Вторая жизнь

      Сожаление - одно из самых разрушительных чувств во всем мире. Оно растет изо дня в день, пуская корни всё глубже, заставляя тебя прокручивать неудачный момент снова и снова. Эта черная плесень пробирается до самых потаенных углов и заседает там на года. Или даже навечно. Пока умный человек не посветит туда фонариком и не скажет: "Так! Ну от этого надо избавляться!" А ты всеми силами будешь защищать её, кричать, что это ТВОЯ плесень, родненькая, всю жизнь тут была, тут и останется. А через секунду, под лучом фонаря, ты разглядишь, насколько она разрослась, как окутала все твои мысли, как распространилась по всему организму и как заражает всё вокруг. Как мерзко она пахнет гнилью и серой. Как пожирает всё светлое и радостное, что было тут до неё. Ты испугаешься и завопишь во весь голос. Будешь рыдать от увиденного навзрыд. А затем соберёшь всю свою волю в кулак, чиркнешь спичкой, услужливо поданной психотерапевтом, и без капли сожаления спалишь к чёртовой матери весь этот рассадник, до самого основания!

***

      Я вынул телефон и быстро настрочил смс Виктории. "Прости, я не смогу пойти с тобой в кино." Руки немного дрожали, но не от страха или вины. Я думал лишь о том, как начать разговор с Пашей, когда он вернется. Как объяснить и заставить поверить, что больше никто и никогда, в том числе и я сам, не причинит ему боли. Через пару минут мне пришёл ответ: "Я правильно поняла, твоё сердце всё ещё занято?" Короткое "Да" отправлено, а пути назад перекрыты. Пора разобраться со всеми демонами и расставить все точки над i.       Павел возвращается только спустя час. Его звонок застал меня врасплох, я до последнего был уверен, что он не станет звонить, не сможет. А он смог. Это наводит на позитивный настрой и дарит надежду. Обнаружив нас на всё той же скамейке, играющих в крестики-нолики на песке, его измученное усталостью лицо озаряется светом. Казалось, его кожа стала бледнее на пару оттенков за то время, что он отсутствовал. – Едем? – не став рассусоливать, перехожу к делу. Смутившись моего гипер-уверенного взгляда, чуть помедлив отвечает: – Едем.       Уже находясь на полпути к дому Паши, я вдруг осознаю, что в моей голове план-то выстроен, а вот будет ли ему следовать мой благоверный - неизвестно. И на ум не приходит ничего лучше, чем напоить мужчину и выведать всё, что нужно. Алкоголь - зло, но это зло отлично развязывает язык, особенно тем, кто привык всю жизнь скрывать свои чувства и прятать эмоции глубоко внутри.       Тормознув у ближайшего магазина, вру попутчикам о закончившихся сигаретах. По-быстрому приобретаю необходимые продукты (пить на голодный желудок нельзя), малому - вкусности, а Паше - пятизвездочный коньяк. Мне же достается блок сигарет и на этом радости кончаются, с алкоголем я завязал окончательно. Оказавшись у дома, спешно придумываю как напроситься в гости, но мой милый возлюбленный, терзаемый чувством долга, любезно приглашает меня на чай, дабы отплатить за неоценимую помощь.       Уже сидя на кухне, я начинаю нервничать. Руки мелко подрагивают, лоб покрылся испариной, а глаза бегают из стороны в сторону, не зная за что зацепиться. Моё тело выдает меня с потрохами. Отправив малыша играть в зал, Паша зарывается в мой пакет и выуживают оттуда бутылку коньяка, с таким усилием запрятанную поглубже. – Думал, я не замечу? Молча сверлю взглядом его поблекшие очи. Неужели он обо всем догадался? Или сынишка любезно рассказал папочке, что именно я выведывал у него на злополучной скамейке, подкупив мороженым? – К свиданке готовишься? – смотрит как-то зло. – Придется раскошелиться еще на одну, эту я оставлю себе. И как доказательство - откупорив бутылку, наливает себе с лихвой прямо в чашку, где недавно был чай. Отставив темную поллитровку в сторону, показушно смело прикладывается к чаше, делает глоток и закашливается от пролившегося по горлу горячительного напитка. Протянув ему кусочек колбаски, всё из того же пакета, молча слежу за каждым движением. Кажется, начало разговора не с того русла пошло. – Паш, я хотел поговорить... – Ушла, – словно гвоздь вбил в стол. Смотрит в окно, взгляд печален. – Она ушла от меня. Ты об этом хотел узнать? – И об этом тоже, но, может, начнешь с самого начала? – пытаюсь хоть как-то настроить на благосклонность занявшего оборонительную позицию мужчину. – О-ох, с начала - это долго. Ты ж на свидание не успеешь, – снова глотает напиток, но уже чуть меньше и медленнее. – Не будет свидания, я отказался, – смотрю в упор, убеждая в своем решении. Паша бросает косой взгляд, оценивая вру ли я, и убедившись в чистоте слов, спускает броню. Встает со стула и махнув головой в сторону, открывает дверь на балкон, выходит. Я, прихватив гладкую стеклянную спутницу и блок сигарет, выхожу следом.       