Flow My Tears, the Detective Said

      Дэниель абсолютно точно трахался вчера ночью, и когда Стюарт понимает это, к его горлу подступает тошнота. Так выглядит мужчина. Так выглядит мужчина, с мыслями о котором ты унизительно ублажал себя, завывая в подушку, как псина.       Удивительно, Дэниель — ты где только вчера не побывал, а хуже тебя все равно выглядит Стюарт Томпсон. Нет, правда. Дэниель заглянул утром в зеркало и думал о себе с некоторым удовольствием — как делает гордый собой мужчина. А тебе идут зацелованные губы. Мешки под глазами не так сильно выделяются. И это в целом была какая-то условная норма — не для отключки, ровно для того, чтобы тело совершало свои собственные дела.       Сидя уже на работе и вспоминая прошлую ночь за сигаретой и кофе, поглядывая на Стюарта Томпсона, Дэниель размышлял о себе. Что-то в нем не так. Дэлайла — а так ее и звали — так и сказала прошлой ночью (пусть и с томным довольством): ты сумасшедший. В тебе что-то не так в другом смысле, и возвращаясь ко вчерашнему разговору о жене и разводе, можно заключить еще раз — да. Дело не в неспособности зачать. А во тьме, которая бултыхается у горла и которой наполнен весь твой мир. Ты ему не веришь, ты видишь его искаженным, ты видишь его ужасным местом и испытываешь муки, пребывая в нем. Ты заделался алкоголиком и детективом, чтобы смочь это контролировать и защищаться. Ведь в конце концов у тебя нет никакого сумеречного зрения. А если бы и было, ты бы сошел с ума. Подумай-ка: что ты вообще всучил Стюарту Томпсону? Да это же описание ада со всеми кругами. Бред. Да, там достаточно описаний, но они все невероятно важны для сопоставления полной картины. Об этом нечего беспокоиться. Беспокоиться нужно о Стюарте Томпсоне. И это злит Дэниеля. Что-то будто ломается в его напарнике. Может, это убийца? Дэниель чувствует злость и вытаскивает стул к столу Стюарта — приставляет сбоку, прихватив кофе.       — Томпсон, — он хмурится, наклоняясь. — Я, может, реагирую островато. Но что-то ты плохо выглядишь.       (Нет, превосходно. Такой бледный, что хочется сжать до появления румянца)       (Стой. Или взять за руку)       (Не мешай, дружок. Это идет работа наставничества)       — Давай-ка, возьми себя в руки. Или если что-то плохо, надо с этим что-то делать. Ты был в полном порядке, когда сюда попал. Если… Если это просто мое влияние, то не знаю. Ты что-то делаешь не то. Я пью, да, но я делаю это очень и очень давно. Тебе к чему начинать? И опять же — если я нагнетаю, ты скажи. Но просто как так… как работать?       (А ты болтлив, дружок. Это остаточный поцелуй алкоголя в крови)       Стюарт готов был говорить о деле, но совершенно не готов услышать то, что льется горько-медовой песнью из украшенных чужими поцелуями губ Дэниеля Кэмпбелла. Ты выглядишь плохо, Стюарт. Ты причесал волосы и побрился с утра, ты с достоинством приводил себя в порядок, ты ел ебучие леденцы, чтобы не пахло изо рта, ты ел жирную пищу, чтоб вывести яд тоски и похмелья из организма, ты клал капли одеколона на запястья и за воротник, но ты выглядишь плохо, настолько плохо, что твой напарник, которому еще несколько недель назад насрать было бы на то, чтоб тебя здесь вообще не стало, твой напарник-хронический-алкоголик, оплакивающий разбитое сердце и смерть лучшего друга, настолько плохо, что твой напарник беспокоится о тебе.       Возьми себя в руки. Соберись, блядь, не будь размазней. Не будь жалким. Не будь отвратительным. Как работать? Как так работать, детектив Кэмпбелл?       Пожалуй, с вами, дэтектив Дэниель Кэмпбелл, никак. Никак не работать. Но он узнает об этом последним. Пусть подумает, что просто окончательно тронулся умом. Не смог справиться. Он слабак. Стюарт Томпсон слабак. И правда, как ты до такого докатился?       Он смотрит на Дэниеля, и на мгновение ему кажется даже, что сейчас, когда он откроет рот, чтобы ответить, он выпалит все. Может, так и стоит сделать? Истерическая исповедь с жирной точкой и осколками собственного черепа на стене кабинета. Вот — конец!       — Я… просто столкнулся с миром, детектив, — слова булькают у него во рту, звучат неестественно. Стюарт кивает и хмурится, выпрямляясь. — Но вы правы.       Склони голову, ибо я предстал перед тобой.       — Я ручаюсь, что это не повлияет на работу, — зря, Стюарт. Никогда не давай обещаний, которые не можешь выполнить.       Дэниель читает его прекрасное лицо строчка за строчкой и, в конце концов, он смотрит на него так, будто его что-то осеняет. Нет, действительно осеняет! Стюарт Томпсон — теперь невозможно бояться его убийственной мужественности, ведь он им так и не стал. Этим мужчиной. Он может, и он станет, если Дэниель поможет ему. Сам Дэниель — не может, и никогда не станет. Но Стюарт — другое дело. Лишенный отца, избитый им, не наученный любить. Помнишь, дружок, как он пришел сюда с надеждой на то, что тут же понравится всем — и тебе, тебе в том числе. Наверняка у него нет друзей, нет девушки — точно. Потому что груз сумеречного зрения так же отдаляет его от мира, как твое видение, как бы ты его ни назвал. И просто до слез хочется, чтобы со Стюартом было все в порядке. Потому что он столкнулся с миром.       — Послушай, — Дэниель качает головой, улыбаясь. — Могу представить. Это чувство, будто мир тебе вмазывается в лицо. Мы с тобой вроде как решили, что будем нормально общаться. Ты скажи, если тебя что-то гнетет. С твоим сумеречным зрением тем же. Я-то уж… не понимаю, но осознаю, что к чему. Что-то придумаем или обговорим. Уже станет легче.       (Ты не один — и ух, держи язык за зубами) Дэниель быстро бросает взгляд на руки Стюарта.       — О.       «Я засыпаю с мыслями о вас, детектив Кэмпбелл.» Это следовало бы ответить. Это, по крайней мере, было бы честно. Стюарт медленно кивает.       — Это не отказ, — и его губы даже почему-то трогает улыбка. Что это? Стюарт. успокойся. Возьми себя в руки. Это забота человека, за чью жизнь ты отвечаешь. Помнишь — следует следить, чтоб твой напарник был в себе. Чтобы его руки не дрожали с похмелья, когда он будет нажимать на курок.       дажееслионцелитсяпрямосебеввисок       — Но для такого мне нужно собраться с мыслями, детектив.       Тебя взяли под опекунское крыло, Стюарт, чувствуешь? Покровительственное, твердое, с красивыми перьями. Пресвятой Дэниель.       — Спасибо.       Когда улыбается Стюарт — улыбается шире и Дэниель, и четко прочерчиваются морщинки вокруг его глаз. Не мудрено было сойти с ума по нему. Понимание того, как это произошло, будет долго накатывать и уходить волнами, туда-сюда. Сейчас Стюарт понимает, все понимает. Как будто всю душу вынули.       — Уже лучше, детектив Томпсон. Конечно, буду ждать. Давай, поедем. У нас пара опросов на сегодня. Только позвоню тому управляющему.       Детектив Кэмпбелл поджимает губы, продолжая улыбаться и закрывает глаза. Там, за опущенными веками, он тянется к Стюарту и кладет ладонь на его загривок, чтобы притянуть к своему плечу. Он слегка сожмет руки в кулаки, тут же выбрасывая эту мысль из головы, чтобы Стюарт не смог ничего прочесть и возвращается вместе со стулом на место.       Еще до того, как они спустятся, Кэмпбелл сообщит Стюарту, что управляющий готов с ними встретиться сегодня вечером, и отдать все из ячейки, и пообещал поискать или как-то вспомнить, кто работал в то время в доме Смирноф. Уже в машине Дэниель спрашивает торопливо:       — Ты ознакомился с моим делом? Что думаешь?       — Я думаю, что нам нужен таймлайн, — на автомате отвечает Стюарт, заводя машину. — Понимаю, что вы восстанавливали все по памяти. Но нужно привести материалы в работу. В участке мы этого делать не сможем. Я поставлю у себя дома доску.              Стюарт замолкает, пытаясь представить, как будет выглядеть их работа. Наверное, странно было предложить сделать его жилище их штаб-квартирой, но он сделал это так непринужденно, будто это и есть самое правильное решение. Это довольно двулично, если задуматься. С одной стороны, он хочет увести подозрения от Дэниеля, обезопасить его; Дэниель не делает ничего предосудительного, а до Стюарта злу не дотянуться. По крайней мере, так они думают. С другой же стороны — Стюарт заманивает Дэниеля к себе, или, Стюарт, ты бы назвал это как-то по-другому? Он переступит порог твоей квартиры, и ты больше не сможешь там нормально жить. Это вытравит тебя со временем из собственного дома. Он будет трогать твои вещи, сидеть на твоей мебели, дышать твоей пылью, блядь, Стюарт сжимает руль. Сосредоточься, Стюарт Томпсон.       Дэниель Кэмпбелл увидит квартиру Стюарта. Он там спит, ест, ходит в уборную, принимает душ, расчесывает волосы, занимается сексом… Детектив Кэмпбелл потрет лоб, тихонько выдыхая. Непросто держать себя в руках. Но с другой стороны, с чего он взял, что Стюарт действительно может прочесть его мысли?       — Еще и вспомнить даты… — Дэниель покачает головой. — Ну, я попробую. Я все же тогда хорошо прикладывался к выпивке. Странное время, все смазано. Даже будто сплющено в пару недель. Но вообще да. Они, убийства, скорее происходили одно за другим.       Дэниель решается на эксперимент. Он сосредотачивается на калейдоскопе образов и с замиранием сердца выбирает один, как будто бы безобидный. Широкая постель. Двое людей — Стюарт Томпсон и Мэделин Махони. Он видит его широкую спину, а ниже полупрозрачную накидку, по которой и угадывается ритмичное движение бедер. Полные и упругие ноги Мэделин обвивают талию Стюарта, заставляя его оказываться в ней глубже — глубже и лицом в грудь. Выдохнув, Дэниель чуть оттянет свой галстук и покосится на правильный профиль Стюарта, пытаясь угадать изменения в его лице. Вроде совсем ничего. Дэниель отворачивается. Но образ теперь не уходит, и каждая его нервная клеточка умоляет пальцами спустить воображаемое покрывало ниже, обнажая крепкую задницу. Раздвинуть их, обнаружить призывное движение мышц. Он только раз занимался содомией с женщиной — со своей женой, но ей принесло это мало удовольствия, поэтому они даже не закончили. Он ложится сверху, вдавливая их обоих в постель, и с губ Стюарта раздается хрип удовольствия — тот слегка раздвигает ноги и, замкнутый между ними, позволяет себе движения более грубые, чтобы получить полноту ощущений с обоих сторон. Руки Стюарта оказываются скованными наручниками за спиной и упираются в живот Кэмпбелла. Дэниель целует его шею и…       Стюарт вдруг закашливается, чувствуя, как кислота из желудка обжигает пищевод. На лбу выступает холодный пот. Он замечает поток неясных образов лишь в тот момент, когда он заканчивается, сначала сменившись резко воспоминаниями о прочитанном в деле. Он косится на детектива Кэмпбелла, курящего в окно, господи, Стюарт, ты совсем уже сходишь с ума. Ты хоть помнишь, куда вы едете? Зато ты прекрасно помнишь, о, этот образ впечатался в твой мозг, в твою кожу, в твои запястья, ты помнишь, как Дэниель Кэмпбелл защелкнул наручники у тебя за спиной. Откуда-то из темноты поет Мэделин Махони, но поет не обычную свою песнь, она надрывается. Стюарт дрожащей рукой прикуривает. Это слишком. Это все слишком.       