Лезвие агата

Летать за теплым ливнем, Дышать мне необходимо. Струйки под кожей, Ветер в волосах. Я невесом, – я на небесах. (Biopsyhoz – Летать)

До комнаты четыре тысячи триста сорок оставалось каких-то десять шагов, но Эрвин медлил. С одной стороны, он был не прочь переспать с Холли, но с другой – жена и сын… Жюстина была самой красивой женщиной, какую он видел когда-либо. Боже, если бы не Викториано – то все оставалось бы ясным и очевидным, на своих местах! Они с Холли и дальше были бы простыми коллегами, а сейчас все так усложнилось… Он постоял немного, но все же подошел и постучался. Ему открыла в усмерть пьяная женщина. – О, Эрвин… Входи, р… рада видеть… – Холли, ты же на ногах не стоишь! – Хонеккер попытался подхватить почти упавшую коллегу, и так получилось, что схватил за талию. «Как же это неправильно», – подумал он. – Холли, не пей столько! – Он кое-как отобрал у женщины бутылку вина. Та лишь засмеялась. Эрвин попытался уложить женщину на кровать, и она потянула его за собой. – Холли! Психиатр улыбнулась и поманила коллегу. Они начали целоваться снова. «Представить Жюстину? Нет, это будет нечестно по отношению к Холли… Она же тоже красивая, прекрасная женщина, и вообще…» – Может, тоже выпьешь? – Не откажусь. Кроуфорд налила Хонеккеру вина. Тот выпил бокал одним махом, а затем налил себе сам. Они сидели на кровати, Холли была в майке и шортах: живая, трепетная… Эрвин приобнял женщину, та положила голову ему на плечо. Словно было их первое свидание, в первый день лета, а за окном – зелень, звезды… Эрвин так соскучился по теплому июньскому ветру, по качающимся деревьям, по ярко-синему небу Иллинойса… – Я тоже очень скучаю по Кримсону, Холли. Очень. Понимаю тебя, глубоко понимаю… – Спасибо, Эрвин. Она взяла его за руку, принялась поглаживать, выводить какие-то узоры на ладони. Эрвин не выдержал и поцеловал женщину так страстно, что она вздрогнула и не сразу приняла поцелуй, а потом, как осознала, что сама являлась инициатором их встречи, легонько надавила руками на грудь, чтобы мужчина лег. Эрвин отпустил себя и решил, что изменит жене: а вдруг они с Жюстиной больше никогда не увидятся? Мужчина не мог обходиться без партнерши, он с юности всегда нуждался в женщинах и любви. Чем Холли не альтернатива Жюстине? Такая же полунагая, чарующе свежая и волшебно пахнущая… Запах шампуня женщины был магическим, Хонеккеру хотелось вдыхать его вновь и вновь. Эрвин проник руками под майку Холли и быстро расстегнул лифчик, а потом с величайшей осторожностью прикоснулся к небольшой груди. Женщина задышала чаще. Под грудью Холли была россыпь родинок, Эрвин принялся целовать их, а затем всосал губами сосок, вызвав громкий вздох. Он облизнул другой сосок, прочертил дорожку губами, потом еще одну, всосал небольшой участок кожи под соском, облизнул его. Одновременно с этим психиатр проник под короткие шорты женщины и неожиданно убедился, что она без белья. «Приготовилась», – улыбнулся он про себя. Мужчина огладил большие половые губы пальцами, вызвав очередной вздох, затем его пальцы аккуратно раздвинули губы и проникли внутрь, задвигались между клитором и промежностью, специально не касаясь ни того, ни другого, чтобы подразнить. Холли млела под его руками, шея горела от поцелуев. Женщина-психиатр уже тихо стонала, ее сердце колотилось, словно пойманное в клеть. Эрвин ощутил под пальцем бугорок клитора и принялся ласкать его под вздохи женщины, а потом, через минуту, спустился, снял шорты – и стал ласкать вульву уже языком. Из Кроуфорд вырвался протяжный стон, она обхватила ногами плечи партнера. Эрвин ласкал умело, на задворках треплющегося в экстазе сознания