Мы устраиваемся на небольшом балконе на низеньких стульчиках, очевидно, детских. Я - спиной к правой стене, левым боком к двери, он - спиной к окну в кухню, правым боком к двери. Между нами расстояния - вытянутая рука. И даже здесь я чувствую, как Пашу колотит. Мне же становится куда легче от понимания, что диалог всё же состоится. Я безумно этому рад и немного взволнован. И больше всего мне хочется услышать его историю. Так сильно, что пальцы на ногах немеют. – Не знаю, на что ты рассчитываешь, но рассказывать особо нечего... – Я знаю, что это не так, – приободряю, настраивая на нужную волну. Знать, как работает психология - полезное умение, спасибо Любви Георгиевне. – Я так хотел поговорить с тобой, с того самого момента, как всё произошло. В универе, тринадцатого мая. Озвученная дата заставляет Пашу вздрогнуть. Он дергает головой так, словно отмахивается от всплывших воспоминаний. В глазах начинают блестеть слёзы, кружка в руке задрожала. Он отставляет её на пол и закрывает лицо ладонями. – Я думал, это ты сделал... – надрывно, с изломом. С болью и горечью. По самому сердцу ножом. Я молчу, боясь спугнуть или ляпнуть совсем неуместные оправдания. Они ему не нужны, не сейчас. – Я не понимал за что, ведь ты клялся мне в любви! Его начинает потряхивать. Меня разрывает от желания обнять его и спрятать от всего этого жестокого мира, и от страха сделать только хуже. – Я бы никогда так не поступил, ты ведь знаешь? – тихо, скромно. С надеждой. – Сейчас - да! А тогда я не знал всего и думал лишь о том, как ты мог так со мной поступить. Я верил всем твоим словам о любви и вечности вместе... Он всхлипывает и в моё сердце словно вонзилось шило. Больно. Мучительно больно от невозможности коснуться. Я хочу взять его ладонь, рука уже тянется, но я жестко возвращаю её на место. Сейчас это будет как хлыст, а не ласка. Мне остаётся лишь смирно сидеть, ожидая. Проходит несколько минут, прежде чем он возобновляет разговор, сперва сделав маленький глоток коньяка. – Мои родители мне чуть башку не открутили тогда. Отец избил, разорвал фотографии, сломал телефон. Мать все вещи перерыла, выбросила всё, что было от тебя. Меня заперли дома. А после, не прошло и двух суток, как мы переехали. Я до самого приезда не знал названия города. Там стало еще хуже. Мать провожала до универа, встречала, дома за мной постоянно следил отец. У меня не было телефона до самого выпуска. Всю мою жизнь контролировали, а родители превратились в надсмотрщиков, в чьих глазах читались лишь презрение и разочарование.       От его слов перед глазами мутнеет. Не выдержав, вскрываю пачку сигарет, достаю одну, прикуриваю. Протягиваю вторую Паше. Знаю, что не курит, но понимаю - сейчас ему это необходимо. Он молча принимает, чиркает зажигалкой и только потом оборачивается, осматривая кухню на наличие в ней ребёнка. Даже сейчас помнит о воспитании и нормах приличия. – Я всё то время, пока учился, думал о тебе. И по взгляду твоему последнему, который запал мне в душу и снился в кошмарах, понял, что видео слил не ты. Или я убедил себя тогда в этом. А потом, встретив Лену на четвертом курсе, решил, что пора отпустить прошлое, забыть всё как страшный сон. Она стала первым и последним человеком, которому я всё рассказал о себе, о нас. Она приняла меня. Мы сдружились. Я полюбил её.       