не интересен, зачем его звать? Вместо ответа Ван Чжи ушëл за полог. Через мутный полупрозрачный шëлк видно было, как соскальзывает халат, открывая покатые белые плечи. Вино Чэнь Юэ так и не допил. И скинул с себя всë до нитки, так быстро, что ветер по комнате просвистел. Хотел было отдëрнуть полог, но пересилил себя. Не мальчишка же он, в конце концов! К его удивлению, на ложе не было ни подушек, ни одеяла, лишь циновка. Ван Чжи стоял на коленях, опершись локтем о подлокотник: халат приспущен с плеч, полы подоткнуты, приоткрывая по-женски полные бëдра. — Масло на столике возле вас, — он обернулся оглядывая Чэнь Юэ, задержал взгляд на отвердевшем мужском естестве, проследил дорожку волос от жëсткой поросли в паху до пупка, прикусил губу. Сейчас он вновь казался растерянным юношей, и сердце Чэнь Юэ дрогнуло от нежности. Он присел рядом с Ван Чжи, несколько неуклюже заключил его в объятия, поцеловал белую шею, огладил нежную, без единого шрама спину. Наградой ему был судорожный выдох. Неужто первые крепостные ворота пали? Спина, значит. Вот тут, чуть пониже лопаток… Новый выдох, громче, почти стон. — Мы… не обговорили правила… — хрипло прошептал Ван Чжи. — Я слушаю. Ван Чжи справился с собой, отодвинулся. Его халат разошëлся, открывая мягкую грудь, едва наметившуюся, словно у юной девушки. Заметив взгляд Чэнь Юэ, он усмехнулся, поправил ворот. — Вы можете трогать лишь те места, которые обнажены. Не вздумайте излить семя внутрь. Постарайтесь, чтоб не было крови. Чэнь Юэ кивнул. Лишь те места, что обнажены, значит… — Тогда моë правило: позвольте спустить вам на лицо. Это вырвалось само собой: он и не собирался торговаться. Ван Чжи слегка надул губы, словно чего-то большего ожидал, но кивнул. — Почему бы и нет. Женщины в борделе Хуаньи говорят, что это полезно для кожи. Чэнь Юэ не выдержал, рассмеялся, и Ван Чжи прыснул в рукав. Значит, пали вторые ворота. — Я вам кажусь резким человеком, должно быть, — Чэнь Юэ коснулся персиковой щеки, большим пальцем пощекотал шелковистое местечко под подбородком. — Но я не грубый мужлан. Буду с вами обходителен, даю слово. — Нет нужды, — Ван Чжи отвëл его руку и снова встал на колени, прогнувшись в пояснице так, что поддëрнутые полы халата едва прикрывали пухлый, аппетитный зад. — Я ехал в Хэтао не за нежностью. Просто соблюдайте правила. Значит, хотел грубого солдата. Чэнь Юэ вздохнул, поспешно натирая маслом слегка опавшее мужское естество. И снова: что в этом евнуху? Может, он как актëр Цзя, любивший разыгрывать сценку про девственника, которого насилует жестокий вояка? Чэнь Юэ решил не думать слишком много. Он не хотел и не любил причинять любовникам боль. В знак этого коснулся губами белого бедра, нежно, даже целомудренно. Просунул палец меж ягодиц, преодолевая лëгкое сопротивление мышц. — Не нужно, я всë давно сделал сам! — теперь в голосе Ван Чжи слышалось нетерпение. Ну, пускай получает, что хочет. Чэнь Юэ встал, сжал его бëдра, вовсе не думая, оставит ли синяки… да больше он ни о чëм не думал. То резко вбивался в податливую плоть, то замирал, целуя обнажëнные плечи Ван Чжи, прикусывая складочку у шеи. В конце концов, забывшись, он подался вперëд, навалился на любовника всем весом, нашарил под халатом мягкие груди, массируя, сжимая, пощипывая тëмные маленькие соски. Ещë немного… совсем немного… Ван Чжи обиженно ахнул, зашипел, подавившись стоном. — Правила… — выдавил он, изгибаясь, пытаясь уйти от прикосновений. Чэнь Юэ со вздохом убрал руки. — Прошу прощения, я забылся. Вам неприятно? — Всë, хватит. Не испытывайте моë терпение, — Ван Чжи оттолкнул его. Волосы немного растрепались, щëки покраснели. — Я попросил вас лишь об одной вещи, и вы должны были еë выполнить. Значит, по его