***
В отдаленной от Йокогамы лаборатории никогда не было пустынно, но сейчас людей в ней находится больше, чем когда-либо. Мори, сложив руки за спиной, неотрывно глядит сквозь большое пуленепробиваемое стекло на рыжего мальчишку, что сидит на больничной кровати в большой палате этажом ниже. Эта палата всегда использовалась для особо интересных экземпляров: много пустого пространства, в котором смогут отпустить себя даже самые агрессивные эсперы, при этом не нанеся большого урона кошельку мафии, хорошее освещение, благодаря которому можно заметить все мельчайшие подвижки изучаемых, а главное — смотровая комната этажом выше, где за пуленепробиваемым односторонним стеклом можно наблюдать за объектами исследования с уютом и в полной безопасности, чем и занимается сейчас босс Портовой мафии. Рыжий парнишка, которого притащил Дазай, и вправду кажется интересным, и Мори уже предвкушает будущие открытия. Даже сейчас тот сидит, подобрав ноги, с идеально прямой спиной, сосредоточенный и собранный, словно готовый в любой момент отразить нападение, а еще время от времени кидает взгляд наверх, словно смотрит в глаза Огаю, хотя с его стороны стекло зеркалит, а значит видеть его парень не может. Но чувствует, точно чувствует, что за ним наблюдают. Врожденные инстинкты хищника, Мори был бы рад получить в свои ряды такого бойца, вот только его способность все еще остается загадкой, а легкомысленно выпускать на волю то, что, судя по секретным документам правительства, способно за минуту стереть с лица земли все здание, Огай не готов. Звуков шагов не слышно, но Мори знает, что Дазай пришел, чувствует спиной взгляд убийцы, пустого и равнодушного ко всему, кроме рыжего парня, которого видел лишь однажды, да и тогда — без сознания. Дазай пытался скрыть, конечно, смотрел холодно и пренебрежительно, но Мори был тем, кто вырастил его, тем, кто сам его изнутри выскоблил, оставив в душе лишь пустоту, а потому не мог не заметить крошечный огонек в глубине его мертвых глаз. Конечно, Дазай знает, что босс раскрыл его зарождающуюся маленькую страсть, и оттого бесится, а Мори видит это раздражение и наполняется чувством превосходства. Наконец-то он нашел то, что может стать рычагом давления: Дазай, конечно, гений и безжалостный убийца, но не верный своему боссу подчиненный, совсем нет. А теперь будет верным. Главное, не давить сразу, позволить едва вспыхнувшему интересу к рыжему эсперу перерасти в неудержимую жажду, и тогда Мори останется лишь дергать за ниточки, и его игрушка, которую он создавал столько лет, но которой всегда чего-то не хватало до совершенства, наконец-то станет идеальной. — Что выяснил? — без предисловий начинает Мори, зная, что поклона не дождется. Пока. — Не многое, — холодно отзывается Дазай. — Того медика, что застрелился в грузовике, звали Ямато Тсуки, он работал на триаду, но не добровольно: его вывезли из одного норвежского города, где он занимался исследованиями. Сначала он был не против работать с новым объектом, но после первого же эксперимента попытался сбежать. Его поймали, «поговорили» с ним, и под угрозами он продолжил работу, но некоторое время спустя попытался покончить с собой. Когда его откачали, был в ужасе и заявил, что самоубийство будет лучшим исходом, чем смерть от руки «объекта», что и повторил нам с Акутагавой, прежде чем пустить себе пулю в висок. В общем, ничего интересного, просто трус и параноик. — Ну не скажи, — прищуривается Мори. — Это для тебя смерть желанна, большинство же людей ее страшатся. То, что этот мальчик пугал его больше собственной кончины, говорит о многом… Мори задумчиво рассматривает рыжего парня, который не шевелится даже, натянутый, словно тетива. Дазай становится рядом, тоже сверля его взглядом, и сцепляет пальцы, чтобы не перебирать их от нетерпения и странной жадности, с которой он хочет прикоснуться к той самой жизни, что раньше он в этом парне мог только почувствовать, а сейчас — видит в глубине чистых, голубых, словно небеса, глаз. Жизнь уже однажды смотрела на Дазая через очень похожие глаза. Он не может позволить себе снова ее лишиться. — Я осмотрел его, пока он был без сознания, — говорит Мори вроде как в пустоту, но сам краем глаза поглядывает на реакцию подчиненного. — На первый взгляд кажется обычным парнем, невысокий, с небольшим количеством шрамов, температура тела в норме, вес — чуть ниже нормы, но сам крепкий, мускулистый: какие бы эксперименты над ним ни проводили, он явно не в палате все это время валялся. Хочется Дазаю поаплодировать: такое равнодушие на лице держит, и вправду ученик своего учителя. Вот только следующие слова, Мори точно знает, непременно вызовут реакцию. — Вот только в его крови мы нашли столько различных веществ, сколько убило бы и слона, а он, вот, сидит, строгий такой, хотя должен был давно умереть и разложиться, — Мори замечает, как зубы Дазая сжимаются чуть крепче, для незнакомца было бы незаметно, но босс, почти отец, знает своего подопечного, и это очень яркая реакция, особенно — в его присутствии, при котором Дазай обычно старается не показать ни малейшей эмоции на лице. — Я бы предположил, что у него феноменальная способность к исцелению, но данные об экспериментах говорят о том, что этот мальчик по силе урона схож с ядерной бомбой, что как-то не вписывается в теорию. Может ли у него быть сразу две способности? Ни разу такого не встречал, но вдруг… Крайне любопытно. — Что говорит он сам? — О, Дазай, ты единственный в мафии так стремишься к смерти, так что прерогативу поболтать с машиной для убийств я решил оставить тебе. Все равно остальные либо его боятся, либо идиоты, как раз потому, что не боятся. Не медля, Дазай разворачивается и направляется к выходу из комнаты. Раньше Мори бы сказал, что тот надеется быстрее исполнить приказ и отделаться от обязанностей, чтобы снова забыться в алкоголе и самоповреждении. Теперь Мори знает, что Дазаю впервые и вправду хочется выполнить поручение. — Красивые у него глаза, правда? — интересуется Мори у удаляющейся спины, и Дазай делает все, чтобы не сбиться с шага. Одну руку приходится вынести перед собой, чтобы Мори не заметил, как он судорожно сжимает кулак, представляя в нем шею своего босса. Дазай чувствует упирающийся ему между лопаток снисходительный взгляд и очень хочет выхватить из кобуры пистолет и пустить боссу пулю промеж глаз. Ровненькой такой, аккуратной дырочкой. Возможно, он даже жалеет о том, что недостаточно для этого глуп и импульсивен, секундная радость должна быть ох как хороша. Вместо этого Дазай захлопывает дверь и сбегает