Читаю тебя

      — Кавех, — раздаётся идеально ровным тоном по одной из множества просторных аудиторий Академии. — Обратите хотя бы немного внимания на мою персону. Может быть, я всё-таки говорю что-то полезное.       — Может быть… — ворчит себе под нос Кавех, слегка морщит нос и, наконец, упирается лбом в сложенные на парте руки.       Он просто уже не в силах даже видеть этого засранца а-ля «Вообще-то, я супер-пупер важный секретарь, но снизошёл до вас, идиотов, дабы даровать знания». Кавеха буквально тошнит от одного вида: пепельных, всегда так идеально уложенных волос, вечно словно отполированных очков в тонкой серебристой оправе, не пойми вообще зачем нужных выпендрёжных наушников. Кавех хотел бы себе такие же, только бы и голоса его не слышать. Хоть к башке такие приклеивай. Раз и навсегда.       Тем не менее, сейчас Кавех не принимает ни единой меры в адрес их относительно нового преподавателя. Последние две недели Кавех безустанно с ним грызся и пререкался, пока воздух в лёгких не заканчивался. А сейчас… сейчас его хватает только на тихое бурчание под нос, и то не всегда. И на то теперь есть свои причины.       Аль-Хайтам из секретаря Академии заделался в преподаватели и правда чуть больше двух недель назад. Совсем недавно, можно подумать, если не знать, сколько всего успело произойти за это время. Знал бы Сайно, спешно уезжающий на раскопки в пустыню, о чём вообще попросит Аль-Хайтама…       — Я на тебя полагаюсь, — сказал тогда Сайно, весь светясь от предвкушения новых исследований. Говорят, обнаружены ранее скрытые песками руины, и, кто бы мог подумать, что Сайно, уже давно преподающий на Кшахреваре историю древних цивилизаций и элементальное влияние в архитектуре, загорится азартом при прочтении в письме всего одной строки: «Потенциально могут быть обнаружены следы ранее неизвестных элементальных реакций многовековой давности и их последствия.» Не часто выпадает шанс вернуться к своей специализации Спантамада. — Спасибо тебе.       — Тебе спасибо за доверие, — говорит тогда вслух Хайтам, но думает он иначе.       «Зря» хотелось бы ему ответить. Но, тем не менее… — Заменю тебя на пару-тройку недель, не стоит благодарности.       И вот тут удивлены оба: и Сайно, и сам Аль-Хайтам. С каких пор вообще секретарь Академии, нелюдимый затворник, не уважающий никого в целом, станет соглашаться на такую аферу? Да ещё и без споров и пререканий. Да ещё и на целый, плюс минус, месяц. И то, что стало для Сайно настоящим шоком, Хайтам оправдал сам для себя обычной любезностью и желанием помочь старому другу. Да и, в конце концов, что может случиться во время преподавания на Кшахреваре? Не то чтобы Аль-Хайтам, выпускник Хараватата, горел желанием читать лекции несколько недель к ряду сразу у нескольких курсов, но… не зря же он во время собственного обучения посещал гораздо больше пар, чем положено? Должно же это было хоть когда-то найти отдачу. И вот он — случай…       И вот она — проблема.       Одна сплошная белобрысая проблема с красными заколками в косе и абсолютно невыносимым, взрывным характером.       Этой проблеме от роду двадцать один год к моменту выпускного курса, но из положительного: в жизни Хайтама он присутствует всего пару недель. По крайней мере, такое впечатление было у секретаря, с какого-то чёрта теперь переквалифицировавшегося в преподаватели.       Первая их встреча, мягко говоря, крайне не задалась.       — А Вы ещё кто такой?       И вот тогда Аль-Хайтам точно понимает, что его ждёт следующие несколько недель.       В аудиторию через минут десять после начала самой первой пары на практике Хайтама за последние несколько лет спешно влетает растрёпанный, запыхавшийся парень, сразу же надевая маску беззаботности. Которую тут же сносит лёгкий шок. С таким преподавателем, как Сайно, можно было отшутиться в первое и последнее за семестр опоздание, а тут… нет, правда, кто это такой вообще?       — Я тот, кто не потерпит опозданий на свои лекции, — ровным тоном говорит Аль-Хайтам. Хотелось бы ответить «А ты кто?», но это как-то совсем не по-преподавательски. А жаль. Он лишь немо кивает на доску, где противно-идеальным почерком выведено его собственное имя и рядом ещё более противное дополнение: «Заместитель преподавателя по элементальному влиянию в архитектуре».       — А придётся, — выдыхает резко парень и дерзко морщит нос, смотря прямо в глаза «преподавателю» с другого конца аудитории.       «Кавех» — читает Аль-Хайтам, поправив очки прежде, чем перевести взгляд на лежащий перед ним на столе отчёт по посещаемости студентов. Единственный отсутствующий на лекции. До недавнего времени. Откровенно не хочется ставить в отчёт формальную галочку, потому что мало того, что этот «Кавех» опоздал, так ещё и говорит так, будто не против в лицо плюнуть.       Как выяснилось позже, он и правда не против.       Со временем это всё вылилось в игру «морально унизь этого засранца своим темпераментом и интеллектом» протяжённостью в последние две недели.       С тех пор, как Аль-Хайтам впервые осознал, что срок его преподавательства не будет простым, прошло всего-навсего пара дней, но каждая пара уже успела превратиться в сущий ад.       — Чем Вы заняты на этот раз? — нервно спрашивает Аль-Хайтам, бесцеремонно прерывая собственную лекцию про влияние на различные материалы анемо элемента: на примере конструкций периода правления царя Дешрета. И все в аудитории моментально понимают, на кого сейчас обращён искрящийся холодом злобный взгляд преподавателя. Угадывать можно с первой попытки, а ставки ставить даже уже не интересно. За последние два дня вывод у всех студентов Кшахревара один: если Аль-Хайтам пытается вынужденно-цензурно сделать замечание кому-то из студентов, не называя имени — это непременно Кавех. А даже если имя и будет названо, то можно смело спросить: «А Вы точно имели в виду не Кавеха?»       — Просто размышляю… А как Вы думаете, цена за бутылку вина дешевле у Ламбада или в Пуспе? — отвечает вопросом на вопрос Кавех, делая самый что ни на есть задумчивый и непринуждённый вид. По аудитории прокатываются тихие смешки, тут же превращающиеся в ещё более тихий кашель.       Аль-Хайтам прямо сейчас готов кинуть в него что-нибудь. И не важно, что он самый ответственный и сдержанный человек во всей Академии, не важно, что он теперь преподаватель. Останавливает только то, что Кавех вечно на его лекциях забирается на последние ряды. Не долетит, что ни кинь.       В очередной раз закатывая глаза, Аль-Хайтам принимает отчаянное решение: спросить у остальных преподавателей, как они вообще терпят Кавеха и почему тот до сих пор не вылетел из Академии.       Ответы стали ещё большим потрясением для и так расшатанных нервов Аль-Хайтама. Оказывается, что Кавех — самый что ни наесть примерный студент. Мало того, что просто примерный, так ещё идеальный до дрожи. Все экзамены на отлично, что ни спроси — ни разу не было, чтобы он засомневался в собственном ответе. И не зря. Проекты — за гранью идеального, как и любая другая работа, будь то теория или практика.       Оказывается, Кавех — лучший на всём Кшахреваре, к тому же он всегда абсолютно вежлив, учтив и пунктуален. «Видимо, на Кшахреваре два Кавеха» — абсолютно серьёзно думает Аль-Хайтам и идёт шерстить списки учеников. И ждёт его только провал, потому что Кавех такой один. Единственный во всех списках, даже если рассматривать все курсы всех факультетов. Один абсолютно уникальный и в самом негативном смысле исключительный. «Жаль не исключённый» — ловит себя на мысли Хайтам, стараясь успокоиться.       Дни тянутся, а конфликтов меньше не становится. Это начинает входить в обыденность абсолютно для всех и каждого, кроме самого Хайтама. Это раздражает, но он ни разу этого открыто не показал. Если он ещё и это себе позволит, то это только приблизит его к проигрышу в их негласной игре в унижение или уничтожение.       И ведь Хайтам даже задуматься не успевает, почему же он просто не игнорирует этого раздражающего идиота. Каждый раз отвлекает очередная колкость или ещё что-то в духе Кавеха. И всё по новой.       Спустя несколько дней и проведения ряда лекций на курсе Кавеха, Аль-Хайтам не выдерживает и начинает нервно ходить по аудитории. Выглядит это как спокойная, вальяжная надменность, но на самом деле, как себе это объясняет сам Хайтам, размеренно он шагает по аудитории в сторону непременно Кавеха, чтобы в случае чего всё-таки кинуть в него что-нибудь в ответ на провокационную реплику. Или плюнуть, если под рукой ничего не окажется.       — Таким образом, влияние электро на расщепление гранита отличается от расщепления мрамора, так как.., — и Аль-Хайтам не успевает договорить, очень зря переводя взгляд на Кавеха. Как всегда беззаботно сидящего на своём извечном месте с… абсолютно пустой тетрадью, открытой на самой первой странице. Только рисунки на полях пустой страницы и небольшие чертежи на обратной стороне обложки. Всё.       Как бы Хайтам не выжимал из себя спокойствие, у него скоро начнёт дёргаться глаз.       — Позвольте поинтересоваться, — максимально нейтрально выдаёт он, останавливаясь возле Кавеха. Никто уже даже не обращает внимания, все привыкли даже за такое относительно короткое время. Их перепалки означают непременный перерыв в чтении лекции и минутку отдыха. — Где Ваши конспекты с моих лекций, Кавех?       В ответ сам Кавех лишь поднимает на Аль-Хайтама взгляд, уже так привычно морщит нос, тут же словно нервно и неуверенно почесав его невесомо, а после вовсе перестаёт смотреть на преподавателя.       — А где Ваше чувство такта и уважение личного пространства? — огрызается в ответ Кавех, усмехаясь, когда Аль-Хайтам обнаруживает, что наклоняется над столом студента, и правда стоя неприлично близко.       И в этот момент Аль-Хайтам немедленно отстраняется, выравнивая спину и плечи, тут же принимая максимально невозмутимый вид. И это даже для него неловко, потому что Кавех, чёрт бы его побрал, говорит всегда громко, вся аудитория слышит.       — Видимо, там же, где и Ваш зачёт, который, кстати, уже на следующей неделе, — старается парировать Хайтам, звуча вполне угрожающе.       — Ваше ничтожное чувство такта точно затеряется в моей идеальной зачётной книжке, — смотрит прямо в глаза Кавех и это явно точка в их диалоге. Дальше — любые слова Аль-Хайтама будут звучать, как глупые оправдания.       — Посмотрим, — лишь отвечает Хайтам, отходя как можно дальше от этой ходячей язвы.       Какое совпадение, их таких двое на аудиторию.       И как только преподаватель отходит от парты, Кавех самодовольно переворачивает тетрадь и открывает с другой стороны. С той стороны, где начало, и с той стороны, откуда начинается полная серия конспектов с лекций Аль-Хайтама. Правда, самому Аль-Хайтаму знать об этой уловке абсолютно необязательно.       И, казалось бы, Хайтам после этой очередной перепалки должен быть как минимум зол, раздражён и источать негатив всей своей энергетикой. Но вместо этого он читает лекцию дальше, а мысли его заняты другим. И даже не агрессией.       Заняты они чистым интересом.       Дело в том, что специализация Аль-Хайтама, полученная всё в этой же Академии несколько лет назад, после обучения на Хараватате, на заочном отделении Вахумана, звучит как «Анализ поведенческих особенностей человека: выражение эмоций. Мимика, пантомимика и вегетативные явления». У него среди достижений имеется и диссертация на эту же тему, что перебивает его основной лингвистический диплом, ведь рунология, конечно, интересна, но это явно менее интересное хобби, чем чтение людей.       Раньше Аль-Хайтам не придавал значения тому, почему он так часто акцентирует своё внимание на Кавехе. Для него сам Кавех — уже был сплошной причиной обратить на него внимание. С крайне-крайне негативным подтекстом. Потому что Кавех — раздолбай, а что ещё хуже — он такой только на лекциях Аль-Хайтама. Это раздражает и, наверняка, любой преподаватель был бы оскорблён такими обстоятельствами, но Аль-Хайтам… он только сейчас склонился к анализу ситуации. Странно, ведь, в принципе, он привык ничего не упускать, всё подвергать скепсису и никогда не действовать на эмоциях. Он просто сам по себе не такой. Ещё во время обучения он прочитал сам себя и выучил наизусть каждую строчку. С тех пор он — воплощение самоконтроля. Он не опасается людей, которые читают кого угодно, словно книги, потому что таких, как он сам, Хайтам ещё не встречал. В его положении единственное, чего стоит бояться, это неосознанного восприятия собственных эмоций кем-либо. Люди — эмпатичны по природе своей, догадливы чисто генетически. Из-за этого со времён начала работы над диссертацией Аль-Хайтам — безэмоциональная на первый взгляд глыба. Он сам сбалансировал свой образ, чтобы никто не мог различить его злость, радость, разочарование… Это гораздо удобнее, чем выглядеть скрытным и загадочным. Ведь скрытность это что? Это отсутствие хотя бы даже пары слов о чувствах, но ярко выраженная физиология эмоции. А если ты чист визуально — значит и нет причин предполагать что-то, копаться в тебе дальше.       