Искомое чувство

Над пирсом всегда ярко светит солнце. Нагретая поверхность, точно раскаленные угли, плавит кожу. Ник раньше и не представлял, насколько приятно поджариваться заживо. Мыслям все труднее складываться в ясную картину: голову печёт без перерыва, но возможность солнечного удара совершенно его не заботит. Теперь уже ничего не заботит. Обессиленное тело окончательно обмякает — издержки нервного истощения последствий апокалипсиса. Под ногами отражение двух искаженных силуэтов, размытых, как горизонт вокруг. Трой прав: время здесь остановилось, будто позабыв о вечной борьбе за выживание давно разрушенного мира. Но Ник не забыл. Одна мысль— желание быть ближе к солнцу. Он вздёргивает голову к небу, расправляя плечи, вдыхает запах нагретого песка. Прохладный ветер развевает волосы, словно воздушного змея. Теперь бразды правления в руках природной стихии. — Ты любил когда-нибудь? — пушистые колосья раздражают кожу, но он не зацикливает своё внимание, не тревожит навязчивый зуд на коже. Плевать, что мазь лежит в рюкзаке: вытяни руку и достанешь. Ему совершенно нет дела до ожогов, ведь знает вреда от них не больше. Он даже не просит об одолжении. Слишком затратно, чтобы пошевелить конечностью. Слишком затратно, чтобы хоть что-то предпринять. Последние ресурсы он исчерпал на ранчо. — Ты моя первая и последняя любовь, Никки. — В глубине подсознания откладывается страх, что Ник растворится, буквально. Возьмёт и исчезнет, будто никогда и не сидел здесь, не был его другом, а лишь больной фантазией, галлюцинацией поехавшего. Трой прилагает значительные усилия, чтобы видимое чуть прояснилось, щурится, акцентируя остатки внимания на очертаниях родного лица, желает зарисовать навечно в своей памяти. Склеенные пряди волос, прилипшие к лицу — Ник старательно никогда их не укладывал, изюминка, что так манит позаботиться о ее обладателе. Это больше, чем обычный соблазн. Россыпь веснушек, покрытая блеском еле заметных проступивших капель пота. Рукой тянется смахнуть их. Фокусировка сдаёт оборону — понимает, что туман настиг его, окончательно и бесповоротно, высасывая человеческую сущность. Он иссушен и одновременно наполнен до краёв. Пусть его лишили последних отголосок разума, кое-что он всё-таки приобрёл. У него есть душа. Самая настоящая. Перспективы гореть в аду больше не пугают, ведь его греет огонь, что вспыхивает моментально в груди, при одном лишь умысле снова вспомнить о ярко карих глазах. Трой слизывает соль с изувеченных кусанием губ. Он определенно не в себе, пусть так, но всё равно улыбается горячо любимому парню напротив. Назвать бы его своим, но забегать вперёд не торопится, не так. Лучше бы растянуть, довольствуясь. Ведь время у них всё ещё есть. И теперь его больше. Гораздо больше. —Может быть дело в обычной привязанности, зависимости от разрушающих факторов, — сложно сказать, было ли сказанное ехидством, поддетым сарказмом или ошеломляющей правдой. Ник не сопротивляется, прикрывает веки, отдавшись во власть потоку мыслей. В теперешнем состоянии необходимость в трезвом осмыслении сказанных слов растворяется. Трой рядом — уверенность, которую не нужно ничем подкреплять. Он чувствует его, ощущает кожей прикованный взгляд к собственной персоне, где фоном тяжелое дыхание, пробуждающее изнутри терзающие мурашки. Безумцу известно все потаенное: в особенности то, что Ник скрывал годами от посторонних ушей. Теперь же ничего не имеет значения, кроме одного: Трой на его стороне, без ножей и подводных камней, такой какой он есть: разбитый, больной, но правдивый. Уязвимость больше не страшит — это как исповедь самому себе, снятие зажимов, гнетущих изнутри недосказанностью. —Привязанность или зависимость называй, как хочешь, — сознательно скрывает, словно не готов. Заминается, дегустируя пресный воздух вкусовыми рецепторами. Всё потеряло вкус, оставляя позади знакомые запахи. Копни глубже — родные и одновременно такие чужие, он не мог их идентифицировать. Напрасно старался