и что-то важное между.

Они одновременно выходят из готического зала — оба, на удивление, спокойные и не тронутые в конфликте экстрасенсов. Сегодня они молчали, смотрели на всех едва ли не шокированными взглядами, про себя отмечали изъяны каждого другого, чтобы — вдруг чего — не нажать на рычаг и не получить шквал агрессии в свою сторону. И улыбались. Друг другу. Держась за руки. Всё вокруг расплывается. Влад поглядывал на второго чернокнижника так, будто вот оно — спасение от всех телевизионных бед. Его спасение — тихое, неподвижное, еле-еле вздымающее грудную клетку в лёгком чувственном трепете, чуть-чуть нежное и робкое существо с запахом тишины. И сам дышал умиротворением, не желая устраивать цирк, как остальные. Удивительно, но Влада усмирить намного легче, чем оно казалось. Сам Череватый на это даже бровью не ведёт: когда-нибудь он бы обязательно остыл, а Толик бы то ли ушёл насовсем, то ли переключился на постоянный объект. С тех пор, как Матвеев — плечеузкий и на полголовы ближий к вечной тишине, громом разносившейся вокруг его силуэта, — появился на его горизонте и в поле зрения, мир стал меняться слишком быстро. Первые дни были отведены под наблюдения — и Череватый выяснил, что Дима не любит пустые споры и громкие скандалы (настолько, что невольно кривил лицо в приступах головной боли — сразу же, как по щелчку — и старался отвернуться, заглушая внешний шум для сохранения внутреннего покоя). Влад ахнул, отметил это в своей записной книжке-сознании, красным маркером подчёркивая каждое нервное слово, и переговорил с Толиком на скорую руку. «Нельзя, с ним так нельзя». Толик, на удивление и радость, согласен был сразу. Чернокнижника это больше напрягало, чем успокаивало, но глупую, чисто детскую — до слёз искреннюю — улыбку не угасило. Дима в те первые дни тоже улыбался ему — наверное, в знак уважения. Влад не в силах был держать оборону и смущался, отводя взгляд на ироничных Шепсов. Вот с ними можно молчком наглеть — они ему не кость в горле. После первых дней пошла вторая стадия — ознакомление. Ещё не совсем знакомство, не общение — пока что вежливая, в рамках проекта притирка друг к другу. Сопернически-приятельская, на грани распада-раздора при малейшей лишней букве. Из лёгких перебрасываний фраз Влад узнал, что Дима предпочитает мартини и виски с колой, но может глотнуть и пива в приятной компании; дворовых кошек, которых он прикармливает у подъезда, а ещё которых — парочку, всех не может — хотел бы взять к себе, но боится обделить вниманием; и, конечно же (Череватый это вообще всеми цветами маркеров выделил), мальчиков — чуть больше, чем девушек. И так заразительно улыбался, тыча своей тихой, скрытой доброжелательностью куда-то под чужие ребра. Слева в груди неожиданно колется. Тут же, на этом этапе взаимоотношений, Влад узнал, что Матвееву нравятся повыше, постарше и понаглее. Ему нравится, чтобы над ним слегка властвовали, но не ограничивали — так сказать, «чуть-чуть придушить, но с любовью». Дима тогда так смущённо улыбался, обнажая и душу и зубки, — это обожённым на глине рисунком отпечаталось в глубине сознания, а в сердце выбилось оголённым проводом. Череватый себе сказал честно: ради этой улыбки можно приструнить Толика не только словом «пожалуйста». Толик, вводя живого хозяина в ступор, действительно перестал быть: ни желания зубы скалить, ни страсти едко под кожу лезть. Толик перестал кусаться. Влад тоже. Третья стадия — осознанное общение: перед съёмками в готическом зале от скуки (или от волнения из-за надвигающейся впоследствии волны ненависти), на крыльце здания в обмен на лёгкую сигарету, после съёмок в ожидании такси в одну сторону (можно сказать, провожали друг друга почти до самого подъезда, стремились играть друзей, знающих дом, но не квартиру). О том, что им ехать в одну сторону, они узнали случайно — спасибо дяде Константину за удачную реплику: «Кому в какую сторону? Я могу подвезти». Первая поездка была довольно весёлой: трое экстрасенсов проболтали всю дорогу, цепляясь за недосказанности того съёмочного дня (Влад ещё тогда громко, сквозь шипящий смешок пронёс: «Не нам судить, но мы обсудим,» — и Дима на это мягко улыбнулся не столько уголками губ, сколько глазами. Череватого это распалило до открытого настежь окна). Далее они уезжали по возможности: то с добрым дядюшкой Гецати, бесплатно подвозившего каждого — с его взгляда — ребёнка, то просто на такси (вдвоём на заднем сидении, прыская смехом в ладони или серьёзно перебирая ещё один прожитый день для телеэкрана). Владу тогда казалось, что они неплохо наладили контакт в рамках приятелей. Смотря на Диму: маленького, худого и почти безоружного перед другими, — Череватый завороженно вдыхал тишину рядом с ним. Он тоже наполнялся спокойствием. Толик, который слишком громко молчал внутри перед Матвеевым, в одинокой квартире бесшумно выносил Владу мозг. В основном, духовное чудовище вдалбливало в сознание своего сосуда неприятные и резкие мысли, пробивающие все грани дозволенного. Нет, Череватый никогда не сорвётся на второго чернокнижника, он не позволит Толику осуществить великие подвиги и жалкие поступки. Дима никогда не почувствует болезненный укол куда-то под рёбра — Влад божится об этом до сих пор. Матвеев улыбался широко, с искрами в тёмной глуши глядел на подобного себе. Влада это пробивало электрическим током и желанием обнять — как говорят люди постарше, «затетешкать». Дима такой хрупкий и умилительный, что хотелось прятать его в своих мужских руках, даже не задумываясь о последствиях. Дима такой хрупкий и умилительный, но руку жмёт крепко, «пять» отбивает громко, а по плечу хлопает убийственно. В маленьком теле сокрыто столько силы — и мировой тишины, которую Череватый с жадностью перенимает на себя. Невесомо прикасается к бедовому приятелю, подходит поближе и отдает весь негатив на съедение монстрам. Он всегда так делает, а второй чернокнижник это принимает. Четвёртая стадия — самая резкая — была мысленно прозвана дружеской. Наконец-то Влад мог с лёгкостью сказать: — Мы с Димой друзья. Мы с Димой дружим. Дима мне друг. Дима-Дима-Дима мне-мне-мне друг. Матвеев дёргался от этого необычно короткого и ёмкого слова — и качал головой, мол, да, Влад, ты можешь быть уверен. Ты можешь быть уверен во мне. Череватый не был уверен, стоит ли так договаривать при нём и с каждым днём всё сильнее боялся это афишировать. Дружба с Матвеевым казалась интимнее, чем отношения с любой из девушек. Влад помнил, что Дима любит ещё и мальчиков — он периодически намеренно напоминал этот неловкий факт, — и иногда теплил в груди эти обрывки диалога. Может, полюбит и его? Влад обрывал самого себя каждый раз и смеялся над собой: как будто и ему, и Матвееву это надо. Конечно, нет, не надо. Череватый вдыхал запах тишины и успокаивал свои мысли. Дружба-дружба-дружба. С этим словом в черепной коробке передач Череватый однажды пишет Диме с предложением погулять в парке. Пишет и дрожит, не попадая по буквам, — Толик пресвятой, помоги не облажаться хотя бы в сообщении. Пишет и трясётся, забывая слова и их написание. Пишет и с испугом держит в себе беса, желающего наконец-то раскрыть все карты. Чернокнижник отправляет сообщение — и тут же забрасывает телефон куда подальше. Так меньше шансов продолжить дружить. Дружить-дружить-дружить. Дима друг — Дима друг. Нет. Дима всего лишь друг. Телефон предательски жужжит один раз. Один. Один. Один. Влад теряется во времени и насчитывает четыре сообщения — и это весомый повод поднять современный прибор для связи экраном вверх. В оповещениях висят 4 фразы: Влад, ты серьёзно? 14:50 Конечно, пошли развеемся. Я знаю хороший парк, там тихо. 14:51 Когда выходим? Сегодня? 14:51 Короче, Влад, тебя не дождёшься. Я уже вышел. Встретимся в парке через полчаса. 14:58 Череватый обречённо вздыхает и воодушевлённо выдыхает. Всё было так просто. Даже Толик этому бы позавидовал. Через полчаса они встречаются в каком-то безумно тихом — тише, чем Дима — парке, а через час уже оглушающе громко смеются — в основном, Влад, притягательно морщащий нос и жмурящийся до искрометных звёзд. Но главная звезда все-таки перед ним и никуда не уходит — старший чернокнижник думает, что это удивительно. — Слушай, давно хотел спросить, — от Матвеева это звучит серьёзно и слегка диковато. Влад неосознанно напрягается и притормаживает посреди ещё не распустившегося газона (как их занесло подальше от гладкой дороги, это вопрос прозрачный, но ответ будет облачным и ветреным), — тебе удобно так шапки носить? Череватый останавливается совсем. Дима, конечно, весь из себя такой загадочный и совершенно не читаемый, но сейчас это вводит не в восторг, а в ступор. Абсолютно не ясно, как реагировать. Абсолютно не ясно, что именно нужно выреагировать. Его неловкость вовремя