Так что даже сейчас, продолжая читать лекцию, Аль-Хайтам выглядит… нейтрально. На самом же деле он задумчив и рассеян где-то под маской эмоционального анализа. Но, даже так, причина у этой задумчивости есть, и вполне конкретная. Та же, что и у прочих его скрытых эмоций — Кавех.       Злость — Кавех, язвительность — Кавех, удивление — Кавех, задумчивость — о Архонты, — тоже Кавех.       И сейчас Хайтама будто озарило очевидным фактом, почему вообще происходит то, что происходит. Откуда такое желание постоянно докапываться до Кавеха, будь он неладен, лезть в саркастические диалоги и всячески вести себя не так, как обычно.       Это — подсознательный интерес. Интерес к Кавеху, точнее — к его реакциям и эмоциям. То, что произошло в первый же день — уже не норма.       Дело в том, что язык тела Кавеха абсолютно не совпадает с его осознанными действиями и словами.       — Материалы, не поддающиеся влиянию пиро элемента и не подвластные пиро инфузии, это… — чеканит Аль-Хайтам вслух, пока мысли всё удачнее распутываются и всё чётко складывается в простую картинку:       Кавех — научный интерес Аль-Хайтама.       И после этого осознания, этого откровения… ничего не поменялось. Абсолютно. Будни лекций Аль-Хайтама на Кшахреваре продолжаются рутинно-истерической чередой вот уже неделю.       Аль-Хайтам — по прежнему язвительно-холодный преподаватель, не выказывающий ни на толику эмоции больше, чем сам того хочет. Кавех — по прежнему перечащий, слишком шумный и яркий истеричный беспорядок.       Пока Хайтам читает очередную лекцию о вспомогательных функциях гео элемента в древнейшей архитектуре, Кавех сейчас специально сидит ближе, чем обычно, и это, кажется, только для того, чтобы закатывать глаза почти на каждую реплику Аль-Хайтама.       «Как же это раздраж—»       Но, на самом деле, то, что раньше медленно, но верно доводило бы Хайтама, сейчас вызывает чистый, неподдельный интерес.       Ведь за последние дни наблюдений за Кавехом Хайтам выяснил несколько вещей: цокание языком, мурашки по коже и румянец на щеках… всё это — наглая ложь его собственного тела. Аль-Хайтам долго думает о том, сознательное это или бессознательное, но ему никак не понять.       И именно из-за этого…       — Имейте хоть немного уважения, Кавех, — высказывается Аль-Хайтам уже, кажется, в сотый раз за последнюю неделю. Потому что выводит Кавеха на эмоции он теперь осознанно. Ему интересна каждая эмоция. У Аль-Хайтама уже небольшой список в голове, отдельная полочка в ментальных архивах для Кавеха. Точнее, нет, для его эмоций. Хайтам считает нужным каждый раз себе об это напоминать. Эмоции, мимика, пантомимика и вегетативные реакции. Ничего больше.       — И Вам того же, — тут же выплёвывает Кавех, который вот уже больше недели никак не может соединить в логическую цепочку два момента: его первое и последнее опоздание в этом семестре и то, где он сейчас. То, как этот «преподаватель» обращает на него чрезмерно много внимания. Как ему вновь и вновь приходится отсеивать самые неприличные и нецензурные ответы на каждую реплику Аль-Хайтама, при том не снижая планку их перепалок.       — Имейте ввиду, зачёт близко. Ровно так же, как и проект, Кавех, — считает нужным напомнить Аль-Хайтам не только Кавеху, но и всей группе. — Жду от Вас хотя бы удовлетворительных результатов. Как и от всех остальных, — спешно дополняет Хайтам, чтобы не было заметно, как он пилит Кавеха взглядом, рассматривая вплоть до мелочей. Он не упустит и вздёргивания брови, потому что это — важно.       — Я всё сдам на отлично, даже если вы будете говорить на мёртвом языке, — уверенно заявляет Кавех, между тем заламывая пальцы и вовсе не смотря на Аль-Хайтама.       И тот мог бы принять это за свою сладкую победу и долгожданную неуверенность Кавеха, но… голос студента звучал твёрдо и самоуверенно. И это именно тот самый случай, когда Кавех не врал — врало его тело.       Мысленно Хайтам делает пометку об обратных неосознанных рефлексах и противоположных намерениям действий, а вслух говорит лишь:       — Это мы ещё посмотрим, — улыбается он и думает о том, что, и правда, благодаря Хараватату в теории мог бы провести зачёт на мёртвом языке. Он уходит к своему столу, чтобы продолжить читать лекцию, и совершенно не замечает шока половины аудитории.       Секретарь Академии умеет улыбаться?!       Кавех хотел бы сказать это вслух, но был слишком поражён. С чего бы с его дерзких заявлений на лице Аль-Хайтама появилась улыбка… «На зачёте мне точно пиздец.» — думает Кавех и уже морально готовится к этому аду с главным чертилой Академии. И зачётной книжкой Кавеха в его руках…       И этот самый зачёт приближается гораздо быстрее с момента, как Аль-Хайтам, оказывается, в последний раз о нём напомнил.       — Хоть тут не опоздали, — язвительно замечает Аль-Хайтам, как только Кавех подходит к нему тянуть билет. — Уже похвально, но зачёта не стоит.       — Ни капли не жаль, — ухмыляется Кавех и тянется, наклоняясь над столом, чтобы вытянуть билет. — Я готов, как никогда. Хоть на хиличурлском отвечу на любой Ваш вопрос, Аль-Хайтам, — и в этот момент Кавех снова заламывает пальцы, отводя взгляд. Звучит он чертовски уверенно, тут не приходится сомневаться, что жесты его явно не соответствуют словам. Снова. Жесты лгут и Хайтам это знает. Но больше из колеи выбивает то, что этот засранец первый раз за всё время обращается к нему по имени.       — У Вас есть время на подготовку, не теряйте же его, — лишь переводит тему Аль-Хайтам, ведь желание и правда расспросить Кавеха на мёртвом и никому не известном языке стократно растёт.       — Мне много не нужно, — и Кавех злобно смотрит прямо в глаза преподавателя. — Я всегда и ко всему готов.       — Удачи Вам, Кавех, — говорит Аль-Хайтам, скрещивая руки на груди.       Но не проходит и чёртовых пяти минут, только два или три студента за это время успевают дрожащими руками вытянуть свои билеты, как Кавех уже вновь стоит у стола Аль-Хайтама.       — Что-то не так? Не знаете ответа? — подначивает Аль-Хайтам, скрывая удивление при взгляде на Кавеха. И готовясь к худшему, потому что не дай Архонт этот засранец…       — Готов, — лишь отвечает Кавех, кладя на стол ранее вытянутый билет. Он и сам удивился такой лёгкости зачёта, ведь не успел он дойти до своего места в самом конце аудитории, прочитав все вопросы, как уже знал ответы на них.       — Ну, я Вас слушаю, — говорит Хайтам и откидывается на спинку стула, включив режим «Я найду до чего докопаться, даже если ты будешь молчать или же наоборот цитировать меня и мои лекции дословно.»       И Кавех начинает отвечать.       Если честно, не контролируй Аль-Хайтам себя слишком чётко, у него отвисла бы челюсть. У него — самого квалифицированного и придирчивого засранца во всей Академии, высокомерного, с высочайшими требованиями и слишком частым недовольством низостью чужих знаний. Дожили.       Аль-Хайтам старается не подать вида, даже бровью не повести, слушая триаду Кавеха, состоящую из трёх ответов на вопросы в билете по теме «Дендро: польза и вред конструкциям из различных материалов». Ему первый раз за долгое время некуда деть себя, просто немым и недвижимым контролем отделаться не удаётся, некуда деть руки, а очень хочется, потому что проигрыш в их негласной игре, видимо, всё-таки будет за ним. Он, не думая, расстёгивает накидку, чтобы скинуть её и повесить на спинку стула, до этого потеребив застёжку в руках, а после у него в планах — пройтись пальцами по цепям очков, сейчас комично и так подходяще к ситуации сползших на кончик носа.       И к моменту, когда Аль-Хайтам уже сидит в одной лишь водолазке без рукавов, сняв очки и вновь сложив руки на груди, Кавех уже заканчивает говорить. Единственное, чем Хайтам занял себя в последние минуты — разглядывание Кавеха и его эмоций. Лица и мимики, рук и жестов… И главной загадкой остаётся значение того, почему же Кавех так забавно морщит нос. Аль-Хайтам замечал это уже не раз, но никак не может привязать это к истинной, неосознанной эмоции…       — Ну так что? — и преподаватель настолько забывается в этих мыслях, что упускает момент, когда Кавех заканчивает свой ответ по билету. Блядство. А ведь даже вопрос не задать, вообще придраться не к чему… Аль-Хайтам со своей многозадачностью внимал каждому слову, даже произношение терминов отслеживал, малейшего недочёта ждал, хоть чего-нибудь, но всё тщетно. — Я так полагаю, Ваше чувство такта всё-таки затерялось в моей идеальной зачётной книжке и этом великолепном ответе, я прав?       Какой же он самоуверенный засранец. Просто невыносимый. Ему хочется влепить за это пощёчину, прикрикнуть, выгнать из аудитории и впоследствии отчислить с факультета, чтобы он вообще в Академии не появлялся больше ни разу в жизни и не раздражал своей высокомерностью. И то, что этого всего никогда не произойдет, Аль-Хайтама раздражает ещё больше. Он абсолютно ничего не может сделать.       — Вы не правы, — и ведь правда, без чувства такта Аль-Хайтам давно бы сделал что-то неподобающее, пойдя на поводу у эмоций. Да он вообще мистер тактичность сейчас. — Но ответ достойный. Вы заслужили свой зачёт, Кавех, — высокомерно холодно говорит Аль-Хайтам, глядя в глаза и находясь в полной готовности вот-вот выхватить каждую деталь эмоции. — Но на третьем вопросе была небольшая заминка. Старайтесь избавиться от этого, — и да, этот жалкий недочёт — единственное, к чему можно было глупо придраться.       — А Вы постарайтесь не раздеваться при студентах, — говорит Кавех и снова морщит нос. Вот оно. — Сочту за комплимент, но выглядит весьма неоднозначно,— и уходит, забрав ранее подписанную преподавателем зачётку, поставив точку в этом диалоге первым. Опять. Снова.       А у Аль-Хайтама сейчас слишком много эмоций, чтобы себя контролировать и безэмоционально проводить зачёт дальше. Потому что перед ним — спешно уходящий из аудитории Кавех, а вокруг — целая группа студентов. Потому что в голове не пойми что. Там и радость от догадки по поводу мимики его маленького научного интереса, но вот это влечёт за собой другую эмоцию. Смущение. Смущение, которое сейчас чувствует Хайтам, застёгивая на себе ремешки накидки вновь, и смущение, от которого Кавех морщит нос, сам того не осознавая. Сомнений быть не может, это именно та эмоция. Кавех смущается — он забавно морщит нос, Кавех дерзит и уверен в своей непринуждённости — он тоже морщит нос. В голове пролетают все случаи, когда это происходило, и всё настолько хорошо складывается в огромный пазл, что Аль-Хайтаму явно нужно время для анализа всей ситуации, но…       — Можно начинать?       Чёртов зачёт. Чертовы студенты. Что ж, преподавание — это гораздо сложнее, чем должно быть.       Чем могло бы быть, если бы не самоуверенный и заносчивый студент с прочно запутанным выражением эмоций.       Никогда ещё наука не была такой сложной, несмотря на то, что простоту и лёгкость Аль-Хайтам никогда не любил.       И ведь всё оставшееся время зачёта мысли крутились только вокруг этого. Морщинок на носу, тонких заломленных пальцев, закатывания глаз и цокания языком. Вокруг мурашек на шее и румянца на щеках. Всё это — иррационально, всё это — не вписывается. Сплошная головоломка, загадка. И Аль-Хайтам самолично составит целую мини-энциклопедию в честь этого феномена, а после собственными руками сотворит ключ к разгадке.       За этими размышлениями проходит зачёт, за этими размышлениями пролетают выходные, посвящённые чтению и перечитыванию литературы по истинно интересующей теме. И ведь Аль-Хайтам точно думает не о Кавехе, нет. Он думает об этом парадоксе, заключенном в сплошной заносчиво-язвительной проблеме.       