на первый этаж, а потом прямо в пальто заходит в палату к рыжему парню, что вот уже третий день, с тех пор, как Осаму увидел его, не покидает мыслей. Тот вскидывает голову, настороженно смотрит своими невозможными голубыми глазами, в которых за долю секунды Дазай жизни видит больше, чем в нем самом скопилось за два десятка лет. Следит неотрывно, пока Дазай приближается, и непонятно, кто из них хищник, а кто — добыча. Впервые это Дазаю непонятно, обычно все от одного его взгляда склоняют головы и пресмыкаться готовы, но только не этот парень. В больничной пижаме, сидя на кушетке посреди исследовательской лаборатории, он смотрится как хозяин, а не пленник этого места, не горделивый, но готовый перегрызть глотку любому, кто нацелится на него самого. Нервозность выдают только зарывающиеся в одеяло пальцы: парень явно учился контролировать себя сам, любой мало-мальски опытный манипулятор сразу бы указал на эту ошибку. — Здравствуй, — начинает Дазай, присаживаясь на единственный стул в метре от кровати и стараясь звучать помягче, что непросто дается человеку, который сам в свою сторону ни разу нежности не слышал. Видя, как парень напрягается сильнее, он решает сразу пояснить. — Не знаю, что с тобой делали до этого, но уверяю, больше никаких экспериментов над тобой проводить не будут. Рыжий фыркает, кривя губы в пренебрежительной усмешке: — Да, и именно поэтому мы в лаборатории. Голос у него оказывается низким, грубоватым, но очень приятным на слух. А еще радует, что парень в принципе умеет разговаривать и понимать человеческую речь: ни в одном документе его не называли человеком или хотя бы эспером, лишь «объект», «оружие», «образец», словно не над живым человеком опыты проводили, а над неодушевленным предметом. Так проще, конечно: не воспринимать его как человека, тогда как угодно измываться можно, и все лишь во благо науки. — В лаборатории мы не поэтому. Дело в том, что единственное, что нам известно о тебе — это что ты опасен. При таких вводных держать тебя под наблюдением и вдали от людей вполне логично, не находишь? Но если ты поделишься информацией о себе, мы, возможно, сможем найти компромисс, не включающий в себя твое постоянное заключение. Рыжий смеряет его недоверчивым взглядом, но призрачный шанс попасть на свободу, увидеть ее просто, ведь Дазай предполагает, что с обычным миром парень и вовсе не знаком, проведя всю жизнь среди белых стен, перевешивает все сомнения. Доверчивый ли, или думает, что его жизни некуда уже становиться хуже? — Что ты хочешь знать? — грубо, с вызовом, словно если ему не понравится вопрос, парень просто врежет Дазаю по лицу. Тот мысленно усмехается, внешне оставаясь невозмутимым: попробовать его ударить может каждый, вот только навряд ли кулак хоть какого-нибудь врага достигнет цели, а второй выпад противник сделать уже не успеет. У Дазая способность не боевая, а вот навыки — очень даже, иначе в мафии не выжить, а он, как бы сильно ни хотел обратного, все еще топчет эту бренную землю. — Как твое имя? Парень вскидывает брови, не ожидавший такого вопроса, и Дазай откровенно наслаждается искренней растерянностью на прежде фальшиво-самоуверенном лице. Честность идет пареньку куда больше, вот только страх он, видимо, показывать не привык, а белые стены у него только панику и вызывают, вот и прячется за напускной бравадой, пока у самого, небось, поджилки дрожат. — Меня называли «объект А5158», — выговаривает парень медленно, не совсем понимая, чего от него хотят. Дазай по-собачьи наклоняет голову, мысленно вспарывая брюхо каждому, кто когда-либо прикасался к этому парню. Это не имя. Это не кличка даже, это… название? Номер, как у колбочки в шкафу с другими такими же колбочками, разобьется одна — вздохнут, протрут лужу на полу и достанут другую. Суки. Дазай бы с ними в подвалах поразвлекся, на ниточки ДНК разобрал бы, раз им так эксперименты нравятся. Он делает медленный глубокий вдох, успокаивая клокочущую внутри ярость и так же ровно, как говорил до этого, поясняет: — Нет, я имел в виду человеческое имя. Оно у тебя есть? — Человеческое? — хмурится рыжий. — Но я не человек. В голове Дазая начинает выстраиваться план того, как он разнесет все правительственные лаборатории и в качестве гирлянд развесит на руинах трупы ученых, желательно — со снятой, вывернутой наизнанку и снова надетой кожей. — А кто ты? — его губы невольно растягиваются в хищную, немного безумную улыбку, и рыжий чуть отодвигается от него на кровати. — Я объект А5158, — с готовностью отвечает парень, звуча так, словно рассказывает заученную наизусть торжественную речь. — Класс А+, особо опасен, при потере контроля над объектом приказано уничтожить любой ценой. Дазай сжимает кулаки так, что держи он кого-нибудь за руку, он бы точно эту руку сломал. — Как давно ты живешь в лабораториях? Может, тебя родители как-то называли? — До семи лет я себя не помню, того, кто меня создал, — тоже, — пожимает плечами парень. — Друзья на улице, вроде бы, звали меня «Чуя». Накахара Чуя. Но я с ними прожил лишь чуть меньше года, а потом меня забрали люди из правительства и поместили в лабораторию. Они присвоили мне номер и сказали, что раз я не человек, то… — Ты человек, — обрывает его Дазай, и то, как удивленно округляются глаза парня, приносит ему почти физические страдания. — А все эти люди из правительства — мрази. Чуя, теперь Дазай даже мысленно будет называть его только так, складывает руки на груди и хмурится: — Как ты можешь утверждать, что я человек, если ничего обо мне не знаешь? Люди, например, могут вот так? Он протягивает руку и кладет ее на железную балку изголовья больничной кровати, а в следующую секунду его руку окутывает красное свечение, и балка, жалобно хрустнув, с легкостью отламывается, оставаясь зажатой в его кулаке. Спустя секунду Чуя выпускает ее, позволяя со звоном упасть возле кровати, а сам вытирает друг об друга руки, словно испачкался или пытается стереть ощущение собственной способности на кончиках пальцев, а затем снова зарывается ладонями в одеяло. Дазай же сразу начинает мысленно прикидывать природу способности. Сверх-сила? Управление металлом? Возможно, управление временем для предметов, к которым прикасается, что позволило ему состарить часть кровати почти до уровня разложения и с легкостью отломить кусок? Мори этажом выше гарантировано проводит тот же мысленный анализ. Но для Дазая сейчас главное даже не это. Он достает из кармана телефон и под полным подозрения взглядом Чуи набирает знакомый и бесящий до зубовного скрежета номер. Трубку берут после