замыслу, никаких ласк и поцелуев между ними не должно было случиться. Только механические движения, от которых лишь «нападающий» получит удовольствие. Что это за извращение? Чэнь Юэ отдëрнул полог и молча принялся одеваться. Внутри кипел гнев вперемешку с отвращением. Зачем только ввязался в это? — Вы решили уйти? — Ван Чжи вышел из-за полога, поправив халат и туго затянув пояс. Чэнь Юэ застегнул пуговицу у горла, церемонно поклонился. — Я откланиваюсь, генерал-губернатор. Время уже позднее. — Вы что, снова обиделись? — Ван Чжи нарочито поднял брови. Чэнь Юэ в этот миг захотелось его ударить. Этот человек так честен в своих стремлениях служить императору, так вникает во все дела армии, как он может в то же время быть таким скользким и насмешливым? — Я не склонен к обидам. — А по-моему, с того момента как приехали в Хэтао, только и обижаетесь на меня. Назначение вам не по нраву, близость со мной вам не по нраву, подарки тоже! Только лапшой вы, кажется, и довольны. Решил насмехаться, значит. Ну хорошо. Чэнь Юэ подошëл к столу, туго свернул карту. — Я не собака, которую нужно дрессировать и приручать, — бросил он. — Уважение между нами, вот что я ценил. Хотел узнать вас лучше, полюбить вас как боевого товарища. Теперь жалею, что переступил черту. Ван Чжи криво усмехнулся. — Я думаю, что боевыми товарищами способны стать только мужчины. Ван Чжи не мужчина, и вам это прекрасно известно. Больше того, это разжигает вашу страсть. Все ваши прошлые любовники несколько женственны, изнежены и склонны к полноте, вряд ли вы, воин, в них видите полноценных… боевых товарищей. — В вас — видел. И надеюсь увидеть вновь. — Чэнь Юэ стиснул зубы. Спросить бы, зачем это свидание… Но, кажется, ему довольно было на сегодня Ван Чжи. — Вы спросили, предпочту я заняться вами или картой. Пожалуй, займусь картой. Доброй ночи. Он резко развернулся и вышел, не дождавшись ответа. *** Дин Жун никогда раньше его не интересовал. Опальный евнух, пленник в темнице генерал-губернатора, — если он зачем-то нужен Ван Чжи, это их дело. Но отчего-то после неудавшейся ночи Чэнь Юэ начал задумываться об этом человеке чаще. Предательство — обычное дело во дворце, без лишних слов карается смертью. Но Ван Чжи своего слугу не убил. Почему? Не сможет выжить без его способностей? «Вы считаете себя незаменимым?» Но незаменимых нет. Или… Ван Чжи хотелось, чтоб не было. Что это желание выдавало в нëм? Молодость? Просто тоску по дорогому другу? — Думаете, этот ваш Дин Жун не опасен? — спросил как-то Чэнь Юэ у Цзя Куя, когда они по незаметно сложившейся привычке выпивали вместе под навесом солдатского трактира. Цзя Куй ему нравился: серьёзный, немногословный, преданный без лести. С ним было приятно и просто помолчать. — Опасен, — Цзя Куй неторопливо налил себе ещë вина. — Тогда какова цена его жизни? — Знания. Умения… — он явно хотел сказать что-то ещë, но остановил себя. — «Высокие горы, текущие реки», — закончил за него Чэнь Юэ. Цзя Куй задумался, припоминая цитату, затем кивнул. — Пожалуй. — Если нет Чжун Цзыци, способного понять музыку, Боя Юю останется лишь разбить свой цинь, — Чэнь Юэ покачал головой. Как, должно быть, тяжко, когда предаëт незаменимый. Он не знал такой боли и не мог придумать, как еë избыть. Всë, что он знал — степной простор под небесами умеет лечить душу. Потому и позвал Ван Чжи с собой к торгутам, попросив Цзя Куя остаться в стороне. Было летнее солнцестояние, значит, торгуты должны были подойти к Овечьему камню и резать баранов, отмечая свой варварский праздник. Дикарские пляски, баранина на углях и выпивка рекой: не те развлечения, к которым привык Ван Чжи, но, может, новизна его хотя бы развеселит. Ван Чжи не привык и к долгим поездкам верхом, однако не