Hostage

Было два или три часа ночи.  Чан все еще был без сна в своей комнате. На столе горела маленькая лампочка, тускло освещая его мрачный облик. Он лежал на диване, держа руки за голову. В этот момент на его лице и в глазах был какой-то злой, отталкивающий вид. Он встал и начал ходить. Иногда Кристофер неосознанно грыз пухлые и сухие губы, иногда тяжело вздыхал, иногда его глаза загорались, иногда как будто гасли, как свет далекого маяка.  Он взял лампу со стола и осторожными шагами перешел в следующую комнату, в свою спальню. Он посмотрел на кровать. Теперь она была холодной, негостеприимной, навсегда лишенной тепла супружеской жизни. Альфа начал лениво, медленно снимать одежду. Он достал часы из кармана жилета, посмотрел и положил их на маленький столик у изголовья кровати.  Было два с половиной часа ночи.  Он никогда так поздно не собирался ложиться спать. Он развязал галстук, снял обувь, надел тапочки и снова начал ходить. Дважды он подходил к дверям соседней комнаты, служившей теперь Феликсу спальней, и подслушивал. В тихой ночной тишине было слышно здоровое и регулярное дыхание молодого омеги. Он спал глубоким сном — по крайней мере, так показалось Чану, когда он приоткрыл двери и посмотрел, не в силах контролировать себя.  На маленьком столе горел прекрасный светильник с розовым абажуром, под светом которого Чан много раз восхищался красотой тела Ли, его изгибами. Но никогда, никогда это тело не было в его глазах таким красивым, как той ночью.  Один конец шелкового одеяла был согнут и показывал вздымающуюся его грудь, на которой покоились волнистые густые и красиво блестящие распущенные волосы. На подушке эти волосы образовывали чудесную корону, похожую на темный круг. Правая рука тихо протянулась мимо, а левая рука вокруг головы образовала другой круг. Улыбка не насытившейся жизнерадостности на губах придавала его лицу какую-то грусть, а яркий лоб с оттенком волос на лице некую загадочную красоту.  Чан тихо вошел, как преступник в храм святилища. Он боялся издать какой-либо звук. Не хотел будить. Он приходил не для того, чтобы признаться и искупить свои проступки, а для того, чтобы сделать что-то новое, подобное тому, чего никогда не делал — чтобы украсть его из храма, то, что было самым святым, было самым ценным.  Через несколько секунд он посмотрел на лицо омеги. Альфа в этот момент выглядел так, как будто у него под руками были самые настоящие гвозди, на которые он не мог опереться. Он восхищался и терзался. В то время как демоническая мысль осаждала его, и он чувствовал свое бессилие при попытке избавиться от нее.  Да, этот омега очень молод, красив, соблазнителен, жизнерадостен и очень требователен к своему телесному счастью. Он не может смешать свою горящую кровь с холодным и бездарным бессилием. Он ищет кого-то другого, этого требуют законы природы, и это отпечатано на лице.  Феликс был красивым. Чан злился сильнее. Может быть, он уже искал. Может быть, уже нашел.  Что, лишиться такого сокровища, стать обманутым мужем, высмеянным… высмеянным всеми?  О-ох нет, нет, нет, это невозможно и никогда не должно быть позволено․․․ Но как противостоять силе требования природы, как обезопасить этого мужчину от заблуждений?  Заблуждение ли это вообще? Возможно именно Кристофер теряется? Есть только один способ обезопасить это восхитительное тело так, чтобы никто не увлекался им и не желал приближаться к нему, кроме его законного хозяина. Тогда Феликсу придется любить Чана и только его.  Он колебался, думая, что то, чего не хочет делать сверхъестественная сила, должен сделать он... своими руками. Испугался, но не убежал от демонической мысли о том, что она зачала всего неделю и теперь стремится осуществить в ночной тишине, когда все в доме спят, когда спит глубоким сном и тот, на котором должно быть совершено безжалостное действие.  Кристофер действительно превратился в самое настоящее чудовище. Нет, нет, нет, почему?  Чан не лишит Феликса жизни, он лишит его только красоты.  Преступление ужасное, бесчеловечное и противоестественное, но оно не направлено против этого прекрасного существа. Он будет жить, но лишенный своей красоты. Пусть будет он красивым только лишь для Кристофера, который будет любить его абсолютно любым. Он долго смотрел на прекрасные брови, которыми восхищался много раз. Вот где его красота, вот что легче исказить. Достаточно легкого трения пальцев, и он сломается навсегда․․․ Чан положил руку в карман. Истерическая улыбка украсила его лицо, делая Кристофера похожим на самого настоящего психопата или маньяка. Мужчина не отдавал себе никакого отчета. Теперь он больше не принадлежал себе.  