первого же гудка. — Акутагава, зайди в палату, — коротко приказывает и тут же отключается, чтобы не тратить время на выслушивание его лебезящего голоса. Дверь распахивается меньше, чем через минуту, и Акутагава появляется на пороге привычной тенью в белом жабо. Дазай не глядя выхватывает пистолет и под вскрик Чуи успевает дважды нажать на курок, прежде чем рыжий выбивает оружие у него из руки. Чуя тут же подскакивает с места и бросается к удивленно застывшему Рюноскэ, защитное поле вокруг которого уже рассеялось и который, вероятно, пытается понять, чем снова успел разозлить семпая. — Вы в порядке? Не ранены? — обеспокоено спрашивает Чуя, краем глаза следя за расслабленно сидящим Дазаем. Настоящий хищник, никогда не оставляет спину открытой. В глазах Дазая плещется восторг. Чуя же, убедившись, что Акутагава не пострадал, подлетает к Дазаю, резко вздергивая его за воротник и приближая его лицо с застывшей на нем паскудной улыбочкой к своему, на котором — выражение чистейшего гнева. Акутагава в ужасе распахивает глаза, не смея пошевелиться в ожидании жестокой расправы над наглым рыжим, позабывшим все границы при общении с Главой Исполнительного комитета Портовой мафии, но Дазай просто обмякает в руках Чуи, позволяя творить с собой все, что вздумается. Восхищение в его глазах перерастает в настоящий экстаз: он не ошибся, перед ним — само олицетворение жизни. Сколько энергии, сколько эмоций, боги, об этом можно только мечтать! — Ты что творишь?! — рычит Чуя ему в лицо, жестко встряхивая, отчего ворот пальто впивается Дазаю в шею, мешая дышать, но им обоим абсолютно плевать на этот факт. — А если бы ты попал в него?! — Так я и не промахивался, — тянет Дазай, и его улыбка становится шире, почти превращаясь в оскал маньяка. Обернувшись, Чуя еще раз осматривает пол и замечает на нем целые, будто новенькие, пули, а на Акутагаве лишних отверстий как раз-таки не замечает. Он смотрит ошеломленно на Акутагаву, потом на пули и, наконец, на Дазая — уже не так враждебно. — Он такой же, как я? — наконец спрашивает Чуя, выпуская его воротник, отчего Дазай плюхается обратно на стул. Тот об этом даже жалеет. — Нет, — пренебрежительно фыркает Дазай, поправив пальто. — Ты такой единственный и неповторимый, а он так… Но кое-что общее у вас все же есть. Вы, да и я тоже, эсперы. И люди, одно другому не мешает. И, предупреждая твой вопрос: в том, что сами мы являемся людьми, мы уверены, так что у тебя, Накахара Чуя, не остается вариантов кроме как тоже быть человеком. Он специально использует имя, акцентирует внимание на нем, совсем не тонко намекая на то, что номер для обращения к Чуе использоваться больше не будет. Тот смотрит недоверчиво, но даже не слишком богатых знаний о человеческой физиологии хватает на то, чтобы быть уверенным: от обычного человека пули не отлетают. Могут ли существовать еще такие, как он? Могут ли при этом они все оставаться людьми? Вопросы поистине философские, и навряд ли он сможет сейчас же найти ответ, в котором будет уверен на все сто процентов. Поэтому Чуя, зацепившись за то, что его впервые за много лет назвали почти забытым именем, спрашивает: — А как зовут вас? — Дазай. Дазай Осаму, — представляется, не переставая улыбаться немного безумно, когда добавляет. — Я один из пяти руководителей Портовой мафии. А это — Акутагава Рюноскэ, мой никчемный подчиненный, — произносит, наплевав на дернувшееся, как от пощечины, лицо кохая. Реакция Чуи очень сильно отличается от той, которую можно было бы ожидать от гражданского: тот не бледнеет, испуганно попятившись, не кричит и не падает в обморок. Он просто резко холодеет лицом, словно надев восковую маску, и смотрит с ненавистью, но совсем без страха. — Я не буду на вас работать, — произносит он жестко. — Вам нечем меня шантажировать, и вы не сможете меня заставить, потому что если попробуете — умрете. Какой самоуверенный парень. Дазай уверен, что Мори на втором этаже усмехается сейчас, по крайней мере в мыслях, снаружи оставаясь невозмутимым, чтобы не портить образ возвышенного босса, а сам Дазай думает, что умереть от руки Чуи было бы даже прекрасно, если бы смерть была к нему в этот раз чуть более снисходительна и все же согласилась прийти. Но что-то подсказывает, что этому не суждено сбыться, поэтому Дазай решает попробовать осадить Чую, а заодно, вероятнее всего, выяснить еще немного о его способности: — Почему ты так уверен, что тебя невозможно заставить делать то, что ты не хочешь? Эксперименты же над тобой у правительства проводить получалось. Чуя презрительно фыркает, и вот это уже неожиданно. Неужели никакой психологической травмы от многолетних издевательств? Интересно. — Большую часть времени они просто пялились на меня через стекло и боялись подойти. Смотря ему прямо в глаза, Чуя ухмыляется, и Дазай хищно облизывается, представляя, как тот будет ухмыляться точно так же, когда они вместе, в качестве самого опасного дуэта Йокогамы, будут расправляться с врагами мафии. В этой фантазии Дазай почему-то носит красный шарф и по завершении миссии сидит в кресле напротив панорамного окна, взирая на свой город, пока Чуя расслабленно откидывается на спинку соседнего кресла, и смотрит только на него самого. Это странные, очень неправильные для него мысли, Дазай одергивает себя, но от возникшей перед глазами картинки уже никуда не деться. Умереть хочется все еще сильнее, но жизнь с Чуей и без отравляющих существование раздражителей кажется не слишком отвратительной. — Они научились блокировать мою силу с помощью инъекций еще когда я был ребенком, — продолжает Чуя, — но интересен я им был как раз-таки своей силой, так что единственное, чего они этим добились, — это возможности без лишних жертв наблюдать за своим провалом. Ведь без своей способности я для них бесполезен, а с ней — неуправляем. Они так и не смогли использовать меня в качестве своего оружия. — Неужели? — Дазай опирается локтями о колени, расположив подбородок на переплетенных пальцах. — А по нашим данным около трех месяцев назад тебя использовали для уничтожения некоего объекта за пределами города. У нас даже отчет из правительства имеется, а наши шестерки скатались туда и подтвердили наличие занимательнейших руин. Что там было? Какая-то преступная группировка? Может, туда свозили неудобных правительству людей? М-м? Скажи мне, Чуя. Его глаза блестят в предвкушении, а в голове бьется только «Давай. Давай!». Как же нестерпимо Дазаю хочется, чтобы Чуя взорвался. Чтобы выпустил все свои эмоции, буквально снося ими с ног, чтобы показал что-то яркое, живое, хоть