Благо на следующей неделе пар у группы Кавеха меньше, и они почти все приходятся на конец недели. Это значит, что у Аль-Хайтама куча времени на то, чтобы разгрести дела секретерии, отдохнуть и заняться кучей анализа мыслей и размышлений. Интересное хобби, да, именно так он думал изначально.       И вот, пошла вторая неделя персонального исследовательско-научного ада Аль-Хайтама. Забавно, что адом отсутствие Сайно считают сейчас абсолютно все: и его заместитель, и студенты.       Аль-Хайтам спешно идёт по коридорам Академии, собирая отчеты по посещаемости студентов уже у шестой группы подряд. Дело рутинное, но требующее выполнения. Поэтому, дёргая ручку двери в очередную аудиторию, Аль-Хайтам лишь хмуро окликает преподавательницу, направляясь к её столу:       — Добрый день, Дори, — нейтрально приветствует её Аль-Хайтам, спускаясь от входа по лестнице к кафедре коллеги. Идёт он устало, загруженно и медленно, прижимая уже собранные отчёты к груди.       Дори преподаёт технику безопасности возведения архитектурных сооружений. Она прекрасно осведомлена, насколько её предмет кажется бесполезным: потому что архитекторы — не прорабы, зачем им это? — и даже разделяет это мнение. Поэтому ей при виде секретаря Академии приходится спешно убрать ноги со стола и сесть поприличнее. А также задвинуть абсолютно незаметно под стол кальян с то ли уже, то ли ещё не разожёнными углями, и убрать пару явно не желающих чужого взгляда бумажек в ящик стола. Только бы бутылки не звякнули, когда она спешно задвигает его, кхм…       — Привет…-ствую, Аль-Хайтам, — прокашлявшись, отвечает Дори, ставя локти на стол и подпирая кулачками щёки. Розовые очки-ромбики сползают на кончик носа и она спешно их поправляет, смотря на Хайтама взглядом а-ля «Ты прервал мою серию анекдотов в анекдоте, уйди, пожалуйста, атмосферу нагнетаешь».       — Мне нужны отчёты по… — и Аль-Хайтам аж вздрагивает, когда слышит перебивающий его, до дёргающегося глаза знакомый голос. Голос, занявший слишком много его мыслей за последнее время.       — Вы всегда так вовремя, — говорит Кавех, сидя на первом ряду и копируя позу Дори. — В тему, так сказать, — и Кавех слишком пристально смотрит сначала на Аль-Хайтама, а потом на тему лекции, написанную на доске позади него:       «Опасные твари, мешающие застройке и процессу строения зданий»       И Дори, гораздо раньше остальных поняв, что к чему, заливается неудержимым хихиканьем, тут же ловя на себе тяжёлый взгляд Аль-Хайтама и мигом заменяя смех на кашель.       — Аб-солютно не с-смешно, — пытаясь быть серьезной заявляет Дори, мотая головой. Но щёки её слегка надуваются от смеха, несмотря на все старания. Так сейчас сидит почти вся аудитория… почти. Кроме чёртового Кавеха. Он не отказывает себе в самодовольной улыбке и тихом смехе, который прерывается абсолютно неуместным, ещё более тихим цоканьем языка.       А вот это уже интересно.       — Так могу я забрать отчёт? — и Аль-Хайтам вне своих лекций имеет право выбрать абсолютно другую тактику действия. Игнорирование и наблюдение.       — Да, конечно, — спешно отвечает Дори, к своему счастью, не дождавшись нотации, да и вообще какого-либо ответа от Хайтама. — Вот, — хвала Архонтам, отчёт лежит не в столе, а прямо под рукой. Столько бутылок джина, сколько находятся на рабочем месте Дори, Аль-Хайтам никогда, вероятно, не видел, да и не должен. По крайней мере, не здесь и не сейчас.       Аль-Хайтам скептически пробегается глазами по бумаге, тут же выгибая бровь и переводя взгляд на аудиторию. Он, конечно, не великий математик, но полупустая аудитория явно не выглядит, как указанное в отчёте «сегодня — все».       — Благодарю, — лишь вежливо говорит Хайтам, уложив лист в стопку к остальным отчётам и пристукнув кипой бумаг по столу Дори, выравнивая листы. — Позвольте мне поприсутствовать немного на Вашей лекции, — и Аль-Хайтам улыбается улыбкой вовсе не похожей на добрую. — Заинтересовала тема.       — Что-то родное откликается, да? — не унимается Кавех и на этом моменте даже Дори смотрит на него, как на предателя. Нельзя такое говорить, потому что преподавательнице самой всё сложнее сдерживать смех.       — Тише, Кавех, — Дори старается сказать это строго, но она с такой интонацией просто не умеет разговаривать. Как вообще может быть серьёзной преподавательница, которая находится в отличных отношениях абсолютно со всеми учениками и ставит зачёты за красивые глаза и отменную задницу — касается и парней, и девушек, так что всё честно.       И Кавех, конечно, понимает по покрасневшему от смеха лицу Дори, что с неё пока точно хватит, и лишь мягко усмехается, ожидая реакции Аль-Хайтама. Но, повернувшись на секретаря Академии, Кавех ловит на себе внимательный взгляд с прищуром.       Нет, ну это даже становится менее интересно. А где нотации? Где споры, пререкания и попытки «поставить на место»? Кавеха раздражает снисходительность. Он в ущерб собственному интересу делает скидку на пару Дори и просто молча продолжает пилить Хайтама взглядом, тут же меняя дерзкую улыбку и смех на раздражённую серьёзность. Взгляд его теперь — тоже с прищуром, недобрым таким.       И Кавех снова морщит нос.       В этот момент их пристальной переглядки Аль-Хайтам едва сдерживает ухмылку. Кавех сейчас выглядит так, будто испытывает лютое презрение и, возможно, брезгливость. Но Хайтаму доставляет редкостное удовольствие само то знание, что это неправда.       Он лишь нехотя отрывается взглядом от Кавеха, сдержанно кивает Дори, не дожидаясь её ответа, и уходит на третий, абсолютно пустой ряд аудитории, оставляя бумаги лежать перед собой на столе. И всё-таки, ощущение самого знания, которым не обладает никто другой — самая приятная вещь на свете. И неважно, что это знание включает в себя образ Кавеха, оставшийся в памяти, рядом с множеством других. Сведённые брови, пристальный взгляд, и морщинки на носу. Ни капли румянца на щеках, только визуальная злость. Уже не в первый и, скорее всего, не в последний раз.       — Кхм, — прокашливается Дори, понимая, что, чёрт, похоже правда придётся читать лекцию. Нудную такую, скучную, но придётся. — Как я уже говорила, — Дори поправляет розовые очки-ромбики и делает вид, будто она продолжает лекцию, а не начинает вести её только сейчас. — Флора и фауна Сумеру полны опасностей не только в дикой среде, но ещё и во время застройки в проверенном и специально отведённом для этого месте…       И её на самом деле слушают те немногие, кто посещает эти лекции. Она никогда не заставляла присутствовать на своих занятиях, потому что объясняемые ей вещи были слишком очевидны. Фраза «не лезь — убьёт» идеально описывала всю суть растянутого на множество часов предмета, и всего Сумеру в целом. Спинокроки? Слишком очевидно, а вот желающие твоих увечий грибы, это, конечно, мощно… Сама Дори на всё это своего времени тратить бы не стала, но, знаете ли, моры всё-таки ей платят прилично, а немногие ученики — отличная компания. Но прежде всего мора, конечно.       Кавех внимает каждому её слову в том числе, готовясь записывать что-то потенциально важное и полезное — будто такое и правда есть в лекции — словно забывая один факт. Факт того, что зачётных билетов у Дори всего десять. Потрепанные листочки бумаги, проводившие уже немало курсов до выпуска, а написано на девяти из них лишь одно: «Полное имя преподавателя и название дисциплины.» Стоит отметить, что на последнем, десятом, был не автомат, что делало бы «небывало сложный» уровень экзамена проще, нет. «Бутылка джина — и зачёт в кармане» гласила простая надпись собственным почерком преподавательницы. Тут уже на усмотрение студента, что сложнее: бутылка джина или вспомнить название дисциплины полностью — даже сама Дори не всегда может его вспомнить — и произнести без ошибок вычурное «Дори Сангема-бай».       И, кажется, лишь Аль-Хайтам халтурит на этой лекции, хотя ему, вроде как, и полагается. Ведь он тут — ради удовлетворения научного интереса и новых знаний, а кому уже какая разница, что к предмету Дори это не имеет никакого отношения.       Лекция тянется и тянется, но у Аль-Хайтама явно есть причины не замечать того, что Дори ударяется в артистизм и драму, говоря об обитателях окрестностей и редкостных тварях в мельчайших подробностях. Потому что интереснее, чем то, что Дори не знает, что говорить ещё целый час, только то, как реагирует на её слова Кавех.       — Если застройка проводится близ водоёма, то стоит обращать внимание на хищников, обитающих почти во всех реках Сумеру, — и Дори даже самой неловко объяснять такие очевидные вещи, но работа есть работа. А мора есть мора. Ради неё она готова хоть всю жизнь так позориться, чем, собственно, с завидной периодичностью и занимается. — Главной угрозой в таком случае являются спинокроки. И лишь по той простой причине, что свирепых хищников ни капли не смущает наличие людей и шумная застройка, эти твари по природе своей весьма и весьма агрессивны…       И на этом моменте происходит то, чего Аль-Хайтам и ожидать не мог. Кавех на этих словах нахально смотрит прямо на него через плечо и улыбается. Собственными руками клеит на лоб Хайтама табличку «Агрессивная тварь». И от удивления Аль-Хайтам не отрывает взгляда, смотря в ответ. Ведь для Кавеха это — продолжение идиотской шутки, а для Хайтама это ощущается так, будто его застали врасплох. Да, за рассматриванием Кавеха. За научно-исследовательской работой, если быть точнее.       Но, что интересно, пока Дори продолжает трепаться о хищниках местных водоёмов, приукрашивая собственные слова до невозможности, чтобы хоть как-то развлечься, Аль-Хайтам всё же находит кое-что увлекательнее спинокроков.       — Спинокроки достигают размеров от двух до пяти метров. Их чешуя настолько прочна, что стальные штыри абсолютно точно не смогут её пробить, так что подручными средствами на объекте от них не избавиться даже с такой жестокостью, а потому…       Кавех краснеет. Аль-Хайтам собственными глазами видит, как розовеют кончики ушей Кавеха, шея и щёки, пока тот внимает словам Дори. Если бы Кавех выглядел незаинтересованно в лекции, по его внешнему виду можно было бы подумать, что он витает в облаках, смущая себя не самыми приличными мыслями, или что у него жар, лихорадка, да что угодно. Но он сосредоточен. И это становится всё интереснее.       — Силой мощных челюстей спинокроки с лёгкостью перегрызают бетонные плиты, а если особь выдающаяся, то им и мрамор по зубам, — каламбурит Дори, активно жестикулируя и только собираясь нагнетать атмосферу. — Только подумайте, что они способны сделать с человеком, учитывая, что кости во много раз более хрупки, чем даже самый дерьмовый бетон…       И Аль-Хайтам не может оторвать взгляда от Кавеха, теперь ещё больше залитого румянцем. Щёки полыхают в цвет глаз, окрашенных ярче пёстрых тришираитов.       Смущение? Нет.       Вывод Хайтама максимально бредовый, никому бы такое даже в голову не пришло, но ему так не нравится быть неправым, что плохих теорий он просто не выдаёт.       Это страх.       Кавеху сейчас, когда Дори явно с огромным преувеличением говорит об опасностях фауны Сумеру, до чёртиков страшно. Обычно люди бледнеют, испытывая страх, но тут… Аль-Хайтам, без доли иронии, восхищён. Обратная вегетативная реакция на эмоцию… новый пункт в списке материалов для его личного исследования.       И Хайтам не замечает, как Кавех мельком оборачивается на него снова, всё ещё не в силах согнать румянец с лица, и натыкается взглядом на улыбку преподавателя, тут же неосознанно отведшего от него взгляд.       Ситуация начинает казаться ещё страннее с обеих сторон. И вместе с тем интереснее.       — Но физическая сила, какой бы она не была, не ставится в сравнение с прочими угрозами при застройке объекта, — Дори, конечно, вошла в раш, но её неизменно отягощает вот что. Будущие архитекторы ни разу не заступят на собственно спроектированный объект во время застройки. Ни разу, пока тот не будет готов. Именно поэтому Дори и не переживает за учеников, ведя на своих лекциях обсуждения чего-угодно, кроме предмета. Ведь сам этот факт, что будущие архитекторы по умолчанию в безопасности — снимает с её плеч всякую ответственность.       