женщины была мысль, что ее муж бы так не смог (да и не стал бы: не любил оральный секс). Спустя пять минут кунилингуса она кончила практически с вскриком – и австриец начал раздеваться. Он снял брюки и трусы – и аккуратно вошел в коллегу, нависнув над ней, на его шее болтался крестик, он упал Холли на подбородок. Она обхватила ногами таз партнера и принялась расстегивать его рубашку и оглаживать каждый новый участок кожи, пока он двигался в ней. Она рваными движениями стащила с себя майку, откинула в сторону уже снятый и болтавшийся без дела бюстгальтер – и легонько укусила партнера за плечо. Тот закусил губу и замычал, задвигался быстрее. – Эрвин, презерватив… Мужчина остановился. – Я не знаю, где здесь можно их купить. Кажется, в «Мобиусе» были аптеки, но я не в курсе, где они… – Тогда давай сделаю минет. Эрвин лег на кровать, а Холли спустилась к его члену. Через какое-то время кончил и он. Кроуфорд легла рядом, облизнув губы. – Тебе понравилось? – Ох уж эти вопросы от женщин! – шутливо возмутился австриец. – Да, понравилось. Только вот что со всем этим теперь делать… – Ничего. – Женщина обняла партнера, тот положил руку ей на бедро. – Если выберемся – забудем. Мне правда это было нужно. Мама говорила, что все проблемы лечатся хорошим сексом. – Холли, ну ты же психиатр, – возразил мужчина. – Сама понимаешь, что это бред. – Останешься со мной на ночь? – Она посмотрела в голубые глаза австрийца умоляюще. – Я бы остался, но… – Пожалуйста! Я больше не могу лежать здесь в одиночестве! – В ее голосе засквозило отчаяние. Эрвин едва слышно вздохнул. – Хорошо, только заведи будильник. У Рубена был жар. Хиллари дала ему средство, сбивающее температуру, и оставила пост, отправившись к себе в номер. На смену ей пришла другая медсестра, они перекинулись парой слов, но Рубен почти не слышал их разговоров. Он повернулся на левый бок – и обнаружил, что Уизерс лежит к нему лицом и разглядывает. Блестящие глаза альбиноса, направленные на него, было видно даже при приглушенном свете. Мужчине стало не по себе. – Уизерс… Чего т… тебе н… надо? – В… воды… У в… вас там есть… – Это м… моя вода. – Пожалуйста! – Он протянул руку к кровати соседа. Викториано нащупал стакан с водой и передал альбиносу. Тот жадно выпил весь стакан, поставил его к себе… И продолжил разглядывать своего мучителя. – П… прекрати п… пялиться, Уизерс. Я – н… не картина П… Поллока. – Что я вам к… кричал возле шара? Я ничего не помню… – Я с… сам н… ничего не помню. Спи, пока д… дают. Скоро я в… верну тебя в машину. Лицо Лесли заметно погрустнело. Он отвел глаза, затем отвернулся и закутался в одеяло по самые уши. Доминанты не спали. Анна и Аманда обнимались в тиши, Робин раскачивался из стороны в сторону. Пустота словно бы зияла в каждом. – Викториано нас не навещает… – протянул Ян. – С ним явно что-то не так. – Да и пес с ним! – фыркнула в его сторону Аманда. – Лесли! Мне за Лесли страшно! – Думаете, он в больнице после того, как его забрали? – подала голос Люция. – А что, если они там оказались оба? – В смысле? – спросили одновременно Ян и Аманда. – В том смысле, что Викториано решил провести опыт только над Лесли, а в итоге пострадал сам. Почему бы и нет? Айна, ты что думаешь? Айна! Айна пускала слюну и сопела носом. Люция растолкала подругу и пояснила свою точку зрения. – Знаешь, а возможно… Но почему он взял только Лесли? – Ну вот, начинаются разговоры на ночь глядя, – пробурчал Рори, готовясь ко сну. – Мы уже десять раз это обсудили. Он хочет сделать с Лесли какую-то гадость, вроде бы даже убить. Что-то для своей машины. Лесли не выживет. – А вот это уже твое дурацкое мнение, – взъелась на него