немного заразил его жизнью. Но Чуя только приподнимает бровь, пока его ухмылка становится чуть более высокомерной, и Дазай понимает, что не попал в болевую точку. — Так вот как они это записали, — хмыкает Чуя. — «Удавшийся эксперимент», ловко отмазались, ничего не скажешь. Вот только это как раз был их очередной провал. Хочешь знать, что было на том месте? Лаборатория. Та самая, в которой я провел бóльшую часть жизни. Они перестали вкалывать мне ту херню, что блокировала мою силу и собирались выволочь меня на улицу, чтобы действительно отвезти куда-то, где я должен был избавиться от неугодных. Вот только я терпеть не могу, когда мной помыкают, так что сорвался, когда мы еще не успели выйти из здания. Остановить меня смог лишь последний выживший, снова вколов мне ту дрянь, после чего меня практически перманентно держали без сознания, но все равно особо не приближались, ссыкло министерское. Так меня и выкрали: это не сложно, когда я в отключке, а охрана стоит как можно дальше, пока у них коленки трясутся. Какой наивный мальчик, Дазаю его даже немного жаль. Эта его бравада, напускная самоуверенность: он так хочет казаться крутым и сильным, что сам выкладывает врагу всю информацию, не думая о том, что Дазай может ею воспользоваться. Как и о том, что босс Портовой мафии воспользуется ею непременно. Четкого плана действий пока нет, возможно, скрипнув зубами от злости, Дазай даже согласится следовать плану Мори, а таковой обязательно найдется, ведь Чуя должен остаться в мафии. По официальным данным — из-за невероятной способности, о которой все еще известно не все, но теперь уже достаточно много. Для Дазая причина оставить Чую другая — желание заразиться, подхватить, как лихорадку, хоть немного эмоций от этого яркого парня с невозможными глазами. Для Мори, он уверен, тоже есть своя причина, иначе не было бы в глубине кровавых зрачков босса такой жадности. Когда Дазай его убьет, непременно сохранит эти глаза в баночке, на полку в кабинете поставит и будет каждый раз хохотать, входя в помещение и встречая ненавистный взгляд, безраздельно властвуя над его империей. — Допустим, заставить тебя не получится. Но, возможно, нам удастся договориться? — Купить меня хочешь? — фыркает Чуя. — Ну и куда мне твои деньги здесь девать? — А при чем здесь деньги? — наигранно удивляется Дазай. — Я могу предложить то, о чем ты мечтаешь уже много лет. То, чего жаждешь больше всего на свете. Чуя прищуривается: — Что-то не припомню, чтобы делился с тобой своими мечтами. — О, угадать главное твое желание не так уж сложно. Я предлагаю тебе свободу. Недоверчиво приподняв бровь, Чуя все же подается вперед, глядя с неприкрытым интересом и явно пытаясь найти на дне зрачков Дазая подтверждение того, что он лжет. Не то чтобы в его глазах можно было так легко прочитать хоть что-то. — И где же свобода в том, чтобы работать на мафию? Пойди туда, убей этого, невыполнение приказа карается смертью — это, что ли, свобода? — Ты прав, — покладисто соглашается Дазай. — В мафии много правил, которым обязан подчиняться каждый ее член, но, согласись, это все же сильно лучше, чем провести остаток своей никчемной жизни закованным в цепи, не имея возможности даже вздохнуть без наблюдения охраны и скрытых камер. Мы даже не будем блокировать твою способность: пользуйся, на здоровье, ты уже сейчас должен чувствовать, что твой организм очистили от всех препаратов. — Возможно, — Чуя складывает руки на груди. — Но что мне мешает просто убить сопровождающих и сбежать? Чтобы получить настоящую свободу, а не ту бутафорию, что вы пытаетесь мне всучить. Нет, все-таки достаточно умный мальчик. Дазай хмыкает. — Множество причин, на самом деле. Первая: без покровительства мафии правительство снова объявит на тебя охоту и рано или поздно вернет в лабораторию. Ты можешь быть сколько угодно сильным эспером, но пока ты один, не обладаешь ни средствами, ни связями, ни хотя бы достаточными знаниями о мире, ты обречен. Вторая: ты не сможешь так просто сбежать от мафии. Ты не умеешь драться, не умеешь заметать следы, а вот мафия очень даже умеет искать нужных ей людей, получше даже охотничьих псов. И, — Дазай поднимает палец, останавливая собиравшегося перебить его Чую, — твоя способность в этот раз тебя тоже не спасет. Не только потому, что у нас тоже есть эсперы, и кто из вас окажется сильнее, еще не ясно. А еще и потому, что на мафию работаю я, а мне глубоко плевать, какая там у кого способность. — Потому что твоя способность — бессмертие, что ли? — прищуривается Чуя. Дазаю впервые за долгое время хочется искренне рассмеяться. — И она тоже, к сожалению. Но я говорил о другой. Акутагава. Тот вздрагивает, как и почти забывший о его присутствии в палате Чуя. Последнему вдруг кажется, что то ли с Акутагавой что-то не так, то ли навыки убийцы въелись в него настолько, что он умудряется слиться с местностью даже тогда, когда в этом нет никакой нужды. — Да, Дазай-сан? — почтительно склоняется Акутагава. Дазай закатывает глаза, чувствуя непреодолимое желание отмыться от раболепного взгляда, которым его одарил кохай. — Нападай. В полную силу. Как хорошо выдрессированный пес, Акутагава сразу же встает в боевую стойку, на его лице — решимость, хотя оба они знают, кто выйдет из этой схватки победителем. Ошеломленно распахнув глаза, Чуя отпрыгивает в сторону, когда за спиной Акутагавы появляется скалящийся Расемон, и буквально впивается взглядом в происходящее. Еще бы, думает Дазай, всю жизнь быть уверенным, что ты один такой особенный, неповторимый «экспериментальный образец», а тут оказывается, что и другие люди фокусы показывать умеют. Все мировоззрение парню порушили, ироды мафиозные. Навыки Акутагавы, даже если Дазай продолжает называть его бесполезным и необучаемым, за прошедшие годы значительно улучшились, и теперь тот не швыряется способностью в лоб, как делал в далекие пятнадцать, а расщепляет ее на множество лезвий, нападая на Дазая со всех сторон сразу. Для сенсея это все равно не несет никакой угрозы, зато, в теории, немного рассеивает его внимание, и у Рюноскэ, бросившегося на Дазая чуть сбоку, есть хотя бы минимальный шанс на то, что тот пропустит удар. Этого, конечно же, не происходит. Для человека, которого вырастил босс мафии, который сам работает на мафию с глубокого детства, когда большинство детей интересует только то, что родители могут узнать о без спросу съеденной конфете, пропустить такой удар было бы не просто позорно, а в принципе невозможно. Дазай уворачивается от большинства устремившихся в него лезвий и с