Если бы не вынужденность жить по правилам этого мира и его сменяемости, они бы оба обязательно застыли здесь, среди высоких сосен и пушистых елей с горькими рябинами, чтобы не потерять момент никогда. Костя не хочет куда-то шагать, огибая холодные ветра, не хочет позволять дождю из горьких слёз мочить капюшон и толстовки, и куртки. Костя так не хочет, чтобы момент, который Богом послан в виде сладких веснушек на напряжённых щеках, переходил в осеннюю хандру.

Владу нужна любовь — добрая и тёплая. Настоящая. — …Почему у нас не может быть здоровых отношений? — Потому что я тебя не люблю, — спокойно, излишне спокойно — а под тишиной эмоций скрывается вулкан упреков за своеволие куклы на воображаемом поводке и гейзер ненависти, когда ощущается жар чужого тела снова, — отвечает Перфилов, продолжая глядеть на своё мокрое лицо, в первую очередь на крупные капли на подбородке. До полотенца тянуться не хочется. — Я люблю твое тело, твой голос. Но не тебя.

Они одновременно выходят из готического зала — оба, на удивление, спокойные и не тронутые в конфликте экстрасенсов. Они улыбаются друг другу и держатся за руки. Всё расплывается.

Диме было бы проще никому не доверять душой и телом, но Костя был первым, кто создал в чернокнижнике внешне-внутреннее противоречие. Да, блять, Дима только рад ощущать пылающую жестокость по отношению к себе, но всё, на что он годен, — это невесомые поцелуи и лёгкие касания в объятиях.

Юра бежит по холодной тихой улице против ветра и эхом слышит, как в спину дышит одиночество, смешанное с отчаянием. Слышит, с каким взрывом падают слезы на одежду; слышит, как сердце разбивается о ребра в попытках догнать свое счастье быстрее, чем тяжелое неповоротливое медленное тело. Юра слышит все до мельчайших деталей, но не дыхание любимого человека по утрам.