Поэтому она развлекается, как может, лишь продолжая:       — Мохнатые яки, конечно, славятся и своей силой, но… Вы разве не слышали о той масштабной эпидемии, несколько лет назад разросшейся на половину Сумеру лишь из-за вирусов и паразитов, переносимых яками? — и Дори радуется, видя округлившиеся глаза студентов, лишь продолжая говорить. На Аль-Хайтама ей, честно говоря, теперь окончательно плевать. Пусть слушает и закатывает глаза, не его дело, не его предмет. — Дело в том, что…       На самом же деле Аль-Хайтаму абсолютно всё равно на каждое слово Дори от первого до последнего. Потому что сейчас он, стараясь не хмуриться и не так откровенно пялиться с едва скрываемым интересом, замечает ещё кое-что. Снова кое-что по теме его персонального проекта. Снова он смотрит только на Кавеха. Смотрит, будто тот — красивая бабочка за стеклом рамки, а в брюшке её — булавка. Смотрит, как на интереснейшую химическую реакцию в пробирке или же на неизведанный древнейший манускрипт. Смотрит с интересом, с которым на людей смотреть не привык.       И пока Дори снова жестикулирует, вытягивая руки к студентам и зловеще шевеля пальчиками, Кавеху вообще не до смеха. Он и правда ощущает себя за стеклом. Его и так вгоняют в стресс россказни Дори, которые он искренне находит жуткими, а тут ещё и очень заинтересованный, пристальный взгляд в затылок. Словно изучающий, оценивающий.       Такой взгляд Аль-Хайтама Кавех начал ловить относительно недавно. Если раньше Кавех мог упиваться потенциально скрываемым раздражением преподавателя, то сейчас… с одной стороны, даже не по себе от того океана заинтересованности в изумрудных глазах. Истинные намерения тщательно скрыты за стёклами очков, но Кавех навряд ли смог бы до них добраться и без этого.       — Тогда пришлось перекрывать большую часть леса Авидья на карантин и бессрочно отменять около пяти проектов в окрестностях «запретной зоны». — преподавательница показывает пальцами кавычки в воздухе. — Потому что неизвестные до этого паразиты весьма и весьма облюбовали ещё кучу живых организмов, помимо яков, принесших их в лес. Для людей зона и правда стала карантинной, потому что кто же захочет, чтобы в него откладывали личинки, поедающие плоть, верно? Ой, а что было, когда паразиты дошли до существ, связанных с элементами, например, плесенников…       И Кавех сейчас в полном смятении. На одной чаше весов — эта ужасная лекция, больше в жизни не придёт сюда, если Дори и правда будет увлечена занятием, потому что вдобавок к страху Кавех чувствует ещё и редкостное омерзение от подобных рассказов. Хочется смыть с себя эту информацию и смело отправиться хоть за ящиком джина для Дори, плевать. Ну а на другой чаше — Аль-Хайтам. Именно от него приходится отвлекаться на лекцию, с которой хочется сбежать и побыстрее, и подальше, и навсегда, в общем.       — Интересно, — совсем тихо хмыкает себе под нос Хайтам, вполуха слушая Дори и соединяя получаемую информацию, словно кусочки мозаики. Цветной такой, стеклянной мозаики, да соединяя так, чтобы потом долго-долго любоваться результатом. И в такой странно и сугубо научный восторг Хайтама вновь приводит реакция Кавеха на происходящее.       По его шее, свободным от рукавов рубашки рукам и открытой спине бегут мурашки. И Аль-Хайтам крепко держится за ту логическую цепочку, которая объясняет причину его восторга этим фактом. Теории продолжают выстраиваться друг за другом и тогда становится очевидно, какую заметку Хайтам оставит на подкорке сознания: «Мурашки — омерзение и брезгливость» будет гласить короткая, но зато понятная мысленная запись. Каждая полученная крупица информации — необычнее предыдущей и у Аль-Хайтама слишком значительно поднимается настроение, чтобы оставаться сидеть здесь. До конца лекции — мучений Дори — остаётся не так много времени, так что навряд ли он сможет заметить ещё что-либо интересное.       Поэтому он молча поднимается с места, стараясь не особо шуметь, чтобы не сбить настрой Дори, и медленно направляется к выходу из аудитории. Напоследок он бросает искренне восхищённый и до невозможного довольный взгляд, надеясь уткнуться им в затылок Кавеха, но в ответ на него вновь смотрят лишь два ярких тришираита. И именно это вынуждает его закрыть за собой дверь, абсолютно не интересуясь тем, что будет дальше происходить в аудитории.       — Фух, — громко выдыхает Дори сразу же после тихого хлопка двери и плюхается в кресло. — Какой же бред это сейчас был. Разрешаю вам забыть всё, что я говорила за последние, — она внимательно смотрит на маленькие наручные часики прежде, чем продолжить. — Аху— кхм, целых полчаса. Да я бью все свои рекорды…       И преподавательница потягивается в кресле, вновь закинув ноги — на стол, а руки — за голову.       — Кстати, о выдающихся вещах и рекордах… — и на лице Дори скользит довольная улыбка, становящаяся лишь шире. — Кавех, я даже подумать не могла, что у тебя такое отменное чувство юмора, — и Дори, вместе с парой учеников в аудитории заливается хихиканием, вспоминая недавнюю ситуацию с секретарём Академии. — В следующий раз хоть предупреждай, а то мне аж неловко, — и она ещё пуще заливается смехом.       Кавех лишь улыбается ей в ответ, выглядя довольным собой, но в голове у него — не пойми что. Откровенное не пойми что с этим непонятным пристальным взглядом и язвительными замечаниями, на удивление переставшими источать агрессию всю последнюю неделю.       Ситуация не стала для Кавеха яснее ни на следующий день, ни на послеследующий. Пар с Аль-Хайтамом не было, да и вновь на другие, не свои лекции он не заявлялся. Пара дней отдыха от этого высокомерного идиота должны были помочь расслабиться от этого вечного нагнетания, но… Но Кавех, кажется, тоже начинает понимать, что что-то не так. С ним самим, в первую очередь.       Странная ситуация, учитывая, что раньше желание плюнуть в лицо, язвить до посинения, накричать, унизить и, возможно, приложить головой об стену, а после — придушить, не смешивалось с симпатией. Кавех, конечно, знал, что он немного не от мира сего, но чтоб настолько… Да, Аль-Хайтам раздражает его до дрожи. Потому что он — не признающий никого и ничего самоуверенный ублюдок, который… который ещё и ведёт себя странно после их диалога на зачёте. Всю эту неделю, после выходных.       Симпатия? Кавех подумал «симпатия»? Ах да, точно. Он тоже вполне себе успешный экспериментатор, постепенно за пару дней отдыха от лекций секретаря Академии прошедший полный путь от «Прибить его мало, придушить бы…» до «Если бы он меня неиронично придушил, я не был бы против». Вывод? Кавеху нельзя оставаться одному, крыша едет быстро и непоправимо.       Честно говоря, засыпая лицом в чертежах за собственным столом, Кавех пытался проанализировать ситуацию трезво, насколько мог, будучи уверенным в том, что спятил окончательно. Выглядел ли Аль-Хайтам привлекательно? Несомненно. Кавех хоть вслух и ответит на это по-другому, что-то типа «Ха, только если глаза закрыть», но себе, скрипя зубами, он признаётся в обратном. Потому что, если объективно, Аль-Хайтам выглядит чертовски привлекательно. И это вовсе не упоминая о том, что главный фетиш Кавеха — а по его мнению, и «здравый фетиш любого адекватного человека» — ум. Знания — вот, что по настоящему привлекательно и сексуально. И Аль-Хайтам сколько угодно может быть просто нестерпимым, скверным мудаком, но ни красоты, ни сексуальности, ни, тем более, ума у него это не отнимает. И Кавех, честно, хотел бы этого не признавать, но не может.       Зато он мастерски может признать единственное верное решение его проблемы: поехавшей окончательно башки. Игнорировать и это тупое признание самому себе, и Аль-Хайтама вместе с этим? Звучит убедительно и даже близко к отметке «гениально». Потому что другого решения Кавех не может из себя выдавить. А разве он мастер в разрешении ситуаций «мой препод секси и я ничего не могу с этим поделать»? Да ни за что. Преподаватели за всё время его обучения делились сугубо на две категории: уважаемые, спокойные люди в возрасте и с безграничным опытом и дуэт Дори с Сайно и их извечным глупым, но смешным юмором и молчаливой солидарностью. К другому он не привык и никак не ожидал в своей учёбе, да и жизни в целом мистера «Я-буду-красоваться-своим-ахуенным-телом-и-умом-прямо-во-время-зачёта». Тем более, не ожидал того, что от ненависти дойдёт до таких признаний к концу второй недели лекций Аль-Хайтама.       Теперь же вместо пререканий и дурацких шуток, по какой-то причине явно радующих Аль-Хайтама, Кавех лучше язык себе откусит, пытаясь перестать огрызаться в ответ и боясь сказать лишнего, но от плана своего не отойдёт. Будет бесконечно пялиться, пытаясь делать вид полнейших равнодушия и незаинтересованности всё оставшееся время преподавания Аль-Хайтама.       Ведь это гораздо лучше, чем рано или поздно дойти до мыслей о потенциальной взаимности этого странного, в какой-то мере нездорового интереса.       И вот он — Кавех в начале третьей недели лекций секретаря Академии там, где он есть. Тихо ворчит себе под нос и мечтает о наушниках Аль-Хайтама, приклеенных к его голове. Честно-честно только о них, а не о самом преподавателе в целом.       — Что Вы сказали, Кавех? — переспрашивает Хайтам, на удивление последние несколько дней не слыша ни одного ответа на свои незамысловатые провокации. Это расстраивает и пугает одновременно. Аль-Хайтам чертовски обеспокоен своим маленьким научным интересом.       — Ничего, — наигранно спокойно говорит Кавех. Говорит тихо, потому что так не слышно, что говорит он сквозь зубы с явно огромнейшим нежеланием затыкать самого себя. Он ведь всегда уверенно говорит самые дерзкие вещи, да ещё и так, чтобы вся аудитория услышала. Но не сейчас, не тогда, когда он так глупо пытается отвязаться от этого навязчивого высокомерного придурка. — Абсолютно ничего, продолжайте, Аль-Хайтам, — на «извините» посреди этой фразы Кавех пока не рассщедрился. План планом, но его гордости это касаться не должно никаким образом.       И вот это уже слишком выбивает из колеи. В первую очередь — Аль-Хайтама. Да, с самого появления Кавеха в его жизни комплектом появилась и куча вещей, способных его удивить. Столько удивления он за всю свою предыдущую жизнь не испытывал, честное слово. И причиной каждой такой реакции — Кавех. Осознанно или же нет — не имеет значения. Но, тем не менее, всю последнюю неделю Аль-Хайтам изучал, кажется, предел удивления, который он может испытать, не выказав этого внешне. Он всё-таки есть и ломается к чертям прямо сейчас, когда Хайтам удивлённым взглядом, округляя глаза и вскинув брови смотрит на Кавеха, запинаясь в лекции.       Видя такую реакцию, Кавех даже немного жалеет, что не добавил злосчастное «извините». Он готов был бы потерпеть такой удар по собственной гордости в обмен на зрелище подбирающего с пола собственную челюсть Аль-Хайтама. У того от чрезмерной и непривычной мимики даже очки на кончик носа сползли. «Забавно» — думает Кавех и улыбается.       Что вводит Хайтама в ещё большее смятение. Что. Вообще. Происходит.       Последнюю неделю Кавех ведёт себя настолько отстранённо, насколько только можно. Он является тем самым «идеальным студентом», каким предстаёт на остальных парах. Но Аль-Хайтам то знает, что всё не так. Нет-нет-нет, быть не может.       И, да, Хайтам честно переживает только за собственный нелепый научный эксперимент над парнем, уже жалея каждый момент, когда Кавех не огрызается в ответ и не ведёт себя в манере «я взрывной, яркий, язвительный, громкий, открытый и до чертей вредный». Второе название: «Аль-Хайтам иди нахуй». И это правда главное переживание секретаря Академии за последнее время.       Сначала Аль-Хайтам думал, что у Кавеха что-то могло случиться. Личное. Это особо не волновало и его абсолютно никак не касалось. Но потом, понаблюдав за парнем со стороны совершенно невольно ещё немного, Хайтам понял, что эта теория провальна. Не поменялось абсолютно ничего в жизни Кавеха, кроме его отношения к Аль-Хайтаму. Блядство.       Всё тянется, кажется, с той лекции Дори, на которой Хайтам смог выцепить последние весомые детали поведения Кавеха. И с тех пор — всё.       Аль-Хайтам перегнул палку? Бред. Что-то и правда случилось, но Кавех не подаёт вида? Хайтам не верит, он то точно заметил бы. Кавеху просто наскучило? Ха, трижды ха. Ни за что.       