отказался. После той ночи они с Чэнь Юэ были сдержанны друг с другом, но без враждебности, будто и вправду возможна была между ними дружба. — Торгутский праздник? Какая дикость! Это занятно, — оживился он в ответ на предложение. Степи его как будто не интересовали, по дороге он смотрел только вперëд, не оглядываясь по сторонам. Чэнь Юэ же дышал полной грудью, любуясь простором, посматривая, не появятся ли незнакомые всадники. Но пока им встречались лишь толстые рыжие сурки, пасущиеся в выгоревшей траве, да хищные птицы, ныряющие с высоты за добычей. Стояла сухая жара, скрипучая от стрекота насекомых и птичьих криков, полная приторными запахами цветов и трав. Чэнь Юэ с Ван Чжи оделись неброско: господин в белом, скрывающий лицо под соломенной шляпой с вуалью, и его телохранитель, загорелый, в потëртых доспехах. Никаких тяжëлых одежд: Чэнь Юэ и вовсе надел льняной халат на голое тело. Но жара пробиралась и под лëн, и под шляпу, Ван Чжи то и дело обмахивался веером, промокал лицо платком. — Воды? — Чэнь Юэ протянул ему мех. — Благодарю, не нужно, — сухо отозвался Ван Чжи, извлëк из рукава небольшую серебряную фляжку. Чем выше забиралось солнце, тем хуже становилось настроение генерал-губернатора. Даже его лошадь то недовольно всхрапывала, то прядала ушами. — Мы можем сделать привал или повернуть назад, если вы устали. — Повернуть назад, проделав половину пути? Плохого же вы обо мне мнения, — процедил Ван Чжи и пришпорил лошадь. Чэнь Юэ раздражëнно ругнулся и ринулся за ним. Единственное, что его беспокоило, кроме Ван Чжи — облака, сгрудившиеся на горизонте. К вечеру они затянули всë небо, скрыли закатное солнце. — Прибавим ходу! — велел Чэнь Юэ. Ван Чжи поморщился, но не стал спорить… …и всë же они не успели. Ливень пал с неба так же тяжело, как жара, ветер подхватил его, погнал волнами по степи, швыряя воду в лицо, пригибая травы. В мгновение ока безграничный простор сжался, мутные стены дождя и тумана встали, куда ни кинь взгляд. — Надо переждать! — крикнул Чэнь Юэ, перекрывая шум ливня. — Заблудимся! Он спешился, помог слезть Ван Чжи, накинул ему на плечи свой плащ, хотя толку в этом не было никакого: плащ промок насквозь, как и вся одежда. — И надолго это? — спросил Ван Чжи, косясь на него. Его губы мелко-мелко дрожали, щëки побледнели от холода. Чэнь Юэ взял его ледяные руки в свои, горячо дохнул на них, не думая, что делает, стоит ли… — Такие грозы быстро проходят. Вот что… давайте свернëм к Жёлтой реке. Если нам повезëт, Согэн ещë там. Ван Чжи не отнял рук. — Согэн? — устало переспросил он. С Согэном Чэнь Юэ познакомился во время прошлой вылазки: старик с семьëй держался особняком от остальных, ставил юрту у реки, пас овец, солил рыбу. Не отказывал в приюте путникам. Чэнь Юэ надеялся встретить его на празднике, порасспрашивать о новостях, но и такой поворот был неплох. Не хватало, чтоб Ван Чжи слëг после ливня. — Это друг. Давайте не спеша, будем держаться левой руки. Ливень начал стихать, путь немного прояснился, и всë же поплутать пришлось. Чэнь Юэ надеялся увидеть дымок над юртой, но тщетно. Лишь когда показалась в сумерках белая пирамидка, он вздохнул спокойно, погнал лошадь быстрее. У самой юрты, впрочем, он спешился, дал знак Ван Чжи остановиться и тихонько соскользнул с седла. Скота в загоне не было. Не было и лошадей. Кто-то напал и увëл стадо? Но ни крови, ни следов борьбы вокруг. Полог юрты вдруг зашевелился. Чэнь Юэ бесшумно достал меч из ножен, поднял на высоту человеческой шеи… Просчитался: из юрты донеслось ворчание, и в тот же миг Хонгор, здоровенный согэновский волкодав, выскочил, заливисто лая, помахивая хвостом, принялся скакать вокруг. Узнал, значит! Чэнь Юэ спрятал меч и рассмеялся, присел перед ним на