Чан вытащил из кармана небольшой флакон и кусок ваты. Он сам испугался бы, если бы в этот момент посмотрел в зеркало. Фигура стала более мрачной, уголки рта исказились и слегка дрожали. Он внимательно прочитал заголовок флакона и положительно покачал головой слишком довольный с собой.  «кислота ххх» Ли продолжал спокойно спать в одном и том же положении, даже не подозревая, что с ним собираются сделать. Казалось, что какой-то глубокий сон сделал его неподвижным, заставляя его сопеть и хмурить бровки как самый настоящий младенец.  Чан с предельной осторожностью во всех своих движениях снял пробку с флакона и собирался капать жидкость на ватный диск, который он держал в другой руке, в тот же момент, когда Ли тяжело вздохнул. Чан остановился и, закрыв флакон и положив его обратно в карман, посмотрел на мужа… на его Ликси, на родителя его Нинни. Но тщетно… Теперь Феликс повернулся лицом к стене, но омега все еще спал глубоким сном. На этот раз его великолепные волосы скользнули с его хрупких плеч и упали на подушку. Их пышность разозлила Чана. Невольно его взгляд повернулся к столу и остановился на корзине. Он осторожно подошел к столу, коснулся корзины, полной пучков нитей, иголок, пуговиц и других мелких предметов. Он услышал резкий звук сверкающих ножниц, от которого сам был потрясен, как человек может быть потрясен из-за змеи.  Он снова посмотрел на волосы омеги и, взяв ножницы, подошел к беззащитному спящему телу. В свинцовой тишине раздался осторожный стук острых ножниц, и роскошные пряди Феликса, отделившись от корня, легли на подушку, а оттуда тяжело сползли и упали на пол, как убитая птица.  Чан, не теряя времени, до конца реализовал свой адский замысел. Он поспешно вытащил флакон из кармана, пролил несколько капель содержащейся в нем жидкости на вату и повернулся к Феликсу. Внезапно его рука задрожала.  Он сделал шаг назад. Феликс спокойно открыл глаза и оглянулся в ту секунду, когда злая рука должна была навсегда изуродовать его красоту. Феликс спокойно поднял голову, сел на кровати, закатывая глаза, словно проснулся от кошмара. Но он проснулся в тот момент, когда увидел оголенного по пояс Чана, стоящего посреди комнаты молча, неподвижно, с флаконом в одной руке и ватой в другой.  Омега издал слабый крик и встал.  Он коснулся головы руками и произнес: — Голова... Нет! Волосы, мои волосы… Нет… нет… нет. Взгляд упал на пол. Локоны лежали под ногами. Он посмотрел направо и налево, вверх и вниз, увидел волосы, разбросанные по полу и подушке, и содрогнулся всем телом. — Что это? — воскликнул он, в ужасе глядя на своего мужа. — Аааа! Крииис! Чан молчал. Улыбка на лице мужчины пугала. — Что ты здесь делаешь? — крикнул Ли. — Что ты натворил со мной? Что это у тебя в руках? Чан бессознательно протянул вату, которая обжигала ему пальцы. Феликс быстро атаковал, поднял хлопок с пола, подошел к лампе, не отрывая глаз от Чана. В ту же секунду он почувствовал ожог на кончиках пальцев. Он вытащил хлопок и застыл на месте. — Я хотел исцелить тебя от надменности, — произнес Чан. И его голос звучал с такой злобой, от которой тело омеги окутало холодным потом. — Ааа, — закричал испуганный омега и слабо упал на кровать. Он все понимал — и то, что было, и то, что должно было быть, и то, чего не должно было быть. Однако он также понял, что демонический замысел чудовищного человека был реализован лишь наполовину. В ту же секунду он встал и поспешно прошел в соседнюю комнату, где спал Нинни с няней, которая старательно делала вид, что спала и не слышала чужих криков. Чан услышал, как двери закрылись, повернул ключ и почувствовал, что все кончено, что этот поворот ключа разорвал каждую связь между ним и Феликсом. Он не смог осуществить гнусную затею — лишить своего мужа красоты, чтобы навсегда завладеть им как имуществом, которое никому другому не пригодится.  То, как он безуспешно пытался оградить его от заблуждения и обеспечить честь своей семьи, теперь казалось ему страшным сном.   — Феликс… мое вечное солнце… — Я-я не могу жить без тебя... — Не смогу. — Нет. Было одиннадцать часов утра, когда Чан открыл опухшие и красные глаза от бессонницы. Вошел дворецкий и молча вручил ему конверт от Ли. Он открыл его и увидел письмо, написанное кратко и очень литературно.  Феликс писал, что понял его злые намерения. Человек, способный на такой умысел, не брезгует даже мыслью об убийстве.  Письмо заканчивалось словами:  Я возвращаюсь к родителям, оставляя все и вся.  Я освобождаю свою жизнь и свою красоту. Я хочу жить. Чувствовать и жить.  — Когда он уехал? — спросил Чан с приглушенным голосом.  Утром поездом.  Чан, смущенный, отчаявшийся и измученный, валялся на кровати, которая давно была его гробом и теперь стала для него холодной могилой․․․