Кэмпбелл дергает штанины на коленях и быстро отворяет окно, впуская воздух. Голова, утяжеленная, кружится, и только сигарета приводит его в чувство, наконец. Конечно, поэтому он и запрещал себе эти размышления, в том числе. Грязный и развратный Дэниель. Самоубийства. Иглы в члене. Вспухшая шея, сдавленные сосуды. Разбитый аквариум. Что угодно. Сбитая женщина. Расчлененный ребенок. О господи. Как он ненавидит этот мир. Дэниель остановится во всем, трогая переносицу с сигаретой в пальцах. Это больше, чем он способен пережить.       Он приказывает себе сдерживаться. Весь день.       Это крестовый поход. В крестовом походе не должно быть места похоти, слабости, скабрезным мыслям. Мыслям, от которых хочется зажмуриться, упасть в ноги другому человеку, рыдать и молить о прощении. Отпусти мне грехи, отмоли мою слабость, пресвятой Дэниель. Откуда только взялось столько религиозности, Стюарт? Неужели ты вдруг уверовал с такой чудовищной силой?       Даже это получилось у тебя извратить. Испоганить святое.       Закончится рабочий день, и они приезжают к управляющему, у которого проводят совсем немного времени. В первую очередь он отдает им несколько папок из ячейки: заключения от психиатров, фотографии увечий, больше фотографий девочки, ее рисунки и учебные тетради. Затем он отдает свой пухлый ежедневник, заполненный записями, как у психолога. Это записи с собеседованиями кандидатов на работу с семьей Смирноф. Дэниель соглашается, что сейчас бесполезно опрашивать по личностям, особенно если управляющему сложно выделить кого-то за прошествием лет. Сначала это все нужно подробно изучить. Он принимает папки и ежедневник, как святые мощи, святую книгу, которая вот-вот рассыпется от прикосновения. Его сокровища. С ними он выглядит как безумный ученый. Стюарту почему-то кажется, что в этой книге записаны, как в великом талмуде, все его грехи. И стоит Кэмпбеллу только открыть их, как вся грязь выльется наружу через край из самого Стюарта Томпсона.       Но нет. Нет, Стюарт, херовый из тебя детектив — и здесь ты не угадал. Дэниель требовательно скажет, когда они уйдут от управляющего:       — Если нет планов, то давай и поедем со всем этим к тебе? Мы вместе все посмотрим, оценим. И составим таймлайн. Только… До этого можем где-то поесть. Ну как план?       Стюарт это должен хорошо оценить. Особенно если сейчас ему необходимо дружеское общение и поддержка. Вот так, милый. Ты не один, понимаешь. Милый? Дорогой, хороший, ангел мой, красивый, драгоценный. Нет. Милый. Как прижать к сердцу. Спрятаться обоим от мира. Облегчить существование.       — Да, — удивление слышится даже в его голосе, но он снова улыбается. Не слишком широко — просто что-то вроде уверенно. Жалеет, наверное? Не хочет, чтобы Видящий спился раньше времени. Но даже предположить такое должно быть стыдно.       — У моего дома есть хорошее место. Поддерживает мой желудок и прочие органы.       — Замечательно, — отвечает Дэниель, улыбаясь, конечно, в ответ. — А что, там не играют, случайно по вечерам? Музыку.       — О… там… — Стюарт покачает головой. Вопрос напарника застал его врасплох. — Нет. Обычно там довольно тихо. Но… — он щурится, прикидывая, насколько это паталогично — звать Дэниеля туда, где на сердце Стюарта впервые сделал надрез голос Мэделин Махони — не скальпелем, но ножом мясника. Да, пожалуй, ровно настолько паталогично, насколько подходит ситуации. Отправимся же в этот траурный путь под аккомпанемент джазового оркестра.       — Если хотите куда-то, где играют музыку, детектив, то я знаю, где нам поужинать.       — Отлично, почему бы и нет, — Дэниель кивает. — Знаешь, люблю поплясать. Роберт говорил, когда мы так прошвыривались по всяким заведениям, что мне можно и на конкурс по городу. Конечно, ничего такого я так и не сделал, не думаю, что знаю, зачем мне какие-то награды. Может, и настроения сегодня не будет. Но если вдруг что — позабавимся. Ты сам танцуешь?       Его сложно представить танцующим — но светлая сторона в том, что представлять, Стюарт, представлять и не надо! Ты, кажется, увидишь это сегодня вечером. Ты увидишь танцующего Дэниеля Кэмпбелла, пышущего жизнью, обаянием, сексуальностью. О, сладкая мука.       — Да, — Стюарт усмехается — ему и собственным безумным мыслям. — Бывает. Если нападет настроение.       Детектив полиции Стюарт Томпсон ведет своего напарника, детектива полиции Дэниеля Кэмпбелла, на ужин в ресторан, в который обычно он водит женщин, с которыми спит.       Нет, лучше это перефразировать. Это, конечно, честно, и раз уж мы захотели быть честными, то Стюарт Томпсон надеется впечатлить Дэниеля Кэмпбелла (дружище, это уже даже не столько смешно, сколько жалко — чем ты собирался впечатлять? Рестораном, выпивкой, своими танцами? Господи), а это, как мы установили выше, уже совсем неприемлемо.       Давайте попробуем еще раз. Кому сдалась твоя правда?       Детектив полиции Стюарт Томпсон ведет своего напарника, детектива полиции Дэниеля Кэмпбелла, на ужин в ресторан, потому что они собираются вплотную работать над очень сложным и важным делом.       Да, звучит намного лучше, но как-то без души. Ладно. Вернемся к честности.       Он обещает себе не выпивать сегодня, но знает сразу, что это неправда. Это просто ложь во благо, которую он сообщает сам себе, чтобы не чувствовать себя полнейшим куском дерьма.       Знакомые интерьеры, столик, за который он садится всегда, он выбирает еду, едва взглянув на меню, но стоит ему едва взглянуть на Дэниеля Кэмпбелла — о, я выбрал бы тебя, не задумываясь.       Стюарт извиняется и отходит в уборную. Дэниель улыбается, когда он покидает его, отправляясь в уборную — и они встречаются вновь в вымышленной постели, долгожданные любовники. Брось, дружок. Это не имеет никакого смысла, кроме призрачной мастурбации — дела, с которым ты так никогда и не подружился, как будто собственная рука не меньше чем враг.       Дружок, ты конченный человек. Вспомни, вспомни все эти фильмы, которыми тебя пичкали в колледже, на собраниях на работе — когда пора жениться, как выражать чувства, как бороться с переутомлением, гигиена и здоровье, женщины на работе, сон — важный спутник человека, женитьба и постель, эти махинации и происки психоаналитического лобби, стремящегося урегулировать любую сторону жизни. Вспомни. Ты непосчитанный и сломанный элемент, выкинутый из репрезентации мира. О тебе нет обучающего фильма созданного при поддержке ассоциации (вставить нужное). Что ты будешь такое на идельной кухне с идеальной женой и приемным ребенком? И на работе, слишком увлеченный собственным коллегой. Ты, только попытавшись привести все в норму, еще больше сойдешь с ума. Сойдешь с ума и, спустив все на самотек, придешь в подвал, надев женское платье и отказавшись от поддержки общества. Господи боже. Дэниель заказывает еды себе и той, что захотел Стюарт и выпивки себе. Он не в ритм музыке совсем. Он сидит, прикрыв лицо рукой. Надо придумать, как повеселить Стюарта. Чтоб ему пусто уже было.       В уборной Стюарт, умывшись, смотрит на себя в зеркало, обеими руками взявшись за раковину, затем выпрямляется, принимая более благообразный вид. Мир надавал тебе по роже, да, дружище? Ну, выше голову. Никому не нравятся слюнтяи, кто бы захотел с таким работать? Ты, Стюарт Томпсон, детектив полиции Нью-Йорка. Ты играешь в гольф по выходным, взбираешься по карьерной лестнице, пусть и промахиваясь то и дело мимо ступенек, но ты все еще жив, достаточно здоров и относительно в своем уме, и всего этого с лихвой хватит, чтобы справляться и дальше. Дружище, ты ведь все уже решил. И знаешь, следует, пожалуй, и тебе потрахаться наконец. Куча твоих проблем — просто от недостатка секса. Посмотри, как хороший перепихон положительно повлиял на Дэниеля. Ты ничем не хуже и не лучше (потомучтоневозможнобытьлучшеДэниеляКэмпбелла). Стюарт приглаживает волосы, поправляет галстук, одергивает пиджак, поддергивает рукава рубашки и закуривает, глядя зеркальному себе в глаза. Будь уверенным, Стюарт. Будь неотразимым зверем, хищником. Покажи, что ли, клыки.       Ты совсем размяк.       За стол Стюарт возвращается лишь сделав крюк к бару — с бокалом мартини. Просто чтобы успокоить нервы.       — Давно хотел спросить — что вы делаете по выходным, детектив?       Ужасно, Стюарт. Просто ужасно. Но улыбка Дэниеля Кэмпбелла ширится и все старается не заканчиваться, будто он только и ждал этого вопроса. Он улыбается, улыбается, блядь!       — По-разному. Человек, кхм, разносторонний. Работаю, или еще пью и шатаюсь то тут, то там. Иногда сижу дома, читаю или смотрю фильмы, или хожу в кино. Иногда и вижусь с кем-нибудь. Что-то такое. А ты?       Есть вероятность, что это прозвучит жалко, а не впечатляюще.       — Тоже, — Стюарт пожимает плечами. — Последние месяцы частенько просиживаю штаны в гольф-клубе. Иногда даже беру в руки клюшку. Иногда даже не только для того, чтоб донести ее до своей машины.       — Да что ты? — Дэниель силится что-то этакое вообразить, но в голове возникает только зеленое поле. И белые штаны? Наверное, выглядит бесподобно. — Значит, ты там общаешься со всякими… Людьми с Уолл-Стрит и старшими менеджерами? Я думаю, это нетипичное занятие для детектива.       — Что-то вроде того. Можно понаблюдать за ублюдками в их естественной среде обитания, — Стюарт даже усмехается, вздернув подбородок, и закидывает руку с сигаретой локтем на спинку своего стула. — С другой стороны, где еще у тебя будет возможность неформально побеседовать с прокурором твоего округа?       Он пожимает плечами. Давай, Стюарт, у тебя получается. Дэниель думает, что можно уже и отставить тщедушную мысль о том, что Стюарт якобы не стал мужчиной. О нет, вовсю пышет духом достижений и властью. Он ее хочет. И он ее получит. Особенно в такой позе. О чем это ты?       — Если метишь куда-то повыше, такие пляски могут быть полезными. Или даже если не определился, куда метишь.       — С прокурором? — Дэниель кивает. — Да, видал его в суде. Знаешь, раздражающий, не знаю почему. Ну… А ты вызнал какие-то секреты о нем?       — Он изменяет своей жене, но вряд ли это можно назвать секретом. Об этом знают все, включая ее, — Стюарт мягко улыбается. — И берет взятки. Большие. Об этом знают не все.       — Конечно. Я так и подумал. Это, можно сказать, даже не секрет. Это какая-то данность. Нет бы что повеселее? Хотя, такие секреты предпочитают совсем умалчивать. Ну и… как он к тебе относится?       — Он думает, что я паршиво играю в гольф, и ему это нравится, — Томпсон фыркает. — Если хочешь знать мое мнение, ему есть, из-за чего комплексовать. Большая тачка, большая должность, куча женщин, понимаешь, к чему я веду?       — О… — выдохнет, хмыкая, Дэниель. — Ну неужели прямо так все к этому всегда сводится?       Ну, наверное, он об этом в курсе — бывали вместе в туалете. Глядели друг на друга ТАМ. Дэниель старается избегать подобных встреч.       — А кто-нибудь приятный там есть? Ну, ха, помимо тебя, Томпсон.       — Помимо? — Стюарт усмехается, а в животе что-то подпрыгивает. — Есть. Вы наверняка знаете Дилана Джефферсона, да? Поганый адвокат, постоянно вытаскивает богатеньких мудаков из всяких передряг. В зале суда его вытерпеть невозможно, да и в здании суда тоже. В обычной жизни — милейший человек, просто пасторальная фигура. Дает деньги приютам и хочет организовать какой-то фонд помощи… не помню, кому.       — Какая мерзость, — смеется Дэниель. Кэмпбеллу очевидно нравятся слухи. — То есть, он об этом еще и трезвонит в вашем клубе?       — Конечно, — Стюарт улыбается. Боже, он бы рассказал этому человеку все, что знает, обо всех в этом городе, чтобы заставлять его смеяться. — Как ещё кто-то узнает, по-вашему, что он хороший человек?       — Я с ним сталкивался в суде… — Дэниель прервется, когда им принесут еду и выпивку. С готовностью приложится к своему стакану.       — Да. Сталкивался в суде, — продолжит он, утирая возбужденно губы. — И так просто, и по моим делам. Он только и делал, что пользовался моей невнимательностью, затягивая рассмотрение дел до бесконечности. Конечно, он за это получает деньги. А после тоном таким, будто я пыль этого мира, говорит — ничего, мистер Кэмпбелл, я знаю, что вы хороший детектив. Может, просто не выспались или перебрали, когда заполняли тот отчет? Что же Роберт не следит за вами? Или — знаю, что у вас развод, да-да, а я вообще не понимаю, когда он успел об этом разузнать, но, надеюсь, результаты слушания вас не расстроят — читай — нагнут. Это его поведение лет девять назад и до драки доводило. Он был тогда совсем неуправляемым. Ни одного проигранного дела, деньги рекой. Он достал представителя обвинения. Тот размахнулся, но… В общем. и тут победил. Черт, видел бы ты его потом. Он получил выговор, конечно, но так надулся, уебок. Да-а.       — Мы с Монтгомери тоже с ним задолбались когда-то. Изворотливый, сука, как уж. У нас было дело, знаешь, я тогда ещё в дорожном контроле работал, сынок какого-то банкира угнал тачку и раздолбал ее, да так, что машина перевернулась. Трижды. Потому что был упитый в стелечку. Сам — ни единой царапинки, а вот его девушка погибла. Была на пассажирском сиденье. Дело было настолько очевидное, что в тюрьме уже койку ему выписывали. Джефферсон вытащил его. И что ты думаешь? Он это помнит. Джефферсон. Он заявил — знаешь, что? Иногда, мол, можно поступиться принципами, если это поможет кому-то в будущем. Деньги, которые заплатила ему семья этого упыря, типа пошли на благое дело.       Дэниель даже не ест, когда Стюарт говорит. Отложит приборы и упрет голову в кулак, пока тот ведет рассказ, улыбаясь и ведя кончиками пальцев рассеянно по своей шее под подбородком. Вот как это происходит с женщинами, которые восхищенно заслушиваются своими мужчинами. Язык тела. Еще прядь покрути. Убери руки от лица, Дэниель, развратная дрянь. И пора перестать притворяться, что ты не видишь этого, Стюарт. Дэниель трогает свою шею, и Стюарт сам невольно зеркально повторяет то же движение. Как хочется протянуть руку и сделать так с чужим телом. Притянуть чужую руку, чтоб так сделали с твоим. Ты больной ублюдок. Ты больной ублюдок, Стюарт Томпсон. Дэниель просто ужинает с тобой. Он просто хотел поговорить, а не сразу бросаться в работу. Это вежливость.       Стюарт представляет, как Дэниель, когда они зайдут в квартиру, вдруг толкает его к стене. Он дает ему пощечину. Говорит — я знаю, о чем ты думаешь, Томпсон, я все знаю, я знаю о твоих фантазиях, я знаю, что ты дрочишь, представляя, как я —       — Думаешь, он помнит все свои дела? Интересный способ откупиться. Да… И другое мышление. Нет контакта с миром мертвых. Я сомневаюсь, что адвокаты могут быть рыцарями скорби. Они слишком живые, Стюарт.       Стюарт запоздало понимает, что молчит слишком долго, и закуривает, нахмурившись.       — Не могут, — он качает головой. Его голос серьезен, но губы трогает улыбка. — Слишком живые. Они на стороне живых, а мы говорим с мертвыми. Пытаемся до них докричаться, разговорить. Для адвокатов они уже не важны. Мертвые неспособны к почасовой оплате.       — Да. И правда, — смеется Дэниель, покачав головой. Он запоздало вернется к еде. — Я подумал недавно, что я всем этим занялся, чтобы смочь контролировать что-то. Предупредить ужас мира. Как будто ты продумываешь, как все может пойти не так, и потому тебя сложно разочаровать.       — Но… это так не работает, не правда ли?       Дэниель не знает что ответить — задумывается над этим вопросом вновь. Что-то действительно получилось контролировать? Нет, ты просто сталкиваешься с постоянным беспорядком вновь и вновь. И более того ты приводишь в полный беспорядок собственную жизнь. Вот так. Просто находишь новые и новые возможности как все проебать, дружок. Он отмахивается:       — Задумался. О том, что, наверное, ты прав. Это какая-то иллюзия, что я так защищен от мира. Конечно нет. Энтропия… Все равно все разносит.       Вот-вот. Посмотри, какое я словечко знаю. Энтропия. Красивое слово. Забытое, но знакомое. Стюарт знает, что оно означает. Дэниель умен. Хорош собой, умен, привлекателен. Прекрасно справляется со своей работой. Если бы Стюарт был женщиной, он плевать бы хотел на то, что он неспособен зачать ребёнка. Он бы держался за этого мужчину до последнего.       — Ну, а Монтгомери? Он был рыцарем смер… скорби? — Дэниель смеется, запивая ошибку виски. — Вот же ляпнул.       — Нет. Вы первый, кого я повстречал, — Стюарт улыбается и зачем-то подпирает щеку рукой. Нет, Стюарт. Так смотрят на девушек. Он выпрямляется. — Монтгомери выполняет свою работу так, как будто это она и есть. Работа. Просто работа. Как продавец мяса, или уборщик, или радиоведущий.       — Думаю, долгое время это тебе и подходило. Как мне — Роберт, — Кэмпбелл вытирает о брюки почему-то вспотевшие руки и снимает пиджак. Все ясно, до твоего тела начинает добираться музыка. И взгляд Стюарта.       — Все это было ко времени. Но сейчас судьба…       (Это важно, я тебе больше подхожу)       — …решила, что куда важнее нам не держаться земли. Потому что то, чем мы занимаемся… Чертовски важно. Я, знаешь, ко многому отношусь довольно мистически, я верю, что многое случается не просто так.       Он закончит стакан и обернется на парочку, выходящую к площадке у сцены. Судьба, сама судьба привела тебя в мои руки, Стюарт, говорит Дэниель, и защелкивает наручники на руках Стюарта Томпсона, теперь ты только мой, весь в моей власти.       — Да, — только и может сказать Стюарт.              Пара, вышедшая на площадку, начинает танцевать.       Стюарт видит темное помещение. Луч света следует за парой мужчин, танцующих в объятиях друг друга. Они одеты строго — так, пожалуй, одеваются на похороны. Так они пошли бы на похороны Шелтона. При чем здесь Шелтон? Все просто, эти мужчины — детективы полиции.       Стюарт чуть встряхивает головой, сбрасывая наваждение.       — Рыцарям скорби следует держаться вместе.       — А вот, вопрос таков, — Дэниель кивает в такт музыке, прикрыв глаза. Огонек сигареты прочерчивает слабые кривые, как будто бы он уже продумывает то, что собирается танцевать.       — Имеют право рыцари скорби радоваться жизни? Быть счастливыми?       — Конечно, — Стюарт кивает, не слишком задумываясь. — Рыцари скорби — люди, Дэниель. У всякого человека есть право быть счатстливым, если это не вредит другому.       — Что тебя радует? — он кивает подбородком в сторону Стюарта. И почти все. Пора закругляться. Это все не дарует рабочего настроения. Нельзя забывать о главном. Нельзя забывать о том, ради чего они здесь. Не расхолаживайся. Помни о своей высшей цели.       Работа? Нет, это скучно. Выпивка? Слишком безнадежно. Гольф? Гольф не радует тебя по-настоящему. Если быть честным, ты ненавидишь свои выходные, Стюарт.       — Хорошая компания, — он улыбается и так же кивает ему подбородком. — А вас?       — Танцы и алкоголь. Выпьем за это. Ах… Да мне нечего. Слушай. — он смеется и потирает лицо. — Но надо взять себя в руки, не расхолаживаться. Еще много работы. И потанцую как-нибудь потом. Я тут все послушал, вполне неплохо. Хотя, если потанцевать, пойдем как-нибудь в другое место, из тех, что я знаю. Я знаю чертовски много мест. Давай, доедим и пойдем работать, детектив Томпсон.       Наступает время конца. Конца ужина, конца вечера, конца света. Нет, с этим можно пока повременить; повременить — время — Стюарт чувствует, что снова залипает на одной и той же мысли? Сколько вообще времени? Бросая быстрый взгляд на наручные часы, он невовремя (время!) вспоминает, что вряд ли в его квартире идеальный порядок и полная готовность к приему важных гостей. Дэниель Кэмпбелл — определено важный гость. С другой стороны, теперь они точно будут квиты. С тем, в смысле, в каком состоянии Стюарт видел напарника и его квартиру.       По дороге домой они говорят о музыке, и Стюарт даже не задумывается о том, что в беседах их нет неловкости, нет пауз, свойственных людям, которые еще не близки друг другу. Нет, вот парадокс — пожалуй, именно Дэниеля Кэмпбелла из всего мира можно было бы назвать сейчас близким Стюарту Томпсону человеком. Определенные знания сближают даже в тех смыслах, которые могут и не слишком нравиться, но пути назад нет. Стрелка часов неумолимо движется вперед.       Все мысли о музыке и танцах — о музыке и радио, или о музыке и мюзиклах в конце концов (не сказать, что он меломан, но мисс Махони определенно раскрыла глаза на многое что может ею являться. Ну что, из простого и недавнего, Джон Кейдж? Именно он и начал свою пьесу в голове Дэниеля Кэмпбелла, когда он зайдет в квартиру Стюарта. Он… Здесь. Здесь им пахнет, здесь он существует. Стюарт почти поспешно предлагает выпить кофе, чтобы отвлечь Дэниеля от созерцания вида его жилища. Ему почти неловко. Бутылка на столе, пятна разлитого спиртного, еще из коридора можно завидеть неубранную постель.       — Обычно здесь… иначе, — со смешком заявляет Томпсон, отправляя пальто на вешалку с плечиками. Обычно он аккуратен. Во всем есть система. Просто не в том, что касается Кэмпбелла. А Кэмпбелла в последнее время, кажется, касается все. И вот сейчас, сейчас, сейчас Дэниель все должен понять, он должен схватить Стюарта за плечо, встряхнуть, посмотреть ему в глаза, нахмурившись, строго сказать, что он…       — Так что насчет кофе?       Оглянувшись и стянув ботинки, Кэмпбелл кивнет:       — Да. Пожалуй, кофе. Давай на кухне.       Туда он пройдет уверенно и положит папки на стол. Уйдет в ванную, чтобы воспользоваться уборной и помыть руки — и обязательно принюхается к своим рукам.       Вернувшись, он откроет первую папку, стараясь и не обращать внимания на Стюарта. Фотографии. Увечья. Он тяжело вздыхает, увидев весь объем. Она совсем не понимала, что с ней происходит. Он ей нравился? Она ему доверяла? Как он это провернул? Улики. Явно падала и билась сама. Но так жестоко и так много. Голова, колени, бедра. Худенькое тело. Но все еще доверчивая улыбка. Кто это фотографировал? У Дэниеля сильно застучит сердце. Отложим эту мысль.       Стюарт приносит на кухню коробку кнопок и пробковую доску и вешает последнюю на пустующий гвоздь над столом.       — Я иногда приношу работу домой, — объясняет он с невеселым смешком. — В обход протоколов, да-да. Я своего рода плохой коп. Сейчас поставлю кофе. Можете пока закрепить то, что считаете значимым.       — Ну ничего себе, — Дэниель даже присвистнет, искренне удивленный. — Это же еще нужно додуматься. Хорошо.       Он вешает несколько фотографий с увечьями. Выбраны они… Не слишком ли хороши? И вот, взгляд девочки на следующей. Он уставится на снимки. Помотает головой.              — Может, потребуется еще… Отыскать то дело, по ее «самоубийству». Отправить запрос по их округу.       — Пожалуй, — Стюарт разливает содержимое кофейника по двум чашкам и аккуратно — максимально непринужденно — прячет полупустую бутылку от спиртного в буфет. — Но придется действовать осторожно. Скажите, есть ли у вас знакомые в других округах? Я бы предпочёл избежать официального пути. Во-первых, это долго, а во-вторых — следует помнить, что эти люди сумели выкрасть дело из нашего архива. Любое шевеление по этим делам может привлечь к нам преждевременное внимание.       Прежде чем ответить, Дэниель отхлебывает и причмокивает. Стыдно признать, но он уже хорошо знает, что значит «кофе от Стюарта». И он ему нравится. Может, стоит перестать терзать миссис Голд? За чем же дело стало, дружок, открывай свой широкий ротик и…              — Надо будет отстать от миссис Голд и взять тебя в кофейное рабство, — он коротко улыбнется, вываливая прочие материалы. — Фотографии того периода… Заключения психотерапевтов… Какие-то еще заметки… И вот еще папка с фотографиями и наблюдениями врачей…       Стюарт краснеет. Он сам этого не заметит, но щеки его трогает румянец. В рабство, в кофейное рабство! Какая чушь, какая ерунда. Весь кофе в мире только для Дэниеля Кэмпбелла. Стоило бы объяснить, что управляться он умеет только с кофейником. Но момент ушёл.       — Так что там со связями в других округах? Выпиваете с коллегами на выходных?       — Обижаешь, я работаю в полиции лет… — Дэниель останавливается задумчиво взглядом на румянце Стюарта, и сердце его пропускает несколько ударов. Так. Что? О чем? Он выпрямится, нелепо захлопав себя по карманам. Что это? Смущение? Отчего? Почему? Ты идиот, не забывай, что чтение лиц это игра в лотерею. Или просто желаемое. Желаемое. Дэниель смотрит на него, а Стюарт старается этого будто бы не замечать. Не смотреть в ответ. Слишком страшно.       — Лет… Семнадцать. Конечно же я знаю, то тут, то там людей. Так, поверхностно. Но что-то да придумаю.       — Не сомневался, что вы легенда. Наверняка отлично играете в бильярд.       — Ну… Нормально. Ладно. Почитаю записи психиатров и врачей, — Дэниель достает сигареты и открывает бумажную папку, скрепленную резинкой. Стюарт тоже притягивает к себе часть документов наобум. Пытается погрузиться в чтение, но слова расплываются, танцуют по странице. Не так, как если бы он перепил, нет; так, когда бывает, когда сосредоточиться на чем-то просто невозможно. Работать с Кэмпбеллом в одном кабинете еще сносно, но сидеть на собственной кухне — и так близко — нет. Стюарт Томпсон собирается закурить и совсем уже готов взять себя в руки, когда Дэниель Кэмпбелл прерывает вдруг молчание — и все начинается сначала.       — Нет. Нет, — смеется тот вдруг. — Что ты только наговорил? Легенда. Ты уж поболе легенда.       — Что? — Стюарт поднимает взгляд, так и не донеся зажигалку до сигареты. — А, — кивает и все-таки прикуривает. — Таким копам, как я, свойственно перегореть к годам тридцати пяти-семи. Это еще ничего не значит.       — В этом есть зерно правды… — Дэниель кивает. — Я видел тех, кто перегорают. Страшное дело. Я из другого теста. Мне суждено быть до конца вот в этом состоянии. Пока меня не спасет… Ну, например, какая-нибудь болезнь. Паркинсон, — он быстро бросит взгляд на Стюарта, тайно — тайно даже для себя — желая увидеть еще какие-то перемены. Не эмоции, а чистые и ясные буквы на белом лице. Стюарт вскинет мгновенно брови.       — Паркинсон? — он удивленно посмотрит на напарника. — Странный выбор. Почему не обширный инсульт, например?       — Да? Да… Вполне вариант. Или что-то с печенью, — Кэмпбелл уткнется взглядом обратно в документы. Нет. Ничего. Это все твои мерзкие фантазии, дружок.       Стюарт пытается вернуться к чтению документов, но понимает, что концентрация потеряна безвозвратно. Его взгляд бездумно блуждает по страницам, пальцы перекладывают туда-сюда бумагу. Имитация деятельности. Можно подумать, если знать, что он делает, что он хочет как можно дольше тянуть это расследование.       Это совсем не так.       — Вы сказали, что видели тех, кто перегорает, — настала очередь детектива Томпсона нарушить тишину. — Как… это происходит?       — Как происходит?.. — Дэниелю не так просто переключаться между двумя режимами, владеющими его сознанием — Стюартом и Делом. Как будто все это — самая важная часть в его жизни. После этого можно сворачиваться.       — Это происходит после какого-то конкретного дела. Что-то перегорает в голове. Даже… Сразу он сам не поймет, что что-то изменилось. Но ему вроде становится чертовски все равно. На мертвых, на живых. И в один момент он говорит — с меня хватит. Он выходит из кабинета и никогда больше не возвращается. И никто не знает, что там с ним дальше. По другую сторону мира.       — Вы знали сами таких? — голос Стюарта звучит иначе. Тише. Что, Стю, хочешь заглянуть в будущее, подобно Мэделин Махони? Уверен, что это хорошая идея?       — У нас, здесь, таких хватало, — Дэниель усмехнется. — Уж особенно здесь. Ты же понимаешь.       — Иногда мне кажется, что я просто спятил, Дэниель, — Стюарт качает головой и затягивается сигаретой, раскрыв широко глаза и подняв брови, а после смотрит прямо на Кэмпбелла. — С того самого дня, как меня перевели сюда. К… вам. Честно говоря, иногда я думаю, что мы оба безумны, и это безумие заразно, а потом… мне снова кажется, что слетел с катушек только я.       У Дэниеля перехватит дух. Почему? Что? Что ты в этом слышишь? Отзвук своего безумия? Он делится с тобой. Он желает помощи и успокоения. Что ж, у Дэниеля этого нет.       — Ты прав… Судя по всему… В этом округе что-то не так. Я всегда это чувствовал. Но как видишь, я еще не слетел с катушек.       — Уверены? — Стюарт усмехается и качает головой. — Хорошо. Или наоборот, жаль. Не пойму.       — Я? Ну нет. Пусть все вокруг так и думают… — его напарник покачает головой. — Шеф. Или моя жена. Я всегда думал… Что я понимаю какую-то… Истину. Вот и все. Долгое время мне казалось, что я так и буду один. Пока не встретил, например, мисс Махони.       — Истину, — внутри что-то дернется — странный порыв, направляющий его прямо к Дэниелю. Стюарт кивает. Мисс Махони. Конечно, мисс Махони. — Да. Понимаю.       — У тебя не было такого ощущения? С твоим сумеречным зрением?       — Было. Оно и теперь есть, — Стюарт делает неясный жест рукой. — Не уверен, что это. Чувство собственного раздутого величия. Может, самообман. В смысле… я знаю, что нет. Но порой даже хочется так думать.       Он вдруг усмехается.       — Ну ладно. Не обращайте внимания, детектив, к вечеру на меня находит, бывает, меланхолия. Это на работе я шутник и весельчак.       — Нет, нет, послушай. Мы и собирались об этом поговорить, разве нет? — улыбнется Дэниель, закладывая страницу пальцем. — Про величие, что с ним? Что ты невероятный детектив? Или что ты создал мир?       — Что? Нет, — Стюарт почему-то смущенно морщится. Странное, должно быть, зрелище для человека с такой внешностью. — Больше чувство, что тебе доступна, или скорее будет доступна такая… такое знание… закрытое от всех прочих. Чувство, что ты был рожден… Я имею в виду, у меня есть, бывает… чувство, что я рожден, чтобы быть копом, — он неопределенно ведет плечом, направляя расфокусированный взгляд сквозь стол. — Чтобы избавить весь Нью-Йорк от скверны, или… наоборот. Возможно, я и есть скверна, если вижу ее лишь я.       — Нет, не только ты, — Кэмпбелл кивнет куда-то назад. — Если дочитал мое дело, там много свидетельств о таких, как ты. И, честно говоря, я тоже думаю, что судьба застолбила тебе место для раскрытия… этого всего. Всего, что и я пока не могу собрать в единую картину. И нет, нет, мы не сошли с ума. Это все… Оно действительно так и есть. И, может, не пойму я, но поймешь ты, потому что ты… Твои способности… Все складывается.       — Сумасшедшим тоже кажется, что все складывается, — Стюарт улыбается. — Но хорошо. Я вам верю, детектив. У нас будет система сдержек и противовесов.       — Более того… Знаешь ли, я не говорю, что нужно полностью откинуть здравомыслие. Нужно помнить, мы работаем здесь, на государство и на мертвых. Нужно чистить зубы, нужно заполнять отчеты и по протоколу вести допросы. Нужно обедать. Все эти вещи… Будет ли та истина раскрыта или нет… Они так и останутся.       Дэниель кивнет серьезно сам себе. Вроде бы… И тут подбито. Как правильный стул с уроков труда. Стоит, и каждая палка упирается друг в друга. Он посмотрит на Стюарта еще раз. Скорее… Видно, что он больше имитирует чтение. Он просто устал и переживает сложное время. А ты же помнишь, дружок, что ты стремишься причинять Стюарту Томпсону только благо? Он вздыхает в конце концов и собирает себе папку что читает и папку с фотографиями.       — Знаешь, уже поздно, Томпсон. Я думаю, тебе лучше отдохнуть перед работой. А я дома разберу большую часть, вот это. Если что-то найдется, сообщу.       И он прав. Нужно отдохнуть. А знаешь почему, Стюарт Томпсон? На пути отсюда к участку, в квартире сидит мужчина перед печатной машинкой и перестает писать, вдруг расслышав что-то. Но прежде чем он обернется, на его голову обрушится молоток. Один раз. Проломит череп. Второй раз — сдирая кожу и ухо, очутится в плече. В третий раз — молоток застревает в затылке. А убийца, закинет молоток в пакет и начнет рыскать в ящиках стола. И после — исчезнет из поля зрения Стюарта Томпсона.       Нужно отдохнуть. Точно нужно отдохнуть. Так он и правда сойдёт с ума, окончательно повернётся на всем этом, будет видеть только трупы, никаких людей, вообще ничего, кроме крови, кроме размозженных черепов, иголок в членах, раскуроченных тел, изуродованных до потери хоть какой-то человечности. И ты станешь таким же. Ходячий мертвец.       Он забывает все, что говорил ему Дэниель, и со смехом качает головой. Закрывает лицо рукой.       — Я… возьму выходной завтра, детектив. Позвоню в участок с утра. Я только что видел, как один человек убил другого молотком. Где-то между нами и участком.       Это почему-то глубоко ранит детектива Дэниеля Кэмпбелла. Глубоко в сердце. Ему же правда плохо. И может быть… стоит раскрыть глаза. Эта работа ему не подходит. Он выгорит просто потому, что все так хорошо видит.       — Мне жаль, Стюарт, — Дэниель подожмет губы, прижав папки к себе. — Я выйду вместо тебя завтра.       И на пороге он произнесет задумчиво:       — Тебе бы наверное… женитьба была бы неплохим решением. Чтобы ты не оставался один. Это не мое дело. Да в общем, — он махнет рукой. — Знаешь… Звони в любое время.       Если бы Дэниель Кэмпбелл был бы такой женой… Он…       Ты можешь просто уйти, думать об этом подальше? Внизу, уже уехав, уже за рулем своей машины? Уже у себя дома с разложенными папками напротив? Если бы Кэмпбелл был этой женщиной, то он бы целовал его и обнимал, и гладил бы по волосам, и приготовил бы вкуснейший черничный пирог. Все знают, что нет ничего лучше черники для сумеречного зрения. Не так ли?       