замуровать, чтобы не выскакивали словно больная мозоль. Воспоминания — все еще не забытая ассоциация. Знакомство с Джейком, уход матери, первое убийство. Он помнит, чем пахнет смерть, боль и предательство. Запах крови въелся в подкорку, но его вытесняет знакомый, который он вычленит из тысячи, ведь нет в природе похожих, заменимых ему не найти. Запах, самый что ни на есть родной, иногда чудится, что исходит от него, принадлежит ему неподвластно. Веки укачивает в такт ряби прозрачной поверхности источника жизни. Трой плывёт, как субмарина, глаза плывут— он позволяет, совершенно в расфокусе, приковав лицо к собственному отражению, погружаясь глубже, под толщу воды, километрами вниз. В конце концов, всё, что ценно и играет роль в столь жестоком мире — искренность, почти что денежный эквивалент для прошлого, — но я люблю тебя, да, Никки, чертовски люблю, — истина, к которой он пришёл давным-давно, с самой первой их встречи, принимая столь противоречивый факт как само собой разумеющийся. — Иии, как ты это понял? Ник — кадр первого плана в замедленной съёмке, тянется словно мёд на палочке. Расфасованный, загнанный, не отступает. Садится напротив, погруженный в ожидание, будто ждёт последний автобус. Передышка, где новая глава жизненного цикла настигла его. Не ждал, надеялся. Счастливая случайность, подкинутые кости — удача ему улыбнулась. И Ник улыбается. До сознания медленно доходит смысл сказанных слов, что эхом в ушах обрывочными фразами. Он не уверен, есть ли доля смысловой нагрузки в данном диалоге. По правде говоря, сам не знает, зачем начал развивать бессмысленный разговор. Мог бы предугадать все наперёд, излагая на опережение. Обжёгшийся предательством однажды: была ли она ему матерью или функцией, как гребаная система уравнения, где он неизвестное число среди таких же неизвестных. Выдержавший удары незатянутых ран. Свежие, хотя с давним сроком, где этикетка поверх, и миллионы таких же: обновляются, словно конвейер. Навостряет уши, чувствуя, как напрягаются мышцы: его словно прошибает током. Низкий разряд, что нарастает, электризуя — дотронься и тебя ушибёт. Настороженный, иногда слишком, действуя исподтишка, скрытно, петляя вокруг да около, боясь, что разоружат. Но Трой заставляет оступиться, пропустить удар, позволить сдать себя с потрохами. Это заводит. Быть пойманным прямо в сети, связанным опасным зверем, привязанным к нему, разрешая себя изучать, точно он значимая фигура в экспериментах. Внутри коктейль со сладкой примесью, хотя сам — честнее пьяницы. Вдали от дома, остатков цивилизации, просыпается другая сторона твоего я. Пока он терзает себя догадками — оковы сбрасываются, а душа рвётся на прогулку. Размышления рано или поздно становятся обнародованными, как ни старайся их удержать — не выйдет. Перед глазами гуляют блики. Ник всерьёз задумывается: может быть вина на банальном, но неприятном последствии его безвозвратного схождения с ума. Теперь же все доводы за приносят плоды, оказывая положительное влияние. Он вновь улыбается, точно ребенок, который ждет семейного воссоединения. — Когда смотрю в твои глаза, Ник, ты не знал, что в них можно прочесть многое? — вглядывается в карие, улавливая тропические нотки дикого цитруса, что растворяются в воздухе, истошно исходящие от объекта обожания. Один вдох и тебе унесёт. Узкий круг гурманов ценителей явно бы позавидовал. Парализующее резкое раскрытие граней, терпких с преобладающей горечью. По правде говоря, не шибко любимый им одеколон, но в комплекте с обладателем — так и сводит с ума. Трой бы мог совершить преступление ради секундной возможности пройтись губами по маслянистому следу на шее, вкушая кислинку, от которой бы передёрнуло внутренности, заставило вспорхнуть дремавших мотыльков. Манящий шлейф — контраст, что оставляет после себя загорелая кожа: кожа цвета янтаря, напоминающая шоколадный пудинг. Нежный, тающий во рту, оставляющий продолжительное послевкусие. Вдыхает полной грудью, пытаясь впитать запах целиком. Впитать