Аманда. – Не говори ерунды! Лесли должен вернуться… – М-м-м… – промычала в ее волосы Анна. – Лесли вернется. Все будет хорошо… Давайте уже спать, я устала. На следующее утро Лесли не появился, только санитарка принесла уже ставшую обыденностью кашу. Аманду почему-то лихорадило, она проснулась в холодном поту. Санитарка без слов сходила куда-то и принесла градусник, дала его девушке. Температура оказалась нормальной. «От стресса», – проворчала санитарка. – «Ваш ученый в больнице, можете отдыхать». – В больнице?! – вскинулась вдруг Филипс. – А мальчик? Где мальчик, волосы светлые?! – Там же, – был ответ. – Ешьте и ждите. Успокойся, с ним все неплохо. Скоро вернут. Аманда медленно выдохнула и принялась за кашу. Лесли спал до полудня. Он уже привык к постоянно меняющемуся режиму и во всякий день жаждал подольше поспать. Он проснулся в смутном трансе, словно ночевал на лодке. Медсестры отцепляли от него и его соседа все провода, разрешая этим самым сидеть и ходить. «И он, и я несчастные», – пронеслось у парня в голове. – «Нельзя на него злиться». Викториано, по-видимому, не спал до обеда, ибо зевал во весь рот и хрустел суставами. В ту же секунду парень вспомнил, что утром ему ставили укол, а он еще зацеплялся за краешек сна. А что снилось – не помнил. Что-то мягкое, теплое, словно бочок овцы. – Уизерс, отдай мне чашку. Что-то выкинуло его из пушистой пелены. – А? Да, сейчас… Уизерс понял, что уже не заикается. И его доктор тоже. Что же с ними там произошло? Он отдал стакан Викториано и сел по-турецки, снова буравя глазами второго пациента. Тот попросил у медсестры газету и читал, ковыряя плечо. Это был «научник». – Можно мне тоже почитать? Викториано поднял на Лесли уставшие глаза. – Проси у сестры, она принесет. Лесли соскочил с кровати, осознав себя живым. Ноги не были ватными, руки слушались, сердце билось со своей обычной скоростью. Он подошел к медсестре и попросил дать ему журнал. Та лениво читала «сплетника», не испытывая особого желания читать, и отдала его пациенту. Тот с горящими глазами принял дар и уселся с ним на кровать. «Сенсация! Некоторые языки говорят, что доктор Викториано лежит в больничном крыле после неудавшегося эксперимента. С ним делит палату подопытный, которого он, по слухам, хотел сделать главной деталью своего механизма. Это ли не ирония судьбы?» – Тут пишут про вас. Рубен не сразу понял, что к нему обратились. – Желтуха? Да, понятно, что они там обсуждали, – обратился незнамо к кому ученый. – И что же про меня пишут? Лесли прочитал заметку вслух. – Уизерс, не доверяй подобным газетенкам: мало ли что они придумывают. – Но ведь мы и правда с вами в одной палате… – Помолчи, – перебил его Рубен, – скоро в своей окажешься. – Откуда вы такой злой?.. – в пустоту вопросил парень. – А что значит «сделать главной деталью механизма?» – Увидишь. После обеда заглянул Марсело. Он был словно на дрожжах: добрый и активный. – Всем привет! О, вас уже отключили, здорово! – восхищался испанец. – Я думал, что будет гораздо хуже… – И ты не хвораешь, – мрачно заметил Рубен. – Ты все не хвораешь… – Опять ты со своими штучками, – беззлобно сказал Марсело. – Не пробьешь: я привык. А как поживает мистер Уизерс? – он повернул свою бойкую головку к Лесли. Лесли был слегка польщен такому обращению. – Нормально, сэр. Но мистер Викториано грозится снова меня туда отправить. Марсело с укоризной глянул на своего любимого ученика: – Что-что, а Рубен не меняется. – Уизерс, не наглей… – начал было Викториано… – Рубен, успокойся. Я принес тебе пирожных! – Хименес поставил на столик возле кровати, на которую уже спокойно сел, маленькую коробочку. Марсело понял: чтобы