каким-то садистским удовольствием отмечает краем сознания вскрик Чуи, когда одна из лент Расемона практически врезается Осаму в грудь, намереваясь пробить ее насквозь. Резко активировав способность, мгновенно уничтожившую ближайшие ленты, Дазай подхватывает с пола пистолет и трижды стреляет ровно в ту сторону, где после исчезновения лезвий Расемона мелькает силуэт Акутагавы. Его план был неплох, вот только кохай не учел маленькую деталь: маячащая перед глазами способность мешает увидеть противника не только Дазаю, но и ему самому. А чутье у семпая развито гораздо лучше. Акутагава успевает выставить щит, чтобы защититься от пуль, но вот среагировать на последовавший сразу за ними удар Дазая уже не может. Семпай, задействовав обнуление, разбивает щит, и его нога с размаху приземляется посреди грудной клетки Акутагавы, отбрасывая его назад и заставляя подавиться собственной кровью. Обе способности исчезают: у Акутагавы нет сил, чтобы поддерживать Расемона, а Дазаю больше незачем использовать свою. Рюноскэ надрывно кашляет, стоя на четвереньках и пачкая пол кровью, капающей у него изо рта, воздух вырывается из его легких с громкими хрипами, а руки дрожат, и Чуе кажется, что парень сейчас свалится на пол без чувств. — Вставай, — приказывает Дазай, и в его голосе нет ничего, кроме холодной жестокости. Немногая имеющаяся у него адекватность отступает под натиском ненависти и жажды крови. — Поднимайся, отребье. Ты не продержался и пяти минут, что ты вообще делаешь в мафии? Как ты не сдох за это время? С каждой фразой он медленно подходит ближе, наконец вставая над сгорбившимся Акутагавой. Тот пытается выпрямиться, но новый приступ кашля не дает ему даже поднять голову, поэтому он не видит, как Дазай выуживает из-под своего пальто нож. Зато это видит Чуя, широко распахнутыми глазами смотрящий на творящееся безумие. — Моя главная ошибка заключается в том, что я подобрал тебя на улице, как бездомного щенка, надеясь вырастить из бродяги добермана, — продолжает Дазай. — Давно стоило выкинуть тебя обратно в трущобы, — он начинает подбрасывать в руке нож, словно готовясь с размаху всадить его в беззащитно подставленную спину задыхающегося подчиненного. — Вернуть тебя к такому же мусору, каким являешься ты. После следующего подкидывания нож почему-то не приземляется ему в ладонь, и Дазай поднимает взгляд, с удивлением обнаруживая Чую, что схватил подброшенное лезвие и теперь смотрит на мафиози испепеляющим взглядом. — Что-то не так? — учтиво интересуется Осаму, хотя невыпущенное бешенство клокочет в груди рычащим зверем. — Заткни пасть, — шипит Чуя, сильнее стискивая в пальцах рукоять ножа. — Как ты можешь говорить такие вещи?! Да с таким союзником враги не нужны, меня скорее удивляет не то, что он выжил, а что он тебя во сне не прирезал! Дазай ухмыляется: — Ему силенок бы не хватило. — Да я, блять, не об этом! Чуя резко швыряет нож, и Дазай, честно, удивлен, что не в него, настолько злым тот выглядит. Нож, объятый алым свечением, втыкается в стену палаты и застревает в ней, даже несмотря на то, что вошел в поверхность он рукоятью. Пока Дазай снова заинтересованно размышляет о природе способности своего нового знакомого, Чуя тяжело дышит, в бешенстве раздувая ноздри и, кажется, едва сдерживается, чтобы не проломить ему череп. Это круче, чем оргазм, — видеть настолько яркие эмоции, что они почти выплескиваются из рыжего парня, и Дазай рад был бы запихнуть их себе под кожу. В груди разрастается клубок из предвкушения и жадности, кончики пальцев начинает покалывать от желания прикоснуться, словно это поможет украсть у Чуи немного чувственности, немного жизни. Язык Дазая пробегает по пересохшим губам, зрачки расширяются, как у наркомана, потому что прямо перед ним — доза, эмоции, на которые незаметно для всех еще при создании мира подсело все человечество, но которых только Дазаю почему-то не додали. У Чуи душа обнаженная: хочешь потрогать — подходи и бери, а Дазаю только этого и надо, он уже много лет ничьих искренних эмоций, помимо страха, не видел. Ему так хочется, как ничего и никогда раньше, подойти и отщипнуть себе кусочек человечности, потому что если Чуя ошибался, думая, что не является человеком, то Дазай знает наверняка, что сам он человек недостаточно. Неправильный, дефектный, неполноценный. Машина, искусственный интеллект, который запустить запустили, но жизнь в который доложить забыли. А сейчас так близко — потянись и коснешься — скопление чувств, тот, в кого запихнули недостающий Дазаю кусок человеческого существа. Кажется, что еще немного, и Дазай сможет почувствовать хоть что-то, еще немного и… — Ты больной ублюдок, — рычит Чуя, помогая выпрямиться восстанавливающему дыхание Акутагаве. Его рука на плечах кохая отчего-то заставляет Дазая стиснуть зубы. Что, если Акутагава украдет предназначающиеся семпаю эмоции? Как вообще Чуя, которого нашли благодаря плану Дазая, которого принес сюда Дазай, которого Дазай уже мысленно заклеймил как своего, смеет трогать кого-то другого?! Мимолетное удовлетворение от вида чужой крови на полу уже давно исчезло, и Дазаю снова хочется причинять боль. Себе, другим — не так важно, хоть кому-нибудь, пожалуйста! — Зачем ты это делаешь?! — продолжает Чуя. — Ты собирался показать мне свою способность или то, что пристрелишь меня, как бесполезный хлам, если я попробую сопротивляться? Так знай, я все равно не сдамся, я с дыркой в башке тебе глотку перегрызу! — Тебя убивать я не собираюсь. — А чем же я так отличаюсь от Акутагавы? Ты же ненавидишь его, потому что он сильнее тебя, так вот — я тоже! Что-то темное вспыхивает в груди Дазая от этих слов. Он сжимает кулаки и смотрит прямо в глаза Чуе, не обращая внимания на словно уменьшившегося в размерах Рюноскэ, который безрезультатно пытается одернуть внезапного защитника. — Он-то? Сильнее? — шипит Дазай, не чувствуя даже, как ногти оставляют кровавые полумесяцы на его собственных ладонях. — Ты точно внимательно сейчас смотрел? А то я могу повторить. — Да, сильнее, — чеканит Чуя, бесстрашно смотря в ответ. — Потому что несмотря на такое обращение с ним, которое, я уверен, длилось годами, он все еще борется, все еще живет и сражается, имеет желания и цели, — каждое слово, словно пощечина, наотмашь бьет по лицу Дазая, но он заставляет себя хотя бы внешне оставаться невозмутимым. — А ты, Осаму, я по глазам вижу, ты давно мертвый. Дазаю требуется вся его выдержка, чтобы не отшатнуться, но он все равно вздрагивает, когда последняя фраза ударяет его под дых. Так нельзя, так не должно быть, он хотел лишь