его целиком в себя. Распробовать, надышаться до боли в висках и лёгкого головокружения, чтобы в альвеолах засел прочно и никогда уже не выветрился. Доза угарного газа и снова в расчёте. — Допустим, нет? — Ник болтает ногами, погружая в тёплую воду, сантиметры за сантиметрами, чувствует окутывающую прохладу, вырисовывает параболы. Снова за ободранной партой, где в тебя летит не то обмоченный бумажный самолетик, не то упаковка от презика, в лучшем случае. На такое у Ника был один ответ, вернее его всяческое избегание, желание спрятать голову в песок. Наушники и капюшон натянутый до уровня глаз: служили помощником в ее активной фазе, если ещё и прикрыть их, считай ты на курорте в Рио Де Жанейро. Тогда и случился переломный момент: девчонка, которая пришла его просто подбодрить во вне академическое время, была оттрахана им прямо на столешнице завуча, та и не была против, определенно ждала этого весь учебный год. Он ненавидел себя за подобный опыт, при всём желании не способен припомнить, что чувствовал в столь важный шаг в жизни любого человека. На тот момент, позабыв совершенно о банальном предохранении — ему чертовски повезло, что она не залетела. Черты лица вызывали знакомые ассоциации, точные выраженные синяки под глазами, искусанные ногти, бледность кожных покровов, можно не быть Шерлоком — диагноз на лицо: та по-любому сидела на веществах и сидела плотно. В последствии их судьбы сведутся к одной церкви, в которой они будут коротать бессознательные ночи. Глория — его первая и последняя любовь, которую унесет апокалипсис. Хотя вряд ли можно было назвать таковой, скорее взаимное пристрастие к запрещённому: партнёры по несчастью. В остальном из курса высшей математики его заботила лишь дрожь в руках и липкий пот. Перерыв — снова перед раковиной, навязчиво преследуемое отражение в зеркале, стараясь не поднимать глаз. Холодная струя на время отрезвляла, но это не чертовская доза героина, всё о чём он мог желать, так это о скорейшем возвращении домой, чтобы вколоть следующую и как-то прожить, просуществовать остаток вечера. Бесчисленные прогулы, N в журнале, угроза отчисления его не колышет, как-то, что его ждёт ад в собственном доме, в комнате, которую он до недавних пор считал своей личной аурой. Когда мыслить стало по-особому не рационально: он всерьёз думал о том, как заныкать в обуви, не заметно пронести, чтобы в туалете, где за соседней кабинкой кто-то кому-то рьяно отсасывал, наконец-то втянуться. Ник втягивался, и одногруппники казались дружелюбнее, а двойка в зачётке напоминала летящего лебедя. С каждым днём, путь домой становился всё непроходимее. Однажды он не вернулся. Очередной побег из реальности, воссоединяясь с самим собой из прошлого, чего отчаянно избегал юношеские годы. В черепной коробке непроглядная темнота: извилины точно петляющий лабиринт, где самому не отыскать верного выхода. Паразитирует на людях, в угоду себе, ведя жизнь приспособленца, отброса из отбросов общества, никчемного эгоиста, сокрушившего надежды родителей, ставшего на путь дьявольского отродья — один из возможных кокаиновых монологов под трипом с памятной датой в личном дневнике. Отсрочка. Достаточно правдоподобности — большие зрачки говорят за себя. Ник встряхивается, прерывая нескончаемый поток внутренних терзаний, продолжает имитацию своеобразно вычурных фигур. За фасадом невинного действия кроется беззаботность, наивный интерес к познанию мира, себя и своих чувств. Неважно, что тебе давно не пять, и ты уже выпускник колледжа. Цифры больше не главный приоритет. Обёртка всего лишь реверсия, видоизмененная конструкция, скрывающая истинность. Важна внутренняя составляющая, начинка, что прячет за собой кровеносный шезлонг. Трой разбивал не мало сердец, но больше любил их вскрывать. Здесь же не пришлось марать рук, он мог бы даже назвать степень обезображенности, способность оценить со стороны — точно расколотое на две половины, но всё еще прощупывается пульс. Ранимый, скомканный, капля