И сейчас Аль-Хайтам вынужден ещё больше ломать голову, бешено гоняя в голове мысли. Ещё немного такого безучастного и до жути непривычного Кавеха — и у Аль-Хайтама начнётся ломка по знаниям. Ему очень и очень нужно изучать Кавеха, читать его, как ценный древний манускрипт, который никто больше не в силах перевести.       Весь порыв Аль-Хайтама разбивается о то, что сейчас это невозможно. Неделю, целую неделю он бьётся о безразличность и равнодушие Кавеха к любым его провокациям. И, пока не получится пробиться, Аль-Хайтам не собирается оставлять попыток, каждый раз применяя более жесткие меры.       И он вынужден, потому что эта улыбка в ответ на его лёгкий шок — спусковой крючок. Мысль того, что Кавех просто издевается, изображая безучастность, довольно сильно бьёт по самолюбию.       Когда только их игра успела переименоваться в «Избей его самолюбие ногами, а ещё лучше — битой. Плевать разрешается.»       Меньше, чем за минуту, возвращаясь к чтению лекции, Хайтам уже выстраивает план на контрольный выстрел в броню Кавеха. Остаётся загадкой причина такого активного баррикадирования собственной взрывной дерзости и язвительности, но с этим Хайтам разберётся после. Ещё одна тайна — словно наркотик, а Хайтам — явно сторчится с таким научным проектом.       Дальше лекция идёт абсолютно спокойно, что раздражает ещё больше. А Кавеха — настораживает. Потому что выглядит это всё — как затишье перед бурей. Но, на самом деле, у Кавеха тлеет маленькая и очень нежеланная надежда на то, что его план, наконец, сработал. И если он отстал от Аль-Хайтама, то и тот, естественно, перестанет пытаться залезть ему под кожу. И от этого ещё больше не по себе, нежели от чрезмерного внимания. То хотя бы льстит, а не напрягает и самую малость — сильно — разочаровывает.       — Это всё, что я могу сказать о влиянии гидро элемента на долговечность конструкции, — подытоживает Аль-Хайтам минута в минуту с окончанием лекции и показательно кладёт бумаги на стол, садясь, наконец, в кресло после напряжённого хождения по аудитории.       Студенты начинают спешно собираться, надеясь не услышать от преподавателя больше и фразы, потому что не дай Архонт он поставит ещё один внеплановый зачёт…       — Кавех, — звучит эхом в уже полупустой аудитории, а оставшиеся студенты, дёрнувшиеся только лишь от голоса секретаря, тут же расслабляются. Начало общей проблемы всей группы так не звучит, всё в порядке.       Так звучит начало всего лишь личной проблемы Кавеха, конечно же.       — Попрошу Вас остаться, надо кое-что обсудить, — и, ловя лишние взгляды студентов, Хайтам добавляет, поправив очки: — Это по поводу Вашего проекта.       И никому больше никакие пояснения не нужны, аудитория пустеет окончательно. Даже дверь плотно закрывается особенно тактичными студентами.       Только сам Кавех стоит рядом со своим местом с сумкой в руках и хочет от злости и предвкушения рассыпаться в пыль прямо сейчас. Иначе он сотрёт себе зубы от злости, а прежде — откусит язык, с которого, честное слово, уже яд стекает.       — Да, конечно, — максимально спокойно говорит он, стараясь держаться до последнего. Играть — так играть по крупному.       И когда Кавех неспешно идёт к преподавательскому столу, он постепенно бледнеет, сам того, естественно, даже не предполагая.       А Хайтам, наконец-то, улыбается.       Обратные вегетативные реакции — любимая его деталь в поведении человека. Потому что если на мимику найдется маска, то кровь, текущую по организму, контролировать невозможно.       По одной из уверенных и безошибочных теорий Хайтама — Кавех сейчас очень и очень зол. Обычно, люди краснеют, но Кавех — необычный. Интересный. Сугубо научно, конечно же.       И мускул на лице его не дрожит, но сейчас Кавех стоит перед столом Аль-Хайтама бледный, как смерть, будто ему страшно до обморока. Запутанный треугольник злости, страха и смущения нравится Хайтаму до этой самой его довольной улыбки.       — Так, — начинает Кавех, звуча максимально спокойно и ровно. Все его концентрация и старания уходят сейчас на сохранения абсолютного спокойствия. Настолько, что он сейчас натянут, словно тетива самого точного лука. Если выстрелит — убьет без шанса на осечку. Поэтому Кавех оттягивает и держит, явно пока не планируя кровопролитий. Хотя так хочется. — Что же не так с моим проектом? Я слушаю.       И вот именно сейчас Хайтам точно осознаёт, что ведёт себя как последняя сволочь, но вывести Кавеха на эмоции сейчас в сто раз важнее, чем его моральные принципы.       В моральных принципах у Аль-Хайтама, кстати, только честная, непредвзятая, а главное — конструктивная критика.       К чёрту моральные принципы.       — Неужели Вы сами не замечаете, насколько плох Ваш проект, — и Аль-Хайтам складывает руки на груди, на показ закатывая глаза, к сожалению, упуская вид того, как у Кавеха пальцы дрожат на этой самой до упора натянутой тетиве. — Я то думал Вы достаточно умны, чтобы заметить настолько очевидные ошибки. Был о Вас лучшего мнения, конечно, Кавех…       — Можно побольше конкретики, пожалуйста, — и Кавех умничка, тут почти нет и капли сарказма. А капля, что есть, настолько незаметна, что Аль-Хайтам с огромным трудом скрывает искренний шок. Он слышит от Кавеха «пожалуйста» в ответ на абсолютно идиотские и неконкретные замечания? Может вся эта неделя ему снится?       — Неужели, это и правда не очевидно для Вас? — и Хайтам выкладывается на полную, чтобы сейчас быть максимально мерзкой сволочью. Даже больше, чем обычно. Поэтому он цокает языком и бросает на Кавеха осуждающе безнадёжный взгляд. Не без высокомерия, конечно. — Весь проект в глупых, очевидных ошибках, и я в упор не понимаю, как их можно не заметить. Как Вам вообще не стыдно было сдавать хоть и на первичную проверку, но такую работу… — и Аль-Хайтам говорит всё это настолько убедительно, что абсолютно точно Кавех даже не догадывается, что его работа — лучшая на весь поток. Хайтам не может этого отрицать, Кавех и правда — выдающийся архитектор уже сейчас, но… Но сейчас Аль-Хайтам ставит свой научный эксперимент выше всего остального. Только бы сработало…       И секретарь Академии, сложив руки на груди и стараясь пока не улыбаться вовсе, хотя так хочется, откидывается на спинку кресла, наслаждаясь зрелищем.       Потому что Кавех до побелевших костяшек сжимает край преподавательского стола, давно выронив из рук сумку.       Три…       Два…       Один.       — Знаете что… — и это последнее, что Кавех говорит относительно негромко, только начиная срываться. А после — он с громким хлопком ударяет руками по столу, смотря глаза в глаза. — Вы абсолютно невыносимы, Аль-Хайтам, — и начиная свою триаду именно так, Кавех повышает голос, почти крича. Гори оно всё синим пламенем, но Кавех сейчас выскажет абсолютно всё, что думает, да так громко, чтобы этого мудака наушники не спасли. — Не было ни дня спокойного, когда Вы оставили бы меня в покое! Ни дня без своих идиотских язвительных замечаний! — и Кавех кричит, явно выплёскивая всё, что накопилось за это время. — Я ни на секунду не мог расслабиться без Вашего чрезмерного внимания, и, знаете, это лишь половина всей проблемы, — у Кавеха, кажется, сейчас начнёт глаз дёргаться. Но единственное, что происходит, помимо и правда смертной бледноты — Кавех легко и почти незаметно морщит нос, слишком много предав значения словам про чрезмерное внимание. Но он кричит, не собираясь останавливаться. — Вы настолько высокомерны, что не способны даже мысли допустить о том, что у меня идеальная успеваемость и идеальные знания по этому предмету…       Кавех ни на секунду не запинается, говорит всё это, будто заранее заготовленную речь.       Да, он сейчас орёт на секретаря Академии. Видимо, он окончательно спятил. А что касательно самого секретаря… он в восторге.       Аль-Хайтам и правда в немом восторге наблюдает за Кавехом, наслаждаясь собственной победой. Вот чем кончилась неделя «прикуси себе язык и не скалься». Хайтам про себя улыбается от мысли о том, что Кавеху вообще сдерживать эмоции нельзя — рано или поздно он не фигурально взорвётся.       — Почему же Вы не можете просто оставить меня в покое?! Вы вообще думали о том, что я чувствую?! — и вот тут Кавех осекается, понимая, что звучит слишком очевидно двусмысленно, когда натыкается на заинтересованность во взгляде Аль-Хайтама. Но его порыв не будет прерван мимолётным сомнением и смущением, которое Кавех выказывать не привык. А его тело привыкло. Поэтому Хайтам теперь не может не улыбнуться, глядя на очаровательные морщинки на переносице.       На него прямо сейчас стоит и орёт лучший студент факультета, и если бы это был не Кавех, Хайтам бы даже слушать не стал — тот был бы уже отчислен, при том моментально, без лишних размышлений и вторых шансов. Но сейчас для Аль-Хайтама это выглядит как бурная химическая реакция в стенках пробирки. Красиво. И с выпадающим осадком из мыслей, за которые секретарь цепляется, замечая слишком много интересного. Вдобавок к языку тела, конечно.       — Я всю последнюю неделю надеялся, что если перестану реагировать на Ваши замечания и попытки докопаться, я смогу из головы Вас выкинуть, и Вы тоже, наконец-то, от меня отстанете, но нет же! — и Кавех решил идти ва-банк. Отчисление? Навряд ли. Надежда остаётся на то, что если кричит он на Хайтама, как на преподавателя, а не на важную шишку в Академии, то с возвращением Сайно всё вернётся на круги своя. Наверное. Может быть. Но даже возможное отчисление сейчас вообще не пугает Кавеха. Если бы только кто знал, насколько ему пох… — Так низко с Вашей стороны сейчас критиковать мой проект, только потому что он мой. Это какой-то извращённый принцип! Вы можете предъявлять претензии к моему поведению, моим ответам на Ваши же провокации, но из-за всего этого касаться и моей учёбы, это уже слишком!       И Кавеха не останавливает то, что Хайтам всё так же сидит за столом, сложив руки на груди, смотрит прямо в глаза и… улыбается. Плевать, чего он там лыбится, Кавех не простит себе, если не выскажет всё, что думает.       — В моём проекте нет ни единой ошибки, я в этом абсолютно уверен, но Вы делаете всё это только из-за того, что Вы… Ой, да пошло всё… — Кавех чувствует, как с каждым словом всё его напускное уважение испаряется и сейчас не то что на «Вы» обращаться, у него нет никакого желания даже пытаться сдержать целый поток нецензурной брани. — Пошло всё нахуй, я скажу прямо, Аль-Хайтам, ты — невыносимая сволочь, развлекающаяся тем, что портишь мне жизнь последние почти три недели, видимо, только потому, что тебе скучно!       Кавех понимает, что это — конечная. Но эта конечная выглядит в его глазах оправданно, потому что хуже, чем просто каждодневные доёбы от Аль-Хайтама, только полностью забитая им голова и в свободное время тоже. И вина за это, Кавех уверен, полностью лежит на самом Аль-Хайтаме. Вот теперь пусть и выслушивает.       — И самое отвратительное, даже отметая то, что ты — высокомерный, заносчивый мудак, это то, что занят ты всем этим только ради развлечения! Я не могу спокойно существовать ни в Академии, ни вне её стен последние три недели именно из-за тебя, — и если бы у Кавеха не оставалась ещё хоть толика сдержанности и мандража, то он бы определённо тыкнул пальцем в грудь Аль-Хайтама, дополняя этим полный букет жестикуляции. — Так что иди ты нахуй, Хайтам. Иди нахуй! — и когда Кавех выкрикивает последние слова особенно громко, он аж сам удивляется, помимо отсутствия обращения на «Вы», ещё и пропаже уважительной частицы в имени. Но он тут же задирает нос, собираясь ещё несколько секунд посмотреть в глаза секретарю Академии, а потом, воспользовавшись его, он надеется, шоком, ретироваться, как можно быстрее.       Но план оказывается провальным, и понимает это Кавех в ту же секунду, как Аль-Хайтам встаёт из-за стола, не разрывая зрительного контакта. Даже улыбка с его лица не сходит. Ведь то, что его план сработал — главная радость последних нескольких дней. Огромная радость. Его обвешали обвинениями и послали нахуй? Меньшая сейчас проблема. Но и её Аль-Хайтам просто так не оставит. Он копирует позу Кавеха, так же упирая руки в поверхность стола, и резко наклоняется вперёд, к Кавеху, едва ли носами с ним не сталкиваясь. И ведь Хайтам слишком хорошо в курсе, что Кавех не отстраняется в таком случае. Аль-Хайтам вообще в курсе слишком много чего. И самое время об этом рассказать…       — А ты не думал о том, Кавех, — и Аль-Хайтам точно так же идёт ва-банк, цепляясь только за крайне второстепенные мысли из всей пламенной речи студента. Да, он сразу обращается на «ты», да, вместе с тем он зовёт его по имени. Если играть — то играть по крупному. С Кавехом по другому не выйдет, и Хайтам знает об этом. — Что ты тоже никак не исчезаешь из моих мыслей, м? — выстрел раздаётся именно от слов Хайтама. — И что этим ты тоже невероятно невыносим, и мне тоже нет покоя… думал, нет?       