понемногу красть чужие эмоции, но ни в коем случае не обнажать свое уязвимое нутро. Где он прокололся? В каком месте треснула маска жестокого мафиози и вылезло жалкое, пустое существо, коим он является на самом деле? Он потратит не одну ночь, анализируя это, а сейчас главное — не показать, что слова попали в цель. Дазай это умеет, он превосходный актер. И потому приказывает так же жестко и холодно, как делал до этого: — Акутагава, пошел вон. Тот подчиняется, ну естественно, безвольный тупоголовый мусор, который, Чуя прав, все равно, несмотря на все свои недостатки, в тысячу раз сильнее Дазая. Почему каждый раз, когда он буквально пытает Рюноскэ, мучает его, оскорбляет, отплясывает ламбаду на его психике, тот снова и снова поднимается и пытается стать лучше? Почему сам Дазай, пока босс ломал его, вместо этого хватался за лезвие? Это из Мори лучше инквизитор, или из Дазая слабее жертва? От-вра-ти-тель-но. Рюноскэ несколько раз оборачивается по пути к выходу, видимо, переживая за судьбу взбесившего семпая Чую, но Дазай от этого раздражается только сильнее. В очередной раз поймав краем глаза обеспокоенный взгляд кохая, он сообщает равнодушно, как будто бы в пустоту: — Обернешься еще раз, и я выколю тебе глаза. Дверь тут же хлопает, оставляя их с Чуей наедине. Может же двигаться быстро, когда хочет, падла. Дазай делает пару шагов и хватает Чую за воротник пижамы, вздергивая к своему лицу, из-за чего тому приходится встать на носочки, чтобы все еще иметь возможность дышать. — Не забывай, с кем разговариваешь, — шипит Дазай ему на ухо, одновременно с этим тайком вдыхая аромат больничного шампуня с его волос. — За подобные выходки можно и языка лишиться. Он отталкивает от себя парня, почти заставляя упасть и, развернувшись, уходит, громко цокая каблуками классических оксфордов в образовавшейся тишине палаты. Хлобыстнув дверью, он покидает здание, так ни разу и не оглянувшись, а потому не зная, что на короткий миг на лице Чуи проскользнуло сожаление. Уже сидя на диване в своей неприлично огромной квартире, пожалованной боссом за все его грехи, в мафии называемые отличной службой, Дазай тупо смотрит в потолок, откинув голову на спинку, пока перед глазами расползаются цветные круги. Тело безвольно растекается по обивке, руки расслабленны и раскинуты чуть в стороны, левый рукав рубашки засучен едва не до плеча, оголяя обмотанную от локтя до запястья бинтами руку и покрытый мелкими шрамами сгиб. Шприц валяется тут же, на полу рядом с диваном, потому что Дазай пытался отложить его на столик, к уже стоящей там полупустой бутылке виски, но выронил по пути. Это не очень правильно, ведь на него можно наступить и порезать стопу, но Дазаю на это плевать с высоченной такой колокольни. На все прочие проблемы, по идее, ему тоже должно быть плевать, под дозой ему обычно хоть немного менее паршиво, а иногда даже капельку весело, но сегодня это не срабатывает. Сегодня перед глазами — рыжие всполохи на голубом-голубом небе, и эта картина отвратительно напоминает самого живого в мире парня, который вспорол его душу без наркоза парой фраз, а теперь, объективно, не захочет делиться с ним своей человечностью. Блядство. В поле затуманенного зрения появляется темное пятно, и Дазаю приходится несколько раз медленно моргнуть, чтобы заставить изображение сфокусироваться. Он расплывается в пьяной улыбке, демонстрируя зубы, словно собирается вцепиться ими неожиданному посетителю в глотку: — Мори-сааан! Какая неожиданная встреча… — он криво улыбается и пытается выпрямиться, чтобы отвесить шутливый поклон, но теряет ориентацию в пространстве и едва удерживается от того, чтобы завалиться на бок. Мори морщится, глядя на подчиненного с откровенным отвращением, но Дазаю что? Правильно, ему плевать. Забив на то, чтобы сесть хоть немного более прилично, Дазай сползает ниже, широко расставляя ноги в ботинках, которые так и не снял при входе в квартиру. — В какую же мерзость ты превратился, — вздыхает Мори, поправляя на руках перчатки, словно боится случайно запачкаться о Дазая, но даже не пытается помочь ему выпрямиться. — Не-не-не, — грозит ему указательным пальцем Дазай, находя это движение крайне интересным, а потому подвисает на пару секунд, улыбаясь шире. Собравшись, он заканчивает мысль. — Это ты меня превратил. Мори качает головой: — Я растил из тебя нового босса. — Значит, ты облажался, — фыркает Дазай, прикрывая глаза, потому что эффект от героина начинает спадать, а от цветных кругов вокруг теперь не весело, а тянет проблеваться. — Я все еще надеюсь это, — он неопределенно машет рукой в воздухе, — исправить. Завтра в восемь утра жду тебя в лаборатории в виде приличного человека: кто-то должен показать Чуе город, и я бы хотел, чтобы это был тот, кто сможет остановить апокалипсис в случае возникновения проблем. Смысл фразы не сразу доходит до воспаленного сознания, но спустя несколько секунд Дазай медленно поднимает веки, смотря на Мори так, словно тот отрастил вторую голову, но не переставая немного безумно улыбаться: — Чуя согласился работать на мафию? — Возможно, мои навыки ведения переговоров по-прежнему лучше твоих, — пожимает плечами Мори с загадочной полуулыбкой, которую Дазаю очень хочется охотничьим ножом срезать с его лица. — Так что не позорь меня перед новым сотрудником. Хорошего вечера. Не дожидаясь ответа от сейчас медленно соображающего подчиненного, Мори уходит, оставляя Дазая наедине с его мрачными мыслями и крохотной, призрачной надеждой, которую тот хочет затушить, как бычок об запястье. Как только он слышит тихий щелчок входной двери, его взгляд невольно опускается на вздувшиеся вены на сгибе локтя, а улыбка медленно сползает с лица, как налипший кусок склизкой грязи. — Гори в аду, — шепчет Дазай, стеклянными глазами глядя на оставленные шприцом шрамы, и сам не знает, кому именно адресует это пожелание.Часть 1
17 июня 2023 г. в 11:00
Дазай резко выворачивает руль, под визг шин уводя машину в занос, и подобным, несомненно, опасным для жизни маневром одновременно решает две задачи: отклоняется от летящих ему в лобовое стекло пуль и выезжает на удобную для ответного выстрела позицию. Он удерживает руль одной рукой, тем самым превращая опасный для жизни маневр в по-настоящему самоубийственный, и высовывает свободную руку с зажатым в ней пистолетом в окно, пробивая шины последнему оставшемуся у противника автомобилю поддержки. Вражескую машину сносит с дороги, и перед Дазаем остается лишь мчащийся на бешеной скорости грузовик, внутри которого и находится конечная цель Портовой мафии.