в море — предостаточно. Трой не делится, знает, что Ник не позволит. За это Трой его любит. — Твои глаза дорогого стоят, я бы отдал все золото мира, чтобы видеть их каждый день, ловить твой взгляд, адресованный мне, — Ник разрывает дедукцию, чувствуя нарастающую дрожь в кончиках пальцев, вопросительно косит взгляд, будто видит впервые, словно перед ним очередной подозрительный незнакомец. Как в тот раз, когда их руки встретились в настойчивом рукопожатии. Первое их знакомство: Ник клялся, что прикончит его, на что получил одобрительный кивок. Он никогда еще не ошибался так сильно в своих намерениях. Если зрить в корень: перед ним совсем другой человек, не тот варвар, жестокий убийца и поехавший псих. Трагедия сломленного ребёнка с не сломанным духом, где всё еще устойчиво стоит с вызовом в глазах, в которых теплится отчаянная надежда к признанию. Вполне заслуженно подобрался ближе, принуждая ответить взаимностью, так чертовски нагло, но по-своему обольстительно. В конечном итоге — все мы психи хотя бы отчасти. Но он единственный из них, кто запал в душу. Трой пожимает плечами, вызывая неподдельную заинтересованность у собеседника и вместе с тем нечто большее. Ник не думает осуждающее отстраняться, лишь слегка усмехается внезапной открытостью, несвойственной Трою ранее. Но Отто твердит без остановки, повторяя раз за разом самому себе: его мысли осознанные, несгибаемые в своей стабильности, как гладь спокойной реки. За это Ник его любит. —Хмм, а за что ты меня любишь? — загорается словно бенгальский огонь, учитывая зависимость ко всему приторному, ведь пресное не вызывает тех эмоций и чувств, не даёт чувствовать себя живым. Ник ехидно улыбается, как чертёнок, представляя наяву один интересный факт — если бы Трой являлся мороженым, то очевидно шоколадным с солёной карамелью. Наверное, таким же тошнотворно сладким. Внутри разгоняется темп, бежит по артериям, заполняя собой ветви сосудов. Он целостный, состоит из молекул. Бушующая буря, что утягивает за собой и ты уже невесомый. Биение внутри — доказательство, что ещё не угас. Умножаясь, деля себя на половинки, где прилив за приливом, заменяют собой отливы, где вновь чувствуешь вкус к жизни. Одно лишь желание поверх подтвердить вкусную теорию. — За твою чрезмерную любопытность, Кларк, — сплетение пальцев, а следом языков. Искра — и всё с ног на голову: растапливая холод внутри вспыхнувшим наваждением в обжигательном танце, чтобы не испепелиться преждевременно. Ураган, что уносит двоих в неизвестность. Куда-то ввысь, где жарче и ослепляет дольше. Долгожданная нежность, Ник хочет отдать всего себя, куда бы это не завело. Нет, он не сломлен, просто никогда не чувствовал такой потребности жить. Трой не думает брать больше, чем положено: не имеет права, но старательно дарит ласку, позволяет лечить в ответ, знает, что тем самым способен исцелить и себя. Воздействие извне притупляется — внешний мир больше не соперник в схватке. Оба на пределе, без хитиновых покровов, без брони на коже. Уязвимые, но такие живые. Чем выше градусы, тем сильнее обостряются чувства, учитывая, что ранним утром термометр пересёк отметку в тридцать две. Рядом с Троем она взлетает до небес, выходя за границы человеческой выдержки. — Не знаю, что бы я без тебя делал, — солдат с запоздалостью выпускает сладко-манящие губы, не отрывая широких зрачков от карих омутов, в которых он тонул, как в зыбучих песках уже не помнит сколько. И с каждым разом всё глубже и глубже, без выхода на свет. Он даже не сопротивляется, находясь в ожидании, когда его поглотит навечно. Идеальный конец собственноручно подписанный Троем, когда он впервые обратил на них внимание. — Правда? — улыбка теплеет на глазах, Ник опускает голову, скрывая стыдливое смущение за проступившим румянцем. В сердце царит гармония, точно кто-то зажёг его давно истлевшую свечу. Внутренние чувства больше не бушуют — столь инородные прежнему ему. Готов поклясться, впервые ощущает себя собой без косячков в руках. И