Да пусть Аль-Хайтам резко перестанет быть высокомерным мудаком, если он сейчас врёт. Ведь только первое время он был бессознательно заинтересован Кавехом, в каком-то плане очарован. А после осознания всей ситуации, после того, как в архивах мыслей секретаря Академии у некогда просто научного интереса появились целые персональные залы, вместо полок, Аль-Хайтам понял, насколько всё плохо. Как минимум, это странно — столько времени уделять мыслям только о Кавехе. О его речи, мимике, жестах… Аль-Хайтам, будь он чуть менее сдержан и меньше себя ограничивал, давно бы и во снах любовался Кавехом. Ведь проблема обнаружилась ещё тогда, когда «наблюдаю» затёрлось и превратилось в «любуюсь». И наглядно всё это Аль-Хайтам успел понять, когда его лишили чего-то настолько важного. Когда Кавех начал свой бойкот.       Аль-Хайтам стал реально зависим от некого знания, эксперимента, науки, но это не новость. Необычно то, что, прежде всего, он стал зависим от конкретного человека. Одушевлённого предмета. Не науки или книги. Живого человека со всеми его чарующими деталями, целого образа. И прикрытие научного интереса вот-вот только раскрылось.       — Именно поэтому я не решался оставить тебя в покое, — Аль-Хайтам отвечает на вопросы явно риторические. Но Кавех просто не мог подумать, что ответ существует, когда говорил. — Но наверняка решился бы, если бы сейчас ты не высказал мне всего этого… Теперь я знаю, что проблема у нас общая, Кавех.       И Аль-Хайтам, правда, мог бы сдаться — это крайне не в его манере — оставляя Кавеха в покое и оставаясь наедине со своим односторонним интересом, но… только что ведь Кавех максимально громко подтвердил, что ничего одностороннего между ними нет. Они взаимно друг друга на дух не переносят, не отрывают друг от друга взгляд и не могут не огрызаться друг на друга. При всём том оба явно каждый день носят в голове сотни и сотни мыслей друг о друге. Абсурдно и противоречиво? Да, это про них.       — Как всё-таки хорошо, — лжёт Аль-Хайтам, явно не выказывая, насколько это действовало на нервы. — Что когда ты перестал реагировать, тебя стало гораздо проще вывести из себя, да ещё и… настолько, — но нынешним раскладом нельзя быть более, чем довольным. Улыбка с лица Хайтама так и не сходит, когда он говорит, придвигаясь миллиметр за миллиметром ближе к лицу Кавеха: — Сдерживаться было отвратительной идеей, Кавех. Самое идиотское решение проблемы.       Их лица в нескольких миллиметрах друг от друга, они всё ещё смотрят друг другу в глаза. Изумруд и тришираид.       Как хорошо, что драгоценности прочной закалки не ломаются от такого давления.       Кавех сейчас, кажется, упадёт в обморок от абсолютной безоружности и напряжённой атмосферы. Он больше не такой бледный, потому что злость сейчас ощущается… странно. Она отходит, уступая место интересу. Если бы не интерес, то, возможно — точно — Кавех бы уже плюнул в лицо с этой раздражающей и чертовски красивой улыбкой, влепил пощёчину и ушёл на пару со своей гордостью, оставляя Аль-Хайтама наедине с собственным несоизмеримо огромным эго.       — Но в одном ты, всё-таки, чертовски прав, Кавех… я и правда развлекаюсь. Но не тем, что порчу тебе жизнь, это как раз побочное, — и ухмылка Аль-Хайтама становится лишь ярче, всё больше выражая так долго сдерживаемые эмоции. Сейчас это — предвкушение и восторг. — Суть в том, что я читаю тебя, Кавех, — и Кавех чувствует, как мгновение замирает настолько, что невозможно отхватить даже небольшой вдох. Не то чтобы страшно спугнуть момент, нет. Это что-то среднее между страхом, удовлетворением, желанием и напряжённой интригой. — Как самую интересную, непереводимо сложную в восприятии книгу, — чёрт бы побрал Аль-Хайтаму в такой момент разговаривать так соблазнительно и выразительно. — С уверенностью предположу, что ты не знаешь о том, что я скажу дальше…       И Кавеху явно нужна пауза, остановка времени, как минимум, чтобы угнаться за своими эмоциями. Потому что, честно говоря, он сейчас не в силах понять, что он чувствует. Кто угодно другой, наверное, обеспокоился такой заинтересованностью к собственной персоне, но ведь дальше только интереснее…       — Ты заинтересовал меня, Кавех, вот по какой простой причине… — и Аль-Хайтам резко придвигается только ближе к Кавеху, но оказывается только лишь почти щекой к щеке с ним. Дыханием щекочет кончик уха, едва не касаясь губами увесистой серьги.       Сейчас Аль-Хайтам готов представить главную и самую захватывающую научную работу в своей жизни.       Кавех явно не готов уже ни к чему, связанному с Аль-Хайтамом. И одновременно с тем хочется только больше всего. Слово «интерес» — очень многогранное. Хайтам слишком много говорит, а говорит слишком глубоко, низко, и настолько красиво… до дрожи приятно только слушать его голос в считанных миллиметрах от своего уха, но сейчас Кавех будет ещё и стараться внимать его словам. Ноги, кажется, уже подкашиваются от напряжения и у Кавеха ещё никогда не было такого, чтобы он настолько не понимал, что думать и что чувствовать.       — Ты забавно морщишь нос, когда смущаешься, но не краснеешь, как большинство людей, — и у Аль-Хайтама в предвкушении представления собственного творения что-то трепещет внутри. — Ты краснеешь, когда тебе страшно, именно тогда, когда большинство людей белеют до тона фарфора. А бледнеешь ты, как раз, когда дико злишься, Кавех. Даже сейчас. Я уверен, ты многого из этого не знаешь, так что слушай внимательно, — и слушать внимательно сейчас предельно сложно. Аль-Хайтам говорит так сокровенно, вполголоса прямо на ухо, что от Кавеха упорно ускользает суть сказанного… но запоздало начинает доходить. — Ты закатываешь глаза, когда сильно устал, но когда раздражён, это тебе не присуще. И языком цокаешь ты тоже не от злости, нет. Тебе радостно и забавно, когда ты неосознанно это делаешь. Сначала я подумал, что ты просто скотина, Кавех, раз так общаешься с друзьями, но, оказывается, тут всё гораздо интереснее… — и Аль-Хайтам явно не планирует останавливаться. А Кавех вновь чувствует себя туго натянутой тетивой, но в этот раз от страха или злости не остаётся и следа. Он просто невероятно растерян, в голове пусто, но при этом на части рвёт от эмоций, которые вызывают эти хриплые нотки в голосе Хайтама. Да и весь Аль-Хайтам целиком и полностью. — По телу у тебя бегут мурашки от омерзения и брезгливости, это я видел лично, очень заманчивое зрелище, — Кавеха до костей пробирает от одной простой мысли: за ним наблюдали, на него подолгу смотрели, исследовали взглядом от и до. И даже сейчас, когда взгляд глаза в глаза прерван, он всё равно теперь чувствует себя открытым, как на ладони. — Ни холода, ни страха нет. Ты словно вывернут наизнанку, потому что ты чешешь нос и отводишь взгляд тогда, когда чертовски в себе уверен, тебя убить проще, чем переспорить в такие моменты. И, тем не менее, ведёшь ты себя по-другому.       Кавех и правда не знал о себе ни одной из перечисленных вещей. А ведь это ещё явно не конец презентации Аль-Хайтама.       Но голова теперь забита всеми взглядами Хайтама, обращённым на него с особым вниманием. И это явно не вяжется с «сугубо научным» интересом, учитывая, что Хайтам всё ещё говорит прямо на ухо Кавеху, даже не думая отстраняться. Но, как нарочно, не касаясь даже мимолётно ни на секунду.       — А ещё в эти моменты ты пальцы заламываешь, я не раз это замечал. Когда очень-очень-очень уверен в себе. Довольно часто, обрати как-нибудь внимание, жесты — это важно, — о, у Кавеха сейчас явно другие приоритеты важности. — И жестикулируешь ты, кстати, гораздо активнее, когда устал. Пару раз едва не засыпал на моих лекциях, но продолжал отвлекаться беседами с другими студентами, слишком и слишком активно жестикулируя. Выглядит забавно, — Хайтам сдерживает себя от менее нейтральных слов, чтобы не сказать «мило» и не именовать это, как «смотрел бы на это вечно». — Как и абсолютно всё из этого списка, потому что ты, Кавех, особенный. Ты реагируешь на всё по-другому и сам этого не замечаешь. А замечаю я, — и Кавех эту ухмылку Аль-Хайтама слышит, чувствует своей кожей даже не касаясь. — Ты — мой маленький научный интерес, — и Хайтам хотел бы подхватить Кавеха за подбородок, чтобы смотреть в глаза и считывать каждую эмоцию, продолжая говорить и говорить. Посмотреть, верит ли Кавех в его явное приуменьшение. — Мне нравится тебя читать, Кавех, хоть это и невероятно сложно. Я думал и думаю об этом явно не меньше, видимо, чем ты — думаешь обо мне, — и это слишком сильно льстит, обескураживает и сносит тормоза, когда Аль-Хайтам произносит это вслух. — И, как итог, я знаю тебя лучше, Кавех, чем ты сам. Только задумайся об этом.       И в этот момент происходит то, чего Кавех ожидал даже меньше, чем вообще всего, что происходило последние… несколько минут? Десятков минут? Час? Больше..?       Аль-Хайтам касается Кавеха первый раз за всё время: от самого первого пересечения взглядов и до нынешнего диалога.       Касается языком.       Кавех тут же крупно вздрагивает от неожиданности, словно только что вышел из глубокого сна, сравнимого с трансом, когда Аль-Хайтам ведёт кончиком языка по кромке уха, а после — аккуратно прикусывает мочку рядом с увесистой витиеватой серьгой. Тот тут же дует на влажное от слюны место, наслаждаясь прерывистым выдохом.       Возможно, Аль-Хайтам абсолютно всё воспринял не так, между ними всё абсолютно по-другому, но… он слишком хорошо знает тело Кавеха. И он уверен, что причина станет яснее, если посмотреть в глаза студента, потому что Хайтам знает, что он увидит. И всё внутри переворачивается от собственной правоты, смешанной с эмоциями Кавеха.       Кавех морщит нос.       Смущается, всё ещё стоит на месте, уперев руки в стол. Но мгновением позже Хайтам видит, что пальцы до побеления костяшек сжимают край стола, а дыхание у Кавеха тяжёлое-тяжёлое. Ни следа румянца, но морщинки на носу сейчас гораздо красноречивее. И это вызывает лишь более наглую и обольстительную ухмылку на лице секретаря Академии.       А Кавех… Кавех успел точно решить, что он сейчас чувствует. Он — импульсивный, не привыкший уделять обдумыванию решений слишком много времени, сам себе на уме… и именно поэтому, несмотря на своё оцепенение, он только улыбается одним лишь уголком губ, не давая Аль-Хайтаму времени на анализ.       И быстро притягивает его к себе, уничтожая считанные сантиметры между ними, чтобы поцеловать. Абсурд ли это? Грозит ли ему всё это потенциально отчислением, или же он отделается пощёчиной? Кавех не знает ответа. Потому что он готов отчислиться сам, если он залипал всё это время на Аль-Хайтама, а тот и правда просто заинтересован не больше, чем научно. Да, вдруг он просто чертовски горяч, а Кавех слишком много любит додумывать и давать себе надежду.       Но Аль-Хайтам явно не собирается укладываться ни в одну из этих опасливых характеристик, ведь… он даже сам себе не верит, когда пытается думать о Кавехе, только как о научном интересе. Это самая грязная ложь, хотя правда — гораздо грязнее.       Потому что когда ладони Кавеха ложатся на щёки Аль-Хайтама, притягивая ближе, Хайтам не видит ни одной уважительной причины не ответить.       Кавех забавно жмурится, просто прижимаясь к чужим губам, а Аль-Хайтам смотрит на это из-под ресниц, даже признаваясь себе теперь, что это не наблюдение, он — любуется.       И остаётся совсем тонкая грань между просто неловкой ситуацией и тем, что Аль-Хайтам вот-вот взвалит на себя ответственность за происходящее вместе с инициативой.       Потому что… к чёрту научный интерес. Никогда Аль-Хайтам не допускал такой мысли, но сейчас… Как минимум, науку сейчас придётся отложить на потом.       И, глядя на тянущегося к нему через стол Кавеха, всё ещё держащего его лицо в ладонях, Аль-Хайтам подаётся вперёд и сам, проходясь языком по губам Кавеха, тут же чувствует в поцелуе удивлённый выдох. И эта реакция, как и всё, что связано с Кавехом, дразнит и соблазняет зайти дальше.       