задобрить своего любимца, ему нужно что-то дарить. – Наконец-то человеческая еда! – Изобретатель принялся поглощать пирожные, а его бывший преподаватель смотрел ему в рот влюбленными глазами. Лесли не до конца представлял, какие отношения между Рубеном и Марсело, но видел, что в целом неплохие. «Толстый доктор добрый. Он помогает», – решил альбинос в душе. – «Они быстро подружились с мистером Викториано. Хоть бы толстый доктор нас спас…» – Эй, не обижает тебя Рубен? – обратился к альбиносу испанец. – Поделись с ним хотя бы одним пирожным, жадина! – уже игриво – к Рубену. – Ты же мне принес? Давай не юли, плут, – беззлобно поддел его изобретатель и отправил в рот последнее пирожное. – Тебе плевать на Уизерса. А на меня – нет. Марсело был счастлив как никогда: неужели отношения с Рубеном наладились? – Расскажи мне, пожалуйста, все, что ты видел. И Лесли я послушаю, – Хименес покосился на альбиноса. – Рассказывайте оба. Рубен облизал пальцы и пожал плечами. – Всякую ерунду. Уизерс меня, правда, побил, но не сильно… – Побил? Лесли, это правда? – улыбнулся испанец. Альбинос сжался в комочек от страха. – Не бойся, скажи. Я не дам тебя в обиду. Отомстил своему доктору за все причиненные мучения? Лесли молчал, разглядывая свои колени. – …а потом мы превратились в каких-то человекоподобных существ и летали над площадями, лесами, горами, какими-то конструкциями… Он нырнул в озеро, я – за ним, и мы оказались на площади с храмом, в нем было оно – сердце STEM. А дальше у меня память отшибает, ей-богу не помню, – закончил Рубен. – А потрясение такое от чего? Это сердце вас так напугало? – Видимо, да, – заключил Викториано. – Я помню только собственный крик. Это был крик боли. Лесли внезапно тоже стал вспоминать: – Мне тоже было очень больно. Сердце словно хотело убить меня и доктора Викториано. – Нашел разумную машину наконец? – подмигнул Марсело своему бывшему ученику. – Меня уже пугает собственное изобретение. Она определила себя как женщину, флиртовала со мной, а потом замялась, когда я спросил ее, есть ли у нее разум… – Яркое, яркое сердце… – вставил Лесли, покачиваясь. – Свет слишком яркий… –…а потом она будто… захотела убить нас. Как иначе объяснишь этот крик? Он до сих пор стоит у меня в голове. Марсело задумался. – Меня бы такое тоже испугало. Но в любом случае помни, что разумных машин не бывает, и спиши все это на сбои в системе. – Да… Спишу… – Яркий, яркий свет… – покачивался Лесли. К вечеру пришла Хиллари и сказала Уизерсу, что его проводят до отсека, а вот изобретателю стоит еще день полежать в больничном крыле. «Тоже мне сенсация», – буркнул про себя Викториано. – «Обожают чужие косточки обсасывать. “Мобиус” – это настоящий клоповник». А Лесли лишь радовался, словно дитя, что вернется к остальным подопытным. Он понимал, что его ждут. «Первой обниму Аманду, она больше всех обо мне беспокоится», – думал он. Наконец явилась уставшая Кейт и повела Уизерса по коридорам к его отсеку. К друзьям. Аманда плакала. Анна утешала любимую подружку как могла, а потом они принялись целоваться. «Не плачь, дорогая», – гладила Зайлер кудрявые волосы. – «С ним все будет хорошо, вот увидишь». И как только Лесли появился на пороге – целый и невредимый – девушка соскочила с кровати и чуть не задушила альбиноса в объятиях. Айна и Люция принялись хлопать в ладоши, потом захлопала Гвинет, и остальные присоединились (Пауль и Брендан аплодировали просто потому, что хотели вписаться). Уизерс стоял слегка ошарашенный и абсолютно счастливый. – Лесли! Рассказывай! – приказала герлскаут, улыбаясь до ушей. Все уселись в кружок, как когда-то делали на импровизированной психотерапии. – Вообще