корточки, трепля мохнатые вислые уши. — Эх ты, сторож! Где твой хозяин, а? Где же твой хозяин? — Уехал на ойратский праздник, я полагаю, — ответил вместо собаки Ван Чжи, пристраивая лошадей у коновязи. — Наверняка, — Чэнь Юэ вошёл в юрту, стараясь не запнуться о кружащего под ногами Хонгора, и принялся разводить огонь в очаге. Усталость медленно охватывала его, но вместо разочарования пришëл покой. Мирно потрескивали угли, булькал найденный котелок бараньего жаркого, ещë свежего, красного от перца, по чаю расплывалась аппетитная лужица козьего масла, переливающаяся как радужные облака. Пожалуй, не в том он уже возрасте для шумных праздников. Чэнь Юэ не спеша разделся донага, развесил одежду, нашëл в узорчатом шкафу пару рыжих одеял верблюжьей шерсти. Ван Чжи не стал снимать нательного белья, хотя и оно явно промокло, но почему-то распустил волосы, долго вытирал их, причëсывал. И всë — молча. От похлëбки он отказался, предпочитая взятые с собой лепëшки, на одеяло взглянул с сомнением, но всë же закутался, сел, скрестив ноги, глядя в огонь. Волосы он небрежно заколол на затылке, и выбивающиеся пряди делали его лицо ещë моложе, мягче. — Интересно, —— улыбнулся он вдруг, — Как-то пришло на ум… вы же легко можете убить меня здесь, свалив всë на какое угодно племя. Задушить… зарезать. О, какая же бойня начнëтся! Стяжаете славу. Чэнь Юэ выпрямился. Что это ещё за разговоры? — Хороший полководец не желает бойни. Сражение — необходимость. Зачем мне совершать такую глупость? — А зачем люди совершают глупости? — Я не Дин Жун. — Что? — Ван Чжи удивлëнно приподнял брови. — О, разумеется вы не Дин Жун. Да и Дин Жун не сделал бы такого, он предатель иного толка. — Значит, у лжи и обмана есть сорта? — Чэнь Юэ отдал остаток похлëбки развалившемуся у входа псу, и налил себе чаю. Есть расхотелось. — Разумеется. Вы тоже однажды обманули меня. Но то была обычная армейская хитрость, примитивная и прямолинейная: обойти чиновников, пьющих солдатскую кровь. Что-то вроде игры: они обкрадывают вас, вы обкрадываете их, и в результате все получают то, что им причитается. По сравнению с делами Западной ограды это даже… мило. — Я уже повинился перед вами, — Чэнь Юэ передал ему пиалу с чаем. — И я вошëл в ваше положение. — Ван Чжи спокойно кивнул ему, отпил, оценивая вкус, усмехнулся. — Ну, не хмурьтесь, генерал, это был просто пример. Вы плохой обманщик, потому что помните правду. Хороший лжец о правде забывает. — А если лжëшь себе? — вырвалось у Чэнь Юэ. Лицо Ван Чжи потемнело. — Разницы нет, — коротко ответил он. — Но если жить в мире обмана, однажды запутаешься совсем, — Чэнь Юэ отëр усы. От тепла и сытости ему хотелось спать, он начал терять нить разговора. Ван Чжи проследил за дымком, тянущимся от очага в отверстие крыши, встретился взглядом со звездой, заглянувшей в юрту. — Есть много способов оскопить человека, — вдруг сказал он. — Можно отхватить всë начисто ножом, можно оставить уд и раздавить мошонку, скажем, молотком… Но в Гуанси люди более изобретательны. Чэнь Юэ поëрзал, стараясь не представлять. И не попросил продолжить. Впрочем, Ван Чжи его приглашение не нужно было. — Если мальчик сильно сопротивляется, его мошонку накрепко перевязывают у основания, пока она естественным образом не отмирает. А затем отрезают еë, и тогда уж маленький евнух со слезами счастья благодарит за избавление от боли, несмотря на то, что его мужское естество так никогда и не вырастет, не поднимется. Пусть ему есть чем похвалиться перед другими евнухами, по сравнению с настоящими мужчинами он смешон. Чэнь Юэ прищурился. — Есть правда, которую даже самому изощрëнному лжецу нельзя забывать. Так? Ван Чжи впервые улыбнулся ему тепло, искренне. И печально. — Всë верно. Приятная