Как именно выглядит эта цель Дазай не имеет ни малейшего понятия. Некое «сверхоружие», безумная экспериментальная разработка правительства, которую пару месяцев назад умудрилась выкрасть гонконгская триада, и сейчас, наконец, решила перевезти на родину, так неудачно оказавшись в списке интересов Порта. Осведомитель мафии смог умыкнуть у правительства документы с результатами экспериментов, и Дазай клянется, что если бы Мори был хоть на сотую долю менее сдержан, тот бы захлебнулся слюной, пока читал выдержки оттуда исполнительному комитету.
Каким бы безразличным к заданию босса ни казался Дазай, он и сам был впечатлен описанным в бумагах, даже если и не питал страсти к масштабным разрушениям: судя по всему, сейчас в грузовике перед ним едет что-то наподобие компактной ядерной бомбы с возможностью регуляции мощности, которую не только можно использовать несколько раз с короткими перерывами на перезарядку, но и которая не отравляет воздух радиацией, а значит становится идеальным орудием для уничтожения врага даже в непосредственной близости от своих баз. Портовая мафия во что бы то ни стало получит это оружие.
— Акутагава, пошел! — приказывает Дазай, выравнивая ход машины, и Рюноскэ, все это время безмолвной тенью сидевший на соседнем сидении, на полном ходу выпрыгивает из автомобиля, Расемоном цепляясь за грузовик и приземляясь ему на крышу.
Дазай позволяет себе тихо выдохнуть сквозь зубы скопившееся раздражение: если абсолютное большинство людей вызывает у него холодное безразличие, то кохай бесит до мозга костей одним фактом своего существования и нахождения в непосредственной близости, а его вечно глядящие с немой мольбой о похвале глаза регулярно хочется выдавить пальцами. Дазай даже не знает, чего хочет больше: завершить миссию успешно, чтобы без лишней промывки мозгов от босса уйти в очередной виток саморазрушения, или провалить ее из-за какого-нибудь очередного психически-импульсивного действия Акутагавы, которое повлекло бы, например, взрыв грузовика вместе с бесценным оружием внутри, чтобы потом иметь возможность отвести душу, превращая тушку провинившегося Рюноскэ в кровавое месиво.
Триада оказалась довольно сильным противником с несколькими тузами в рукаве в лице подчиненных ей эсперов, но со способностью Дазая Портовая мафия способна одолеть даже самого сильного одаренного. Несколько портовых погибло в перестрелке и погоне, но Дазая никогда не волновал сопутствующий ущерб, до тех пор, пока не мешал претворению в жизнь его планов. Эта миссия в любом случае слишком важна, чтобы думать о каких-то шестерках, здесь вопрос борьбы за сверхоружие, а в случае победы — еще и с легким послевкусием превосходства над правительственными крысами, которые не только потеряли такой ценный экземпляр, но и вернуть себе украденное теперь не смогут никогда. Портовая мафия свое не отдает, а своим она считает все, на что только успела нацелиться.
Акутагава не лажает, и вскоре грузовик плавно останавливается. Рюноскэ выпихивает из кабины труп водителя, к которому пробрался, вырезав Расемоном отверстие в крыше кабины. Остановив машину, Дазай подходит к грузовику, игнорируя подбежавшего Акутагаву и внимательно прислушиваясь к происходящему внутри. Там, по его предположению, должны быть члены триады, являющиеся последним рубежом к оружию, которое могут даже активировать, чтобы героически погибнуть, забрав с собой мафиози. Дазай не боится смерти, даже желает ее, так что его не слишком волнует подобная перспектива, а Акутагава наверняка просто не понял, что находится в опасности, поэтому и стоит сейчас рядом. Возможность того, что Рюноскэ все осознает, но готов погибнуть, пытаясь защитить сэмпая, Дазай старается не рассматривать, потому что подобная щенячья верность вызывает у него приступы тошноты.
Из кузова грузовика слышны чьи-то быстрые, панические шаги и невнятное лепетание, а также тихий, ритмичный писк. Дазай напрягается, уже приготовившись к взрыву, но его не следует ни через две секунды, ни через десять. Мерный писк продолжается, и Дазай вдруг понимает, что тот похож скорее не на отсчитывающий секунды таймер, а на звук кардиомонитора, что крайне странно, ведь мафия гоняется за оружием, а не передвижным лазаретом. Дазай проверяет магазин своего пистолета, а потом указывает им на двери кузова. Акутагава понятливо кивает и способностью срывает стоппер с дверей, распахивая их и отпрыгивая в сторону, соблюдая все правила безопасности.
Закатив глаза, Дазай, так и не сдвинувшийся с места и стоящий прямо напротив дверей, запрыгивает в кузов, тут же беря на мушку бледного мужчину в медицинском халате, что сжимает в дрожащей руке пистолет, уперев его себе в висок. По лицу медика струится пот, брови заломлены, а губы искривлены так, словно он вот-вот заплачет. Жалкое зрелище, вызывающее стойкое отвращение. Но только до тех пор, пока он не открывает рот:
— Спасибо, — выдавливает мужчина, со страхом и, отчего-то, облегчением глядя Дазаю в глаза. — Такая смерть много лучше, чем та, что ждала бы меня, пойди хоть один эксперимент не по плану, — его плечи вдруг начинают трястись, как от едва сдерживаемого смеха, а по щекам одновременно с этим текут слезы.