я многое не помню… Но мы с доктором Викториано были в новом месте. У меня и у него отросли крылья, мы летали. Я видел площади, горы, реки… А потом нырнул в озеро – и мы увидели большую статую, а под ней – храм. В храме было яркое сердце. А потом я помню только боль… Да, камня больше нет: мы с доктором Викториано вернули его в сердце, он был его частью. Так было надо. А еще доктор Викториано говорил, что я его бил, но я не помню… – Во дела, – почесал голову поляк. – Надеюсь, побил ты его славно. За всех нас. – Я не желаю ему зла… Мы лежали в одной палате, он был точно такой же больной, как и я, – проговорил альбинос. – Лесли, сколько раз говорили: не оправдывай эту тварь, – вставила Гвинет. – Если бы он был хорошим – он бы давно отправил нас по домам. Лесли погрустнел. – Ну, чего нос повесил? – обняла его Аманда, сидевшая рядом. – Я так плакала из-за твоего исчезновения… Вот выберемся – засудим Викториано. Пусть его посадят пожизненно, а адвокат удавится. Люция прыснула. Рубену смертельно надоела медсестра с ее уколами. В один момент он просто махнул рукой – и она выбежала из палаты, хотя что-то пыталась передать. Причем выбежала она прямо за рукой, словно ею кто-то управлял. Здесь было что-то не так… Изобретатель думал о STEM. Разумная машина? Автореферентный интеллект? Она обладает самосознанием? Может мыслить о собственной мысли? Это будет главная научная сенсация мира. Мужчину охватил липкий приступ себялюбия: ведь это он, он ее изобрел! Мытарствам нет конца, как нет конца его эксперименту. Если он выяснит, что машина разумна, что будет? Если все эти догадки станут явью? Администратор сделает его своей правой рукой вместо Уоллеса? Вполне возможно, хотя эти двое спелись давным-давно, и не Рубену вмешиваться в их отношения. Уоллес. Нужно поговорить с ним насчет сердца STEM, он ждет. Конечно, Рубен не верил в предсказания оккультиста, в собственную «избранность», однако хорошие отношения с этим фанатиком лучше держать и закреплять: он – близкий друг Администратора. Странно, что последний дружит с таким чудиком: Уоллеса надо бы хорошенько полечить. На следующее утро Рубен чувствовал себя хорошо и отлично выспался. Он читал журнал, сидя на кровати. Хиллари сказала, что через день его выписывают, и Викториано был к этому готов. Он был готов вернуться к работе уже сейчас. Лесли весь следующий день валялся без толку, ничего не делая, и почти все время спал. Он вспоминал, как пару раз порывался что-то спросить у Рубена, когда лежал с ним в одной палате, но пресекал свои попытки тотчас из страха перед своим доктором. Этот ужас становился все сильнее, впитывался в сахарные косточки альбиноса. Лежа на кровати, он мечтал вернуться в «Маяк», к которому привык, и начать жизнь сначала. Но больше всего он мечтал о нормальных родителях, которые не били бы его и не заставляли бы голодать. Он был бы рад даже большой приемной семье, где будет самым младшим, или кем-то из средних, и пусть даже его не особенно замечают – лишь бы не били. Под вечер к Рубену подошла Хиллари, сказав, что к нему важный гость. Рубен насторожился и ждал. В палату вошел Уоллес, одетый в повседневную одежду; странно было видеть его таким. – Здравствуйте, мистер Викториано. Как ваше здоровье? – пробасил он и, кряхтя, присел на стул возле кровати. – Стараемся, – ответил ему Викториано. – Расскажи мне, сын мой, что произошло с тобой? – перешел на мягкий, отеческий тон оккультист. – Только прошу не упустить ни одной детали. Рубен поведал Теодору о его путешествии, о той страшной боли, что испытывал он и подопытный перед сердцем STEM. – Так значит сердце такое… – задумчиво покачал головой