подхватывают: — Я в том смысле, что… обычно их носят по-другому, знаешь… Влад застывает с немым вопросом на губах. Как тебе надо, чтобы я носил шапку? Как ты хочешь, родной? — Как ты хочешь, родной? — срывается. Череватый затыкает в себе нервозный злобный вой и придерживается роли дурочка — стандартная, базовая, отыгранная по сто раз защита — во внешней линии. Но всем давно известно: младший чернокнижник чувствует. Глубже, чем кажется. Матвеев подходит критически близко для лёгкого «хочешь» и едва далековато для «родной». — Правильно носить так. И хватает шапку по обе стороны. Так свободно, так мягко — и ожидаемо прохладно от чужих пальцев. Влад ждёт ещё секунду, вкушает момент — и внезапно пропадает в темноте. Если бы не Дима рядом, темнота была бы страшной и гнетущей. Удушающей. Душить нужно только страхи и сомнения в себе и друге. Череватый прерывисто смеётся: — Хорошая шутка, Дим. Натянуть шапку на глаза — вот чего нам, здоровым мужикам, не хватало. Чернокнижник путается, теряется в пространстве, но пока что не выбирается: Матвеев всё ещё держит. Крепко так, не подавая надежды прекратить. Прячет от других. Сердце Влада пропускает хороший такой удар по рёбрам. И оно разбивает все острые кости окончательно, когда на обветренных губах чувствуются чужие пухлые губы. У Влада в голове воют сирены, включается аварийная кнопка и даже Толик презрительно (хотя слышна и позитивная, высокая по духу, нота) визжит — но во внешней линии он едва ли ощутимо накрывает руки Матвеева своими, продолжая ему разрешать цепляться за шапку, а себе — цепляться за друга — нет, за родного — в пять этапов. За свою маленькую тихую любовь в пять этапов. И пятый этап — оба называют счастьем — Череватый чувствует прямо сейчас. Они одновременно выходят из готического зала — оба, на удивление, спокойные и не тронутые в конфликте экстрасенсов. Они держатся за руки слишком крепко для друзей и слишком легко для любовников — никто не догадается. Они одновременно улыбаются друг другу — так мягко и так тихо на жёсткой шумной улице. Сердце Влада пропускает пару сильных ударов — и, казалось бы, надо звонить в скорую, это уже слишком — и вновь успокаивается под взглядом умиротворенного солнцем-звездой Матвеева (такая же звезда, светит в жизни других, родных). Он умел успокаивать одним своим видом. А Череватый умел этот покой прерывать. Поэтому старший чернокнижник предательски широко улыбается, хватает Диму поперёк и тащит в сторону парка — он совсем недалеко. Это останавливает тишину и вносит в расстояние между ними звуки шаркающих по асфальту ботинок. Они даже не прощаются с остальными, но разве это важно, когда ты держишь любимого человека за руку и всё вокруг расплывается? — Где твоя шапка сегодня? По улице фонари зажигаются — и они прожекторами направлены на мужские силуэты. Их сцепление рук ярко сияет на весь район — гордость и победа. Дима хмыкает после слов, мимолётно жмурится и отсвечивает, ловя падающие звёзды прямо в пустые карманы своего развратного пиджака. Успокой меня заново и упокой мою душу, молю. Влад достаёт шапку из кармана демисезонной тонкой куртки и натягивает — как всегда нелепо, не до конца — головной убор с удовольствием. Он знает, что Диме нравится — и нравится беситься, когда друг-любовник так носит шапки. Кажется, дело вообще не в этом — просто порог заботы удобно распространяется на подобные детали. Влад задумывается приходить так всегда и повторять судьбоносный — пятоэтапный — день почаще. Матвеев — это целая строчка Земфиры: «Мне ужасно нравится, как ты выглядишь в этой нелепой шапочке». В квартире — чаще всего, Владовой; уже короткими шажками и лёгкими ночами младший чернокнижник перемещается в чужой дом для совместной жизни — много раз слышалась «Прогулка» великой исполнительницы; если бы не эта песня, то — теплится внутри липкое ощущение — они бы не повторяли вылазки в излюбленный парк. Как хорошо, что их связывает музыкальный вкус с открытыми намёками. Предложение не прятать и уж точно не прятаться всё ещё работает на ура, заводит шестерёнки внутри грудных клеток каждый день слишком удачно, без резких толчков и обязательств смазывать связующие звенья. Они одновременно улыбаются друг другу — и это бьёт взрывным током безумия и лёгким ветром покоя с двух сторон. Фонари зажигаются — и Влад держит за руку всё крепче. Что-то важное между — наверное, любимая тишина.