Дазай неотрывно следит за ним, чувствуя, что не понимает чего-то важного, а оттого начинает понемногу раздражаться, что не мешает краем глаза оценивать обстановку. Но в зоне видимости больше ничего нет, только ширма, делящая кузов в соотношении где-то три к одному и скрывающая сейчас от мафиози бóльшую часть пространства, из-за которой льется по-больничному белый свет.
— А вы все идиоты, — продолжает медик. — Беспросветные тупицы, которые захотели поиграть в богов, заполучив то, что стоило бы уничтожить, как только ваше никчемное правительство поняло, на что наткнулось, — он не выдерживает и разражается хохотом, безумным, отчаянным, как у давно помешавшегося человека, который слишком долго вынужден был скрывать свое сумасшествие. — Оно убьет вас, вы все трупы, слышите?! — хохочет мужчина, не сдерживая слез. — Вы узрите настоящую силу, прежде чем сгинуть в агонии, как десятки людей до вас!
Тишину неожиданно разрезает выстрел, и Дазай сначала смотрит на свой пистолет, неуверенный в том, что спустил курок не он сам, а потом — на тело на полу, с расползающимся вокруг головы красным нимбом. Дазай хмыкает: медик все-таки решился вынести себе мозги, как смело и как умно. В подвалах мафии он бы мучился гораздо дольше.
— Акутагава, — сквозь зубы цедит Дазай. — Ты мог остановить его Расемоном, одно быстрое движение, и свидетель не сдох бы так быстро, ускользнув от босса.
Подчиненный весь сжимается, виновато опустив голову и ожидая ударов если не сейчас, то на ближайшей тренировке — точно. И даже не думает о том, что Дазай и сам мог бы остановить этого мужчину, просто выстрелив первым ему в руку, заставив тем самым выронить пистолет. А Дазаю плевать на таинственное оружие, миссию, босса и чувство вины в глазах Акутагавы. Ему смертельно скучно: не только сейчас, а по жизни в целом, и возможность лишний раз взглянуть на чьи-то мучения: физические или моральные — не важно, как будто дарит надежду на то, что в его душе шевельнется хоть что-то, заполнив эту всепоглощающую пустоту. Но нет: медик мог бы оказаться интересным экземпляром, но его смерть не тревожит, страх и стыд Акутагавы — тем более, его забитость уже давно видится убогой, а не забавной, хотя, казалось бы, кто в этом виноват.
Перешагнув через тело, не оборачиваясь даже, Дазай направляется в сторону ширмы, обходит ее и вдруг замирает. Акутагава почти врезается в его спину, лишь на выработанных за долгие, жестокие тренировки рефлексах умудрившись в последний момент увернуться и встать рядом, но Дазаю в этот раз абсолютно плевать на нерадивого подчиненного. Его глазам предстает передвижная лаборатория: склянки, трубки, так любимые Мори скальпели, а посреди всего этого безобразия — закованный в цепи и подвешенный к потолку ангел. Так, по крайней мере, кажется из-за белого свечения медицинских ламп, подсвечивающих его силуэт, и крыльев цепей, тянущихся к потолку и полу.
Измученный, осунувшийся, но все равно видно, что красивый: с яркими рыжими волосами и веснушками, рассыпавшимися по светлой, почти бледной коже. Парень висит безвольной изломанной куклой, не подавая никаких признаков жизни, только кардиомонитор в углу отсчитывает мерное биение сердца. Трубки оплетают ослабевшее тело, вливая в кровь неизвестные препараты, цепи, закрепленные кандалами на в кровь стертых запястьях и лодыжках, не дали бы ни малейшего шанса на побег, даже будь незнакомец в сознании, из-под ворота грубой льняной пижамы тут и там виднеются страшными росчерками на нежной коже шрамы.
А Дазай впервые за многие годы понимает, что чувствует что-то. Пока еще крохотное, неуверенное, это что-то появляется в его душе, и он не в силах его опознать, но после десятилетий абсолютной пустоты внутри оно кажется сносящим с ног цунами, и Дазаю вдруг отчаянно хочется сбежать, чтобы оно не погребло его под собой, но с другой стороны — хочется остаться, потому что он понимает, что если это странное чувство внутри вдруг исчезнет, снова погрузив его душу в пустоту, он не выдержит этого больше ни мгновения. Его рука чуть подрагивает, когда он достает мобильник, набирая номер босса и в то же время не отрывая взгляда от прекрасного ангела, что мерзкие люди сдернули с небес. Включив громкую связь, Дазай откладывает телефон на ближайший столик, а сам подходит к рыжему парню ближе, медленно, крадучись, словно боясь потревожить его сон.
— Слушаю, — раздается из трубки.
— Босс, мы взяли грузовик, — напустив в голос привычного равнодушия, отчитывается Дазай. — Только здесь не оружие. Это… эспер, я полагаю. Он сейчас без сознания и в цепях, так что не представляет опасности.
Докладывая о ситуации, Дазай аккуратно вынимает из вен рыжего парня иглы катетеров, но тот никак не реагирует на прикосновения. Достав из внутреннего кармана пиджака отмычки, Дазай начинает возиться с кандалами.
— Хм, — раздается из трубки. — Перевезите его в нашу лабораторию за пределами города, только не развязывайте: мы не знаем ничего ни о нем самом, ни о его способности.
— Всенепременно, — хмыкает Дазай, ловя свалившегося ему в руки рыжего парня.
Тот оказывается легким, даже слишком, почти невесомым, сквозь плотную ткань пижамы чувствуются выпирающие кости, но рыжие кудри — все еще мягкие, так приятно струящиеся между пальцами. Дазай как завороженный смотрит в безмятежное лицо обмякшего в его руках парня, перехватывает его удобнее, чуть подбросив, и все пытается понять, что же в нем особенного.
Что-то в нем есть такое, удивительное и непередаваемое: худого и ослабленного, его все равно пришлось заковать в цепи, потому что он, вероятно, не переставал бороться, опасный даже будучи напичканным всевозможными препаратами, слишком жадный до жизни, чтобы сдаться, а оттого непобедимый. Если Дазай — пустой и мертвый давно внутри, то этот парень, он готов поклясться, олицетворяет саму жизнь, и Осаму до дрожащих рук хочется перенять у него хоть толику этой внутренней силы.