Уоллес. – Уж не думал я, что оно настолько опасно. Ты полагаешь, что машина разумна? Ты абсолютно в этом уверен? – Пока нет, но многое указывает на такой расклад. Моя гипотеза в том, что я – полный идиот, что не верил до конца в собственный эксперимент, когда он был еще в зародыше. Когда я чертил, подбирал материал, продумывал детали… Я словно застывал в мечте, не веря ей до конца. Когда поправлюсь – продолжу исследовать, подключусь уже со всеми, чтобы Уизерс на меня случайно не напал. – Этот мальчик… Ты боишься его? – Еще чего! Я ощущаю, что меня что-то связывает с ним, но что – понятия не имею. Ощутил я это после того сеанса. И еще мне кажется, что я могу управлять действиями других людей. Повел рукой – и медсестра сбежала, захотел, чтобы Хименес задержался здесь – и он сел как вкопанный. Этот сеанс… Дай бог, чтобы он не был роковым для меня, – делился изобретатель. – Значит, связь… – протянул оккультист. – Ты не веришь в магию, я знаю. Но есть здесь что-то магическое, не так ли? Ты вовсю убеждаешься в правоте моей веры и обретаешь ее сам. – Веры? А во что мне верить? – В собственные силы, сын мой. Этот эксперимент прославит тебя, о тебе заговорит весь «Мобиус», а потом и весь мир. Мы с Администратором обсудили проект, и запустим его примерно через год. Это будет мировой проект, не в рамках корпорации, мы выведем твою машину из тени. «Обо мне заговорит весь мир… Не об этом ли я мечтал?» – Выведите? То есть, обо мне будут говорить и на телевидении, и в газетах? – О тебе будут говорить в спальнях, с выключенным светом. Это самое важное. Сейчас нужно, чтобы твое здоровье поправилось, ты нам нужен. Уоллес ушел, но буквально через полчаса прибежал Хименес с теми же пирожными, что приносил недавно. – Привет, как настроение? – Не жалуюсь. Это мне? Рубен принялся за еду. – Что-то Эрвин тебя не навещает. Помню, что он сделал тебе дорогой подарок. Ты, видимо, был для него хорошим боссом. – Хонеккер был отличным работником, но я все еще не доверяю ему. – Викториано проглотил второе пирожное. – Их прятки по углам с Кроуфорд наводят на подозрения. Слишком много времени стали вместе проводить, в «Маяке» такого не было. Они что-то задумали против меня. – Ты в этом уверен? А по-моему они просто нравятся друг другу, – высказал свое предположение испанец. – Не обращай на них внимания. Придет как сможет, у них к тому же много работы. – Да, ты прав. Я тоже хочу уже вернуться к своей работе. – Убьешь мальчика? Мне очень его жаль… – протянул Марсело. – Посмотрим. Но он как нельзя лучше подходит к машине, она сама выбрала его. Что же, мне ей перечить? Она умнее всех нас и знает, что делает. – Не умнее тебя, – улыбнулся Хименес. Рубен махнул на него рукой и съел третье пирожное. Марсело поражался: они просто беседуют, без напора, фальши и унижений со стороны Рубена? Это невероятно. Неужели совместный с Лесли сеанс в STEM так изменил его? – Я начал замечать, – после паузы продолжил Викториано, – что моим действиям подчиняются. Медсестра вышвырнулась за дверь, когда я повел рукой и мысленно приказал ей уйти, мысленно запретил тебе тогда уходить – ты не ушел… Со мной происходит что-то странное… Стоит повести рукой – так все меня слушаются… Может, это машина сделала со мной? – Разве ментальное распространяется на физическое как на факт? Вовсе нет, тебе кажется. Ну, я так думаю, – поправился Марсело. – Хотя я тоже замечал, что ты как-то странно на меня воздействуешь. – Ну, это было еще в университете, – отшутился изобретатель. Марсело хихикнул. – Ты – это лучшее, что случалось с нашим Кримсонским университетом, – сказал он. – Представляешь… – Ты знаешь, – перебил его Викториано, – у