На этих словах у меня сжимается сердце. Зубы сводит от понимания, что у тебя появился человек ближе, чем я. Что сейчас я могу услышать то, что совсем не впишется в мои планы на этот разговор. Но ты продолжаешь, не заметив моего напряжённого вдоха. – Платонически. Как человека, соратника. Мы решили начать жить вместе, чтобы облегчить существование друг другу. Мои родители от меня отстали, поэтому я был только рад такому стечению обстоятельств. Постепенно, мы настолько привыкли и привязались друг к другу, что уже не представляли жизни без этих недоотношений. Через несколько лет после окончания университета я сделал ей предложение, ведь "так положено". Она согласилась. Мы поженились, но оба понимали, ради чего на самом деле всё это было устроено. Я не спал с ней. Ни с кем не спал, вообще-то. Просто не мог...       Сглатываю подкативший ком. Я и не думал, что всё окажется настолько серьезно в его жизни. Надеялся, что только я не смог оклематься и выйти из замкнутого круга хождения по мукам. И вроде бы, должно радовать, что он не нашел другого партнера, а с другой стороны это было жестоко. Боюсь представить, о чем он думал, когда представлял рядом с собой в постели другого мужчину. Лично у меня от таких фантазий начиналась истерика. – Ещё через пару лет она захотела ребенка. Я видел, как тяжело ей стало находиться со мной и не получать той любви, которую она заслуживала, но которую я не способен был дать, и моё сердце умирало. Я согласился стать донором, мы оплатили инсеминацию*. Через девять месяцев появился Стёпа. Я полюбил его с первой же секунды.       Улыбка Паши в эту секунду была неотразимо прекрасной: теплой, заботливой, любящей до самой глубины души. Даже рассказывая о том, каким именно путем появился Стёпа, он делал это с замиранием сердца. Я же продолжал молча впитывать. – А когда Стёпе стукнул год, она позвала меня на разговор. Рассказала о том, что влюбилась. По настоящему, всецело, и что больше не может продолжать жить, как раньше. И я отпустил её. Стёпу она сама решила оставить со мной, сказав, что без него я точно сойду с ума. Что ж, она была права, – ухмыляется, стирая скатившуюся со щеки слезу. – Забери она его с собой, я бы умер от горя и одиночества.       Замолкает. Допив остатки на дне чашки, подливает себе ещё. Я с трудом перевариваю всё им сказанное. И на ум приходит лишь один единственно верный ответ: – Я так благодарен Лене за то, что она была в твоей жизни. И за такой великий подарок, как Стёпа. Я был бы рад сказать ей это лично, но думаю, она убьет меня, как только увидит, – ухмыляюсь, замечая твоё согласное со мной лицо.       Мы сидим, молча глядя в окна балкона. Эта история кажется куда радостнее моей, хоть в ней и было много ужасного, в итоге у него появился ребёнок, его маленькое счастье, ради которого стоило пройти весь этот невыносимый путь. И когда я уже хочу начать рассказывать свою историю, он вдруг выдает: – Я ненавидел тебя. Сначала потому, что думал, что это ты разрушил наши отношения и мою жизнь. Потом за то, что не мог выбросить тебя из головы. После за то, что из-за тебя я не смог построить семью. А теперь за то, что ты снова появился в моей жизни, а вместе с тобой и хаос в ней. Тебе следовало подыграть мне, сделать вид, что тоже не узнал, и жили бы мы как все обычные люди... – Не жили бы. Я бы точно не жил, не приди ты тогда в больницу и не соври, что счастлив, – проговариваю с некой долей обречённости. Удивленно смотрит на меня, озадаченный моими словами. – Ты думал, я не узнаю? Думал, можно соврать и продолжать быть несчастным? Я дурак, но не идиот, Паш. Только слепой не заметил бы, с какой болью ты произнес тогда своё "счастлив". А я был разбит, мой мозг искал хоть малюсенький повод продолжать жить. Вот и уцепился за это, не особо уверенно произнесённое "счастлив", дорисовав в него некоторые нотки и приукрасив в памяти несколько деталей. – Я не врал... - снова пытается солгать, желая выйти на истоптанную дорожку, но я не позволю больше. – Нет нужды продолжать играть роль непоколебимого, Паша. Я уже всё знаю. Тебе не нужно надевать маску и прятаться, не передо мной. Я клянусь, больше никто не причинит тебе боли, слышишь? Особенно я. Смотрит неверяще. В глазах снова слёзы. И я понимаю, почему. Понимаю зачем прикрывается, защищается, всё понимаю и не осуждаю, а лишь хочу помочь. Помочь всковырнуть все гниющие раны на его душе, очистить их слезами горечи и принятия, и дать зажить по новой, обработав теплом и любовью. – Ты позволишь мне рассказать, как я жил без тебя эти тринадцать лет? Кивок согласия заставляет меня поверить в то, что чудеса, всё-таки, случаются.