беседа, генерал, но я хочу спать. Как вы думаете, в этой кровати много клопов? — Думаю, что порядочно, — Чэнь Юэ улыбнулся в ответ. — Я не буду рисковать и лягу на полу. Ван Чжи отвел висевшие на верхней раме шкуры приподнял двумя пальцами лоскутное покрывало, брошенное на ложе вроде расписного сундука. — Вы ведь не собака, — мягко сказал он. — Идите ко мне. Ойратским клопам вряд ли по вкусу ханьская кровь. Наверное, после разговоров об оскоплении и клопах Чэнь Юэ должен был пасть духом, но сердце вдруг застучало быстрее, кровь побежала по жилам горным потоком. А всë из-за этого голоса… Он чувствовал себя как новобрачный, снимающий с невесты покров. Только вместо алого покрова было всклокоченное одеяло на плечах Ван Чжи. А вот поцелуй, пожалуй, был настоящим: долгий, ласковый, сперва просто прикосновение губ к губам, щекам, подбородку. Осторожное прикосновение языка к языку… — Ты не смешон, — прошептал Чэнь Юэ, потянув завязку на нательной рубашке. — Это — правда. Мягкая рука остановила его. — Я знаю, что у вас самые лучшие намерения, генерал Чэнь, но… Чэнь Юэ осторожно подтолкнул его к кровати, заставляя сесть. Встал на колени, обнажëнный, распустил завязки на его штанах. На этот раз Ван Чжи его не остановил, наоборот, вскочил вдруг, выпутался из остатков одежды сам. В умирающем свете очага видно было, как гневно сверкают его холодные глаза, как щëки идут красными пятнами. В полутьме его можно было принять за крепко сбитую женщину с едва заметной грудью. И всë же, он бесспорно был мужчиной: яростным, оскорблëнным. — Ну? Вы удовлетворили любопытство? Может этот несчастный Ван Чжи одеться наконец?! Вместо ответа Чэнь Юэ подался вперëд, осторожно коснулся губами янского корня, едва заметного между пухлых бëдер, приподнял его языком, чувствуя, как шелковистая плоть набухает немного, и забрал в рот, — не пришлось даже подворачивать губы. Стиснул пышные ягодицы, вжался носом в мягкий, пахнущий лëгким мускусным ароматом живот… Ван Чжи издал странный звук: то ли вскрик, то ли всхлип. — Хватит… — наверное он хотел, чтоб голос его звучал повелительно, но не вышло, словно что-то сломалось в груди. Чэнь Юэ послушно отстранился, утëр рот. — Я не хорош в таких ласках, — честно признался он. — Но если это хоть немного приятно… Вместо ответа Ван Чжи потянул его к кровати, под лоскутное покрывало, пахнущее мокрой собачьей шерстью. Вот так, в темноте, сердцем к сердцу, голой кожей к голой коже… Чэнь Юэ оперся на локоть, чтоб не наваливаться всем весом, и продолжил не спеша выцеловывать ухо, мягкий подбородок, шею. Пальцы у него были грубоваты, он знал, поэтому смочил их заранее топлëным жиром из лампады, легонько сжал указательным и средним крошечный янский корень, приоткрыл головку. Ван Чжи закрыл лицо рукой, застонал отчаянно, как от боли. Чэнь Юэ поспешно отпустил его. — Что такое? Я причинил тебе… — Нет! И… если вы надеетесь, что случится чудо, то вы глупец! — Я ни на что не надеюсь, — Чэнь Юэ зачерпнул двумя пальцами ещë жира. — Я ласкаю своего любовника. Это — ещë одна правда. Разумеется, чуда не случилось. Если не считать картины, которая впечаталась в память Чэнь Юэ: Ван Чжи в полутьме, дрожащий, растрëпанный, закрывающий лицо локтем… насаженный на его, Чэнь Юэ, крепкий уд: круглые белые колени подтянуты к груди, соски как тëмные ягоды, пот блестит в складочке мягкого живота… Он ругался от стыда и досады, всхлипывал от удовольствия, извиваясь, стоило коснуться его мужского естества. Чэнь Юэ был на седьмом небе: то замедлялся, чтобы медленно, вдумчиво целовать извергающий грязные проклятия рот, то наоборот атаковал снова и снова, не давая Ван Чжи передышек между стонами. То тëр самый кончик янского корня тем же движением, каким дразнят