Аль-Хайтам запускает пальцы в волосы Кавеха, слегка сжимая, не давая отстраниться — будто бы Кавех станет пытаться — и целует настойчивее. За несколько мгновений простое касание превращается в развратный поцелуй, ведь Аль-Хайтам, как настоящий учёный, обязан исследовать Кавеха целиком. Очертить кончиком языка ряд зубов, пройтись по нижней губе, столкнуться языками и сделать этот поцелуй до невозможности глубоким и грязным.       Кавех ведь в последнее время реагировал только на совсем кардинальные меры, верно?       На собственных губах чувствуется тяжёлое дыхание Кавеха, как только Хайтам на доли секунд отстраняется, но только чтобы ухмыльнуться реакции Кавеха и после — уже совсем собственнически трахать его рот языком, наслаждаясь каждым моментом.       Ведь если Кавех переживает за отчисление, то в скудном списке мечтаний Аль-Хайтама никогда не было «Вылететь из Академии», тем более — за домогательства к ученикам. И не важно, с чего всё началось и как они оба пришли к этому… да и на остальное плевать. Если Аль-Хайтам добровольно отказался от должности Великого Мудреца, то и тут его вовсе не пугает абсолютно ничего.       Сейчас интерес и все мысли только о Кавехе. О том, как он кусает губы Аль-Хайтама в ответ, как старается перехватить главенство в этом поцелуе, но лишь тяжело дышит через нос, вовсе не желая отстранятся, и… и как Аль-Хайтам чувствует совсем тихий стон в поцелуй, пока пальцы Кавеха также путаются в его волосах. Они притягивают друг друга ближе, грязно целуясь, а из беспокойства — только разделяющий их стол.       О лакированную поверхность которого Кавех старается абсолютно незаметно потереться, всё так же забавно морща нос и всё больше постанывая в поцелуй.       — Знаешь, я ему даже завидую, — стараясь скрыть отдышку говорит Аль-Хайтам, отстраняясь, наконец, от губ Кавеха и упираясь лбом в лоб. Они смотрят друг другу в глаза, на устах Хайтама — усмешка, а на лице Кавеха — недопонимание. Оба уже растрёпаны, тяжело дышат, но никто не торопит события. Хотя каждому из них безумно хочется. — Не думал, что я смогу помочь тебе, и это будет гораздо лучше, чем твои жалкие попытки унять возбуждение? — и от этой фразы у Кавеха, кажется, ноги подкашиваются.       — Если ты справишься с этим настолько же хорошо, насколько с чтением меня, — и Кавех тут же перенимает эту усмешку, слегка прикусывая губу. — То я весь в нетерпении.       И Аль-Хайтам снова целует: на этот раз не так долго, скорее интригующе коротко, но всё так же грязно и глубоко, потому что точно знает, что по другому никому из них сейчас не нужно.       — Какой разврат, Кавех, — на этот раз Аль-Хайтам отстраняется окончательно, обходя, наконец, стол, но делая это нарочито медленно, ведя кончиками пальцев между разложенными на столе документами. — Соблазняешь преподавателя прямо в аудитории Академии… Да ещё и так… грязно, — и, уже обойдя Кавеха со спины, Хайтам, вжимает его в поверхность стола, упираясь руками рядом с ладонями Кавеха, прямо на какие-то там важные бумажки.       И у Кавеха за последние минуты в голове взорвалась уже парочка сверхновых. Может, он не точен в терминологии, но и Кшахревар — не Ртавахист, а значит это точно не помешает перебрать все эпитеты, насколько же ему сейчас нереально хорошо.       Всё кажется настолько невозможным, что Кавех может себе позволить быть смелее, не ощущая и толики ответственности, не думая о последствиях. Думает и ощущает он сейчас только Аль-Хайтама. Этого высокомерного мудака, которому врезать очень хочется, которого Кавех невзлюбил с самой первой встречи, и которого так сильно сейчас хочется.       — Я так понимаю, — находит в себе силы отвечать Кавех, нарочно подаваясь бёдрами назад, но тут же оказываясь перебитым собственным стоном, ведь Хайтам лишь снова вжимает его бёдрами в стол, придвигаясь как можно ближе. Развратно вжимаясь в чужую задницу и слегка потираясь, прессом полностью, так идеально подходяще, прижимаясь к спине Кавеха. — Что проблема заключается только в месте, верно? — провокационный вопрос. — Значит нахуй эту аудиторию, — отвечает сам себе, старательно пытаясь не звучать слишком отчаянно.       — Хоть где-то Вы правы, Кавех, — дразнит Хайтам, усмехаясь прямо на ухо и оставляя невесомый поцелуй на шее.       Кавех чуть ли не давится воздухом от возмущения, тут же выпрямляясь и резко поворачиваясь к Аль-Хайтаму, где тот тут же пресекает его попытки высказаться и вновь целует. Снова грязно, снова развязно, но на этот раз непозволительно коротко, цепляя пальцами подбородок.       — Я думаю, нам и правда стоит покинуть аудиторию, — нарочно слишком официально говорит Аль-Хайтам, отстраняясь и хватая Кавеха за руку.       Любые касания сейчас ощущаются странно, непривычно и так мало. Кавех может думать только об этом, первые несколько минут и правда позволяя Аль-Хайтаму фактически тащить его по витиеватым коридорам Академии. Конечно, не сильно то Кавех и удивится, если его под этим предлогом просто выведут за порог, а после он дождётся приказа об отчислении, но… надеяться на лучшее никто не мешает, верно?       Аль-Хайтам за это время успевает осознать неправильность происходящего во всех красках, но это только подпитывает его интерес. И в этот раз не только научный. Далеко не научный.       И этот самый интерес, придя в себя и вернувшись в реальность, тут же прижимает его к стене, ставя руки по обе стороны от головы и прижимаясь всем телом.       — Хочу ещё, — и Кавеху, если честно, нечего терять, он возьмёт от ситуации всё. И ощущение такого приятного, крепкого тела, к которому он с удовольствием прижимается прямо сейчас, и касание губ, которые он настойчиво целует прямо сейчас. Посреди коридора Академии. Где в любой момент может пройти кто-угодно. Даже если занятия кончились, это не значит, что какая-нибудь Дори не может пройти здесь прямо сейчас на пути к выходу. И это она стала бы ещё наименьшей проблемой.       — И почему же ты сейчас так не отстаиваешь своё личное пространство? — с наглой усмешкой спрашивает Аль-Хайтам, по-собственнически кладя ладони на бёдра Кавеха.       — Я не «не уважаю» своё. Я презираю Ваше, — и издеваться одним лишь уважительным обращением становится уже чем-то личным. И Кавех снова жмётся ближе, откровенно радуясь жёсткой хватке на талии.       Аль-Хайтам лишь усмехается в поцелуй от этой наглости и настойчивости. Ему откровенно льстит желание Кавеха. Ведь тот всем своим видом показывает, как давно этого хотел.       Но в какой момент вообще Аль-Хайтам, до ужаса довольный происходящим, позволяет прижимать себя к стене и так настойчиво целовать? Это ведь его эксперимент, верно?       И в этот же момент Хайтам резко меняет их положение, вжимая Кавеха в стену, так и не разорвав поцелуй, всё такой же грязный и мокрый. Он так же всем телом прижимается к Кавеху, руками не упираясь в стену, а всё ещё сжимая талию, и целует ещё глубже.       На самом деле всё, начиная от поцелуев и заканчивая этими обжиманиями у стены, выглядит как сражение. Сражение за первенство в поцелуе, так и не принятое решение, кто кого вожмёт в стену и кто кому это позволит.       Именно поэтому Кавех толкается бёдрами вперёд, потираясь о бедро Аль-Хайтама уже давно вставшим членом сквозь слишком много слоёв одежды, и слегка стонет в поцелуй. Точно зная, что у Аль-Хайтама сейчас расширятся зрачки от возбуждения, что он отстранится и посмотрит на Кавеха… Всё это сам Кавех знает и собирается воспользоваться моментом. Чтобы вновь сменить их положение, чисто из принципа беря верх хотя бы сейчас.       — Я думаю, нам всё же пора идти, — и в ярких тришираитовых глазах пляшут черти, когда Хайтам снова прижат спиной к стене, а на устах — улыбка.       — Согласен, — вынужден согласится Аль-Хайтам, кажется, слыша шаги неподалёку. Он точно ещё отыграется за этот маленький проигрыш в очередной их игре.       И в этот раз ведёт Кавех, явно целенаправленно куда-то таща Аль-Хайтама за руку. Ни один из них ни на секунду не хочет разрывать физического контакта, путь это даже и мимолётное касание пальцев. И, как оказалось, цель у Кавеха и правда была. Кабинет секретаря Академии, с красиво выгравированным «Аль-Хайтам» ровно под должностью, на вычурной табличке на двери.       — Не там, — коротко отвечает Аль-Хайтам на так и не заданный вопрос и тащит Кавеха подальше от собственного кабинета.       — Но почему..? — и у Кавеха в голосе мелькает очевидное разочарование. Будто отобрали конфету у ребёнка, а не у Кавеха право потрахаться с секретарём Академии на столе в его же кабинете.       — Ты правда хочешь, чтобы кто бы то ни было заявился с какими-то бесполезными бумажками на подпись в самый неподходящий момент? — спрашивает Аль-Хайтам, оборачиваясь на Кавеха через плечо. Потому что если они не поспешат, то у кого-нибудь из них точно поедет крыша от возбуждения и нетерпеливости. Они оба не привыкли терпеть и уступать, так что примерно как воздух им сейчас нужно друг друга касаться в самых непристойных смыслах. И позах.       — Тогда куда мы сейчас? — спрашивает Кавех, понимая, что они с Аль-Хайтамом идут — чудом не бегут — в дальнее крыло Академии.       — Туда, куда точно никто не сунется ближайшие недели две, — с нетерпеливой улыбкой отвечает Аль-Хайтам.       — Я надеюсь, мы там на все эти две недели, — парирует Кавех, понимая, что он и правда не против двухнедельного секс марафона где бы там ни было, чтобы компенсировать уже третью неделю ебли в мозг. Спасибо преподавателю на замену, спасибо тебе, Аль-Хайтам.       Сам Аль-Хайтам лишь усмехается, подмечая, что в более абсурдной и неловкой, но, тем не менее, возбуждающей ситуации он точно не был.       И вот, секретарь Академии распахивает дверь, затаскивая за собой Кавеха в архив Академии, тут же решая объяснить, видя сомнение в глазах Кавеха.       — Тигнари в отпуске на ближайшие пару недель, а в архиве, кроме него, никого и никогда не бывает, — и Аль-Хайтам этим самым конечно упускает пару колкостей в адрес растерянного Кавеха, но ничего страшного. Наверстает.       И ведь в тот момент, когда Тигнари — самый затворнический из работников Академии архивист — в отпуске, а Сайно в экспедиции в пустыне, никто абсолютно точно не заглянет сюда. Тигнари нет, а значит Сайно, если бы и захотел, то всё равно не смог бы наведаться к нему в архив. И Аль-Хайтам явно не хочет сейчас вспоминать об этих двоих, это явно не на пользу положению.       Словно чувствуя это, Кавех вытесняет все мысли из разума секретаря Академии, притягивая его ближе к себе, чтобы вновь поцеловать. Коротко и грязно — Кавех быстро учится — после чего, только крепче переплетая пальцы, тащит Аль-Хайтама за собой между массивными стеллажами архива, забитыми кучами стопок бумаг.       — Не хочу, чтобы, если дело и дойдёт до моих стонов, это можно было услышать через дверь архива, — провокация на провокации. Хайтам уже начинает жалеть, что они не у него в кабинете, в самом сердце Академии, потому что вот оттуда отчаянные стоны Кавеха было бы слышно очень и очень чётко.       — Ты прав, — неожиданно игнорирует издёвку в словах Кавеха Аль-Хайтам. — Не хочу, чтобы результаты моих трудов, стараний и честных исследований достались кому попало.       И Кавеха пробивает лёгкая дрожь от настолько очевидного собственничества Аль-Хайтама. Не то чтобы это неожиданно, скорее чрезмерно приятно. Льстит. Возбуждает.       — Так Вы собственник, — заключает вслух Кавех, наконец, перестав петлять между стеллажами, и прижимает Аль-Хайтама к стене недалеко от стола работника архива. Игра ещё не кончилась, да и навряд ли кончится хоть когда-нибудь, поэтому Кавех, стараясь не думать о ворохе мешающей одежды, отчаянно жмётся ближе, руками цепляясь за плечи Аль-Хайтама, как за единственную опору. Потому что дрожащие и подкашивающиеся колени уж точно не заставят Кавеха потерпеть поражение.       Это ебучее «Вы» рано или поздно просто расплавит Аль-Хайтаму мозг. Он сейчас может лишь прижимать парня ближе к себе, затягивая в поцелуй, и наверняка с перебором сильно сжимать задницу Кавеха. Но пока вместо возражений — тяжёлые вздохи, всех всё устраивает.       Полностью отдаваясь моменту, так спешно и развратно пожирая друг друга касаниями и взглядами, но всё ещё не продвигаясь ни на шаг дальше, они оба тонут в отчаянном желании.       