Дверь за Дэниелем Кэмпбеллом закрывается, и Стюарт чувствует, что ему не стало легче. Нет. Стюарт, тебе стало только хуже, не так ли? Ты чувствуешь, как жжется и зудит табельный пистолет, просит оказаться в его рту, в твоем мерзком, похабном, пошлом, извращенном рту, сделать так, чтобы твои глаза больше никогда ничего не видели. Чтобы сердце больше не болело, Стюарт, разве не этого тебе хочется больше всего на свете.       Ему кажется, что где-то внутри, глубоко внутри, или наоборот, наверху, или, может быть, в глубине — не в его собственной, просто в глубине, в глубине мира, на том слое, в который даже ему никогда не проникнуть, сколько ни щурься и ни прислушивайся, сколько ни задавай правильных вопросов, ему кажется, что где-то там идет война за Стюарта Томпсона, детектива полиции Нью-Йорка. Одна сила, жадная, древняя, ненасытная, она алчет Стюарта Томпсона, как древняя вагина (и снова мы об этом, да, дружище?), она хочет пожрать его, но сделать это медленно, смакуя каждую его косточку, каждую его жилку, каждую клеточку его тела и духа. Другая сила — разрушительная, жестокая, воинственная, словно божественная длань, страстно желает разорвать его на куски, раскидать по миру, чтобы каждый из них по-прежнему жил, но был обезвожен, обездвижен, обессилен, обезврежен навсегда. Глаза Стюарта Томпсона будут вечно смотреть в пустоту, неспособные сдвинуться с места, и если на него, если на него лягут осенние листья, то он будет всегда видеть лишь их гниение. Но есть и третья сила, Стюарт хочет верить, есть что-то третье, что убережет его. Что спасет его, закроет большими крыльями с фантастическим оперением, и зло отступит, и опасность минует.       Этот округ сведет тебя с ума.       Странные образы покидают его, будто никогда их и не было, будто и детектива Дэниеля Кэмпбелла здесь никогда не было, а пустота остается, и Стюарт льет в эту пустоту оставшийся в чашке Дэниеля Кэмпбелла кофе с гущей и шелухой, в странном порыве облизывает кружку в тех местах, где тот касался ее губами, Стюарт льет в эту пустоту оставшийся виски, Стюарт остается с пустотой, всепожирающей, зияющей, вечной.       Чудо, что ты дожил до утра, дружище. В какой момент тебя так помотало?       Он не в силах звонить в участок. Кэмпбелл — хороший коп, хороший парень, хороший друг, он прикроет. Скажет, что Стюарт Томпсон нездоров. Не из-за того детектива беспокоился Капитан. Слепые ведут друг друга — нет, слепец один мотается по Нью-Йорку, пока не обнаруживает себя на знакомой улице. Ведомый мышечной памятью, он вдавливает кнопку звонка.       Она удивлена, увидев его — сколько прошло времени? Она постриглась, Стюарт успевает отметить лишь это, прежде чем броситься к ней, целуя отчаянно куда-то мимо губ; она уворачивается, пытаясь изобразить целомудрие, но сдается; о, ей тоже нужно это, она тоже истосковалась по страсти, которую может принести к ее ногам лишь истинный рыцарь скорби. У нее есть презервативы, он не думает об этом, ему нужно больше, он говорит ей — ударь меня по лицу, она смеется, он трясет ее за плечи, и она бьет, а он воет, как раненый зверь, он кусает до крови щеки, сминает чужое мягкое тело, он злится, потому что оно принадлежит не другому, оно принадлежит ей, чужой, кудрявой, черноволосой, той, которая, казалось ему когда-то, чудо как хороша, ее правильная грудь трясется, пока он, сотрясаясь в судорожных фрикциях, пытается достать до чего-то глубоко внутри себя самого, до чего не дотянуться, даже засунь он обе руки себе в глотку по локоть.       Они лежат в тишине.       Знаешь, Стюарт, вообще-то я обручена, говорит она, и он только теперь замечает кольцо на ее миниатюрной руке.       Господи, говорит он. Господи, говорит он, качает головой, усмехается, затягивается сигаретой. Что, спрашивает она, господи, цедит он через зубы, какая же ты шлюха. Она бьет его снова, но не понарошку, в этот раз она бьет его со всей дури, она вкладывает в удары всю злость всего мира, всю злость на Стюарта Томпсона. Убирайся, кричит она, и голос ее меняется на почти нечеловеческий, ее глаза сверкают.       В фойе, на первом этаже, все его тело будто сковывает, он почти падает на колени, ему хочется рыдать. Как это бесполезно.       Ты был хорошим детективом, Стю, пока был человеком. Совсем скоро ты перестанешь им быть.       Он лежит в ванне давно остывшей воды. Нет, никаких порезанных вен, но тело кажется слишком тяжелым, чтобы… и, может, просто заснуть…       Но дверной звонок вырывает его из знобкой дремы — он прислушивается с секунду к воцарившейся тишине, чтоб убедиться, что ему не показалось, и в одном халате открывает…       — Дэниель? — о, что же не «детектив»? Он явно бежал, вспотел, задохнулся — привалился к косяку, нет, упер руки в колени. Даже ноги трясутся. Нет, это уже не для тебя, дружок. Сигареты и алкоголь сделали свое дело, и забрали у тебя молодость и жизнь. Или что-то еще? Да! Дэниель зажмуривается и выпрямляется.       — Я… Прости… Не разбудил? — его взгляд безумный мечется по Стюарту. Был в ванной. Влажные волосы. Чертовски хорош. Да-да, сконцентрируйся. — Давай… Зайду.       — Д-да, конечно, — Стюарт поспешно отступает в сторону, приглаживается инстинктивно волосы, а взгляд впивается в Дэниеля. Не ранен. Просто запыхался. Запыхался Кэмпбелл, а сердце готово предать самого Стюарта.       — Что случилось?       Но ему было бы все равно, спал бы Стюарт или нет, это неважно. Кэмпбелл заходит в квартиру и захлопывает за собой дверь. Из кармана достает фотографию и смотрит на нее яростно и отчаянно.       — Вот. Я смотрю, я смотрю на нее, и это что-то не то. Я понимаю, что я знаю этого человека, я… Или нет, не понимаю. Не понимаю. И теряю это ощущение, что я его знаю. Потом… Что-то вертится на языке. Блять. Смотри. Ты видишь? Кого ты видишь?       Он разворачивает фотографию к Стюарту. Горизонтальное фото, комната девочки. На столе разложены учебники, игрушки, свет бьет из окон, почти закрывая лицо второго — кто сидит напротив девочки, восторженно глядящей на него. И имя ему Эндрю Барком. Эндрю Барком, куда моложе и светлее волосами, без усов и бакенбард. Фотограф, который отправился к лесам Амазонки. Фотограф, при присутствии которого на местах убийства Стюарт всегда чувствовал этот взгляд. Тот самый взгляд.       — Эндрю Барком, — Стюарт чувствует, что его кровь холодеет. Сильнее, чем в ванной, сильнее, чем в самый лютый мороз.       Какие-то челюсти со звучным щелчком смыкаются вокруг него. Ты попался, Стюарт, никуда тебе не выбраться. Он со вскриком разворачивается и бьет кулаком в стену — один, два, четыре раза.              — Блядь, блядь, СУКА! Каждый раз, еб твою мать, каждый ебаный раз, — картинки проносятся перед его глазами, — каждый, мать твою, раз, когда он… я слышал что-то, блядь, Дэниель, я каждый раз слышал что-то, когда он был рядом, когда ты приносил фотографии, когда мы столкнулись в морге, БЛЯДЬ!       Дэниель молча смотрит на срыв Стюарта. Однажды он уже видл такое — в машине. Что ж… Нет. Это все неважно. А сказанное Стюартом просто глупая шутка. Эндрю Барком? Милый мужик, единственный, с кем из участка он мог хоть чем-то поделиться после смерти Роберта?       — Ты врешь, — ужасающе спокойно говорит Кэмпбелл и почти грубо вырывает фотографию из пальцев Томпсона. И… Что-то щелкнуло. Он уверен, что этот щелчок слышал весь город. Это не челюсти. Это взведенный курок. Т Триггер, который означает, что теперь… наваждение спало, и все встало на свои места. Ну или же… что наваждение только начинается? Дэниель нервно достает сигарету и закуривает, глядя на фотографию. Ему даже кажется, что злополучное лицо, теперь понятное и совершенно знакомое, ухмыляется ему. Ухмыляется, подмигивает и говорит:       Дэниель, не подсобишь? Отдай мне пачку сигарет. Я совсем позабыл свою.       Или       Дэниель, отнесешь эти фотографии сам?       Нет, там не было никогда знака вопроса.       Отнеси эти фотографии сам, я не хочу идти наверх.       Или       Угости меня сегодня       Или       Расскажи что там с делом с самоубийцами, Дэнни или       Бесплодие — это хреново. Думаешь, с таким стоит жить? Это реально все подстава, ты не найдешь жену, а приемный ребенок будет тебя ненавидеть, ты сгоришь на работе рано или поздно, тебя задолбают коллеги, тебе будешь невыносим ты сам.       — А… — выдыхает Дэниель и роняет фотографию на пути в туалет. Стюарт цепенеет, и это пугает его даже больше, чем то, что происходит. Его тело застывает в ужасе, слыша спокойный голос Кэмпбелла. Он медлит всего секунду, прежде чем рвануть за ним к ванной, и только услышав звуки рвотных позывов он отпрянет назад в растерянности, неуверенный, что пора отступить. Он отправляется на кухню, позволяя Дэниелю сохранить приватность и достоинство в моменте слабости. Возможно, это смертельная ошибка, но скорее всего, нет; он бы почувствовал. Он подставляет горящую руку под воду на кухне. Мир холоден, остер и жесток, и единственное горячее, что есть в нем, Стюарт, это кровь, рвота, моча и сперма. И дерьмо, конечно. Дерьмо, в которое вы с Кэмпбеллом вляпались по самые уши. Стюарт чувствует себя грязным с головы до ног. Скажи, Стю, насколько глупо сейчас ты чувствуешь себя? Ты думал, что возможно будет защитить твоего драгоценного Кэмпбелла, а все случилось еще до того, как ты появился здесь. Ты чужой, ты новичок, тебя не посчитали, не возьмут в команду, ты вне игры.       Сам вид воды, в которую был погружен Стюарт Томпсон, вызывает в Дэниеле ту желанную тошноту, которую он испускает из себя в туалет. Он ждет, что выйдут черные сгустки, как у мистера Махони. Но там… Нет ничего интересного. Ты идиот, Дэниель Кэмпбелл. Ты сам выдал себя ему на блюдечке, пробалтываясь за бокалом пива или внизу за сигаретой. Капля за каплей ты выболтал ему всю жизнь и исполнял танцы по его заказу — мысли о смерти и собственной никчемности, мысли о немыслии, что с Эндрю что-то может быть не так, подачки и поручения. Эндрю определенно тебя выебал.       И его снова выворачивает.       Стало только слегка легче. Дэниель прополощет рот и выйдет наружу.       — Я бы… Хочу выпить.       Стюарт молча кивает и ставит на стол пару стаканов.       Впрочем…       Впрочем, возможно, быть вне игры даже хорошо. Тогда можно менять правила.       Виски льется по стаканам, в горло, снова по стаканам. Стюарт садится, с усилием вминает лицо в ладони. Самое время совершенно не к месту вспомнить, что ты в одном халате, а рядом с тобой сидит он, да, Стю? Ебаный ты извращенец.       «господикакаяжетышлюха»             — Что ты… — Стюарт качает головой. Он не знает, что говорить. Ему хочется найти ублюдка и пристрелить его прямо сейчас.       Дэниель отхлебывает драгоценный виски и стягивает с себя пиджак. Он вспотел, нижняя майка так и липнет, и он чувствует от себя омерзение. А что если… если ты не помнишь все, и в любом случае не вспомнишь все, кто же может гарантировать, что твои странные чувства к Стюарту — не результат этой чертовой силы Эндрю? Он коротко выдыхает.       — М. Значит, я знаю… как он действует. Нам нужно продолжить расследование. Чтобы узнать кто он.       — По крайней мере, теперь мы знаем, кого опасаться, да? — Стюарт издает сдавленный смешок и качает головой. Берет со стола сигареты, закуривает — кладет пачку между ними.       — Дэниель… — негромко начинает Стюарт Томпсон. Опять не «детектив»? Это халатность, Стюарт. Халатность. Ха!       — Ты не мог знать. Если это действительно он, если он действительно так силен, ты не мог ни о чем догадаться.       — А я это понимаю, — он усмехнется. — Понимаю. Никаких шансов. Он появился где-то чуть меньше года назад. Конечно, он все знал. Он узнавал это из первых рук. У меня или у Роберта. Он начинает с просьб поменьше… Пока… Пока, видимо воля не будет подчинена. И с девочкой. Я думаю… Он тренировался. И чувствовал себя безнаказанным. Понимаешь? Он чувствует себя безнаказанным.       — Выродок, — вырывается у Стюарта. Он качает головой. — Я… думаю о том… что можно было бы просто убить его. Пристрелить, как взбесившуюся скотину.       — Значит, Томпсон… Мы планируем убийство? — Дэниель смотрит на напарника внимательно и с надеждой. — Так, как смогут спланировать два детектива?       — Да, детектив Кэмпбелл, — Стюарт кивает и спокойно смотрит на него в ответ. — Я не вижу других вариантов.       — Что ж, — тот прикроет глаза, допьет стакан и нальет добавки. — Я рад, что ты сказал это. Рад, что мы думаем одинаково. Просто тюрьма… Не удержит его.       Он задумается о том, как это могло быть. Эндрю Барком, привязанный к стулу, надеящийся, что сможет повлиять на Стюарта, и вскоре теряющий любую надежду и теряющий собственную власть после того, как Томпсон совершит то же самое с его зубами и лицом, что и со стеной недавно. Он скажет засунуть в его рот, ставший кровавой дырой, сотни таблеток, они затянут ремень на его шее, они будут топить его в ванной, пока все его существо не расщепится на атомы. Так вот какую тьму ты скрывал в себе, Дэниель Кэмпбелл?       — Он совершал ужасные преступления, против сути человечности, — тихо и сдавленно скажет он. — Он дьявол. Но смертный.       Дэниель Кэмпбелл хочет, чтобы Эндрю Барком молил о пощаде.       — Надо сказать Мэделин, что мы беремся за эту работу… Или лучше ничего не говорить. Да. Наверное, ничего.       Стюарт Томпсон возбуждается. Его возбуждают мысли Дэниеля Кэмпбелла, не фантазии о Баркоме, а мысли о том, как Стюарт будет делать это. Стоит ли что-то сказать ему?       Сможет ли он сделать это?       Сможет ли он сделать это для Дэниеля Кэмпбелла?       Стюарт Томпсон залпом выпивает два пальца скотча и даже морщится. Качает головой.       — Если это будем делать мы, Дэниель, — он осторожно запахивает на себе поплотнее халат. — Мы будем уверены, что все сделано правильно. Стоит это отдать кому-то другому, и никто не может гарантировать, что все случится правильно. Так… как ты этого хочешь, — он смотрит на него исподлобья. — И я… прекрасно тебя понимаю.       — М… — он кивает, отворачиваясь от Стюарта. По-хорошему лучше сейчас… Вернуться к работе. Но он не может. Не сможет сконцентрироваться. И лицо Эндрю Баркома то и дело возникает в голове, пронизывает каждую клеточку. Это все обман, Дэниель. Все твои мысли могут быть обманом. Все, что ты чувствуешь — может быть обманом.       — Да. Только мы сможем. В конце концов, на тебя он неспособен подействовать. А я… Знаешь, теперь я ни в чем не уверен. Сказать тебе честно, Стюарт? — он пьет жадно. — Честно, я уже думал о самоубийстве. Долго, пока он не уехал.       Это будто удар поддых. Следовало бы и самому догадаться — о чем еще может думать человек, переживший подобное?       Стюарт молчит некоторое время, докуривая. Что, ты все еще возбужден, Стюарт? Тебя возбуждает твой несчастный алкоголик-напарник, переживший страшное, переживший такие ужасы, которые едва ли под силу человеческому воображению — потому что они находятся где-то за его гранью? ГРАНЬЮ КОТОРУЮ И ТЫ САМ ДАЖЕ НЕ МОЖЕШЬ ЕЩЕ ВООБРАЗИТЬ СТЮАРТ       — Я понимаю, — он кивает и говорит совсем тихо, но вкрадчиво. Вдавливает сигарету в дно пепельницы, сминает фильтр. — Но ты выжил. Выстоял даже без моего сумеречного зрения. А теперь…              Он сглатывает. Пожимает плечами. Нет, ты серьезно собираешься произнести это вслух, не правда ли? Это безнадежно, ты безнадежен.       — …есть я, — и я-аааааа бо-ооо-льше всего-о-о на све-е-ете хочу (ЗАЩИТИТЬ) тебя.       — Есть ты… — повторит Дэниель и улыбнется. Даже если чувства его — выдумка, это никак не умаляет величия и важности Стюарта Томпсона. Просто Эндрю не учел важного. Не учел самого Стюарта.       — Да. Это меня чертовски обнадеживает. Мы… Потом, уже завтра, мы покопаемся в прочих записях, найдем его имя, или его настоящее имя. Мы узнаем о нем больше. Больше информации — больше форы нам. И так… Не знаю, когда он вернется. Но он вернется. Об этом узнаете или ты или мисс Махони. И мы… Начнем охоту. — Дэниель смущенно усмехается. Прозвучало как-то уж слишком брутально для тебя, нет?       — Давай за это и выпьем.       Стюарт широко улыбается, его глаза блестят. Дэниель звучит так уверенно. Круто. Потрясающий Дэниель Кэмпбелл. Стюарт Томпсон, еще несколько секунд назад думавший о том, что неплохо было бы переодеться, почему-то решает оставаться в халате. В конце концов, его вытащили прямиком из ванны, так? Это абсолютно нормально.       — Давай, — они чокаются, и Стюарт пьет, глядя без отрыва на Дэниеля. Еще, еще! Только не смотри на него уж так сильно, Стюарт, это может даже показаться странным. Есть еще ощущение, что гладят против шерсти. Как набатом стучится отвратительное имя в висках. Как быть с собой. Дэниель хмурясь смотрит на полоску обнаженной ноги под халатом, мотнет головой. Надо бы свою реальность отвоевать.       — А… Кстати. Ты был прав. Насчет человека с молотком. Был вызов, и вот. Представляешь. Думал позвонить тебе, вдруг что расскажешь, но… Что там торопиться? И ты отдыхал все же. Тебя это-то и выбило.       — Он сидел за печатной машинкой, не так ли? — Стюарт усмехается, еще не дождавшись даже утвердительного кивка. Но меня не это выбило, честно говоря.       Вот, блядь, ляпнул. Он пожимает плечами. Соберись.       — Не конкретно это. Знаешь, Дэниель, может, будет даже лучше, если иногда ты станешь говорить мне, что мне нужно взять себя в руки.       Да-да, а потом ты будешь на это дрочить ночью, да, Стюарт-извращенец?       — Что-то вроде такой встряски. Привести себя в чувства.       В смысле, тебя. Тебя, Стюарт, а не себя, ты еще не столько выпил, чтобы ТАК заговариваться.       — Взять себя в руки? — Дэниель вскидывает брови и заливает свой стакан щедро, почти до краев. Да, бесстыдно. Я пью так. Я пью много. Я хочу напиться и не уезжать никуда. Я хочу лежать в твоей постели, под твоей охраной. О, пусть это будет возможно. О большем я не прошу. Мне ничего не надо.       — Ты, Стюарт Томпсон, как появился, уже был таким… Невозмутимым. Я думал, что у тебя нет с этим проблем. В смысле, мне не всегда удается и понять, что там у тебя. На лице. Понимаешь, чтение… лиц. И… М, — он показывает пальцем, мол, еще не закончил, и закуривает. — Только несколько раз видел. Как сегодня, и в машине. Я думаю, ты довольно вспыльчивый тип. Но очень хорошо держишь себя в руках. А может, и просто не так много чувствуешь. Ты вообще помнишь, что я думал, что ты психопат?       — Ха, — Стюарт усмехается, изгибая уголок губ, уже зажав сигарету в зубах. Прикуривает, глядя искоса на Дэниеля — не отводит взгляд. Совсем осмелел, что ли?       — Помню, да. Что, все еще так думаешь? — он ведет бровью и вторит движению бутылки в руках Кэмпбелла — блядь, а нормально сформулировать мысль можно? Тоже доливает себе стакан. Вот бы он напился так, чтобы не мог никуда уехать. У Стюарта есть диван, но он оставит его для себя, а Дэниеля положит спать в собственной постели. Там останутся его волосы, его пот, его слюна, его запах. О боже, как это будет хорошо. Как это будет охуительно хорошо.       — Я вспыльчив. Просто не на работе, Дэниель. А работа занимает бóльшую часть моей жизни.       — А… — Дэниель отводит взгляд — а это делает он за последние полминуты довольно часто, неспособный ни на чем долго концентрироваться. Или точнее — просто нельзя. Все выдаст. Щеки станут краснеть, кровь прильет не к тем местам. Что-то не то, и все системы считывания, как если бы Дэниель был космическим корбле в бесконечном пространстве, дают сбой. Знаешь, что впереди? Черная дыра.       — Сейчас я думаю, что просто твоя личность, если бы мы составляли такой профиль убийцы, она идет и от отца. И от матери. Пришлось быть замкнутым. Потом сумеречное зрение. Все непросто, в общем, — и он пьет, зажмурившись. Хочет поговорить о себе? В нем нарцистическая составляющая. Он знает, что хорош. И ему важно чужое мнение. Точно!       — Но я считаю, что тебе ничего не нужно говорить. В смысле, ты справляешься отлично. И работаешь. Системно. Внимательно.       Стюарту хочется думать, что Кэмпбелл им восхищается. Можно даже подумать, что он тоже собой восхищается. А это разве не так? Разве ты не считаешь себя прирожденным детективом?       Нет.       Быть прирожденным копом и быть лучше всех — это разное.       — Мне приятно это слышать.       Стюарт даже опускает взгляд на пару мгновений, чтоб потом снова тяжело посмотреть на Дэниеля и пояснить:       — От тебя. Я с первого дня думал, что, похоже, тебе будет невыносимо со мной работать. Я имею в виду, блядь… я не напрашиваюсь на ебучие комплименты, если что, — Стюарт тихонько посмеивается.       — Но это… — он растерянно смотрит на свою руку. Кожа содрана. Повинуясь странному порыву (который, тем не менее, он уверен, идет именно изнутри), он опускает указательный палец в свой стакан и проводит по костяшкам. Конечно, будет щипать, гений ты хуев. Он быстро облизывает палец и смотрит на Дэниеля. Что он, интересно, подумал?       — Это не показатель ебаного профессионализма, думаю. И думаю… мне это действительно нужно.       Он смотрит на Дэниеля. Так и смотрит. Что — это? Ну же, блядь, ну спроси, пожалуйста, господи, господь распроадский, что ты творишь, Стюарт, нет, пусть не спрашивает ничего вовсе.       Дэниель хмурится, глядя на странные движения Стюарта, и кто бы мог подумать — отводит взгляд. Ну конечно. Он и правда там содрал руку. Он наклонится, чтобы рассмотреть и присвистнет.       — Ничего себе ты. Тебя должны бояться все стены в Нью-Йорке.       Но вернемся к тому, что говорил Стюарт Томпсон. Он признал. Ему нужно признание. Он жаждет… Плохой мальчик. О… Дэниель с силой вдавливает бычок в пепельницу.       — Ну да, ты показался тогда нахалом. Вел себя… Ну, как мудак. Ну правда, — он рассмеется. — Зашел и говоришь… Привет, дружище. Или что там.       — Блядь, — Стюарт тоже смеется. На работе он почти не позволяет себе брань, но здесь… здесь его королевство.       — Да. Да. Вел себя, как абсолютный мудак, признаю, — он кивает. Какое мазохистское удовольствие ты испытываешь сейчас, Стюарт? Сильное? Насколько сильное? Достаточно сильное? — Так я и сказал.       Нет. Нет, не достаточно. В голову рвутся образы, подсмотренные им откуда-то из-под потолка чужой спальни. О, Дэниель, пожа-алуйста. Он даже жмурится на мгновение и щедро отхлебывает виски — о, похуй на все предохранители, похуй абсолютно на все. Боже, может, следует попытаться сделать что-то… такое. Что-то такое, чтобы он ударил тебя. Что может заставить его ударить тебя? Тебе этого хватит?       Дэниель смотрит исподлобья на Стюарта. Аккуратно. Что-то случилось, и вот его лицо действительно выражает что-то. Какое-то удовольствие? Ему нравится знать, что он мудак? Ему нравится, что они вспоминают прошлое? Он коротко улыбнется.       — Ну. И что потом. Всякое. Это уже неважно.       — Почему нет? — Стюарт качает головой с улыбкой и подпирает висок ладонью. Расскажи мне. Расскажи, как я ужасен. — Лучше уж вам рассказать, детектив, чтобы впредь я… — он качает головой, совсем запутавшись.       Дэниель смеется, откинув голову.              — Да-да. Ты слишком стремишься быть идеальным. Но если тебе понравится… Ну что. Меня всё раздражало. Лицо, походка, статистика. Самодовольство. Что тебе сразу все должны. Что тебя должны сразу все… Не знаю. Все, знаешь. Такое.       — Я к этому привык. Мне хотелось сразу… всего. Всегда так было, — Стюарт кивает. Он тебя раскусил. Видит насквозь. Насколько? — И то, что с тобой так не вышло… бесило, и я знаю, что это тоже очень по-мудацки. Блядь, — он смеется почему-то, прикрывает лицо рукой, тянется снова к сигаретам. Сколько же ты выжрал, скотина, что ведешь себя так.       — Да? — Дэниель закроет глаза, улыбаясь. Мы погружаемся. В его сознание и мысли, его чувства. Таким открытым он никогда не был. По локоть внутри него. Он как оголенный провод. Трогать… Очень аккуратно.       — Я думаю, в твоем случае это нормально, нравиться. Хотеть нравиться. Я знаю… что это не очень нормально. Но как бы. Почему нет? И… Я думаю, со мной что-то другое сработало. Не все люди одинаковые. Мы с тобой — уже очень разные.       — Такие люди нужны друг другу, — роняет Стюарт сквозь закрывающую лицо ладонь. Снова сует в зубы сигареты, упавшая на стол ладонь блуждает в поисках зажигалки.       — Разные. Но не слишком, — поясняет он, уже выдохнув дым. Цокает языком. — Что сработало, Дэниель? Ну, признайся — я для тебя только пара глаз, — он смеется, впиваясь взглядом в чужое лицо. — Тот… не знаю, сука, ну, тот, кто видит тени. Сумеречное зрение. Вот это дерьмо.       Господи, Стюарт.       Нет. Лучше повременить с погружением. Это может оказаться катастрофой. Ужасающей операцией, которая оборвет нужную артерию, и вместо откровения на тебя выльются литры крови. Стюарт Томпсон решил отправиться на высокой скорости в алкогольной лимб. А тебе… Нужно прекратить это, Дэниель. Просто послушай, что он говорит. Идиот, милый идиот. Один из умнейших, но сейчас последний идиот.       — Да это ведь и до того, как я узнал про… зрение, — он поднимется, неосознанно заглядывая в разрез халата на бедрах. — Ты и друг неплохой. Ну… Давай заканчивать это свинство.       Тебе кажется, Стюарт. Тебе это просто кажется. Он никуда не смотрел. Стюарт Томпсон зажимает сигарету в зубах, неловко заглядывает в свой стакан, вспоминает, что для глотка нужно вытащить сигарету. Затягивается, забывает про стакан, снова вспоминает. Пьет. Завтра же рабочий день.       — Заканчивать свинство, да. Мы же копы, Дэниель. Свинство — это наша профессия.       — Да-да. Ну ты же сказал, чтобы я говорил тебе, когда держать себя в руках… Сейчас — держать, — Дэниель смеется и забирает стакан со стола Томпсона, убирает его в мойку. Теперь надо напроситься остаться. Ты еще не в той кондиции.       — Но мне полегчало. — он сядет обратно. — Только подумаю, что я вернусь. Там это дело. Я уверен, что меня и проберет, — да… Не элегантно, да, грубо и почти по-детски. Но вряд ли Стюарт Томпсон сейчас обратит внимание. Не так ли?       Нет, Стюарт даже покрывается мурашками с головы до ног. Наверняка это видно. Он неопределённо взмахивает рукой и старается звучать как можно более непринужденно.       — Оставайся. Я не, этот, конечно, как его… — он щелкает пальцами. — Не Шелтон, конечно…       Уверен? А почему это вообще именно такая ассоциация, а, Стю? Вопрос к залу!       — …в плане хором, но… зато здесь нихуя нет.       Дэниель Кэмпбелл чувствует большое облегчение. Будто бы спадает большая часть напряжения с плеч. Теперь тебя стрегут. Крепче и лучше, чем Цербер. Хоть и в таком-то состоянии. Он смеется невпопад и прикладывается к остаткам своего стакана.       — А завтра ты вместо меня. Разбудишь и выгоняй. По пути я могу тебе рассказать… про дело с молотком.       — Да? — Стюарт тоже почему-то смеется, чуть запрокинув голову. — Я думал, именно это будет сказка на ночь.       Кэмпбелл прежде никогда не слышал, чтобы Стюарт много смеялся. Хочется его обнять. Сказку на ночь. Что угодно. Дэниель посмотрит на него пару мгновений взглядом из-под тяжелых от опьянения век, довольно кивнет.       — Неплохо звучит. Давай, так и будет. Показывай… Где я могу расположиться.       Стюарт тяжело встает и взмахивает рукой. Здесь толком всего одна комната — спальню видно отсюда через окно-проем. Стюарт крутит ладонью в сторону кровати, вспоминая, что хотел сказать.       — Я как раз менял простыни.       — А… Диван? А то как-то уж слишком королевский прием. Еще и простыни поменял.       — Диван… диван я беру на себя, — и Стюарт падает как раз на него, запахиваясь в халат, роняет сигарету в невесть откуда взявшуюся пепельницу и трет пальцами глаза. — Ты же видел, как я расправился со стеной. У дивана нет никаких шансов против детектива полиции Нью-Йорка Стюарта Томпсона.       — Никаких! — хохочет Дэниель, от смеха усевшись на кровать. Он очарователен. А стоит ли это повторять сотни раз на дню? Стоит, если тебя это укрывает от тягот мира. — Еще вот. Это и типа… Мне всегда казалось, что тебе есть что сказать. Я и никакой шутки тебе в ответ не брошу.       Он поднимется, чтобы пройти в уборную. Хотя бы там, споласкивая лицо, руки и рот выпустить всю силу фантазии и желаний, что бурлят у него весь вечер. Лицо, руки, рот. Чужие губы. Он надеется, что Стюарт заснет к тому моменту, как он вернется. Но Стюарт не засыпает. Вместо этого Стюарт шатко встаёт, ведомый неведомо чем, ищет белье. Возвращающийся из ванной комнаты Кэмпбелл застанет его на полпути от шкафа к дивану — он в нижнем белье, он с одеялом в руках, волосы у него влажные, и в голове ни единой мысли.       Это что-то непредставимое. Кэмпбелл, который будет спать в его постели. А ты, Стюарт, пьян, как животное.       Дэниель сталкивается с обнаженной спиной и коротким бельем Стюарта. Это тоже… откровение. О таком он и не смел задумываться так детально. И не то, чтобы он видел много обнаженных мужчин. Будет забавно уточнить, что большая часть их была мертвыми. Кэмбпелл садится на постель раздеваться и не может не коситься на Стюарта. Его ноги, его пах, его грудь и руки. Запомнить все. Для твоих секретных мыслей? Ну… Он ныряет под одеяло, затягивая его до подбородка.       — Дело с молотком… У машинки. Печатной. Он был журналистом. Он делал расследования связанные с компаниями, заводами, и прочим. Зачастую по заказам. Почти и сам… Детектив. Квартиру взломали. Деньги забрали. Его нашел его брат. Он пришел с продуктами. Когда тот парень работал, углублялся во все, брат ему помогал.       Слушая его, Стюарт укладывается на диван, небрежно укрывшись одеялом — со своего места Дэниелю может быть видно голое бедро и ногу, а еще руку, лежащую ладонью на полу. У Стюарта Томпсона в черепной коробке кружится вся комната, а если держаться за пол, то становится немного легче. Веки тяжелеют; Стюарт Томпсон закрывает глаза. Сон пока кажется невообразимым, но легко догадаться, что это совсем ненадолго.       — Наверняка его убил кто-то, о ком он делал расследование перед смертью, или кто-то из последних… — Стюарт взмахивает не прилипшей к полу рукой. — Уже проверили, о ком было расследование?       — Я тоже так решил. — ответит Дэниель, лежа на боку и разглядывая обнаженную ногу. Как и в кабинете — у него удобная позиция для наблюдения. Что ты… Хотел ты бы сделать? Я…       — Я почитал… Разбирал его бумаги — их достаточно. Он работал над несколькими… Проектами сразу. То, что на машинке — это компания сладостей. Что-то с условиями труда. Этот журналист… Его многие ненавидели. Много писем с угрозами. Коммунист, предатель. Обещали подать в суд и сдать за коммунистические идеи. Стюарт? Спишь?       Нет, отвечает Стюарт, я не сплю, но, похоже, забывает сказать об этом вслух, потому что очередной кувырок комнаты вокруг него все-таки утомляет молодого и крайне одаренного детектива настолько, чтобы можно было забыть произнести вслух ответ. Иными словами, он скорее соврал — Стюарт Томпсон все-таки спит.       Нет, Стюарт не отвечает. Он молчит, и его дыхание выравнивается. Дэниель ворочается. Он думает, что можно, если сон будет не идти, дойти до кухни и опустошить бутылку хозяина квартиры. Пить и поглядывать на эту обнаженную ногу, не позволяя себе зайти далеко в своих фантазиях. Но тихо… Голова начинает потихоньку успокаиваться, а руки наливаться тяжестью. Проходит еще мгновение, и он оказывается на улице, среди бормотания наплыва людей. Да в общем-то надо дойти до квартиры Стюарта и задать ему пару вопросов касательно… Чего? Он оглядывается и оказывается уже там, на кухне. Хорошо. Стюарт сейчас вернется, и они поговорят. Он пытается вспомнить, где хранит детектив алкоголь, смотрит на гарнитур, бесконечно удлиняющийся к верху, и задумывается, достав сигарету. Так как он сюда попал? Сразу с улицы? Влетел в окошко? Он смотрит в окно и ничего не видит, кроме черной пустоты. Дружок, это же сон! Это сон, и все искрится и плывет от одного только волнения, что испытывает Дэниель. Еще чуть-чуть и эти декорации твоего сознания посыпятся и ты вместе с ними, и так ты и потеряешь все, снова забудешь о том, что спишь. Он испытывает невероятное чувство восторга. Такого с ним еще не бывало — но о подобном он слышал от детектива из другого отдела.       Стюарт в их кабинете. Вчера у него был выходной, и удивительно, но он совсем не чувствует похмелья. Может, выпил все-таки не столько, чтобы ему было плохо сегодня? Он здесь один, Дэниель, наверное, вышел за кофе. Нужно ознакомиться с материалами по делу. Что там, молоток, размозженный череп. Коммунисты. На столе лежит папка — пора ознакомиться с материалами по делу. Что там, коммунисты? Кабинет идет странной рябью — да, Стюарт, так и допиться недолго. Он садится и открывает папку. Фотография тела на первой странице, ровно так, как видел убитого Стюарт. Будто немного сзади, сверху, или не видел? Представлял, нет, знал, что все случилось именно так. Читает. Убитый был детективом, совсем как детектив полиции Стюарт Томпсон, но просто не настоящим, но все равно очень хорошим, Стюарт, он был хорошим, хоть и предателем, а значит, плохим, он предал Америку.       Стюарт удивленно оглядывается. Какого черта, кто написал эту дребедень? Он снова смотрит в папку — это его почерк. Перечитаем. Убитый записывал свои сны. В них он свергал капиталистический режим. Его убили, поскольку…       А где про предательство Америки?       Господи, Стюарт, ты помнишь, как ехал до работы сегодня?       На мгновение он пугается — это лимб, он умер, но нет, Стюарт, дружище, старина, это всего лишь сон. И ты можешь попробовать вернуться домой. Домой, где на твоей постели спит Дэниель Кэмпбелл, до сих пор спит на твоей постели. И это всего лишь сон. А ты в одном нижнем белье. Он спускается, выходит на улицу, едет в машине, все это смазано, а дверь в квартиру открыта, и он забегает туда, и Дэниель, а вокруг ночь, и Дэниель, да, он все еще спит, и Стюарт замирает. Боже, как бы ему хотелось, чтобы он сейчас сел и хотя бы посмотрел на него.       