Als die Mauer einstürtze

Когда Вильгельм увидел Берхарда, тот нервно ходил взад-вперёд по улице под фонарём. Берлин развернулся и остановился, смотря на него. Их отношения дали разлад после революции восемнадцатого года, когда рухнула германская монархия. Вильгельм предал друга, убил его, ударил ножом в горло и застрелил. Берхард не остался в долгу. В сорок четвертом, сразу после бомбардировок Кёнигсберга, он обвинил Вильгельма в государственной измене и казнил. Сегодня они встретились впервые за сорок лет. — Привет, — Вильгельм вытащил изо рта недокуренную сигарету и щелчком отправил её в мусорку. Огонёк красным светлячком описал дугу в темном вечернем воздухе. Попал. – …Привет? — Берхард, похоже, впервые за много лет не знал, что сказать. Он стоял, нервно теребя край своего осеннего темно-серого пальто, едва заметно прикусывая щеку. — Ну как ты? — Кёнигсберг понял, что Берлин не в силах вытащить из себя хоть слово, и разговор вести придётся ему. — Погано. — Что делал, пока меня не было? — Вильгельм, не моргая, смотрел на старого друга. — Я… — Берхард опустил взгляд. — Я… — Понятно. Как там остальные? — У них всё нормально. — А у тебя — нет. Берлин глубоко вдохнул. — Да. Мне не нормально. Мне тяжело и тоскливо без тебя. Мне, — Берхард сделал ещё один вдох, — очень тяжело и очень тоскливо. «Когда он вообще говорил эти слова в последний раз?» — отрешённо подумал Вильгельм. Он не привык видеть друга таким… слабым. — «Спокойно. Берлин только недавно объединили, конечно, у Бера сейчас проблемы с головой. Спокойно». Вильгельм всегда ненавидел видеть Берхарда слабым. Всегда: в семнадцатом веке, восемнадцатом, девятнадцатом. Он ненавидел саму возможность того, что друг, энергичный, неостановимый, неубиваемый, может дрожать и всхлипывать. Когда такое случилось в первый раз, Вильгельм дал ему пощёчину и наорал. Сработало. Сейчас очень хотелось повторить. Встряхнуть друга за воротник, ударить, рявкнуть, чтобы он не смел говорить, что ему плохо, не смел смотреть в брусчатку, как мальчишка, пойманный на хулиганстве. — Мне было грустно. Я сильно скучал, — Берлин вытаскивал из себя слова по звукам. — Мне очень тебя не хватало. До чего же хотелось взять друга за отвороты пальто и встряхнуть, чтобы смотрел в глаза. — Вильгельм, — полное имя резануло по ушам. Берхард называл его так только между двадцатыми и сороковыми, в их худшее время, — что я должен сделать, чтобы мы снова виделись? Хотя бы раз в десятилетие? Я понимаю, что ты этого не захочешь, но мне правда очень плохо без тебя, — Берхарда начало трясти. Вильгельм вздохнул и обнял друга. Бер уткнулся ему в плечо, его затрясло ещё сильнее. — Мой дорогой Бер, когда мы с тобой дошли до такого? — мягко сказал Кёнигсберг, гладя его по дрожащей спине. — Ничего тебе не надо делать. Я буду рядом, как и всегда. Шпрее начал чуть слышно всхлипывать. Желание дать ему подзатыльник снова засветилось красным в голове Вильгельма, но он заткнул эту мысль, разбил аварийную лампу. Город Берлин только пару недель назад объединили, конечно, Бер сейчас в ужасном ментальном состоянии и очень нестабилен. — Поплачь. Всё хорошо. Ты в безопасности. Я рядом. Берхард начал рыдать. Он сжимал пальто друга, кашлял, глотал воздух, его била крупная дрожь, а Вильгельм стоял и смотрел в уже почти ночное небо, гладя друга по голове. Забавно. О психической устойчивости Берлина уже сколько веков ходили легенды, этого человека не брали ни войны, ни революции, ни тоталитарные государства, но близкие люди доводили его до состояния хнычущего мальчишки. Вильгельму хватило двух часов в сорок седьмом, чтобы отправить друга в многолетнюю депрессию. «Выбирайте: или вы разбираетесь с вашим другом сами, или это делает кто-то другой». Вильгельм предпочёл поговорить с другом сам: он знал, что сказать, чтобы хватило надолго и Шпрее не трогали следующие лет десять. Беру полезно хоть немного восстановиться после войны и лишь потом начать как обычно выносить всем мозг и действовать на нервы. После потери сестры-близнеца Катарины, другой части двойного города Берлин-Кёлльн, в середине семнадцатого столетия Шпрее отправлялся больше века. Вильгельм знал, что Бер до сих пор каждое Рождество ходит на её могилу. — И за что мне такое счастье?.. — он слегка потрепал волосы на затылке друга. — За хорошее поведение, — попытался пошутить Бер, но из-за заиканий его слова были едва понятны. — Наверное, — Твангсте улыбнулся. Он гладил друга по голове, вдыхал вечерний берлинский воздух и понимал, что впервые за многие годы по-настоящему счастлив. — Такое чувство, будто между нами рухнула стена, — голос Берхарда уже почти не дрожал. — Во всех смыслах, — усмехнулся Вильгельм. Берлинская стена рухнула, Германия объединена и они снова будут вместе.