Пока Аль-Хайтам не принимает гениальное решение их общей дилеммы по прижиманию друг друга к абсолютно любой поверхности: пусть за Кавехом будет победа сейчас, только в этот момент, но Аль-Хайтам явно собирается взять всё, чего так долго хотелось. Кавеха — целиком и полностью, без остатка.       И именно поэтому пальцы Аль-Хайтама сейчас расстегивают штаны Кавеха, чтобы можно было абсолютно спокойно, не меняя положения, наконец-то дорваться до стонов парня. Сейчас — вовсе не громких, пока Аль-Хайтам всего лишь медленно дрочит, второй рукой притягивая за талию только ближе, теснее.       — Ну же, и где вся твоя инициативность? — издевательски спрашивает Аль-Хайтам, в очередной раз сталкиваясь с Кавехом лбами, но продолжая медленно водить рукой по чужому члену, плотно сжимая пальцы. И парень пока может лишь возмущаться, стараясь ослабить собственную хватку на плечах Хайтама.       И как же его всё-таки просто провоцировать.       Сам Кавех понимает это в тот момент, когда обе настойчивые ладони Аль-Хайтама крепко сжимают его задницу под тканью брюк, ведь сам парень уже справился с чужой одеждой, и теперь наслаждается запрокинутой головой Аль-Хайтама и его тихими, гортанными стонами, едва сдерживая свои. Сейчас Кавех одновременно дрочит им обоим, лишь теснее прижимаясь к Аль-Хайтаму.       И совсем небольшое, почти незначительное неудобство позы оборачивается тем, что Хайтам настойчиво подхватывает ногу Кавеха под колено и закидывает себе на бедро, крепкой хваткой удерживая.       — А не удобнее ли будет… — начинает Кавех, приняв решение во что бы то ни было не сбивать темп дрочки и не перебивать самого себя своими же стонами. Вместо этого перебивает его Аль-Хайтам, и перебивает настойчивым поцелуем, качнувшись бёдрами вперёд, скользя членом в ладонь Кавеха, всячески подбивая твёрдое решение парня к феерическому провалу.       — На столе? — догадывается Аль-Хайтам, нехотя отстраняясь от губ Кавеха. — Пожалуй, нет. Тебе же так важно было вжать меня в эту стену… так и быть, я это уважаю, — язвит Аль-Хайтам, на самом деле откладывая на потом рассказ о том, что у него вовсе нет желания выебать Кавеха на столе, на котором Сайно с особой периодичностью трахает одного конкретного сотрудника архива. — Но, я думаю, мы сможем справиться и так, как тебе угодно, Кавех, прямо здесь. Смазка и презервативы?       И у Кавеха нет желания признаваться, что и то, и другое лежит в его сумке, которая всё равно в спешке была оставлена в аудитории. Именно поэтому он просто мотает головой, не сдерживая стоны от того, что собственной же рукой тесно сжимает их члены, слегка замедляясь.       — В таком случае, ты должен быть очень и очень мне благодарен, мистер «Я всегда ко всему готов», — улыбается Аль-Хайтам. Даже если бы он и знал, что Кавех предусмотрительно таскает с собой в сумке презервативы и смазку — не упустил бы возможности для подкола. Ведь не будь он сам так педантично готов ко всему, им пришлось бы лезть в ящик злосчастного стола, чтобы одолжить всё нужное, а тогда уже объяснения не удалось бы скрыть язвительно-возбуждающими подколами. — Левый задний карман. И Кавех хотел бы сказать что-то вроде «И как часто у Вас в планах трахать студентов в архиве, раз всё нужное с собой таскаете, м, Аль-Хайтам?», но, к собственному сожалению, он совсем уже не в силах даже самостоятельно стоять на ногах, теперь лишь полностью падая в руки Аль-Хайтаму. Ведь вместо крепкой хватки на плече, второй рукой он тянется за пакетиками смазки и презервативом, пытаясь скрыть сейчас почему-то чрезмерно бледный тон кожи и морщинки на переносице в плече Аль-Хайтама.       И именно на этом моменте Аль-Хайтам перехватывает бедро Кавеха, вновь прижимая его ближе к себе, и неоднозначно проходится кончиками пальцев между ягодиц. Ему приходится выдержать паузу и сильно подавлять собственное удивление, когда он чувствует смазку под собственными пальцами.       Кавех, к своему сожалению, видимо обязан теперь объяснять всё это вслух.       — Явно не моя вина, что чтобы спокойно сидеть на Ваших лекциях, мне приходится… снимать напряжение утром перед ними… именно так… — и Кавех из-за смущения окончательно становится похож на фарфоровую статую.       А у Аль-Хайтама перед глазами всё плывёт от осознания.       — Я правильно понимаю, — спрашивает он, только усиливая хватку на бедре и надавливая на кольцо мышц под тканью брюк и нижнего белья, размазывая смазку. — Что ты перед моими лекциями трахал себя, думая обо мне? — вопрос скорее риторический, но блять, как же сейчас у Аль-Хайтама горят глаза, пока в разыгравшемся воображении творится развратный беспредел. — Ну же, расскажи мне.       — Только пальцами… — и это первый раз, когда Кавех идёт на уступок и не пытается язвить или обвинять секретаря Академии в его чрезмерной ахуенности. Ему приходится просто смириться, что он признаётся в самом постыдном, глядя в изумрудные глаза напротив.       — Значит, я могу ещё развлечься… — улыбается Аль-Хайтам, плавно входя в Кавеха пальцами. Он и правда не врёт, он и правда довольно неплохо растянут, а смазки вполне достаточно. Но Хайтам всё же отвлекается на то, чтобы забрать из дрожащих пальцев Кавеха пакетик и, вскрыв его зубами, вылить побольше смазки на пальцы. Чтобы точно хватило для его развлечения. Потому что его запросы растут с каждой секундой.       И сейчас, пока Кавех через туман перед глазами сам затягивает Аль-Хайтама в глубокий поцелуй, продолжая дрочить одной рукой им обоим, Аль-Хайтам вновь входит, растягивая Кавеха сразу двумя пальцами. Его бедро поднято и отведено слегка в сторону, а значит, облокотившись о плечо Хайтама и прогнувшись в пояснице, Кавех ненарочно даёт только больше доступа, только больше постыдно раскрывает себя.       — Потрясающе, — шепчет Аль-Хайтам, наблюдая, нет, любуясь Кавехом. Тот сейчас пытается одновременно насадиться на пальцы и толкнуться в собственную ладонь, трётся о член Аль-Хайтама и развратно стонет. — Помнится, ты переживал то ли за отсутствие стонов, то ли за то, что их кто-нибудь услышит… поэтому чуть тише, — Аль-Хайтам и сам не верит, что сказал такое, но всему есть оправдание. — И я всё ещё не услышал подробности… Что же ты там представлял, когда трахал себя пальцами, м?       Кавех сейчас в самом центре сверхновой и вот-вот разлетится на кучку атомов. Он готов поклясться, что ему в жизни никогда не было настолько хорошо. Он упирается в твёрдую грудь Аль-Хайтама, не зная, что делать в этом беспорядке дрочки, уже трёх пальцев внутри него и спонтанных, таких развратных поцелуев. А этот самый горячий на свете уёбок ещё и не затыкается.       — Блять, очевидно же… — не подумав, скорее стонет, чем говорит, Кавех, только в моменте поняв, что от него хотят подробностей. И после осознания он на минуту теряется. — Я… — да пошло оно всё к чёрту, даже такие обстоятельства не должны заставлять его мямлить. Тем более, Кавех не хочет потерпеть поражение в очередной их игре. — Я представлял, как Вы трахаете меня прямо на столе в аудитории, — и сейчас это вычурное «Вы» не больше, чем провокация. — Или как я отсасываю Вам, сидя всё под этим же столом, — в это время Кавех, стараясь не сбавлять темп, водит рукой вверх вниз по обоим членам и смотрит прямо в глаза напротив, пока стоны застревают в горле. Потому что пальцы Аль-Хайтама ощущаются внутри слишком ахуенно. — Или, как раз, запершись в Вашем кабинете Вы могли бы вместо очередного скучного собрания выебать меня на куче важных бумаг, разбросанных по столу… Или…       Возможно, Кавеху с такой уверенностью в голосе совсем не обязательно знать, что ещё бы пара вспышек образов — и Аль-Хайтам позорно кончил бы прямо сейчас.       — Блядство… — и как же сексуально слышать это из уст секретаря Академии, того самого преподавателя, на которого в последние дни нескончаемо и позорно дрочишь каждую ночь. Да и звучит это так, будто Аль-Хайтам проиграл в собственной игре.       — Но, всё же, — не успокаивается Кавех, из последних сил собирая себя по частям, чтобы договорить, пока в нём до невозможности ритмично двигаются и сгибаются чужие пальцы. — В нашем случае, мне бы дождаться, когда Вы выебете меня хотя бы здесь, — и это уже вторая конечная для Кавеха за сегодняшний день.       — Как скажешь, — единственное, что говорит Аль-Хайтам перед тем, как отпустить бедро Кавеха, но только для того, чтобы стянуть с него брюки, в спешке раскатать презерватив по собственному члену, и поднять парня на руки. В этот раз за оба бедра, прижимая ближе к себе и устраивая член между таких идеальных ягодиц.       Кавех судорожно хватается за плечи Хайтама, стараясь удержать равновесие, и в итоге затягивает его в поцелуй, стараясь поймать этот момент. Когда их языки переплетаются, они случайно сталкиваются зубами и кусаются, вылизывая рты друг друга, а ладонями Кавех скользит по плечам Аль-Хайтама, чувствуя рельеф мышц и сходя с ума от мысли, что его вот-вот трахнут прямо навесу.       — Ну держись, принцесса, — и Аль-Хайтам впечатывает Кавеха спиной в стену, вновь меняя их местами. Хорошо смеётся тот, кто смеётся последним.       И Кавех слишком громко — даже для себя — стонет, когда Аль-Хайтам так ахуенно наполняет его. И он хотел бы сейчас бесконечно возмущаться, но он явно не в состоянии. Потому что собственные провокации отобрали у него всё время хотя бы для того, чтобы выровнять дыхание. Потому что сейчас Аль-Хайтам не собирается особо нежничать. В их случае медленный секс — пытка и наказание для каждого. Поэтому Аль-Хайтам быстро вбивается в такое желанное тело, пока единственное, что успевает Кавех — это без единой мысли в голове отчаянно дрочить, уже не слыша собственных стонов. Зато их отлично слышит Аль-Хайтам, запоминая каждую срывающуюся интонацию. Он хочет запечатлеть каждый момент визуально и не только, чтобы возвращаться из раза в раз в эту самую секунду его жизни. Потому что всё сейчас происходящее слишком нереально и нереально ахуенно.       С каждым толчком Кавех ощущает, что Хайтам входит до основания, а после этого — сам соскальзывает на его член, делая толчки ещё глубже. Блять, так можно и с ума сойти, царапая широкие плечи сквозь ткань и крепко сцепив ноги на чужой талии.       — Я сейчас кончу, — и Кавех, задыхаясь в стонах, бьётся затылком о стену, готовясь к самому яркому оргазму в своей жизни, непроизвольно сжимая член внутри себя.       На это Аль-Хайтам лишь ухмыляется, ускоряя движения и… вовсе не собираясь останавливаться. Ему жизненно необходимо вжимать в стену слишком чувствительного Кавеха, только быстрее трахая, чувствуя чужую сперму, стекающую по собственному торсу.       — Аль-Хайтам… блять, я… — у Кавеха абсолютно нет ни единого слова, а из звуков только стоны, потому что всё это — уже слишком.       — Блять, Кавех… — почти рычит Аль-Хайтам, слишком отчаянно вбиваясь в такое горячее, слишком чувствительное и узкое после оргазма тело, совсем скоро кончая следом.       Они надолго остаются в таком же положении, член Хайтама всё ещё внутри Кавеха, а они оба — тяжело дышат, уже так привычно упираясь лбом в лоб, двигаясь лишь ради ленивых, глубоких и медленных поцелуев.       — Ну что, чтение не было напрасным? — почти без отдышки язвительно спрашивает Кавех, вспоминая пафосный монолог Аль-Хайтама ещё в аудитории.       — Кажется, мне придётся теперь навсегда отказаться от любых других книг… — с усмешкой выдыхает Аль-Хайтам, будто у него был хотя бы шанс на другой исход. Будто такой, как Кавех, не вызвал бы привыкание, будто бы Хайтам не обзавёлся новой зависимостью ещё с того момента, как начал пристально наблюдать за Кавехом, тогда ещё не любуясь… ну, или просто обманывая себя.       И это их первый нормальный диалог, далёкий от скандала и нервного тика у обоих. Ну, либо же сил на очередной противостояние просто не осталось. Тем не менее, сейчас, частично голые, в сперме, в самой провокационной позе, все растрёпанные и вымотанные, они, наконец-то, говорят друг с другом весьма спокойно и даже… мило?       — Тогда в этой книге без принцесс, — фыркает Кавех, скрывая смех и пытаясь выглядеть серьёзно, но как всегда его выдаёт неосознанное цокание языком.       — Как скажешь, принцесса.       — Тогда ты — страшное чудище, хуже дракона.       — Буду охранять свою принцессу.       — Заткнись, — и Кавех вновь цокает языком, заливаясь смехом.