женскую тайную жемчужину, то втягивал в рот отвердевший сосок. Всë, чтобы этот гордец метался под ним и забыл уже наконец… — Да, вот так… — бессвязно шептал он во влажное ухо. — Я о тебе позабочусь… забудь о своëм Дин Жуне… Ван Чжи отнял руку от лица и впервые взглянул ему в глаза. — Что?.. — слабо спросил он. — Вы думаете, я с ним… Чэнь Юэ откашлялся. Он не готов был говорить об этом, особенно сейчас. — Я не знаю, как это происходит между евнухами… Вместо ответа Ван Чжи обхватил его ногами и руками, крепко прижал к себе. — Не так… и это не то… — выдохнул он, собственнически сжав косу на затылке Чэнь Юэ. — Сейчас — не важно… Чэнь Юэ вжался в него всем телом, накрыл податливый рот поцелуем, и вдруг дрожь пронзила его, семя излилось, выплеснулось раз, другой… Руки Ван Чжи бессильно соскользнули с его плеч, ослабла хватка, словно он тоже… но как понять, на что способен и не способен евнух? Чэнь Юэ решил не задавать вопросов: осторожно высвободился, лëг рядом, переводя дух. Кровать заскрипела, Ван Чжи неловко поднялся, накинул не глядя халат Чэнь Юэ, и, шатаясь, вышел из юрты в чернильную ночь, едва не запнувшись о пса. Чэнь Юэ прислушался, и, услышав плеск ковша в бочке дождевой воды, спокойно улëгся обратно. Наверное, он задремал, потому что когда в следующий раз услышал шорох полога, в юрту вползали предрассветные сумерки, а постель была по-прежнему холодна. Чэнь Юэ встал, наощупь натянул штаны. Где этот Ван Чжи? «Этот Ван Чжи» стоял на берегу реки, укрытой густым туманом. Розовый рассвет только-только занимался вдалеке, первые птицы завели осторожную песню. Распущенные волосы он перекинул через плечо и сменил халат на собственное нательное бельë, такое белое, что в сумерках казался призраком. Чэнь Юэ хотел было подойти, укрыть его высохшим за ночь плащом, но Ван Чжи вдруг бесшумно ступил в реку, сделал шаг, другой, и поплыл неожиданно споро и бесшумно, рассекая неподвижную гладь, будто выдра. Чэнь Юэ бросил плащ на мокрую траву и последовал за ним. Река, посвежевшая после грозы, подстёгивала холодом, прогоняя сонливость. Он догнал Ван Чжи и раскинулся на воде, глядя, как трепещут бледные утренние звëзды. — Ребëнком я любил плавать, — задумчиво сказал Ван Чжи. — Мне стало интересно, забыл я это умение или нет. Чэнь Юэ переменил положение, оказавшись с ним лицом к лицу, и вновь поразился тому, как юн этот мужчина перед ним — ему нет и тридцати, а в глазах уже зима: холод и печаль. Что же будет дальше… — Есть что-то, в чëм вы плохи? — улыбнулся Чэнь Юэ, отгоняя беспокойство. Ван Чжи только отмахнулся. — Какая неуклюжая лесть! Сами же знаете. Чэнь Юэ не удержался, заключил его в объятия, поцеловал в лоб, и немедленно холодные, белые руки обвили его шею, подбородок упëрся в плечо. — Он был моим. И всë же мы были равны… как звери одной породы, пожалуй, — тихо сказал Ван Чжи. — Но теперь я смотрю на него и не знаю, кто он. А я, должно быть, обманщик, слишком искусно лгавший самому себе. Занятно устроены люди, не правда ли? Чэнь Юэ проглотил все утешения, и просто обнял его крепче. Несколько мгновений Ван Чжи молчал, а затем отстранился, но лишь для поцелуя. Прижался лбом ко лбу Чэнь Юэ. — Не задавайтесь, — скорее попросил, чем приказал он. — Не возводите передо мной стен, — Чэнь Юэ нарочно потëрся жëсткой бородой о его нежную щëку. — Я генерал, я штурмую крепости. Ответом ему был холодный, как речная вода, смешок. — Вы соблазняете меня делать всë наоборот. Чэнь Юэ не стал спорить. Он уже решил для себя, что с Ван Чжи, таким искусным в словах, ему больше нравится молчать. Солнце поднималось всë выше, золотя реку. Скоро придётся выйти из воды, одеться, придумать, чем бы позавтракать… Но несколько мгновений молчания у них ещë было.