это совсем не ложь, которой Ник привык прикрываться. — Ну да, ты спас меня. Теперь я по-настоящему ощущаю себя живым, — пальцы с особым трепетом проходятся по мочке уха, убирая каштановую прядь за ухо, — как тебя можно не любить, скажи мне… Трой — искренний оппозиционер известному ему заявлению о том, что Ник нечто иное как синоним балласту. Внутренняя агрессия заставляет совершать импульсивные поступки при одном лишь упоминании о сравнении, но он дал клятву: больше никаких убийств. Хотя еще один труп, точно бы не испортил репутацию. И плевать каким боком это выйдет: главное, чтоб подальше и не рядом с этим пареньком. Да, Ник упрямый, иногда чересчур, с непростым характером и заниженной самооценкой в двойном коэффициенте, но при всём при том до безумия многогранный и такой желанный, как будто смотришь на произведения искусства, написанное в час вдохновения творца. Каждая их беседа — нескончаемый ресурс новых сил. За занавесой души скромного паренька, кроется совсем иное, необъяснимое, лишь одно проведенное мгновение в его компании — возвращающий к жизни тот первый вдох, который совершают младенцы, когда появляются на свет. Ник — спасительный оазис, не раз спасавший его от смерти, ковчег, ради которого не жалко пройти и сотню миль в знойной пустыне. Без фляги и ориентира, пока ноги окончательно не сотрутся в кровь. — Ну, я ходячая проблема, ещё до того, как появились ходячие, обуза для семьи, наркоман, — Ник с головой окунается в перечисления. Воспоминания о своей сущности не из приятных, учитывая, что о нем никто не отзывался с положительных сторон, даже близко, как о человеке, который вызывает нечто большее, чем простое равнодушие. Мог ли он спасти кого-то, если не может совладать с собой. Спасти единственного человека — себя? Ник верит в чувства, но не в адрес к самому себе. Но разве синий океан может так правдоподобно врать? Ничуть. Определённо не врёт. — Ты не наркоман, Ник, больше нет, — заверяет Трой. Парнишка прошёл настоящий разлом, буквально восстал из пепла, состряпал себя кровавыми руками, преодолевая остроконечный путь к жизненному становлению. Новорожденная вера по обыкновению шаткая, но Трой при всей абсолютности уверенный, то Ник справится с проклятой зависимостью. Прирученная ответственность, перед которой он прилюдно заклеймил себя клятвой, что протянет руку, когда паренёк оступиться, сделав финальный шаг. Черная петля временна, если искренне верить: можно повлиять на продолжительную направленность, где на открывшихся просторах горизонта пробьются первые ростки света, словно чёрного в природе никогда и не было. Всё забудется, канет в лету, бесследно исчезнет побеждённый кошмар — после очередного Трой приложил все усилия, разворачивая друга на 180 вокруг своих убеждений, доказывая на собственном примере, что мир — другой, мир — не только игла в вене, прыгающие кролики и муть перед глазами, мир — это что-то непознанное до конца — то, что можно исследовать вечно. Доказательство этому служат теперь синие глаза, смотрящие прямо в душу. — Так же, как и ты психопат, — костяшкой пальца трёт обгоревший кончик носа — неосознанный жест, которым Ник время от времени выдаёт себя. Заторможенным взглядом провожает одинокого муравья, держащего путь в никуда, но несмотря на препятствия в его безнадежном путешествии, он не сдаётся, ведь его дорога, обязательно куда-нибудь приведёт. Хмурится, снова погружаясь вглубь собственного я, намеревается залезть обратно, в ставший привычным, кокон. Его тайное убежище — дом на берегу. От навязчивой идеи не спастись бегством, не отрешиться жертвенным алтарем. Добровольно пытается осмыслить неподвластные разуму чувства: теперь они в пожизненном долгу друг перед другом. Разве можно назвать таковым, когда отдавать его — самая приятная из зависимостей? Ник рад, что связан теснее по рукам и ногам. Ведь теперь его вектор обрёл направление. — Мы дети насилия, не забывай этого, — Трой ухмыляется, по-доброму, ухмыляется тому, что теперь жизнь — это и есть смысл, который он копал безуспешно еще с юного детства, — тебе не кажется, что всё это неспроста, и кто-то очевидно хотел нашей встречи, кто-то, кто возможно сейчас наблюдает за нами? — саркастично улыбается небу — он определенно не приверженец верующих взглядов, не посещает молельни для исповедания, не причащается, что уж греха таить: пропагандирует заветы, как бесполезную антиутопию, а имя господа нарочно пишет строчными буквами, но Трой верит без доли скептицизма в одного человека, в того, кто сейчас сидит перед ним. Вера укрепилась в его сознании, и эту силу ничем не сломить. Лёгкий бриз, морось на лицах, по телу волны дрожи, смывают холодные капли с мокрых тел. По волосам течет, остужая мысли, охлаждая бывшие сомнения. —О чем думаешь? — голова без приглашения устраивается на плече, как на мягкой подушке. Трой даже не против, если Ник заснёт в десятый раз вот так после многочисленных вылазок, а он снова позволит ему. Рука крепче обхватывает худое тело, ложится на талию, притягивая к себе. Трой не собирается его отпускать, ни тогда, ни тем более сейчас. — Хочу тебя согреть. Ник вздрагивает, понимает, что окончательно продрог, теснее прижимается, преодолевая последние миллиметры, отдалявшие их все время, оставляет отпечаток влажного следа на белой хлопковой рубашке. Выглаженная, выстиранная, словно он собирался на аудиенцию — Трой себе не изменяет: во всем должен быть порядок, нарушать который положено только Нику. Беспредельная прерогатива, которой он злоупотреблял, довольно-таки часто, делая это неосознанно, потупив свой взгляд. Трой не жаловался, да он позволял ему многое, спускал на тормоза откровенную наглость, когда брал на прицел поддетый вызов. И плевать, что он проиграл в очередной раз. Это не поражение, это реванш. Колючие губы проходятся лёгким касанием по мокрому лбу, разлепляет непослушные волосы, оставляя пару дорожек на переносице. Дарить ласку, отдавая взамен гораздо больше. Он заслуживает. Трой заслуживает, чтобы его любили, Ник заслуживает быть любимым. Это их пристанище. Место уединения, где сливаются две души, цепляясь друг за друга, как за спасательный круг. Они больше не тонут — место на двоих. Звуки растворяются в окружающем вакууме, где время повернулось вспять и перестало идти. Мучительно бесконечная борьба, став обыденной формальностью, отошла на второй план. Теперь куда проще бороться за инстинкт к выживанию, выносить клацающие зубы над головой и ужас от каждодневных потерь. Посмертие — призрачная детская мечта, так и не ставшая явью. Разрушенный мир, но даже в нем можно построить рай на земле, он верит: они способны создать собственный— мир, в котором осталось хоть что-то живое. Аксиома в том, что теперь они вместе. Ник больше не хочет умирать, во всяком случае сегодня. Искусный портрет природы: вялоплывущая череда воздушных облаков, словно взбитые сливки, переливается под солнцем точно дразнит, попеременно заслоняя собой обжигающие лучи. Тянется ввысь, желая провести кончиком языка, попробовать небо на вкус. Нескончаемый поток атмосферных слёз смешивается, бежит по лицу, точно живительный ключ. Небо плачет, и Ник плачет, предвкушая легкость свежести. Теперь, дышится иначе. Пальцы переплетаются в замок, тянут вверх. Он повинуется, ведь знает его не утащат в обратно в ад. Он выбрался из удушающего захвата когтистых лап, а его удерживает полная решимости. Две пары ног ступают по скользким доскам, уже остывшим, не таким убийственно разъедающим. Капли стекают вниз, оставляя влажные дорожки на поджатых скулах. Трой крепче обхватывает горячую ладонь, побуждая следовать за собой. Ник позволяет вести себя. Теперь он его ориентир. — Идем домой, — ботинки хлюпают по грязным лужам, но Трой не оборачивается, ведь знает; за ним следуют, ему верят. — К тебе домой? — озабоченно уточняет, продолжая идти шаг за шагом, не спуская взгляда с уверенной фигуры. Он не собирается заблуждаться и убегать. Не в этот раз. —В наш дом, Никки. Теперь это наш дом.