меня тут был Уоллес, и он сказал, что выведет мою машину на мировой уровень. – Правда? – изумился испанец. – Они с Администратором никогда, никогда такого не делали! Никогда… – Ты сказал это уже три раза, – улыбнулся Рубен. – Это будет и правда сенсация. Ты понимаешь?! – От избытка чувств он схватил Рубена за руку, тот не проявил ни малейшего недовольства. – Могу я немного… помассажировать твои золотые руки? – добавил он, слегка смутившись. – Как хочешь. И он даже не воротит носом? Не возражает? Марсело был вне себя от счастья. Труднодоступный Рубен стал таким… близким? Неужели все налаживается? – Спасибо. Марсело прохаживался большим пальцем по изъеденным ожогами костяшкам, растирал области между пальцев, ухаживал за каждым фрагментом руки любимого. Он опять вспомнил, как было хорошо на выпускном, как он показал своему ученику, что такое любовь. Не стоит обращать внимания на трудности характера, стоит быть благодарным и за то, что Рубен просто смотрит на него без злобы или отвращения. А изобретателю льстили эти ухаживания, которые он все же решил принимать: меньше мороки с ноющим и раскисшим бывшим преподавателем по нейропсихологии. Таким Марсело раздражал его еще сильней. Пусть лучше носится как с писаной торбой, главное – что молчит и не вызывает зевоту. Марсело распирало от счастья. Такой трудный, такой желанный подарок! Этот рубеж перешел он с потерями и болью, но теперь вознагражден сполна. «Если начну лезть с поцелуями – отвергнет; значит, он подпускает к себе только с дистанцией. Для его расстройств это вполне нормально, просто нужно его понять», – размышлял он, пока массировал рубеновы руки. – Скоро тебя выпустят? – Через день. Уизерса уже отправили – а я, видимо, особо трудный пациент, – пожал Рубен плечами. – Факт, – улыбнулся Марсело. Он переместил свою руку на колено любимца. Такое сильное желание слияния… Мужчина только что заметил, что сходит с ума от возбуждения. «Так, стоит уйти, пока я не наделал глупостей…» – Ладно, Рубен, я пойду к себе… – Нет, ты останешься. Хименес был в растерянности: пирожные подарил, руки помассировал, посмотрел неувядающим взглядом желания – и не надоел? – Я тебе не надоел? – Нет. – Рассказать тебе что-нибудь? Что ты хочешь? – Давай про университет. «Про университет?! Не про день ли выпускного он хочет послушать?!» Хименеса пронзила острая волна возбуждения. – А про что именно? – поинтересовался он. Часы-блюдце на стене показали восемь вечера. – Помнишь я отвечал на экзамене о локальных повреждениях мозга? Про диффузное аксональное повреждение? – А, и ты сравнил это с тем, как сильный ураган вырывает мост, он съезжает с опор и ломается. Помню-помню, – улыбнулся бывший преподаватель вновь. – Марш отвечал про метод раздражения, и почему-то начал вспоминать собак Павлова, хотя это было вообще ни к селу, ни к городу. Но он быстро осекся и получил свою пятерку, – вспоминал Рубен. – Скучаешь по лучшему другу? – Не знаю… Я привык быть один. – Плохо, Рубен. – Хименес нежно сжал правую руку любимого ученика. – Нужно быть с людьми. Одному можно сойти с ума. Преступники больше всего на свете боятся камер-одиночек. – Ну, ты пока не собираешься испаряться, поэтому я с ума не сойду, – хохотнул изобретатель. С лица Марсело не сходила улыбка. Тот вечер… Каждое прикосновение к угловатому плечу – как столкновение с рифом. Каждая отметина на губах – всполохи медленных огней. Серые глаза – как серое море, зеркало – к небу, черные блики зрачков, зазубренные вздохи, непременное наслаждение последним (последним ли?) днем их танца дистанций. Преподаватель сломлен и поражен перед лицом превзошедшего его ученика, покорен и