Дэниель уверенно идет в комнату, постепенно теряя всю одежду, сигарету и кухню позади. Стюарт стоит рядом с кроватью и смотрит на Дэниеля спящего. Как забавно. Тот Дэниель — продукт разума Дэниеля настоящего. И вот, он и растворяется. Неважно. Стюарт. Такой, каким он его помнит. Не тело в своей неизменности, но ощущение. Дэниель не медлит и прижимается к нему со спины, и бесстыдно двигает бедрами, ощущая жгучую и тяжелую волну возбуждения, спустившуюся к его паху. Дэниель исчезает с кровати, но Стюарт не успевает испугаться; он чувствует прикосновение со спины, и ему так хорошо, что кажется, будто вот-вот все переступит какую-то грань, но нет никакой грани, Стюарт, это просто сон, и так легко об этом забыть, потому что Дэниель совсем как настоящий, как настоящий в твоем воображении, не думай об этом, Стюарт падает спиной на кровать, и от возбуждения даже поджимаются пальцы на ногах. Его руки дрожат, жадно обводя все контуры призрачного тела, немного проваливаясь за грани, но натыкаясь на эту плотность, такую живую, что почти что как настоящую.       — Стюарт… Боже… — выдыхает Дэниель в ухо своему фантому и лижет его шею, обхватывая руками. Нет, они хотят быть ниже. Конечно. Они что-то гладят, что-то отвердевшее, и его пробивает до дрожи во всем сознании.       — Я хочу тебя, — говорит он. Белье под его руками пропадает. — Давай. Сейчас же. Да? Давай, милый, — он валит его на кровать и припадает с поцелуем. Скорее, скорее, пока все не пропало. Тело Стюарта пульсирует — то исчезает, оставляя только плотность под бедрами Кэмпбелла, то вновь проявляется во всей своей жизни, текучей и разжигающей.       — Хочу все, — шепчет он в губы. — Трогай меня, милый. Трогай мой член. Давай, — он тянет его ладонь к себе между ног.       — Господи, Дэниель, — Стюарт исступленно дышит, тянется к чужим губам, обхватывает пальцами, господи, он правда это делает, сжимает, ему хочется сделать именно так, это самое постыдное, но это же просто сон, просто сон, не думай об этом, — Дэниель, — он ласкает чужое тело и сам сходит с ума, и когда они успели раздеться, нет, неважно, — я так хочу тебя, пожалуйста, Дэниель, говори мне, что делать, Дэниель, я это думаю или говорю, блядь, он целует его, мысли смешиваются со словами, скажи это еще раз, скажи, что ты хочешь меня, и делай все, что угодно, потому что я весь только твой.       Стюарт ведет себя так, как могло представиться именно только в фантазии. Ну кто бы мог подумать, что Стюарт будет таким… Женственным в сексе? Да, черт возьми, да! Это и хочется сейчас Дэниелю. Быть мужчиной, с другим мужчиной, который хочет быть покоренным.              Дэниель смеется, и повторяет — я хочу тебя, милый, я хочу тебя трахать, я хочу тебя трогать, я хочу тебя губами — и он оказывается губами внизу, но нет ненадолго, это не так чувствительно, как когда он оказывался прижатым к его бедрам.       Я хочу войти в тебя — и делает это сразу же, расплываясь и вливаясь внутрь, жар пылает внутри него всего. Он хватает Стюарта за волосы, прижимает его ладонью в грудь в кровать. Он везде, и он хочет его, и Стюарт хочет его, хочет чтобы Дэниель был везде, это какое-то сумасшествие. Дэниель входит в него, и Стюарт чувствует, как их тела сплавляются воедино, идеально подходят друг другу, ему хочется кричать от того, насколько ему хорошо. О —       — Обхвати меня ногами, милый, — шепчет Дэниель. — Стони. Что тебе нравится. Да?       Он слушается, он обхватывает его бедрами, вжимает в себя, тянется к нему руками; он стонет; пожалуйста, Дэниель, блядь, мне так хорошо, мне никогда не было так хорошо. И нет никакой кровати, нет никакой спальни, нет ничего больше вокруг, есть только они, есть только их тела. Пожалуйста, сделай так еще раз, потяни меня за волосы, поцелуй меня, трахай меня, ради всего святого, только не останавливайся, Дэниель, потому что если ты остановишься, мне кажется, я сейчас умру.       Он двигается, не находя никакого сопротивления, кроме разгорающегося пламени, в котором он собирается погибнуть. Да, можно потянуть за волосы, можно пройти пальцами сквозь шею, можно сжать больно грудь и бицепцы, можно кусать, и наконец обхватить крепко его бедра, и больше ни о чем не думать, только о точке их соприкосновения.       — Я люблю тебя, — говорит Дэниель, падая на Томпсона обратно. Конечно, скорее нужно это. Обязательно нужно сказать это. — Я очень тебя люблю, Стюарт, милый, — из его глаз текут обжигающие слезы.       Стюарт чувствует, что скоро все закончится. Он знает это.              — Я люблю тебя, Дэниель, — он шепчет, исступленно целуя его, вытирая слезы с его щек. — Почему ты плачешь? Я так люблю тебя, — он прижимает его к своей груди. — Как бы мне хотелось действительно…       Стюарт вздрагивает.       Все закончилось. Комнату заливают предрассветные сумерки. До звонка будильника всего несколько минут.       — Потому что это закончится. И я… — Дэниель понимает, что оказывается один, но слезы продолжают течь по его лицу. Они скатываются вниз, падают на бумаги на столе и впитываются, растворяя буквы. Что так сломало его сердце? Он выглядывает в окно и идет по лестнице, уже отпихивая надоедливых журналистов. Они спрашивают: что вы скажете о ваших отношениях с Мэделин Махони? Он злится и отталкивает их уже сильнее, и в ответ они начинают кричать. А ему то вего лишь нужно открыть дверь, в нее отчаянно трезвонят. Дэниель Кэмпбелл ворочается в постели, закрывая ухо одеялом. Погоди-ка, с этими журналистами, от них нужно уйти для начала. Пройти этот путь до конца. Их появляется все больше и больше, а звонок никак не стихает, и он открывает глаза. Где он? А! Заснул у Стюарта Томпсона. Но есть кое-что более важное… Конечно! Сон! Сон, где он понимал, что это сон, где он был со Стюартом Томпсоном. Его сердце разрывается в ту же секунду от отчаяния. Он накрывается одеялом с головой. Как теперь жить? Как вообще жить, ведь он был в самом чудесном сне, и теперь оказался в ужасной реальности. Он сожмет крепко зубы, стараясь не разрыдаться в действительности. Будто бы настоящее горе приключилось с ним и выворачивает внутренности. Так случилось, что подсознание высказало все. Все мысли и чувства. Дэниель любит Стюарта и хочет его до потери пульса. Так, как никого в своей жизни. Стюарт в реальности выключает будильник. Дэниель садится в кровати и трет лицо. Он выглядит очень мрачным. Он не хочет разговаривать и даже смотреть на Томпсона. Сегодня — его выходной.       Стюарт не знает, как смотреть на Дэниеля. Должен ли он чувствовать счастье от увиденного? Нет, с какой еще стати. Стюарт Томпсон, детектив полиции Нью-Йорка, в отчаянии. Кэмпбелл просыпается в явно отвратительном настроении, вероятно, стыдящийся произошедшего вчера, и это нисколько не добавляет Томпсону желания прожить сегодняшний день. Он ретируется в ванную, где взору его предстает вода, из которой он вылез вчера, и его настигает чудовищной силы желание утопиться прямо сейчас, прямо в этой воде. Вместо этого он вытаскивает затычку из слива и долго смотрит, как опорожняется ванна, как все воспоминания о сне, выходят из него. Не все воспоминания, нет; он пытается дать вытечь из себя всему счастью, всему постыднейшему удовольствию; им не место в его теле, они в нем лишние, они не принадлежат Стюарту. Он чувствует себя вором, стащившим не принадлежащее ему, ему хочется блевать. Его рвет, и он плачет, и его слезы падают в рвоту и туалетную воду.       Когда Кэмпбелл выходит, Стюарт уже одет и готовит завтрак. Готовит завтрак тому человеку, из его сна, готовит завтрак человеку, которого видел во сне, готовит завтрак Дэниелю Кэмпбеллу, которого не хотел бы ни разу больше видеть. Никогда, никогда. Пусть останется только тот, что целовал его, что хотел его, что имел его и любил его.       — Я заберу книгу управляющего, — говорит совсем чужой ему Дэниель. — Посмотрю записи о приеме на работу. А ты… М… Позвони-ка, когда будешь рассматривать дело по журналисту. Записи. Я мог не все записать.       — Хорошо, — Стюарт кивает и забрасывает в рот аспирин. Протягивает таблетки и Кэмпбеллу.Тот берет таблетки, хотя ему это не нужно. С ним все в порядке. Вчера он просто выпил свою норму. Из какого-то чувства недовольства, он все-таки откладывает их и говорит:       — Нет. Мне не нужно. Пей сам.       Ему не нужно, потому что в отличие от тебя, Дэниель Кэмпбелл не напился как свинья.       И чего ты только хотел добиться этим, дружок? Вызвать чувство стыда у Стюарта за то, что тебе приходится в реальности иметь дело с ним? Очень плотным, пахнущим, тяжелым, говорящим своим голосом, но ужасно далеким. Нет. Здесь просто невозможно находиться. Дэниель не дожидается завтрака и уходит, поблагодарив Стюарта за приют. Да, ему так было легче, спасибо. Теперь мы хорошо поработаем. И поймаем его. Даже если совсем не хочется, Дэниель перебарывает себя и выдавливает улыбку. Для своего друга и напарника — Стюарта Томпсона, которому тоже сейчас тяжело:       — Все будет хорошо.       Ты даже не стараешься!       — И мы отличные… Напарники. И знаешь, я даже заключу с собой договор. Не буду пить, пока я не… мы не покончим… — он понижает голос. — С Эндрю.       Уже лучше. В своей машине Дэниелю становится легче — утренняя свежесть, свобода от Стюарта. Он просто один. И таким будет навеки. Ты правда будешь следовать данному обещанию? Да, ведь я дал его моему другу Стюарту Томпсону. А значит, и ему станет лучше. Его губы тронет нежная улыбка. Счастливый Томпсон, такой, каким он был (во сне), когда пришел в участок. Что может быть лучше?       Детектив Кэмпбелл уходит, даже не съев завтрак, и Стюарт чувствует себя грязным. Грязным извращенцем, спящим и видящим сны о своем напарнике, о том, как тот ебет его, как педика, а Стюарт умоляет его не останавливаться.       Нет, это опошление. Это все опошляет. Почему?       Да потому что, блядь, дело даже не в сексе. Если бы дело было в сексе, Стюарт бы наверняка уже успел найти сколько угодно мужчин (сколько угодно? Вот это ты себе льстишь), которые не прочь были бы переспать с ним. Да хоть вернуться в этот подвальный притон и найти того парня с корсетом снова, хоть что. А проблема здесь совсем в ином, во сне Дэниель произнес именно те глубоко чудовищные, до усрачки пугающие слова, которые сам Стюарт в жизни не произносил. И вряд ли вообще хоть когда-то кому-то скажет. Проблема в них. Проблема именно в этом.       И они отличные напарники. Правда отличные. Настолько, что Кэмпбелл готов не замечать, что Стюарт — просто животное. Настолько, что Кэмпбелл обещает не пить, пока они не поймают Баркома.       Он все-таки завтракает, все-таки приводит себя в порядок, все-таки приезжает на работу. Там его ждут действительно папки с делом, но Стюарт чувствует, что неспособен просто взяться за работу. Он перекладывает туда-сюда отчеты, курит, мучается с кофеваркой, не желая в очередной раз обращаться за помощью к бедолаге-Бойлу. И уже после полудня, когда похмелье все-таки делает несколько шагов по направлению к заднему плану, и он готов взяться за работу, звонит телефон. Сердце заходится. Кэмпбелл?       — Детектив Томпсон, полиция Нью-Йорка, чем я могу помочь?