предан, словно верный пес, хватает тонкие, словно ветви ольхи, руки, подносит их к своим губам… Это расторжение договора с самими собой, мертвенно-бледная погода, так не подходящая к распутному салюту, что прогремел над домом, где свершилась магия. Неправда… Будто бы этого не происходит… Почему всякий раз, когда Марсело имеет дело с Рубеном, кажется, что реальность изменяет своей обычной доле – быть скучной и пресной? Она перестает быть привычной. Словно взрыв динамита, словно танец демонов, которые берут руки их и заводят за спину, словно у пойманных преступников, заставляют ласкать друг друга с упоением и печалью. Весь тот вечер Марсело просидел возле бутылки вина, которую к утру кончил. Он плакал, плакал, словно ребенок. Он потерял самое дорогое, что у него было. Тогда реальность опрокинулась на него градом из камней, шквалистым ветром, проливным дождем. Сплестись, срастись руками и ногами, стать единым целым… Теперь кончено. Этот вечер был вечером слез и отчаяния. Светло-голубое утреннее небо словно насмехалось над преподавателем нейропсихологии. И теперь – эта невероятная встреча! Марсело было плевать, что она обернулась для него алкоголизмом и болью в сердце. Теперь, теперь-то все наладилось! Рубен – его Рубен – здесь, спокоен и миролюбив. Извивное время подарило ему немало горестей, а теперь он почти знает, что делает, не нуждаясь ни в чьих советах. Главное – что он нуждается в обществе Марсело! Хименес пересаживается на кровать любимца и прикладывает его руку к своим губам, опаляя ее горячим дыханием. Викториано вытягивает вторую руку, сгибая ее в локте – потягивается. Этот жест умиляет испанца настолько, что он принимается осторожно целовать изъеденную ожогами руку. Возражений нет! Словно хрупкий фарфор, изобретатель нуждается в осторожном обращении. Марсело понимает, что играет с огнем, но ничего с собой поделать не может. Одновременно с поцелуями он следит за выражением лица любимца, и оно… спокойно! Постоянно спокойно! Неужели этот день настал? Тот самый день принятия и примирения, о котором испанец мечтал, пока глушил еще не затухшую боль от того свидания в комнате отдыха вином? Да кто он такой, да кто… не скажет ни одна звезда. Новая земля раскинулась приветливо, джунгли зовут… главное – что нет пустыни. – Рубен, я… мы… очень ждем твоего возвращения, – прошептал Марсело в костяшки пальцев любимца. – Никуда вы от меня не денетесь, – был ответ. Марсело даже показалось, что Рубен заигрывает с ним: его ухмылка была игривой, без намека на гримасу отвращения, которой испанец боялся больше всего на свете. Не угодить любимому – главный страх. Нужно было уходить, но Хименес медлил. Уже была половина девятого вечера, в девять закрывался медицинский блок… – Могу я побыть с тобой до закрытия? – В голосе – отчаянная надежда. – Можешь. Марсело прикрыл глаза и прижал ко лбу руку любимого, слегка наклонившись к нему. Вдох-выдох, успокойся… Но перед лицом маячили сцены вечера выпускного: полуголый затылок юноши ерзает на подушке, когда ловкие пальцы преподавателя ласкают возбужденный член, а уши ловят жизненно необходимые вздохи. Рот преподавателя открыт, как у безумного, он покрывает поцелуями и укусами плечи Рубена, словно желая попробовать чужую плоть на вкус. Откусить хоть немного, оторвать у злодейки-судьбы последний свой приз… Марсело смелеет и начинает поглаживать ногу уже взрослого Викториано, забирается под одеяло – и снова никаких возражений! Тонкие, белесые волоски на ноге послушно стелются под рукою Марсело. – Вспоминаешь выпускной? Хименес ошалело вздрогнул. – Как ты догадался? – А по тебе видно. Марсело хотелось плакать, но теперь – от счастья.